Что заметишь? Неловкий монашеский крой, брючный фасон (состав преступленья)? Крапинку в сгибе локтя? Какие еще улики? Кругом виновна. Принесешь ли в кармане мертвую птичку? Две замороженные скумбрии.Ласточку, ластоньку, девочку. За недрогнувшее лезвие, за маковку головы, обернувшуюся черноплодной рябиной, за мамин испуг от позабытого в шкафчике скальпа. Сидеть и наматывать на указательный длинную тонкую прядь, оставшуюся на темечке, пока стеклянная витрина рубинштейна холодит спину, угрожает раскрыть мои преступленья.

Так сбываются детские сны. Сколько им можно сбываться. Как вровень мне этот Невский, шоколадная плитка, этот жирный с розочками Елисеевский, трюфеля Фонтанки. Беспризорник, попавший на елку, получит сладким подарком не нугу , не мармелад, а весь город. Засыпанный снегом, как сахарной пудрой. Израильский чиз –кейк с черствой подметкой. Где желтые, красные, синие ягодки в песочной корзинке! Видно сверху. Не мандаринами и шампанским, этот праздник пропахнет бананами, и молочным, мальтийским крестом (манный пирог с хрустящей корочкой, белыми икринками).

. Моим бездомным снам есть теперь место. Вечный прижизненный дом. Где не стучит в голове дешевое вино, стучит пара историй «ехал куда –то на троллейбусе», и «вот была в заброшенном доме», о которых умолчит суетливый рассказчик. Прямо отсюда между Омском и Одессой (а в них ведь обоих это замкнутое неизбежное «о», трамвайное кольцо, которое так и тянет покрутить на пальце) слышен перестук колес, перепутье, перевод стрелок. Витражи Витебского вокзала, железные лепестки. Великая неправда, одна колея. Можно ли войти дважды (трижды, четырежды, желаемое подставить) или страшнее: можно ли вообще выйти. И влажный поединок глаз, наливное яблоко реки, Эривань на Фонтанке. Как если бы еще не схватившийся лед треснул и мелькнуло черное в проломе, тонок лед , не рискнешь. Потом ничего не вспомнишь, память как засвеченная пленка, сохранит едва ли два –три кадра, ненадежный упор плеча, отставание на скользком, вопросительную интонацию, «это же важно» глаз в прощении, уже готовых сорваться в смертную тмутаракань, легко удержать одним словом, это выглядывание при встрече, этот зазор и вопрос, упрятанный в манжеты, воротнички, белые пуговки. я не знаю, не знаю, не знаю, ты не вопрос, я не ответ. я перепутье, перекрестье, зал ожидания, неокрашенная стена, в которую можно откинуться затылком, она взъерошит волосы дыбом. как сбывшееся уже: возвращение на знакомый этаж и упор в кирпичное справа, там где была дверь. все еще дом. пусть не обманет. глухую стену солдатских пайков. с кусочками жирного, как сыр в масле. не обманешь, оставишь, не выпьешь вина, не выбьешь вину, цельный как молоко, как стеариновая свечка, которая никак не сгорает. и какой ламарк объяснит мне этот предательский глаз, опять готовый брызнуть соленым, как будто у нас рождество, или там благовещение. Волхвы уже приготовили подарки