Ах, как же хорошо ему было этой ночью! Должно быть и жить стоит ради такого. А что ж дальше? Если впереди долгая-предолгая жизнь? Что если в ней ничего уж более прекрасного не будет? Да Бог со мной! Родит жена мне мальчонку. Назову его Витюхой. Виктор это сказывали Победитель. Вырастет лихой казак, нарожает внуков. И счастливая-счастливая у меня с ими будет жисть...

Вдруг кто-то пребольно толкнул его под рёбра.

- Эй, возница! С телеги не свались! - разбудил его незнакомый грубый голос.

От чёрт! Разбудил на таких мыслях. И окунул в реальность. А она такова, что он теперь заложник и должен сдать хлеб соседей-хуторян в руки чекистов из продотряда.

А самим после как голодными зимовать?! Должно быть не все и доживут-то до нового урожая. Но отец приказал ехать ему с незваными гостями к дальнему схрону. Там ведь только треть спрятанного зерна. Но где ж те приметные даже в сумерках кусты? Где брод через речушку, на которой так весело им было строить запруды с младшим братом и пускать кораблики в детстве? И почему вдруг остановилась, как вкопанная, кобыла Льдинка?

В висках у него застучало молотом, в глазах потемнело от внезапной догадки. Проспал леший поворот к дальнему схрону, и кобыла по привычке( хлеб возили прятать последние дни именно сюда) сама пришла к ближнему схрону, где было закопано девяносто пудов хлеба! По два мешка зерна на каждого жителя их хутора.

Продотрядовцы энергично спрыгивали с двух телег, разминали окоченевшие тела и металлическими прутами принимались искать закопанное зерно. Наконец один из них радостно вскрикнул, другие с вилами бросились ему на помощь.

- Ну вот, парнишка, теперь поедешь с нами в район! - скомандовал главный.

- Зачем это?

- Протокол составим, что добровольно хлеб не сдали, а закопали, свиньи, в землю. Чтоб пролетарские дети с голоду пухли!

- Так это...а для чего тогда меня с вами отец послал?

- А это знамо для чего. В соседском хуторе каждого десятого порешить пришлось, прежде чем хлеб конфисковали. А будь моя воля - так к ногтю бы вас всех, мироедов!

- А кто ж тогда землю пахать будет?! Это ведь не у станка стоять...

- А ты, сволочь, хоть час у станка стоял? Стружки горячие тебе в лицо летели? Мастер зубы выбивал?!

-Семёныч, да об чём с им гутарить?! Пятьдесят с лишком мешков откопали, сейчас погрузим и можно до дома, до хаты.

- Смотреть мне в глаза, сучонок! Ещё хлеб есть?

- Почем мне знать?

- Тогда вот что... сейчас в ваш хутор вернемся, выпотрошим всю подноготную из старших.

- Да брось, Семёныч! Тут хлеба как раз две полные телеги. Да и лошади выбьются из сил туды-сюды тридцать вёрст гоняться. Уж лучше в другой раз.

- Дурачина ты, Спотыкайло! Кто в другой раз нас сюда пошлёт? Мало ли еще хуторов, где хлеб нас в земле дожидает. Да и вам еще теперь с вилами пешком топать. Слышь, паря, твоя удача, что на телегах больше места нет. Домой вертайся. Да моли Бога, чтоб больше нас не видать!

Алексей со всех ног кинулся к своему хутору. И вдруг, словно подстреленный, кубарем покатился и распластался на земле.

Куда ж он теперь?! Отец, родичи, все хуторские, все теперь проклянут его! Если б он не заснул! Если б повернул куда надо.

Но что ему делать теперь?! Была б хоть граната, подкараулил бы обоз у выезда на большак. Он с детства знал ближний путь. А так с голыми руками?!

Старик-отец плохо спал, ворочался во сне. Неспокойно было за сына Алёшку. Проснулся от знакомого стука в дверь. Не спрашивая кто, отодвинул засов. На пороге стоял как будто его сын. Только весь седой! И отец понял всё, без расспросов. Ах, старый хрыч! Не сообразил дать сыну другую лошадь!

- Что же теперь делать батя?

- Бежать! Россия большая. Обустроишься где, жену заберешь.

- Не смогу я без вас, батя! Без родной земли не смогу!

- Эх, Лёха-Лёха. Так ведь сам знаешь после того, что произошло, не жить тебе в хуторе!

- Ну и пусть будет как будет. Вот буду плавать на глазах у людей через Дон и обратно...Приберет если Бог - так тому и быть!

Дон около этого хутора неширок. Летом мальчишки переплывают без остановки три раза туда и обратно. Но в ледяной воде каждый гребок как десять летних. Но Лёха плыл и плыл, из последних сил плавал и всё никак не тонул. Наконец, жена в слезах кинулась к нему в воду. Многочисленная родня отца молча крестилась, женщины-родственницы завыли, и хуторские в знак прощения начали расходиться. Лёха, весь дрожа, вышел из воды. Отец самогонкой растирал докрасна онемевшее тело, кутал в овчинный тулуп, натягивал на ноги сына валенки. Под руки втроем с женой и невесткой кое-как сволокли его в избу. Алексей уже не ощущал ни ног, ни тела. В глазах его померк свет. И на утренней зорьке, не приходя в себя, Алексей, мой дед, отдал Богу душу на простой деревянной лавке под иконами.

Через восемь месяцев моя бабушка родила моего отца безотцовщиной. Нарекла Витюхой, как хотел ее покойный муж. Еще через год, едва сынок подрос, навсегда ушла из этого хутора.