Жесткий стул. Два деревянных пласта железными прутьями скреплены у краев. И выгнуты буквой " Г ". Сидеть на этом стуле - действительно настоящее " Г "! А эти деревяшки пропитаны черно-красным лаком. Тоже мне, дизайн! Пятая точка немеет. Не чувствуешь? Вчера они плюнули ему в портфель. Была физкультура, и в портфеле лежала синяя спортивная форма. Он вытащил ее, а там это... Они долго смеялись. О нет, они не смеялись, они дико ржали! Да! Ведь их плевотина сделала его никчемным существом. Ох, этот стул... Ладно, еще стул! Гляньте на занавески и стены! Все - бледно - зеленое. Очевидно, у них нет денег на ремонт. Стены тюремные, краска на них мочалится хлопьями. Так и хочется поскрести ногтем. Хлопья снежком закружатся по комнате и лягут на бетонный пол. Бледно-зеленый снежок на неровном асфальте. Это про него в Интернете выкладывали самодельное гениальное кинематографическое творение " Лох - это судьба " ?! А школяры постарались. Я бы их всех... во ВГИК. И тяжеленную статуэтку скрюченного мужика из бронзы. Или золота. После истории со спортивной формой вчера дело на этом не закончилось. В туалете на первом этаже они пытались изнасиловать Петрову. А ведь он с ней за одной партой со второго класса сидел! Не то чтобы красавица, но как это сейчас говорят - то... гламурненькая была! Нет, ну хоть люстру бы повесили! Честное слово, бомжи! Как здесь беседовать о личном можно? Когда вместо света - лампочка Ильича. А эта когда наконец явится-то? Сидеть в этой холодной тюремной камере, называемой "кабинет психоаналитика", еще десять минут ему вовсе не хотелось. На прошлой неделе их классная устроила родительское собрание. Их всех хвалили, а его - нет. Мол, учиться перестал, занятия прогуливает, рассеян, бледен, может он вообще наркотиками балуется? А их родители сидели и улыбались. Его мама - нет. Да и слез не было. Она по три часа каждый вечер выслушивала эти тирады, как он объяснял, причины сего странного поведения. О, причины были веские! И страшные. А они продолжали улыбаться. Зубы белые, красивые. Дверь сзади хлопнула, скрипнула, послышалось шарканье ног. Она пришла! Наконец! Не зря он ждал ее пятнадцать минут на этом чудном стуле. Даже успевает признаться себе в том, что пришел сюда не зря. Рядом с единственным окном в кабинете (занавешенным, кстати, бледно зелеными марлевыми занавесками), стоит ее стол. Рабочий такой, хороший стол. На нем - ничего. Ни бумажки, ни одной медицинской карточки, ни одной истории больного. Шершавая поверхность стола показывает ему свою чудовищную наготу. И дико ржет... А солнца нет! Из окна на стол падает нечто рассеянно серое, но это не свет. Она - в белом халате! Боже! Он шокирован. Глядит на него снисходительно. "Какая прелесть! Этот мальчик- настоящий херувимчик!", - думает она. А он нервно потряхивает свои кудри и кривится, сидя на своем жестком стуле. У нее большие карие глаза , прямые черные распущенные волосы до плеч. Очки. Нос острый, губ не видно. Кожа оливковая. - Ну что, рассказывай! - говорит она ласково. За его спиной в сто тонких нежных голосов затягивают мрачный реквием хор мальчиков-херувимчиков. Их голоса не дают ему сосредоточиться. Кажется, она не собирается слушать его. Ее что-то интересует. - Куда бы ты хотел отправиться путешествовать? - В Норвегию. - Зачем? - Женился бы на рыжей скандинавке, нарожал бы детей , и кормил их рыбой. Ведь рыба полезная, правда? - Правда. Она улыбается. Без зубов. Хор херувимов на мгновение замолкает и начинает петь серенаду. В сто голосов и так же заунывно. Вчера после уроков они подкараулили его за школой. Он не успел отреагировать на удар сзади и уже в следующую секунду лежал на земле, скрючившись, как эмбрион. Они били ногами в живот. В его ушах слышалось только одно - хруст ребер. Но это был мираж. Просто он отупел от боли. Это продолжалось вечность. Нет, две вечности. А они продолжали бить. И кто-то даже, ради разнообразия, пару раз ударил по почкам. Никакой крови, никаких доказательств. Лицо чистое, значит ничего не было. А кровоподтеки были под рубашкой, и была холодная осень. И никто не собирался обнажаться в холод. На стуле он сидит тихо. Ребра не болят. Хотя, нет же, они болят, но боль стала до того родной, что он уже ее не слышит. Или не хочет слышать. - Я люблю ее, - шепотом произносит он. - Кого? Расскажи о ней. - Петрова, кто ж еще... - А как же скандинавка? - Она подождет. - Правильно... - А еще я хочу уйти. - С Ней?! Он вспоминает, как вчера вечером, не найдя в себе сил плакать, корчился на пустой кухне и читал Боргена. Он молодец, этот Борген. - Конечно не с Ней! Ведь я люблю Ее! Мы живем в эпоху химии, в эпоху неромантических самоубийств, в эпоху, когда из жизни уходят в одиночку. Мы вообще живем в эпоху одиночества, всеобщего одиночества. Смотрите, а дорога тем временем и кончилась... Хор мальчиков- херувимчиков окончательно замолкает и кидается врассыпную, кто куда. А он молодец был, этот Борген. |
Администрация // Объявления
