Блёклый, напоминающий по цвету старый потемневший мрамор, фасад дома проглотил силуэт человека. Тень скользнула внутрь, следуя скрипом дверных петель, прозвучавшим как стон отчаяния старого, погружённого в нездоровую и затхлую атмосферу, особняка. Темнота ощупала добычу со щепетильностью знатока, забралась за воротник, прикоснулась к застывшему в покое равнодушия лицу. Щёлчок замка за спиной обозначил удовлетворение. Дом был искренне рад вновь встретить славного гостя.

За резким выдохом облегчения последовало бурное клокотание в груди. Прерывистый, с перекатами, звук мёртвой плоти, омываемой свежей кровью. Длинные костлявые руки сияли аристократической бледностью. Нити расползающегося плаща обрели цвет и форму. Время шагнуло назад, отступая перед кошмарным видением, противоречащим самой жизни и природе. И когда безобразная, уродливая тень попала в крошечный островок тусклого света незатухающих свечей на стене, желтоватый отблеск на бледном лице вырвал из черноты ночи выразительный и задумчивый взгляд вошедшего.

Шевалье Армаль сделал несколько шагов по ковру, упиваясь мягкими, едва уловимыми отзвуками собственного присутствия в доме. Запах полировки вместе с приторным сладковатым дымом горящих свечей будоражил сознание, отвыкшее чувствовать. Свободно гулявший по дому ветер нашёл его и тут же набросился, загоняя обратно струившуюся от тела теплоту. По коридорам пронёсся ещё один тихий вздох, веяние покоя и смирения.

Путник целиком оказался на свету, выйдя в центр зала. Это был неестественно худой, очень бледный и высокий человек. Длинная тёмно-вишнёвая накидка – вольное подобие дорожного плаща – висела на его плечах, будто на стойке для одежды, и казалось, что под ней какое-то бестелесное, бесформенное существо, вся жизнь которого непостижимым образом сосредоточилась лишь в одном белом, не отражавшем ни единой эмоции лице.

Где-то далеко прозвучавший протяжный звук скрипки вывел шевалье из оцепенения. Смычок медленно пополз по дрожащей, усталой струне, выпуская в мир наполненную скорбным успокоением симфонию ночи. Долгий заунывный стон плавно и неприметно стих, растворившись в тишине дома. Но его сменил другой звук, гораздо более прозаический. Мерное, скребущее по нервам постукивание дерева о дерево, заставлявшее дом содрогаться в болезненных конвульсиях эха.

Шевалье с изумлением разглядывал преобразившиеся черты своего жилища. Дом явно преподнёс ему занимательный и странный сюрприз. Армаль не мог узнать ни стен, что раньше были так дороги, ни обстановки, ставшей пугающе отчуждённой. Он обернулся к витым перилам лестницы вверх – самой привычной детали, столь врезавшейся в память в потоке повседневности. Но даже эта знакомая линия, вдруг также странным образом исказившаяся под его взглядом, будто попав под линзу увеличительного стекла, не убрала ощущения отстранённости. Дом стал другим. Тонкие штрихи интерьера смотрели на вошедшего с холодной враждебностью. Стены ждали его, да… Но возвращение хозяина оказалось явно не к месту перед голодным зверем коридора, познавшего свободу.

Холодный поток прижал Армаля к стене, заставил поднять воротник и втянуть голову в плечи. Это было всего лишь приветствие… Прелюдия к новым впечатлениям и образам безумного путешествия по граням воспоминаний.

Где-то в глубине его души поселилось зло. Закралось незаметно, тихо, обходя внутренние преграды, расставленные совестью. То ослабляло, то вновь усиливало хватку, не давая опомниться и подумать о делах, следующих феерической кавалькадой. Шевалье Армаль уже давно перестал замечать его, привык смотреть на вещи взглядом, который бы многие могли назвать сухим и бездушным... Но для него это было лишь армейское хладнокровие... решимость. И более ничего...

Белое полотно дороги, прорезанное будто вырвавшимися из-под земли пиками елей, словно шевелилось, когда ветер поднимал от земли тонкий слой снега, как простыню, и тянул куда-то в сторону. Шевалье поморщился от холода, остановившись на середине зимнего пути, звавшего домой. Вид маленькой деревушки при дороге определённо не подразумевал гостеприимство. Призёмистые, кривобокие дома, с ветхими чёрными стенами, сгрудились в кучу, будто стадо замерзающих коров. Грязные окна, затянутые слоем инея, ещё более отгораживали эти мрачные убежища от внешнего мира, скрывая обитателей от посторонних глаз. Над некоторыми постройками, видимо, совсем заброшенными, уже нависали деревья окружающего густого и угрюмого леса, будто готовящегося со временем забрать их в своё лоно. Хотя из немногих труб и валил густой дым, сглаживая унылую и безрадостную картину грубоватым оттенком уюта, всё равно на душе становилось неспокойно. Тень одиночества и потерянности загнанно глядела из каждого угла, рождая на сердце путника сомнения и страх.

Шевалье постарался успокоить себя мыслью, что не задержится тут на постой. Ехать до пригорода ему ещё оставалось не больше нескольких часов, а это время вполне можно было провести в седле, не заходя внутрь жутковатых чёрных логов, которые попались ему на глаза. Отталкивающих, неприглядных, чужих… В любом другом случае он просто проехал бы мимо; единственное, что заставило его попридержать коня и нерешительно обратить свой взор в сторону покосившихся крестьянских домиков, было внезапное осознание одного досадного факта. Почти безупречно зная карту дальних окрестностей своего города, он всё-таки умудрился заблудиться. Больше получаса шевалье стремительно скакал по заметённой снегом дороге, твёрдо уверенный в том, что избрал верное направление. А теперь перед ним оказались места, не просто незнакомые, а неизвестные совершенно. И Армаль втайне порадовался, что набрёл хотя бы на такое поселение.

Конь тревожно зафыркал, вороша копытом снег. Холодный воздух не доносил ни звука, кроме едва различимого потрескивания дерева где-то вдалеке. «Вероятно, все жители попрятались в домах», - подумал Армаль. Трезвое рассуждение упорядочило мысли, но не избавило от волнения. Отчего-то становилось не по себе.

- Желаю здравствовать! – послышался басовитый, слегка сиплый голос откуда-то сзади.

Шевалье потянул на себя поводья, разворачиваясь вместе с лошадью. Перед ним, переминаясь с ноги на ногу, стоял хмурого, подозрительного вида крестьянин. Он был не слишком стар, но густая, всклокоченная борода прибавляла ему суровости и лишних годов. Нескладная полотняная одежда, поверх которой был наброшен подбитый волчьими шкурами тулуп, давно засалилась и местами покрылась сажей. За плечами у крестьянина висела огромная вязанка хвороста, наскоро перемотанная крепкой верёвкой. Проскрипев какое-то ругательство, он спустил свою ношу на землю и вновь поднял глаза на всадника.

- Шевалье Армаль, шеволежёр Его Величества…

Кавалерист поднёс пальцы в перчатке к украшенной перьями треуголке, ожидая последующего эффекта. Но лицо крестьянина осталось неподвижно-безучастным. Неприветливый взгляд исподлобья остановился на оружии Армаля: сабле и пистолете, прикреплённых к кожаному ремню на седле, и человек в тулупе ухмыльнулся чему-то своему. Шевалье же сжал губы так, что они побелели – до того отвратительными показались ему вид и манеры простолюдина. Но выбирать не приходилось – ведь как раз у него, первого встречного, и можно было узнать правильную дорогу.

- Куда едешь, служивый? – хитро прищурившись, проговорил крестьянин, предугадывая вопрос солдата.

Шевалье сам не заметил, как к горлу подползло негодование. Выражение лица собеседника раздосадовало и поколебало напускную сдержанность. Крестьянин глядел насмешливо и, как показалось Армалю, даже злорадно. Со вполне оправданным чувством превосходства знающего человека над незнающим. Но от этого не становилось легче. Шевалье едва смог заставить себя продолжить разговор.

- В какой стороне находится Вивелер?

Крестьянин ни на долю не потерял своего лукавого настроя. Напротив, теперь он стоял, величественно скрестив руки на груди, будто опытный проводник или почтенная особа. Армаль стерпел и это оскорбление. Всё лучше, чем останавливаться в проклятой деревушке до утра и расспрашивать потом других обитателей странного полузаброшенного местечка.

- Вивелер? Вивелер…

Он пару раз повторил про себя, будто пережёвывая, и Армаль даже было испугался, что собеседник слышит такое название в первый раз. Кто знает, в какой глуши возможно было оказаться, случайно свернув не в ту сторону? Но стоило шевалье отвлечься на свои мысли, как его вернул к действительности громкий смех крестьянина.

- Неужто ты, бедняга, не можешь найти дорогу на Вивелер?! Нет, брат солдат, видно снег совсем забил тебе глаза. Ты же едешь прямиком туда!

Жилка на лбу Армаля вздулась от ярости. Мало того, что его поучали, над ним в открытую издевались! И кто? Какой-то простолюдин!..

- Ты едешь верно, друг. Эта дорога выведет тебя прямо к пригороду. Но знаешь, я хотел тебе сказать кое-что…

- Что же?! – единым духом выпалил шевалье, едва сдерживаясь.

- Видишь, я вышел из леса сегодня, и встретил тебя. А ведь до этого лет пять сюда не езжали такие важные люди. Да что там… важные. Нет, к нашей деревушке вообще мало кто приближается. Боятся.

- К чему это? – нетерпеливо бросил всадник, поправляя выбившийся у горла красный воротник жустакора.

- Не всякую дорогу сможешь узнать, когда возвращаешься назад… - продолжал крестьянин, становясь до странности серьёзным и невозмутимым. - И не всегда найдёшь то, что на ней оставил. Вот и ты, узнал ли?..

Шевалье била дрожь от неприязни. А собеседник всё говорил, и в его взгляде играли проблески одухотворённости. Будь он сейчас в дорогом камзоле, гладко выбритый, в накрахмаленном парике – и вполне сошёл бы за философа-просветителя. Но для Армаля это был всего лишь грязный крестьянин, который осмелился разговаривать неподобающе вольно. И с каждым словом злоба, как взводимая пружина, всё больше наполняла всадника гневным напряжением.

- Узнал ли… А может, просто пошёл не тем путём? Да... Решил выбрать иную дорогу, только ведущую в ту же сторону. А пытаешься найти на ней старые ориентиры. Но что это я, в самом деле?.. Ведь тебе надо знать, куда направиться, а не слушать тут мои пустые размышления вслух… Езжай дальше прямо, по краю леса, и не ошибёшься. Только будь осторожен… Там волчья тропа.

- Волчья тропа? – переспросил Армаль сквозь зубы.

- Да, так её называют… Это перед самым поворотом, когда дорога уже пойдёт через чащу. В этом месте они любят охотиться. А ещё, говорят, будто бы тропа – наказание за проступки… Испытание для тех, кто потерял свою душу, - он посмотрел шевалье в глаза и насупился. - Так что будь осторожен, путник. Как видишь, иногда возвращаться труднее, чем покидать родные места.

Крестьянин улыбнулся, и его борода, в которой поселились маленькие кусочки льда, покосилась в сторону, будто с выражением укоризны.

Армаль не смог выдержать. Поучительный тон крестьянина в последних словах показался ему настолько наглым, настолько похожим на явную насмешку, что дворянский дух уступил место жестокости...

- Провались к дьяволу со своими сказками! И помни, кто ты есть!

Он с силой ударил его ботфортом в грудь, так, что шпора резанула того по лицу. Крестьянин, простонав, упал на вязанку хвороста, потом попытался подняться, но лишь беспомощно присел на землю. В глазах его были детская обида и непонимание. Из разбитого подбородка на воротник тулупа потекла кровь. Он ещё хотел что-то сказать, но лишь прижал руку к ране, склонив голову.

Шевалье хлопнул коня по боку, уносясь дальше по дороге. А крупный, как бумажные обрывки, снег, быстро скрывал из виду странную деревушку и крестьянина, оставшегося сидеть посреди дороги и глядеть всаднику вслед…

Волчья тропа… Армаль привстал на стременах, присматриваясь к безмолвной чаще, выглядевшей неподвижной на фоне серого неба, где плёнка облаков окутывала бледное пятно солнца. Дорога, шедшая до сей поры вдоль кромки леса, примыкая к снежной равнине, теперь резко сворачивала, забираясь под мрачные своды устало склонившихся деревьев. Всадник не раздумывая нырнул туда. Он не успел заметить опасность…

…Конь с диким хрипом повалился набок, увлекая за собой седока. Серыми молниями промелькнули силуэты двух огромных волков, вцепившихся в шею несчастного животного. Скакун рвался из последних сил, придавив при этом шевалье, который пытался вытащить саблю из ножен. Нападение было таким стремительным… В пелене снежных хлопьев хищники подкрались незаметно. Прыгнули, чётко изготовившись в нужное мгновение и собрав силу, чтобы сбить жертву с ног. Конь брыкался, взметая в воздух кучу снега и неуклюже размахивая ногами. Треуголка Армаля улетела куда-то в сугроб, а плащ спутался, стесняя движения. От ужаса, подобравшегося так же неприметно и неожиданно, как звери из леса, человек вдруг почувствовал себя невероятно слабым, неспособным даже пошевелиться, но в то же время жажда жизни импульсами сотрясала тело, взывая к действию...

Новые волки выбегали из чащи; горячее, смрадное дыхание хищников отравляло воздух, доводя до головокружения. Их было так много, что некоторые начинали драться между собой за добычу, не получив места подле растерзанной жертвы. Армаль видел, как его коня раздирают на куски, как дымящаяся кровь топит мягкий, рыхлый снег; видел алчные пасти волков, старых и молодых, слабых и сильных, с одинаковым остервенением набросившихся на мясо. Безумные, красные глаза, не знавшие ничего, кроме вечного голода. Шевалье хотел закричать, но от страха ему будто заложило горло. И в то же время отчаяние сменилось изумлением, когда Армаль вдруг понял, что ни один из волков даже не обращает на него внимания. Он всё так же барахтался, не в силах высвободиться из стремян и вытащить ногу, придавленную тушей коня, но хищники будто не замечали этого. Волки проходили мимо, как размытые тени, сталкивались друг с другом, недовольно рыча, а человека не задевали. И от этого невероятного, сверхъестественного их поведения сердце рвалось прочь из груди…

Невероятным усилием, он всё-таки вырвался... Дёрнул на себя кожаный ремень с оружием, вынул саблю. Вскочил на ноги, тут же согнувшись от резкой боли в колене.

Звери разом обернулись к нему и замерли. Десятки глаз изучали человека, встречали его взгляд без тени сомнения или беспокойства. В них была только уверенность хищника, знающего силу своей жертвы. Волки зарычали, пригибаясь к земле; шерсть на их спинах топорщилась, словно заряженная ожиданием. Наморщенные морды приоткрыли жестокий оскал кровожадных пастей. Шевалье, прикрываясь саблей, инстинктивно отступил к разорванной туше коня.

Но вместо того, чтобы напасть, хищники внезапно затихли и расступились, поджав хвосты. Осторожно, боязливо отошли назад, отворачиваясь и не смея вновь глянуть на человека. Шевалье не в силах был понять произошедшей перемены. Кое-кто из волков даже отскочил далеко в сторону, жалобно заскулив. Прямо перед Армалем в живом коридоре бледно-серых шкур появилась дорога к лесу, столь манящая в своей спасительной близости… Шевалье не знал, какое чудо вдруг подарило ему жизнь; что означали эти смиренно опущенные вниз головы волков, с почти человеческой почтительностью уступивших ему дорогу… Не знал, что за чувство внезапно возникло в нём, помимо стремления бежать прочь, оставить позади страшную картину смерти и загадку невероятного поведения волков. Чувство, приятно согревшее его кровь. Но Армаль не стал раздумывать, не стал медлить, даже невзирая на потрясение, только что полностью подчинившее его себе. Он просто последовал первому порыву. Кинулся в лес, не оборачиваясь, не разбирая дороги, отклоняя мысли, граничащие с безумием паники.

Он ковылял по снегу, волоча ногу, утопал в сугробах, цеплялся за переплетённые корни и сучья, попадавшиеся в дремучем лесу, и бежал, стараясь подавить желание оглянуться назад. Останавливался, прислушиваясь, нет ли погони. Тонкие чёрные стволы деревьев мелькали перед глазами, сливались, прятались друг за другом и вновь вырастали перед шевалье, будто преследуя его. Дыхание на морозе быстро сбивалось, обжигало горло и переходило на хрип.

Услышав волчий вой, Армаль припал к земле. Голос одинокого зверя, явно отбившегося от стаи. Впереди поляна давала широкий обзор, но хищник ещё не показался, скрываясь за тонкой кромкой кустов. Шевалье замер, проверяя оружие. Бег измотал, но дать отпор одному врагу ещё хватало сил. Щёлкнул взводимый курок пистолета. Армаль выпрямился, опираясь на мокрый полусгнивший ствол старого дерева. Кора царапнула по лицу, возвращая вместе с болью бодрость в поплывшем туманом взоре.

Волк выбрался на поляну, осторожно принюхиваясь. Шевалье ещё ни разу не видел настолько огромного зверя. Серебристая шерсть волнами ходила по крепкому, мускулистому телу, не уступавшему размерами туловищу годовалого телёнка. Умная, как у собаки, морда шевелилась охотничьим азартом. Волк несколько раз шумно втянул носом холодный воздух и довольно клацнул зубами, почуяв добычу. Теперь он смотрел прямо на шевалье.

Казалось, хлопья снежинок замерли, позволяя разглядеть мельчайшие грани своих лучиков. Заблестели, многократно отражая мерцающее беспокойство ожидания. Тончайшие детали остановившегося мгновения будто стали видны со всех сторон. Белые точки повисли над землёй в нерешительности, скрывая выражение зверя и пар, вырывавшийся из его ноздрей, который тоже застыл густым облачком возле самой морды. Неестественная тишина сбила с толку, навалилась тёмным покрывалом, лишая возможности думать. И в следующую секунду волк прыгнул.

Выстрел потерянно и ничтожно прозвучал в зимнем лесу, распугав нескольких птиц, взвившихся в небо чёрными стрелами. Зверь завыл от боли ещё в прыжке, подгибая лапу. Его челюсти наткнулись на рукав шевалье, и пасть безвольно дёрнулась, раздирая красное сукно жустакора.

Армаль со стоном освободился от хватки слабеющего волка, зашедшегося в агонии. Могучий зверь, поражённый наповал, извивался, как прижатый к земле щенок, но не издавал ни звука. Шевалье на мгновение представил, что должен чувствовать этот хозяин леса, непобедимый охотник, встретивший свою смерть. Какие образы, если они есть, проносятся сейчас перед умирающими тёмно-карими глазами, так похожими на человеческие... Но мысль лишь в один миг поколебала хладнокровие. Стиснув зубы, Армаль саблей отсёк волку голову и далеко забросил её в снег. Теперь запах крови мог сбить со следа остальных.

Победа пьянила взбудораженный потрясением разум. Шевалье ещё долго стоял перед мёртвым волком, отупело глядя на свою рану, на изуродованное тело зверя и просто на бесформенную, спутанную чащу, словно в ужасе от произошедшего отступившую назад. Армаль почти безвольно опустился на землю, прикрывая глаза.

А потом он резко поднялся, сбрасывая с себя тяжесть душевных метаний. Почти неосознанно, автоматически обмотал оторванной манжетой окровавленную руку и побрёл на свет, чтобы выбраться на дорогу подальше от того места, где пировала волчья стая...

Огни приближающейся кареты застали его врасплох, грязного, взъерошенного, в разорванной окровавленной одежде. Армаль ясно различил презрение, мелькнувшее на лице кучера, и увидел, как тот потянул поводья в сторону, чтобы объехать неожиданно возникшего на дороге человека. Но шевалье сделал и ещё одно, не менее изумительное открытие.

- Трево! – хрипло прокричал он тоном беспрекословной властности. – Трево!

Имя подействовало как стрела, попавшая в цель. Кучер вздрогнул и немедля остановил экипаж, который едва не съехал по его вине в придорожную яму. Армаль, ослабленный кровотечением, следил за ним затуманенным взором, не произнося больше ни слова – один оклик отнял у него все силы.

Возница с некоторым сомнением обернулся, присматриваясь к стоявшему подле кареты шевалье. И его раскрасневшееся лицо, мгновение назад выражавшее едва ли не отвращение, вытянулось и побледнело, когда он узнал хозяина.

- Мой господин... Матерь Божья, что с вами случилось?

Трево стремительно соскочил на землю, минуя ступеньки подставки, и неуклюже опрокинулся на снег. Даже не отряхиваясь, не задумываясь о целости своих боков, он, расплываясь в волне подобострастия, поспешил к Армалю. Щенячий, покорный взгляд светился оправданием.

Шевалье перестал чувствовать и воспринимать окружающее. Слова слуги превратились в монотонный гул, эхом отдававшийся в голове; перед глазами снег, карета, деревья смешались, словно на акварельную палитру плеснули водой. Затем к голосу Трево прибавился другой, более высокий, очевидно, женский. Спор соединил их в безобразной какофонии, нотки которой подобно разряду прошли сквозь тело шевалье и стихли, потерявшись в завываниях метели. Кто-то подхватил Армаля за руки и из этого хаоса вдруг сразу отправил его в тишину, тепло, покой...

Он нервно огляделся, заходясь почти лихорадочной дрожью.

- Эмиль... – прозвучало рядом нежно, но с нескрываемой тревогой. – Что с тобой случилось, Эмиль?..

Его жена, в широком голубом платье, с шерстяным пледом на плечах... Аромат дорогого парфюма накрыл, намереваясь окончательно задурманить сознание и привести в забытье... Но Армаль, напротив, резко пришёл в себя. Зрачки, почти превратившиеся в две чёрные точки, дрогнули и увеличились. Подозрение сжало губы.

- Куда ты ездила, Шарлотта? – спросил он в сторону, не глядя на неё.

- Я... только навещала Мари де Лувиль, свою подругу... Ты ведь помнишь её, Эмиль, правда? – она сжала его здоровое запястье так, что Шевалье хватка жены показалась намного болезненней волчьего укуса.

- Возможно, помню... – отчуждённо прошептал он и повернулся к ней.

Армаль сам не понял, отчего вдруг ему стало так приятно видеть во взгляде Шарлотты беспокойство и испуг, и видеть на её новом, чистом, как родниковая вода, платье пятна своей крови.

Дни потекли медленно, размеренно; словно талая вода вступившей в силу весны, словно затяжная, тлеющая болезнь, постепенно разрушающая единообразие жизни. Ничего не менялось, не происходило. Хотя шевалье все ещё порой беспокоила старая рана, он уже не мог с уверенностью сказать, что помнил произошедшее с ним до малейших подробностей. Иногда, в ночных кошмарах, сознание возвращалось к событиям того дня в лесу, но они представали в странном, преображённом виде. Куда-то на второй план отходили само нападение, первые секунды испуга, бегство, убитый зверь... А с каждым следующим сном, как с проводником в прошлое, шевалье снова и снова оказывался перед волчьей стаей, расступавшейся, раздваивавшейся перед ним, ходившей буграми и взбудораженно шевелившейся подобно серой волне. Эта сцена преследовала Армаля, давила на него, подталкивая к раздумьям. И однажды шевалье понял, что именно так отпечаталось в его мозгу. Чувство... Невероятное, неописуемое чувство единения с волчьей стаей, которое он испытал тогда, не отдавая себе в этом отчёта. Повелительную властность и силу хозяина перед своими слугами, покорно трущимися у ног. И страшное открытие, оборвавшее цепь навязчивых снов, стало преследовать его наяву...

- С кем ты танцевала сегодня на балу, Шарлотта?

Армаль произнёс это полушутливо и прищурился, пытаясь спрятать ревность в уголках глаз. Но взор, напротив, стал ещё более искренним и понятным. И она тоже обо всём догадалась сразу.

Шевалье ждал ответа с терпением хищника, готового наброситься. Но последовала какая-то невинная отговорка, столь же простая, сколь и смешная. Супруга пробормотала о «друге детства», почему-то засмущалась, будто маленькая девочка. Армаль по достоинству оценил притворство, прибегнув к нему сам. Он обнял Шарлотту, улыбнулся со всей нежностью, на которую был способен, и прошептал несколько ласковых слов напутствием, удаляясь к себе в кабинет.

Спустя пару дней снова был сон, ещё ярче, ещё больнее задевший следы былого потрясения. Но на этот раз шевалье казалось, что он всю ночь бежал от кого-то через зимний лес, задыхаясь, всё глубже утопая в рыхлом покрове снега, пока наконец не оказался по горло в сугробе, потеряв самую способность дышать. И тогда огромный, закрывший небо своей оскаленной пастью, волк настиг его, снова вцепившись в запястье. Армаль вскочил с постели в холодном поту, упал на пол вместе с простынями и подушками, с грохотом опрокинул туалетный столик. Боль из сна перекинулась на реальность, и он с удивлением поднёс руку к свету, чувствуя, как заныла старая рана. Под складкой манжеты шевалье увидел лишь давно заросший шрам, но, содрогнувшись, он заметил и другое. Его пальцы были перепачканы чем-то красным, обжигавшем кожу и не желавшем стираться. И только тревога и недоумение тронули его сонный разум, как глаза скользнули по портрету жены, висевшему у изголовья кровати. Четыре безобразные полосы с рваными краями как будто растерзали не саму картину, а её дух, её теплый и уютный ореол. Словно чья-то когтистая лапа яростно впилась в изображение, начисто сметя милое улыбающееся лицо и краешек платья. Тёмно-вишнёвого платья цвета крови...

Армаль выпрямился на верхней ступени лестницы и слегка наклонился вперёд, подаваясь всем телом. Если бы не горящие ненавистью глаза и живой румянец, его вполне можно было принять за тень отца Гамлета, такую же мрачно-величественную и непреклонную.

Трево загнанно смотрел на шевалье и почему-то прятал руку за спину.

- Что у тебя там? – резко бросил шевалье, подходя ближе.

- Письмо, хозяин... – еле пролепетал слуга.

- Оно для Шарлотты, ведь так? – в голосе Армаля звучало почти торжество.

Трево оборвался на полуслове, отступая на шаг; шевалье заметил, как тот весь затрепетал и будто съёжился под его взором. Не говоря ничего, Армаль рывком притянул его к себе и выхватил из дрожащей, бессильно опустившейся руки слуги конверт. Маленький, аккуратный, перевязанный голубой ленточкой. Шевалье поднёс его поближе к свету, чтобы прочесть подпись и приглядеться, но резко изменился в лице, вдруг узнав цвет ленточки. Это была полоска ткани с платья его жены... Того самого, что был на ней в день поездки через лес...

Он не стал даже читать подпись... Все стало ясно, как день.

- Убирайся прочь из моего дома, Трево... Прочь! И если посмеешь ещё раз появиться у дверей, я убью тебя своими руками!

Армаль замахнулся на него, придавая веса своим словам, но реакция слуги поразила его до глубины души. Трево внезапно сдавленно вскрикнул и бросился вниз по лестнице, не разбирая дороги. Он несколько раз обернулся на бегу, будто его преследовала бешеная собака, и на последней ступеньке, споткнувшись, кубарем покатился в холл. Спустя мгновение хлопнула за ним входная дверь, ударив по нервам, спутав мысли. Шевалье неприязненно скривился.

Поведение слуги казалось необъяснимым, невероятным... Армалю ещё никогда не доводилось встречать такой ужас на лицах людей, хотя он успел и побывать в сражениях, и сам пережил на своём веку много потрясений. Но теперь в Трево он увидел настолько сильный, почти животный испуг, что ему самому стало не по себе. Армаль даже забыл о конверте, изобличавшем его жену...

Неожиданно его привлекла собственная тень на стене. Волосы зашевелились на голове от ужаса, когда шевалье присмотрелся к ней. Она была не высокой, тонкой, как положено, а какой-то призёмистой, согнутой, бесформенной, хотя определённо принадлежала человеку. Армалю вдруг очень захотелось ошибиться в ней... Узнать, что это не его тень, а всего лишь столика, оконной ставни, чего-то неживого... Но вокруг в коридоре больше ничего не было. Шевалье боязливо вытянул руку, согнутую в кулак, следя за образом на стене, и почти успокоился, обнаружив, что тень в точности повторила его движение. Но когда он вытянул пальцы, то вновь застыл, похолодев. Вместо человеческой ладони отображалась уродливая когтистая лапа, тонкая, длинная, растянувшаяся почти до потолка. Отвратительные костлявые пальцы, похожие на щупальца, извивались, играя тонкими, словно спицы, ногтями. Армаль закрыл глаза, не в силах перенести увиденное. А когда он решился приподнять веки и посмотреть снова, перед ним была обыкновенная, лишь слегка в неуверенности наклонившая голову фигура. Его собственный, столь привычный силуэт. Жуткая галлюцинация исчезла...

«Неужели Трево видел то же самое?» - шевалье вновь заблудился среди размышлений, далёких от реальности. Взглянул на свою руку, подвигал ей, убеждаясь, что с ней и в самом деле всё так, как должно быть...

А потом он снова бросил взгляд на конверт и поморщился с отвращением.

- Шарлотта! – позвал он, подходя к двери жены.

Из комнаты доносилась музыка... Игра на скрипке, любимое занятие супруги. Тонкая, переливающаяся тёплыми тонами весны мелодия, приводившая давным-давно его почти в исступленное, блаженное состояние, сейчас вызвала лишь глухую досаду... Слова о «друге детства», нелепые оправдания о Мари де Лувиль, о которой шевалье слышал в карете в первый раз в жизни – всё это мгновенно всплыло в памяти...

Кровь словно зашипела, наполняясь силой его ярости.

- Шарлотта!!!

Свет моргнул в коридоре, как отблеск молнии в ночи. Огоньки свечей взвились к потолку, будто собираясь предать дом пламени. Красноватая пелена сполохов шёлковым покровом сползла на стены, и холодное поветрие разбудило страх. Шевалье ощутил, как рука онемела и перестала ему подчиняться, а запястье вновь свело болью. Беззвучные призраки и тени наполнили коридор, авангардом армии ночи врываясь в дом под соколиный клёкот бьющихся о рамы ставней. Но в следующий миг наваждение отступило, хлынуло обратно в чёрную пустоту распахнутых настежь окон, возвращая в мир звук скорбным стоном потерянной надежды.

Коридор словно стал намного уже, вытянулся, навис над Армалем сводами мрачных пещер древности. Желтоватое сияние свечей опустилось на пол, озаряя путь, и шевалье увидел, что длинный настеленный ковёр, привлекавший при свете дня великолепием дивных узоров, теперь обезображен тёмной багровой полосой, уходящей вдаль, к темноте лестницы. Эта полоса казалась живой: она то растекалась, как чернильные разводы, то собиралась в узкую ленту и ползла, словно пытаясь убежать от шевалье, но теряясь в собственной бесконечности. Армаль, объятый суеверным страхом, наклонился, чтобы присмотреться к ней. Кровь!

Страшная полоса начиналась от самой двери, откуда она струилась подобно речному потоку. Кровь, тёмная, почти чёрная, окрасила босые ноги шевалье. Он закричал, отстраняясь к стене, но полоса резко изменила своё русло и в точности повторила его движение.

Армаль бросился к двери, но не смог даже повернуть ручку. Кто-то держал её с обратной стороны; шевалье отчётливо уловил тяжёлое, хриплое дыхание и увидел, как тонкая древесина прогнулась от веса тела, навалившегося на неё. Доски заскрипели из последних сил, а в комнате послышался странный скребущий звук и стук переворачиваемой мебели. Армаль ещё раз попытался ворваться туда, толкнув дверь, но теперь понял, что к ней придвинули шкаф. Уже не было ни звука, кроме хлюпанья потока под ногами.

- Шарлотта! Шарлотта, где ты?

Одинокий, беспомощный зов посреди ужаса из неприснившегося кошмара. Зловещее, словно осуждающее безмолвие в ответ, и трепыхание свечного пламени, искажающее облик коридора. Тошнота подкатила к горлу, голова закружилась от безумия увиденного. Ветер, снова ворвавшийся через окна, вернул ощущение реальности, приводя в чувство.

Где-то внизу в холле послышался шум. Армаль метнулся в конец коридора, перевешиваясь через перила лестницы, и посмотрел вниз.

Нет описания невыносимому, отвратительному зрелищу, открывшемуся перед ним. Луна, которую всегда было хорошо видно из окон холла, повисла в небе гигантским глазом, застыла, будто сама готовая повредиться рассудком от безумия происходившего под её светом. Тёмная полоса, выползавшая из мрака лестницы, продолжалась далее, пересекая зал, отчётливо различимая на казавшемся бледно-серым ковре. Тени прятались под мебелью, не решаясь своей сенью укрыть то, что увидел шевалье... Тело его жены, изуродованное, согнутое, как тряпичная кукла, лежало посреди холла, и белая ночная сорочка медленно окрашивалась оставшейся ещё в этом несчастном теле кровью. Шевалье не разглядел лица, скрытого свалявшимися разбросанными по ковру волосами, но он сразу узнал Шарлотту... Отчаяние задушило крик, превратило стон в щемящую боль в сердце... Но тут к телу в холле подступила чёрная сгорбленная фигура, чья-то тень. И ужас, перекрывший все остальные чувства, пронизавший душу и тело, нахлынул на Армаля...

Чудовище протянуло лапу к Шарлотте, и заговорило грубым, нервным голосом:

- Как ты посмела! Как ты позволила себе сделать это?!..

Слова перешли в свист, в металлический скрежет взводимого затвора пистолета, как тогда, в зимнем лесу... Армаль услышал, как монстр отвечает сам себе, уже по-женски, визгливо, истерично, отчаянно:

- Нет, Эмиль! Пощади, нет!..

Хрип исказил тона, завладел дыханием чудовища, склонившегося над неподвижным телом. Шевалье закричал, но в его груди тоже поселился хрип, а мысли парализовал испуг...

А потом он почувствовал, как стоит уже внизу, в холле, держа на руках бездыханную супругу, и последние слова уже вылетели из его собственных уст...

- Ты этого заслужила! Ты, ты...

Он увидел руку наяву... Когтистую лапу из снов, врезавшейся в кожу жертвы, как в бумагу... Ощутил себя убийцей, понял, что сделал всё это сам, а чудовище, призрак – лишь взгляд со стороны, шажок в другую степень восприятия... Там, вверху, на лестнице, никого не было... Лишь блуждающий взор души, покинувшей тело и устремившейся прочь от непереносимого злодеяния своего хозяина. Последние остатки рассудка покинули его вместе с надеждой...

Лестница вбирала в себя шаги, не возвращала стука каблуков. Ноги вели к зеркалу... К коридору в небо, как он его называл. Когда-то в юности шевалье придумал поставить друг напротив друга два больших зеркала в рост человека... Когда он подходил, чтобы посмотреться в любое из них, перед ним многократное отражение стеклянных полотен складывалось в уходящий в бесконечность коридор... Стенки, поначалу белые, с каждой новой уменьшенной копией словно становились менее яркими, отступали на задний план, и казалось, в самом деле получается дорога. Зимний путь к пригороду без конца... Безмолвный, неподвижный, тянущийся к цели и одновременно от неё... Столь близко и столь далеко! И фигура человека, заключённая в плоскость зеркала, становящаяся всё мельче и мельче, теряющаяся в пути... Возвращение домой навеки.

«Кто я? Кем я стал?! Я должен видеть...»

Чёрная лапа отразилась в краешке стекла, когти вытянулись, словно в приветствии...

«Нет!!!»

Звон разбитого зеркала, дождь хлынувших осколков, вонзающихся в мёртвую плоть. Снова боль... Откуда она? Всё давно кончено...

Он вгляделся в серебристо-синюю равнодушную ночь, тоскливо ждавшую его за окном. Запястье болело, но шевалье лишь стиснул зубы, стараясь не поддаваться желанию поднести руку к лицу. Рваная оборка плаща пощекотала голые ноги и дернулась в сторону, влекомая своенравным ветром.

То существо, всё ещё звавшее себя Эмилем де Армалем, знало, что это лишь ещё один день, всего лишь одна доля мучений, которым нет и не будет более конца. Знало, что бессмысленно искать смерть, забравшую его с собой много лет назад, чтобы привести сюда снова, в вечную ловушку дома, куда вели все дороги и откуда стёрлись пути к спасению. Он опустился на колени, пытаясь заплакать, но слёзы давно иссякли в мёртвом, лишённом души теле. Сами собой захлопнулись ставни, погасли свечи... Дом готовился раствориться в предрассветном тумане, унося с собой монстра, заключённого в его стенах.

Только сегодня шевалье понял, что шёл к этому помешательству безысходности гораздо раньше... До того, как почувствовал вдруг единение со стаей, расступившейся перед ним, будто перед предводителем. До того, как принёс кровь и боль в свой дом, не пожелавший отпускать его, убийцу... Намного раньше, чем он впервые ступил на Волчью тропу.