Старенький львовский автобус качало из стороны в сторону. Ныряя в дорожные ямы и дребезжа всеми своими деталями, он несся по ночному заснеженному шоссе, пронзая светом фар белую пелену снега. За окном сквозь мрак ночи проплывали силуэты деревьев, мелькали огоньки редких деревень раскиданных Божьей волей по бескрайним заснеженным российским просторам.

Я дремал, откинув голову на спинку автобусного кресла... Временами, приоткрывая глаза, смотрел за окно в темноту ночи, провожая взглядом огоньки заснеженных домов... Как картинка за окном менялись в голове мысли:

- Вот ведь, и здесь живут люди. Ка-ак живут? Чем живут? Но живут же. Чем занимаются, о чём думают? Тут и свет-то как будто не везде... Провода местная пьянь срезает и сдает в "Цветмет" за бутылку. Ничего не боятся ведь, под напряжением режут - охота пуще неволи. Проплывают за окном заколоченные дома - здесь, похоже, вообще не живут. Сиротливая лампочка над входом в закрытый и занесённый снегом "сельпо" немного скрашивает унылый ночной пейзаж придорожной деревеньки.

Автобус начинает тормозить, душераздирающе скрипя тормозами, как будто жалуясь на старость и нелёгкую жизнь. Останавливается у занесённой снегом остановки, где стоят люди. Кажется, откуда здесь взяться людям? Двери со скрипом открываются, впуская с холодом зимней ночи и запахом выхлопных газов с остатками табачного дыма ночных пассажиров. Весело балагуря и по-доброму матерясь, они рассаживаются на свободные места и продолжают разговор. Слушаю сквозь дремоту. Может, и не слушал бы - да они особо не церемонятся.

- Кузьмич! А они точно дома? Мошть, зря едем? - интересуется один, адресуя свой вопрос куда-то в другой конец автобуса.

- Да дома, дома, я с Надькой вчера говорил, она так и сказала: приезжайте, - говорит. - Я и Светку позову. Петрух, а ты Светку-то знаешь?

- Это какую? С Медыни, штоль? Продавщицу?

- Да не! То Нинка! Ты путаешь. А Нинка тоже баба - будь здоров... Помнишь, тогда не хватило, мы к ней ломанулись?..

В другом конце автобуса гоготнули:

- А-а... Помню, помню...

- Господа хорошие, - прерывает содержательную беседу шофер. - За проезд-то платить будем?

- Володьк, ты чтоль? - слышится в ответ. - А я думаю, что такое - голос знакомый...

- Ну-у... Сань, ты?

- Я, конечно.

Кто-то, шатаясь от тряски автобуса и "принятого на грудь", пробирается из конца автобуса к шоферу.

- Здоров! Как сам-то?

- Да ничего. Помаленьку...

- До Калуги теперь ходишь?

- Ну.

- А Серёга, сменщик твой как?

- Да спился совсем Серёга, уволили его...

- А-а, во дурной, у него ж детей пятеро, кажись.

- Шестеро... Теперь жена одна мается, а он куролесит где-то, как не сел ещё...

- Во дурак! Я ему ещё когда говорил... Лучше б с водкой завязывал. А мы вот с мужиками в Борисовку наладились, там у Кузьмича зазноба, ну и нам обещала подруг привести...

- Гуляете, значит? Молодцы-ы. Работа-то есть какая?

- Да где там! Семёныч сам давно в город подался, чё ему у нас ловить-то зимой? Он дом себе отгрохал, теперь ездит летом, как на дачу.

- С каких доходов-то?

- Да у него ж жена на кирпичном в бухгалтерии, оттуда и «дровишки».

- Ясно. А сам-то как?

- Да помаленьку, говорю ж. Хорошо, летом картошки много было, теперь на зиму хватит, только огород-то и кормит. Ну, кое-что и продаем. Мишке ещё на учебу посылаю.

- А он где у тебя? Учится уже?

- Дык второй год уже. В Москве он, в финансовом.

- А чё в финансовом-то, чё считать-то, денег много? - шофер заразительно смеётся.

- Ага, не знаем, куда и ссыпать. Да щас все: кто - в юристы, кто - в экономисты. Говорят, без работы не останешься.

- Дак то - в городе ж.

- А у нас-то чё делать? Вся деревня - полтора хозяйства, и те собираются продавать, да в город подаваться.

- Понятно.

- Сань! - слышится из конца автобуса. - Ты где там? Подъезжаем, кажись.

- Да иду я, щас, товарища встретил! Володь, ты нас у магазина выкинь. Извини, мы уж так. Денег лишних - сам понимаешь...

- Ладно, ладно, давай.., лучше не пейте!

- Да на что?! Только, чтоб вкуса не забыть! - смеясь. - Счастливо! Тоньке привет, ты всё с Тонькой хоть?

- Ага, чё ж с ей станется-то, ладно давай, передам...

Автобус снова останавливается. Шумная компания вываливается из автобуса на морозный воздух.

Трогаемся. Шофер Володя чему-то улыбается, покачивает головой, глядя на компанию, направившуюся к магазину.

Снова едем. Снова дремлю.

Слушая разговор, не заметил, как позади меня сели две женщины.

Только теперь прислушиваюсь к их тихому разговору, случайно услышав:

- Да помер он, сердешный, отмаялся, на девять дней вот еду, - с дрожью в голосе.

- Да что ты?! Вот горе-то! Это ж, что на земле делается-то?! Совсем ведь малыш!

- Не говори, Маш. Сама вот себе вопрос задаю: зачем Бог посылает кому-то столько горя? Ведь не пожил-то совсем, и всё она с ним по больницам. Муж-то её - как отрекся от них! Нет, он, конечно, помогал, и лечение всё оплачивал, и привозил всё самое дорогое, упрекнуть не в чем, но - как не его сын-то. Всё она на себе, всё она... Ох и намучилась... Жалко её...

- Ну не надо, Лен, не надо, что теперь-то?

- Конечно, чего уж. А он ведь, - она говорила - в последние дни, когда совсем уж плох был, говорит ей так тихо: "Мам, устал я совсем. Не могу больше". За спиной послышалось всхлипывание.

- Лен, ну успокойся, не нужно так, слезами горю не поможешь. В раю он теперь.., не нужно плакать, души детские все в рай попадают. На вот конфетку мятную пососи, где-то у меня была...

- Да, да, конечно, Маш. Что теперь. Я вот в церкви сегодня была, помолилась за упокой души, записочку написала...

А она мне ещё рассказывала: много плакала на его могилке и обратилась так со словами к Богу: "Господи, пошли мне знак какой, что хорошо ему там.., его душе..." И, представляешь, белка на могилку с дерева спускается, взяла конфетку и - на дерево... Она на могилке конфет нарочно насыпала, какие он любил. А белок они с ним вместе всё в больничном парке с руки кормили...

Чувствую, как расплываются в окне от навернувшихся слёз огоньки фонарей. Вспоминаю о своем сыне. Гоню мысли, чувствуя, что не пережил бы.

- Вот ведь! Ты гляди! Значит, душа это его приходила к матери. Дал Бог знак-то! Чего только не бывает! Видишь, Лен, успокойся, хорошо ему там. Неслучайно это.

- Да, да, Маш, я уж тем себя и тешу. Никто не знает, что в жизни случиться может.

Долгое время молчали. Только к следующей остановке зашептались, собираясь.

На остановке зашли парень с девушкой. Сели на соседние кресла. С виду городские. От родни, наверное, припозднились.

У неё в ушах наушники.., пока автобус не тронулся, была слышна какая-то приятная мелодия. Она положила голову ему на плечо, закрыв глаза, задремала. Он обнял её плечи и смотрел куда-то за окно на заснеженные равнины в ночи. Автобус мерно покачивало.

- У них ещё всё впереди, - думал я. Что-то у них ещё будет. Жизнь покажет.

Вот жизнь - чем не автобусный маршрут? Приходишь с рождением в неё - как садишься в пустой автобус на конечной. Едешь. На остановках заходят люди, разные люди, со своими радостями и горестями, бывает, с большим горем или большим счастьем. За кого-то радуешься, за кого-то переживаешь. Приходят они и уходят, попутные пассажиры. А под конец остаешься снова один, пока не привезет тебя автобус к другой конечной станции. Только что оставят тебе твои попутчики? С чем прибудешь ты на свою конечную? И с чем уйдут они?

А пока автобус едет. И слава Богу, что едет, хоть и скрипит, как старая телега... Главное, что едет вперед. И основное - это не начало или конец, и даже не маршрут следования, а эти попутчики-пассажиры с их обычной человеческой жизнью.

Наверное, я их люблю.