Вдохновлённый ранним творчеством, я стал писать. Да-да, именно так. Понемногу, кое-как, но стал. Точнее, не прекратил, продолжил, развивая. Конечно, писал в первую очередь для себя, что хотелось прочитать мне. Ну, для узкого круга друзей. Неумелое, но настойчивое создание.

Ошибки, ошибки и ещё раз ошибки – орфографические, стилистические, лингвистические и многие другие, – сопровождали каждое моё сочинение. А всё от незнания правил русского языка. Я терпеть их не мог. К тому времени я для себя уяснил, что необходимое приходит в своё время, тогда проявляется и интерес. Не читал – начал читать. Ненавидел историю, – полюбил. Примеров множество. Главное не навязывать. Через насилие толку мало выходит. Но надо отдать мне должное, всё-таки я прогрессировал в русском языке, и число ошибок заметно снизилось, а качество произведений, надеюсь, возросло. Может это слишком гордо звучит, но я отношу себя – в плане писания – к самоучкам.

Был забавный случай в институте. Преподаватель современного русского языка, заметила: «Человек читающий, уже по одному этому, когда пишет, не должен допускать никаких ошибок». Что-то в этом роде. Выходило, раз читающий, знать и в плане письма образованный? Интересная формулировка. Мне доподлинно известно, что, к примеру, и Достоевский и Христиан Андерсен, есть и другие писатели, которые писали с ошибками. Но это не умаляет их творческий потенциал. Ну, то они… Ах, я не дорос… В принципе, вполне вероятно, что и они сталкивались с подобным отношением во времена своего становления. А насчёт высказывания “руссыни”… Это как сказать, что каждый верующий обязательно священник. Не священник – не верующий! Глупость самоуверенных людей, не видящих дальше носа. Заведомо не будет секретом, если скажу, что профессионал, как бы знающий дело которому обучен, видит ограниченно, в своде определённых правил и теорий. Но человек со стороны, видит куда больше, ибо не скован оковами установленных правил. Свежий взгляд чаще бывает со стороны и, как следствие, – наиболее верным.

Вот почему я недолюбливаю различные правила, которые загоняют в тесный круг и не дают возможности самореализоваться. Многие стихи, написанные по правилам стихосложения – убоги. Есть же вне правил, от души, от сердца, в порыве, переживаниях… они много ценнее и прекрасней, они – живые!

Есть такая неблагодарная профессия, критикой обзывается. Было дело я и сам страдал от сильно рьяных выпадов критиков. И читать бросал, и писать. И раздражительным становился не на шутку, но ничего, закалился, шиш пробьёшь! Но уважения к крити(н)ку, естественно, не прибавилось. А бывали же случаи, что от действий и слов таких всезнаек, некоторые авторы и самоубийством кончали. Правильно, слово порой ранит сильнее любого ножа. Рвёт не тело, но самую душу. За такое преступление и расплата должна быть подстать, суровее. Но в нашем мире большее внимание уделяется физической стороне, никак не духовной. Узость…

Живя рядом с другим человеком долгое время, постепенно перестаёшь обращать внимание на некоторые мелочи, которые наделе и не мелочи вовсе. Привыкаешь, и только новшества заслуживают внимания. Допустим, живя бок о бок, мы не видим взросления, старения другого. Но стоит кому-нибудь покрасить волосы в синий цвет, как это тут же бросается в глаза. Постоянство не впечатляет и принимается, как должное. Обыденность? А новое всегда заслуживало внимание. Отрицательное или положительное, это уже второй вопрос. Но не ко всему, пусть довольно-таки часто сопровождающему нас в жизнь, можно привыкнуть.

Время от времени, а бывало что и несколько ночей подряд, маму мучили кошмары. Тогда были и крики, и метания, вперемешку со стонами, какие-то бредни. Не знаю, что ей снилось, она же никогда не говорила об этом, но после таких ночей мама выглядела разбитой, подавленной, унылой и была не разговорчива. И чем дальше текли годы, тем хуже становилось. Доходило до того, что она и вовсе не могла спать по нескольку ночей. Ухудшалось здоровье, всё чаще болела, осунулась. Страшно за этим наблюдать и знать, что ничем не можешь помочь. И всё же – представляю, каких усилий ей это стоило, – старалась улыбаться, показывая, что всё в полном порядке. Но я знал – это не так. И догадывался, чем вызваны все эти ужасы. Всё той же психологической травмой… Но мама не желала обращаться к психиатрам, жалея денег, да и не веря в то, что они смогут чем-либо помочь.

Из-за этого или нет, но я иначе стал относиться к ущербным в плане психики, у которых от этого проявлялись и физические отклонения. Или наоборот. Но всё же не ко всем. Не знаю, где лежала эта грань, разделяющая симпатию от антипатии, но от некоторых умственно отсталых хотелось побыстрее скрыться, другие же, наоборот, привлекали внимание, возбуждая чувства умиления и сострадания. Так и с обычными людьми. Видимо, такое ощущение заложено в нас с самого рождения, но пробуждается, воспитывается у всех по-разному. От этого никуда не денешься, одни внушают недоверие – от них отстраняешься всем своим существом и общение с ними доставляет неподдельную муку, другие, напротив, дарят ни с чем несравнимое наслаждение. Правда есть и такие, как говорится: “ни рыба, ни мясо”, от таких не тепло и не холодно.

Помнится, ещё в детсадовские годы, я первый раз обратил внимание на “ущербного”. Тогда я не знал этих слов, я просто видел девушку в очках. Это было в троллейбусе, мы с мамой возвращались из садика. Тут я и увидел её. Дети бывают жестоки. Спроси их, почему они обижают, глумятся, издеваются над отличными от них, не смогут вразумительно ответить. «А чё он такой!..», – самый красноречивый ответ. Сам, бывало, потешался над очкариками, толстыми, обезображенными болезнями людьми, украдкой, или в наглую, в глаза. Но на этот раз я не нашёл ничего забавного в представшей картине. Девушка, старше меня, явно школьница, потому что была одета в школьную форму, а на двух маленьких косичках красовались белые бантики, сидела в инвалидной коляске, её ноги косолапо стояли на подножке, голова немного склонилась влево. Вид у неё был отрешённый, будто она задумалась о чём-то важном, но сквозь линзы очков смотрели, пускай отсутствующим взглядом, кристальной чистоты ярко-зелённые глаза. Я был поражён, загипнотизирован этими глазами, смотревшими мимо, но, словно, и на меня. Перестал существовать троллейбус, люди вокруг, весь мир. Били только я и она. Но я не выдержал, мне требовалось поделиться своими впечатлениями. С кем? – С мамой, конечно же! Каким образом? – Скудными словами: «Мама, смотри, какая красивая девочка!» И я говорил чистую правду. На лицах людей прочитал же, почему-то, немой укор, но мама поддержала меня, согласилась. А вот девушка, выйдя из своей задумчивости, посмотрела на меня и… улыбнулась! Какая это была улыбка! Улыбка-очарование, улыбка-счастье! Только подумать, порой я смел смеяться над другими калеками. Смотри же теперь – одна их улыбка чище и приятней. Жаль, что несколькими минутами позднее, когда мы выходили на нашей остановке, неизвестно куда смотрящий, спешащий водитель, не вовремя закрыл двери троллейбуса и я оказался зажатым створками. Транспорт тронулся. Я кричал от боли и испуга, мама кричала тоже, пассажиры негодовали. Но, проехав пару метров, он, всё же, остановился, двери открылись и я, весь в слезах, упал в мамины объятья. Так от обаятельных чар незнакомого друга, на тот вечер, не осталось и следа.

Непонятное сочетание счастья и несчастья сопровождают, пожалуй, каждого всю жизнь. Почему? Как так? Зачем? Если задаёшься этими вопросами, то ответы приходиться искать, опять же, на протяжении всей своей земной жизни. Стоят они того? Пусть каждый сам себе ответит.

Мы в гостях. Выходной день. Тёплый, солнечный. Я единственный ребёнок и мне скучно среди взрослых. Иду гулять на улицу, во двор. Качели, горки, короткие знакомства с другими детьми. Всё здорово, великолепно. Всё в полнейшем порядке. Мне весело, радостно. Я играю, резвлюсь. Замечательно! Но, вдруг мне хочется вернуться в дом, к маме, заодно и перекусить, а может и с собой чего-нибудь прихватить, поделиться с кем познакомился. Захожу в подъезд, а идти аж на девятый этаж, и решаюсь испытать себя – прокатиться в лифте. Азарт. А лифт старой конструкции, сам за собой закрываешь первую дверь – металлическую, на этаже, затем вторую – деревянную, самого лифта. Всё, теперь нажимаю кнопку нужного этажа. Ура! – еду. Ха, не тут-то было, как положено, радость была не долгой. Лифт проехал чуть-чуть и застыл между первым и вторым этажами. Сначала недоразумение, повторные нажатия кнопок, прыжки в кабине лифта. Ничего, ноль реакций. Теперь очередь страха, паники, воплей, слёз, криков помощи. Чувство, что заперт, давит и ещё больше перестаёшь владеть собой. «Мама!» Не знаю, долго ли я шумел, кто первый обнаружил меня, как догадались по моим выкрикам, где искать мать, но смогли немного успокоить и подсказать, что и как делать. Открыл деревянную дверь – передо мной пролёт кирпичной стены. Вверху немного видна нижняя часть металлической двери, внизу – верхняя нижней. На порядок больше видна. «Попытайся дотянуться до ручки и открыть её…» Стараюсь, но рукой не достать, приходится изловчится и, просунув в щель между лифтом и шахтой, ударить по ручке ногой. Получается! Всё еще всхлипывая, распластавшись, я выбираюсь из “чёртового” лифта и попадаю в руки собравшейся толпе, которые передают меня встревоженной матери. Здесь, заплаканному, мне впервые аплодировали точно герою. Может оно так и было, но вот подниматься наверх в лифте я наотрез отказался даже с людьми, даже с мамой. Пришлось ей тащиться со мной по лестнице. А панический страх и подозрительность к лифтам сохранились на долгие годы, без особой причины и сейчас стараюсь пользоваться исключительно лестницами.

Вот вам наипростейший пример, где показано как зыбко счастливое мгновение. Что-то обязательно испортит положительное впечатление. Это называется – по закону подлости. И всё таки, думаю, не правильно говорить, что «не испробовав горького, не различишь сладкого», или: «не познав плохого, не распознаешь хорошего». Одно не должно мешать другому. Не правда ли? Или я чего-то не понимаю?

Сколько на тот момент мне лет? Не помню. Значит, не важно.

Что-то всегда бывает в первый раз. Что-то запоминается лучше, что-то хуже. Что-то более важно, значимо, что-то менее. Вся жизнь – непрерывное познание чего-либо.

То был огромный камин. Холодный. В нём горела тьма, переливаясь всполохами статических разрядов. Обычный пепел поддерживал горение огня. Я подумал, что произрастающий сквозь каменные плиты пола куст роз – маленький, но обязательно с большими шипами и без цветов и листьев – горел бы и смотрелся куда лучше. Но такого куста здесь и в помине не было. Стена, в которую был вделан камин, отличалась обоями из серого инея, со сложным, не запоминающимся орнаментом. Одним словом – мрачность. На стене, прям над камином, весела большая, широкая картина, изображающая трёх женщин в белых полупрозрачных платьях. Но, как бы одеяния не были тонки и легки, они не просвечивались, не обнажали женских тел. Незримое связывало женщин. Они ожили под моим любопытным взглядом. Обратили внимание на меня, одарили бледными улыбками, и, неспешно покидая пределы картины, оставляя за собой фон в виде огромного потёртого фолианта – они словно выходили с его обложки, – парили ко мне, протягивая тонкие руки. Я заворожен. Ещё немного и они коснутся меня. Но происходит неожиданное. Книга начинает лучиться жёлтым светом, и этот свет пронизывает и их и меня. Я будто прозреваю, – женщины не прекрасны, они отвратительны, ужасны. Из-под ангельских лиц проявляются демонические рожи с разорванными до самых ушей ртами, усыпанными гнилыми пилообразными зубами. Языки, как у змей. Шипение и противный писк. Продолжаю, трепеща, смотреть. У них в глазах, расширенных, на выкате, красные круги – всего девять – и из них текут кровавые слёзы, разбавленные воском. Кожа в трещинах, с пульсирующим во вздутых венах тихим смехом. Мне не хватает воздуха, дышу, балансируя на грани тошноты, смрадом гниения. Смех жуток. И в тот момент, когда вены на созданиях лопаются, выплёскивая фонтаны густой крови, холодной, облепляющей меня, наружу вырывается этот дикий, оглушающий, убивающий смех. Становится понятно: стоит ещё немного вслушаться и я покойник. Тогда начинаю кричать, стараюсь перекричать, закрыть уши руками…

…С криком и выхожу из сна. Вскакивает от моих воплей мать.

Поразительно, но этот сон познакомил меня с нечто новым. Помимо холодного пота, он внушил страх за собственную жизнь. Думу о смерти, ибо в образах уродливых женщин я увидел саму смерть. Но почему же их было трое? Смерть же, вроде, одна…

Можно сказать, что я начал бояться осознано, не по привычке. Неведомым мне образом я понял, что мама не всемогуща, она не в состоянии обеспечить мне полнейшую безопасность. Это невозможно, не под силу ей. Только я сам буду всегда рядом с собой, и только я сам могу помочь себе в различных ситуациях. Моя безопасность прямым образом в большей степени зависела от меня самого. Я не смогу вечно держаться за юбку матери. От таких озарений становилось грустно. Остро проявлялось чувство незащищённости от внешнего мира. Есть сильнее меня, быстрее, а главное столько злых… Как же можно защититься? Ответ не удовлетворял, а другое не находилось. Просто жить. Стараться. Глядеть в оба. Не поворачиваться спиной к врагу. Простые истины, в реальности же практически не работающие.

Не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.