Часам к четырем утра на город медленно наползла гроза. Минут пятнадцать спустя она уже дышала мрачной и свежей сыростью в открытую мою форточку. Видимо, с этого момента спать я стал плохо, то и дело ворочаясь и просыпаясь. Было душно, и душный, мерзкий сон все-таки меня одолел.

Когда я проснулся, было, кажется, около полудня. Я ожидал увидеть в окне яркое посвежевшее небо и умытое черной грозой солнце, но небо, хоть и не загромождалось тучами, было бледно затянуто серовато-скользкой дымкой, а солнце и вовсе спряталось за необычно мелкое и единственное на весь свод облачко. Мне стало тревожно, и я, не умывшись и не позавтракав, оделся во что-то первое попавшееся на глаза – яркую желтую майку и серо-коричневые шорты – и выбежал на улицу.

Именно здесь меня и поймал мой проснувшийся разум: «Ты, собственно куда?». «Гм...» - только и хватило меня. Резко дернув плечом, я поспешил вправо. Чувство тревоги тянуло меня за уши, а от пресного предчувствия тошнило. Не помня себя от растерянности, я вбежал в дверь первого попавшегося здания и только тут определился, что я в тренажерном зале, вернее, у его входа. Дверь в сам зал была заперта, и я зачем-то разозлился: «Где она?! – вскричал за меня мой голос. У девушки на «ресипшене», или, если желаете, вахтерши округлились глаза, а под ними растянулась довольно гаденькая улыбочка.

- Она занята.

- Где ключи?

В ответ мне молчание и все та же ядовитая улыбочка. Она меня окончательно и бесповоротно злила - вдруг пришло мне в голову – я и размахнулся, чтобы отвесить ей прочную оплеуху, но она (тоже вдруг) исчезла, а на ее месте осталась лежать связка металлических отмычек.

«Надо лечить нервы!» - подумалось мне, и тут я услышал ее голос. Он, правда, больше походил на стон или плачь, срывающийся периодически в визг или даже ржавый скрип. Но точно сказать было сложно, потому как он заглушался хохотом и стоном мужиков, а также чьим-то едким улюлюканьем, производившим на меня впечатление ужасное.

«Поздно, слишком поздно!» - ударили мне в голову слова модной песни. Дрожащими руками, путаясь и сбиваясь, я принялся пробовать одно отмычку за другой и – о Боги! – на восемнадцатой (почему именно на ней?) мне удалось.

Ворвавшись в зал, я вдруг заметил, что за окном потемнело, и мягко принялся падать крупными хлопьями летний снег. «Ну и ну!» - только и успел втиснуть я в свой мозг, но взгляд неожиданно уперся в небольшую кучку людей, и вспомнилось, зачем я здесь. В основном кучку составляли мужчины, причем именно те, которые смеялись и охали, а также девушка, исчезнувшая у входа взамен на отмычки. Улюлюкала она. Однако и сквозь эти жуткие звуки я слышал ее голос, ее разрывающий душу и плоть надрывный стон. Это была она, я в этом не мог ошибаться. «Но что же это творится?!» - взорвался я и тут же сам себе ответил, заметив, что мужики наполовину обнажены, то есть попросту без штанов и соблюдают идиотский режим очередности. Здесь уже не выдержало мое сердце и начало рваться одновременно с тем, как рвалась ее плоть под грубыми ласками. Минуты две я как вкопанный наблюдал эту сцену, отдавая свое сердце на растерзание собственному зрению (о, если бы они могли взамен нее растерзать мое сердце!), и вдруг, не выдержав боли, рванулся растаскивать толпу. Я цеплялся в них нестриженными ногтями, кусал за тугие мышцы и колотил по влажным спинам, как в большой барабан, но ничто не помогало. Страшная оргия продолжалась, а мое лицо постепенно превращалось в ничтожное месиво от небрежных ударов крепких мужиков.

В конце концов, я упал в обморок от потери крови или от какого-то особенно сильного удара и последним, что я расслышал, было привычное уже улюлюканье.

Я очнулся, видимо, нескоро. Она лежала передо мной, а я силился понять: это ее одежда была порвана в клочья или они разодрали ей кожу на лоскутки, которые теперь болтаются за ненадобностью, обнажая и без того обнаженное, остывающее тело. Я поднялся, но придти в себя никак не мог. Меня шатало, бросало, ударяло о тренажеры и бежевые стены. И вдруг (опять вдруг!) она засмеялась – меня будто холодной водой окатило или резануло медицинским скальпелем по разбитому сердцу. Я почувствовал, как оно начало превращаться в гуляш. А она смеялась мне в лицо, будто ей только что было очень хорошо и именно этим она мне за что-то мстит, и только необычно крупные, от боли или обиды, слезы говорили о том, что она рада меня видеть... Прошла вечность, она затихла, предавшись безнравственной неге, отдыхая как после меня. Я выждал еще одну небольшую вечность и принялся трясти ее, вопрошая: «Что же ты сделала, что они сделали?!» Я тряс ее и кричал, успевая, однако, краем глаза замечать, что стены зала сужаются, и белеет потолок, а тренажеры превращаются в старую мебель и новый телевизор. Вскоре я нашел себя в ее кровати, держащим нежные, хрупкие плечики ее, раскрасневшейся, сонной, влюбленной и испуганной.

- Скажи, скажи мне, ты была там?

- Да.

- И с ними была?

- Да

- И это все правда?

- Да

Я застонал и взмолился: «О нет! Скажи, поклянись, что это неправда, это сон, это всего лишь сон и не было ничего, не было мужиков, стонов, улюлюканья! Этого ведь не было, нет?!» «Нет...» - запросто подтвердила она.

Я лежал и смотрел на нее, в ее заплаканные глаза, силясь понять, сплю ли я, а она – правда ли все это? Надо было что-то сказать, и она кстати прошептала: «Спи, зайчик, все хорошо, главное, помни всегда, несмотря ни на что – я тебя люблю!» Я заснул и увидел, как стены снова расползлись и появились перекладины, блины и гири, и я проснулся...