Музыка летела в пространстве, медленно перетекая из одной формы в другую. Она казалась осязаемой, в ней можно было завязнуть, ее можно было глотать, давясь от могущества и напора ее переливов. Если бы уши человека могли уловить хотя бы маленький кусочек мелодии, он, верно, сошел бы с ума и до конца дней бредил, просыпаясь по ночам, отголосками дивной музыки, творящей Вселенную. Но не было человека, чтобы услышать и сойти с ума, не было даже земли, на которой он мог бы стоять, и воздуха, который мог бы вдыхать. Было лишь пространство — бесконечное и необозримое, полное первородного хаоса, медленно преобразуемого гармоничными звуками.

И был Он! Творец, Создатель Вселенной, дирижер этой музыки, рожденной его вдохновением. И были они — его дети, первые творения, верные помощники, те, кого люди позднее назовут ангелами, архангелами, посланниками небес. Они были его хором, его оркестром без инструментов. Каждый обладал своим тембром голоса, своим звуковым оттенком, и вместе они составляли одну прекрасную мелодию, захватывающую и расцвечивающую все на своем пути.

Творец вслушивался в мелодию, творимую ими сообща. Все чаще его густые брови сходились к переносице: да, музыка прекрасна... Но не слишком ли она приторно-сладкая, успокоительно-ровная? Каким же будет мир, родившийся из этих звуков? — размышлял Отец Будущего. Он смотрел далеко вперед во времени и видел новорожденную планету, покрытую безбрежной пустыней вод, прозрачных и чистых, без намека на клочок суши, ибо не было грязи, из которой она могла бы образоваться. В воде отражалось бессонное солнце. Измученная постоянной жарой и светом планета не могла от него отдохнуть, ибо некому было сменить его на небосклоне: и темная ночь, и печальная луна не могли родиться из музыки ангелов.

Творец хмурился своим мыслям. Его взгляд все больше мрачнел, а черты лица напрягались. Но вот он расслабился, и улыбка засветилась в глубоких глазах. Он придумал. Отыскал решение задачи, так долго не дававшей ему покоя. Теперь ему следовало найти исполнителя своего плана, того, кто осмелился бы пойти на вечное умирание ради жизни. Того, кто из любви к своему Создателю согласился бы пожертвовать всем.

Вседержитель окинул взором своих сыновей, своих первых помощников. «Может быть, ты, Рафаил?» — спросил он мысленно, глядя на светлокудрого голубоглазого ангела с искристой и чуть наивной улыбкой. «Нет, ты слишком любишь жизнь и веселый смех, чтобы добровольно пойти на вечную угрюмость и слезы». «А ты, Михаил?» Услышав его мысли, высокий смуглокожий ангел порывисто обернулся в его сторону. «Нет, мой мальчик. Ты отважен, но слишком горяч и порывист. Ты можешь увлечься злом, а этого нельзя допустить». «Уриэль слишком юн. Нейфалим не поймет моего замысла. Гавриил мудр и безоглядно предан мне, но, боюсь, он слишком чувствителен для той роли, которую я ему предложу...»

Творец вглядывался в каждого своего сына, мысленно проникая в его суть, но никак не мог найти подходящего, пока взгляд его не обратился к черноволосому ангелу с прозрачно-зелеными глазами. Его кудри были перевиты нитью из маленьких звездочек. Крылья за спиной трепетали на космическом ветру. Прилежный и вдохновенный голос вливал в общую мелодию высокую и светоносную струю. Встретив пристальный взгляд Творца, он не опустил глаз.

Господь улыбнулся ему. «Люцифер! Я хочу поговорить с тобой!» — сказал он, не разжимая губ. «Да, отец!» — Люцифер чуть прижмурился, протягивая Создателю обе руки тыльной стороной вверх.

Глядя на них, Господь невольно залюбовался. Ведь именно он сотворил эти голубоватые вены под нежной, молочно-белой кожей. Он положил свои ладони на руки сына, и через несколько мгновений они были уже далеко от остальных ангелов и их мелодии, почти на другом конце Вселенной.

«Мой сын, я хотел поговорить с тобой о мире, который, как вы знаете, творится сейчас». «Что-нибудь не так, отец?» — Люцифер поднял удивительные глаза, и в них засветилась тревога. «Да, сын мой, не так. Хочешь, я покажу тебе будущее? То, которое создается вашей музыкой?» Ангел молча кивнул.

И Господь показал ему картину, которая в последнее время не давала ему покоя. Воду и солнце увидел Люцифер, и больше ничего. Ровно-прозрачную воду и немеркнущее солнце над усталой планетой.

«Отец, неужели оно такое, будущее?! Мы ведь так мечтаем о прекрасном мире, который будут населять дивные создания! А здесь только солнце и вода, вода и солнце...»

«Да, мир действительно будет таким, как ты видишь, или даже еще однообразнее, если только ваша музыка не изменится, вернее, если ты не изменишь ее». «Отец…» «Тихо, сынок, дослушай меня сперва. Я всемогущ, как ты знаешь. Но есть одна вещь, которая мне не под силу. Я не могу сотворить существо, которое было бы моей полной противоположностью. Ведь я творю из себя и только из себя! Настоящий же мир, мир яркий и полнокровный, может существовать, лишь основываясь на противоположностях. Ибо не может быть света без тьмы, любви без ненависти, Бога без Дьявола. Люцифер, сын мой любимый, если б ты знал, о какой страшной вещи попрошу я тебя!.. Но ты можешь отказаться, забыть о нашем разговоре, уйти прямо сейчас».

«Нет, отец, я не могу уйти, ибо начало разговора связало нас, и лишь дождавшись его конца, я снова могу стать свободным».

«Хорошо, сын мой. Не знаю, будешь ли ты свободным, согласившись выполнить мою просьбу, но... Слушай же дальше! Я много думал над тем, что мне делать,

И пришел к выводу, что помочь можешь только ты. Я прошу выслушать меня очень внимательно, ибо от этого зависит судьба будущего мира. Я хочу попросить тебя стать Злом во имя Добра. Стать Тьмой во имя Света. Я знаю, как немыслимо звучит моя просьба. Но пойми: мне очень хочется создать мир, в котором жили бы разумные существа со свободной волей». «Но почему я, отец?!» «Потому что в тебе сочетается глубокий ум и преданность, зрелое мужество и широта души. Ты и только ты можешь быть исполнителем моего плана».

Люцифер молчал. На закушенной нижней губе его выступили две алые капли.

«Что я должен буду делать, отец?» — спросил он наконец, низко опуская голову. «Ты должен всегда и во всем быть против меня». «Но как?! Ведь я люблю тебя». «Во имя этой любви, сынок, во имя любви».

Между отцом и сыном повисло молчание, словно хрустальная стена разделила их. Люцифер спрятал лицо в ладони. Когда он вновь поднял его, оно было белее снега, и глаза сверкали, как два изумруда в оправе изо льда. «Я согласен, отец», — сказал он тихо.

"Погоди соглашаться, сынок, пока ты еще не все знаешь. Ты будешь не только против меня, но и против всего мира, созданного мной, и особенно — против людей. Подавляя в себе любовь, ты должен будешь заставить их поверить, что ненавидишь их и ненавидишь меня. Ты должен будешь уводить их от меня. Ты будешь одинок, а окружать тебя будут лишь те, кто воистину полюбит зло. Добрые люди будут проклинать и бояться тебя, а ты, превозмогая душевные муки, будешь заставлять их страдать, глумиться над ними. Твое сердце будет постоянно болеть, но никто не узнает об этом. Твоим домом будет ужаснейший из миров. Но и это еще не все. Даже твои возлюбленные братья возненавидят тебя, ибо они останутся в неведении, что ты творишь зло во имя добра. Только я один во всей Вселенной буду по-прежнему любить тебя, но никто, никто не узнает об этом. Вот теперь я сказал все. Теперь ты должен ответить мне, согласен ли ты на эти муки, или хочешь забыть о нашем разговоре. Я пойму тебя в любом случае. Я даже могу стереть этот наш разговор из твоей памяти. Слово за тобой, сынок. Слово за тобой».

Казалось, юный ангел окаменел, его заморозила речь Отца, произнесенная спокойным ровным голосом. Люцифер смотрел в бесконечность, его глаза были затуманены. И вот из уголка одного из них соскользнула созревшая прозрачная слеза. Она побежала по его щеке, на бегу изменясь в цвете, и казалось уже, что не слеза вовсе, а капля крови, сорвавшись с подбородка, летит вниз, в необозримую глубь Вселенной.

«Я согласен, отец, — сказал Люцифер, поворачиваясь лицом к Господу. — Пойдем», — он протянул ему руки тыльной стороной вверх.

Казалось, он постарел за время разговора на сотни лет, хотя внешне почти не изменился.

«Пойдем», — и Творец положил свои ладони поверх сыновьих.

Они исчезли.

А слеза Люцифера все падала и падала, бороздя своим телом просторы пустынной пока Вселенной. Возможно, она летит до сих пор, чуждая радостям и печалям человеческой жизни. А может быть, она стала кометой — сгустком немыслимой горечи и тоски, и не дай бог встретиться с ней где-нибудь в глухой окраине космоса.