Это не рассказ, а глава из повести, предпоследняя. Мне кажется, что она может читаться и отдельно. Повесть называется «…Это вовсе не то, что ты думал, но лучше. (Повесть о Питере и о «Трубе»)».

«Труба» - место, где играют уличные музыканты, неформалы. Главная героиня из их числа. Ей 16 лет, она давно ушла из дома. Она смертельно больна. Помимо реальных людей в повести есть пара фантастических персонажей. Один из них – дух (или зримое воплощение) города Питера.

Две сказки, которые я выложила ранее, тоже отсюда.

……………………………………………………………………………………

- А сегодня я заслужила сказку?

- Сегодня я её не заслужил.

- И… что теперь?

- Твои сны, как обычно. Скажи, тебе часто снится вода?

- Более чем. То море, то горное озеро, то водопады. Цунами… которых я не страшусь почему-то.

- Я так и думал. Сдается мне, сегодня тоже приснится вода…

Он оказался прав. Вода… Бескрайняя, тихая, теплая. Поднимающийся от нее жемчужно-серый туман. Я плыла в какой-то иссохшейся лодке без весел. Лодка шла сама собой, медленно, чуть покачивая бортами. Туман редел, и стали проявляться вздымающиеся тут и там из воды странные предметы – статуя ангела из темного камня с крестом в руке… узкая и длинная золоченая пирамидка с резной фигуркой на оконечности…

Во сне, наверное, мозги работают вяло, поэтому только разглядев в отдалении большую, мерцающую позолотой ребристую полусферу, я поняла, где я и что это за вода. Полусфера была куполом Исаакия. Узкая пирамидка – адмиралтейским шпилем.

Вода была на удивление прозрачной – даже в диких уголках Черноморья не встречалось мне подобной чистоты. В деталях были видны статуи богов на крыше затопленного Эрмитажа – когда я проплывала над ними. Темно-зеленые торсы в туниках и тогах, кудрявые головы, горделиво воздетые бронзовые длани… Колоннада Казанского красиво уходила вниз, золотясь под солнечными лучами. Между колонн сновали разноцветные рыбки, колыхались медузы – прозрачные, лиловые и голубые. Скамеечки у фонтана – мы с девчонками часто отдыхали на них – казались совсем крошечными. Вместо водяных струй из фонтанных труб тянулись вверх редкие пузыри.

Было тихо. Только иногда летучая рыбка взлетала над поверхностью прозрачной глади и с плеском уходила в нее…

Я проснулась от собственных слез. Все ещё спали. Слезы, начавшиеся во сне, продолжали душить наяву. Я зарылась лицом в подушку, чтобы никого не разбудить, но от этого стало только хуже. Тогда я на цыпочках пробралась в ванную, сполоснула лицо холодной водой и выскочила на улицу.

Так то лучше. Можно даже выть в голос – какое дело до меня случайным прохожим?

Я добрела до «Казани» и присела на скамеечку у фонтана. Ту самую, которую недавно рассматривала сквозь зеленоватую толщу воды. Отдала лицо на растерзание долетающих до меня брызг. Стало полегче.

- Не помешаю?

Я повернулась с намерением отшить наглеца. Ряженый – во фраке и цилиндре на манер 19-го века. Много их таких в центре – чтобы фотографироваться с туристами.

- Шел бы ты, дорогОй… - но презрительная реплика сдохла, не успев оформиться.

В который раз за последнее время мне показалось, что я схожу с ума. Черты лица, которые не дано забыть. Серые глаза – те же, но выражение совсем иное. Не холодные и гипнотизирующие – но искристые, наполненные беспечным смехом.

- Питер…

- К сожалению, не Рим и не Париж, чье общество, верно, обрадовало бы тебя больше.

- Ничего подобного! Но как ты здесь, наяву? И без Спутника?..

Он пожал плечами.

- Не хочется тебе льстить, но в чем-то ты не совсем обычная девочка, и некоторое тебе доступно. Я пришел извиниться за то, что тебе пришлось лицезреть меня – тогда, в том виде. Кстати, теперь можешь не опасаться моего подарка – отныне он для тебя безвреден. Но я всё же выбросил бы его на твоем месте, как советовал твой назойливый воздыхатель. (Я не сразу сообразила, что так он припечатал Спутника.) Он может повредить кому-нибудь из тебя окружающих.

Я потрогала кулончик на шее. Выбрасывать? Такую редкость и древность?..

- Я буду следить, чтобы он не попал никому в руки.

- Дело твоё. Независимо от того, избавишься ты от него или оставишь, вот тебе ещё один дар. Совсем другой, - он выделил интонацией слово «другой». – Талисман.

Он снял с запястья янтарные четки и бросил мне. Янтарины были крупные, красноватые, теплые от его руки.

- Спасибо…

Я вглядывалась в уже виденные один раз черты. Та же породистость, тонкость, но кожа не белая, а смугло-розовая, а главное – сияющие глаза и ощущение птичьей легкости в каждом жесте. Чем дольше я смотрела, тем жарче становилась поднимавшаяся изнутри волна нежности. Она заполнила меня полностью – от старых кроссовок до лохматой макушки. Никогда и ни к кому в своей жизни не испытывала я такого.

Над левым виском под кожей билась жилка. На несколько секунд я целиком сосредоточилась на её пульсации. Подчиняясь чему-то более древнему, чем разум, потянулась дотронуться до нее, ощутить токи его жизни.

- Можно?..

- Не стоит, - он мягко отстранился, не позволив моей руке прикоснуться к его лицу. – Для этого ты ещё слишком живая.

Он отвел от меня глаза, и я опять осталась одна в тесноте и пустоте собственного бытия. И тут я вспомнила сон.

- Послушай, я должна сказать тебе… - Слезы опять тут как тут, и никак с ними не справиться. – Мне приснилось сегодня, что ничего этого больше нет, - я повела рукой вокруг, - ни людей, ни домов. Все поглотила вода.

Он легко улыбнулся.

- Забей – как говорят в вашей тусовке.

- Ты не понял – я словно попала в будущее. Недалекое будущее, ведь глобальное потепление…

- Забей! – повторил он. И поднялся на ноги, изящно крутанув тросточкой с нефритовым набалдашником. – Не грузись, девочка. Вытри глаза. Лучше пойдем прогуляемся! Позволь мне сегодня побыть твоим кавалером. Я хочу, чтобы ты рассказала мне обо всех знакомых, что попадутся нам по пути. Я сделаю так, что тебя никто не сможет увидеть.

- А обо мне, выходит, ты ничего не хочешь узнать? – Если б мне не было так хорошо – его «забей» волшебным образом сняло с души камень, - я обязательно скорчила бы обиженную гримасу.

- А разве есть что-то, о чем бы ты не кричала по ночам в моё небо? Не шептала, гладя обшарпанные стены моих старых домов? Не выплакивала, полируя рваными варежками гранитные ступни моих эрмитажных атлантов?..

От его улыбки мне стало жарко, голова наполнилась чарующей легкостью.

- Ты прав: пожалуй, ты тот, кто знает обо мне всё. Только ты и ещё, может быть, Спутник. Ну, пойдем!

Я спрыгнула со скамейки, и мы вышли из садика.

- О ком, ты хочешь, чтобы я рассказала тебе?

Мы неторопливо брели по Невскому, наводненному толпами туристов, жадно пялившихся в хищные глазки фотоаппаратов.

- О тех твоих знакомых, кого мы встретим. Например, о нём, - он указал на сгорбившуюся фигурку на ступеньках Строгановского дворца.

- Я не обязана знать всех бомжей, шатающихся по твоим улицам и проспектам!

Говоря это, я всматривалась в субъекта, к которому мы приближались. Хотя на улице было более чем тепло, на нем была куртка с торчавшими из прорех клочьями ваты. Кудлатая борода, наполовину седая, темное от солнца (от грязи?) лицо, покрытое глубокими морщинами, кустистые брови над ярко-голубыми глазами…

- Я узнала его! Это Свет, хранитель вечного огня на Марсовом поле, - от радости, что вспомнила человека, лишь мельком коснувшегося моей жизни, я даже подпрыгнула и захлопала в ладоши. – Только я мало что могу рассказать о нем – мы почти не общались.

- Какой он?

- Хороший, - не задумываясь, ответила я. – Он бомж. Когда он после возвращения из Афгана провалялся долгое время в психиатричке, его жена и дочь лишили его прав на жильё и выгнали подыхать на улицу. Он весь день ходит по городу (собирает бутылки и сдает их), а ночует на Марсовом поле. По утрам на своей маленькой сковородке без ручки он жарит на вечном огне яичницу. Молодежь, собирающаяся там греться, уважает его и внимательно слушает его рассказы о войне, о жизни, о Боге. Минимум раз в неделю он ходит в баню. Он ревнитель чистоты и порядка, и сильно ругается с теми, кто мусорит у его огня. Там не бывает фашистов, скинов и всяких разных циников. Никто не говорит гадостей, не кощунствует и не плюется.

- Забавно.

- Что именно?

- Что ты с такой теплотой говоришь о каком-то старом бомже.

- Ты не прав! – Я аж побелела от обиды за Света.

- Я не хотел оскорбить ни тебя, ни его. Просто мне показалось странным твое отношение к бомжу, вот я и позволил себе удивиться. Для меня все, кто любят меня, равно дороги. Но ты человек, ты иная. Ладно, продолжим наш путь, мы и так слишком здесь задержались.

Мы прошли ещё шагов тридцать, когда он вновь притормозил, указывая на невысокого мужичка с куцей бороденкой, залысинами и яркой бабочкой из бумаги, приделанной к длинной палке.

- А каков он?

- Это Гудвин, добрый волшебник нашего маленького андеграундного мирка, - я улыбнулась, разглядывая знакомое лицо. Гудвин разговаривал с девушкой в косухе. Он вложил ей что-то в ладонь (конфетку – в этом я была уверена на все сто) и отошел, беспечно помахивая палкой с бабочкой. – Он очень-очень светлый и необычный, другого такого больше нет. Всем знакомым он раздает при встрече волшебные конфеты. Надо, когда их ешь, загадать желание, и если это тебе действительно позарез нужно – обязательно сбудется. Его бабочку зовут Мария, он разговаривает с ней, как с живой. А дом его похож на закулисье театра – мне как-то посчастливилось там побывать. Жаль, что я не могу с ним сейчас поздороваться. Его магическая карамелька мне бы очень пригодилась…

Странный то был день. Я встретила всех, кого когда-либо видела в «Трубе», всех, с кем общалась хоть раз на улицах Питера.

- Эта девушка, та, с рыжими кудряшками, что стреляет сигареты у прохожих, – Язва. Она проститутка – не валютная, вокзальная, и наркоманка. Кажется, она больна СПИДом. Но, ты знаешь, она очень добрая, и, несмотря на её наркозависимость, на неё всегда можно положиться.

- То есть, она шлюха и наркоманка, но все равно хорошая?

- Да, - я упрямо выпятила подбородок. – Я как-то вписывалась пару ночей в её тусовке – там все сидели на тяжелых наркотиках. Первое, что она сказала с порога, когда привела меня: «Если кто предложит этому ребенку уколоться или угостит колесами, лично замочу в сортире, а мясо продам на шаверму!»…

Все люди и впрямь казались мне сейчас добрыми и светлыми, и ни одного из встреченных я не могла бы назвать плохим человеком.

Мы добрели до памятника Чижику-Пыжику на Фонтанке. Вот уж кого я не ожидала здесь увидеть, так это бывшего бой-френда! По моим сведениям, он должен быть сейчас дома, в Мурманске.

- Это Тибальд! Мы встречались с ним в прошлом году, причем рекордно долгий для меня срок - целых восемь месяцев. Правда, больше половины этого времени прожили в разных городах - он в своем родном Мурманске, где безбожно мне изменял. В декабре я приехала к нему стопом и прожила до весны, решив заодно проблему зимовки. А весной сбежала и вернулась сюда, потому что дико соскучилась по… - я на секунду запнулась, - по тебе.

- И он, конечно, тоже хороший?

- Он славный! Яркий и безбашенный. То он панк и неформал до мозга костей, то скин и фашист, непонятно, во что верит и к чему стремится. Необязательный и свободный как ветер. «Ветер веет над зловонной помойкой, ветер веет над ледяной изумрудной вершиной. Ему все равно, где веять, как библейскому духу…» Такой стишок посвятила ему одна из его девушек. Северный ветер, принесшийся из Мурманска… А знаешь, почему он сейчас снимает кроссовки и расстегивает рубаху?

- Стриптиз? Вряд ли он выбрал подходящее место.

Я рассмеялась.

- Он собирается нырять в Фонтанку, под памятник Пыжику. Туристы бросают туда монеты на счастье. Он живет этим с мая по октябрь.

- Весьма своеобразный способ заработка.

- Для таких, как мы, вполне прибыльный. И времени отнимает немного. Смотри! – я позвенела браслетиком на левой руке, состоящим из симпатичных медных «евриков». – Это он подарил мне прошлым летом. Однажды Тибальд наступил на осколок бутылки на дне и страшно распорол себе ступню. Денег, как назло, не было – ещё ничего не успел насобирать. Мы с Вижи забежали в аптеку, вон в ту! – я показала головой, - и пока она отвлекала своей болтовней продавщицу, мне удалось стянуть бинт и перекись. Ворую я, надо тебе сказать, крайне редко. Разреши мне поздороваться с ним – очень давно его не видела и дико соскучилась! К тому же, боюсь: раз он прикатил без предупреждения, видно, опять влип во что-то серьёзное и нехорошее.

- Нет, - жёстко отрезал Питер. Потом добавил мягче: - Не сегодня. А что это за девушка, которой он поручил сторожить свои вещи?

- Это Шерри. Она неровно дышит к нему, ещё с прошлого лета. Весьма своеобразная «трубная» личность. Она наркоманка, как и её мать, и, как и мать, талантливая художница. На мой взгляд, когда она трезвая и не «обдолбанная», она самая красивая девочка во всей тусовке. Ко мне Шерри отчего-то испытывает очень теплые чувства, чуть ли не материнские, хотя старше всего на два года. Не знаю, чем я заслужила такое, но это весьма приятно.

- Ну, ещё бы: она ведь очень хорошая?

Я замешкалась с ответом. Всплыло в памяти, как ненавидел её мой названый братец Акела, как грозился чуть ли не изуродовать – за то, что подсадила на иглу Лешего, с которым одно время встречалась.

- Для меня – да.

Я подошла к самому Пыжику. Мой кавалер не стал отчего-то меня торопить и остановился, с изяществом опершись на парапет, изогнувшись, чтобы не испачкать костюмчик, и поигрывая тросточкой. Какая жалость, что никто из прохожих не видит, какой мужчина меня сопровождает – повеса и щеголь с безупречной речью и смеющимися глазами! А уж если б Тибальд увидел, челюсть у него отпала бы до ключиц…

Я разглядывала бывшего бой-френда, только вынырнувшего из воды с бензиновыми разводами, радостно потрясая зажатыми в ладонях трофеями. Умытая татуировка пумы на правом плече по-прежнему грозно скалилась. Красивая до умопомрачения Шерри нагнувшись над парапетом, приняла у него добычу. Несмотря на жару, на ней была глухая кофточка с длинными рукавами, скрывавшими истерзанные вены.

- А ты любишь свои памятники? – спросила я, жмурясь от солнечных бликов на воде и на латунной спинке птички. – Вот хотя бы этот?

- А ты любишь свои ресницы? – откликнулся мой кавалер. – Свои желтые глаза? Своё правое ухо?..

Я фыркнула, не найдя, что ответить.

- Налюбовалась на своего героя? - Он порылся в карманах и вытащил горсть старых монет – массивных пятаков, крохотных грошиков, серебряных полтин. Щедро высыпал их в воду, у самых ног Тибальда, пританцовывавшего от азарта в неугомонной шальной крови. – Двинулись дальше?

И я послушно двинулась, порадовавшись про себя за бывшего бой-френда с его нынешним богатым уловом.

Мы долго бродили по знакомым и любимым местам.

Я послушно рассказывала обо всех, прошедших сквозь мою жизнь и мелькавших теперь перед нашими глазами (это казалось чудом, и я догадывалась, кто мог его устроить). Иногда приходилось напрягать память, чтобы вспомнить имя (точнее, кличку), иногда, напротив, очень хотелось броситься на шею человеку, казалось, давно потерянному в круговороте бурной и безалаберной жизни.

Мои ноги еле передвигались, язык побаливал от постоянной болтовни - но энтузиазма хватило бы на десятерых.

- …Это Сэнс, он всегда начинает играть в это время и в этом месте. Шоколадный мальчик «Трубы». Он настолько же добрый, насколько мягкий, и настолько мягкий, насколько талантливый…

- …Нетти – она сегодня работает на Сэнса, ему повезло - это лучший наш «аскер». И Вижи – отбивает ирландскую чечетку, смешная… Две подружки. Яркие, как звездочки, ставящие жизни собственные рамки и выходящие за них же. Верные в качестве подруг и ветреные – в роли возлюбленных…

- …Еська – вся такая цивильная, чистенькая. Это потому, что она умудряется совмещать обыкновенную жизнь (мама-папа, обед из трёх блюд, институт) с «Трубой». Что, по-моему, крайне не просто…

- …Леший и Красавчик – если ты хоть что-то понимаешь, ты согласишься, что их группа «Кулэм-олэм» - самая талантливая и необычная из всех неформалов. Они оба не приспособлены для такой жизни. Оба пьют, а Леший ещё и колется. Два лучика света, запутавшиеся в грязном болоте…

- …Патрик – тот, что тянет пиво из горлышка. Теплый, ласковый и беспечный, как весенний котенок. Даже жизнь наркомана не сделала его сволочью…

- …Абрек – вот он танцует у входа в подземку. Он классно это делает. Он похож на смерч, яростный и обжигающий. Он более чем кто-либо умеет страдать. Его стихи – выплески адской боли. Словно рисунки кровью на стекле. Его жизнь – затянувшийся прыжок с крыши: все время на выдохе, до предела…

- Он тоже хороший? – прервал мой монолог давно не подававший голоса Питер.

- Да!

- А как же проломленные им в драке головы? Я слышал, он даже может ударить женщину.

- Порой мне тоже кажется, что от зверя в нем больше, чем от человека. Но он искупает всё тем, что жить ему больнее всех. Демоны его страстей пытают его, прижигают внутренности. Когда он ударяет кого-то, он не видит, женщина это или мужчина, он весь в багровом тумане, как смертельно раненый пикадором бык…

- …А это мой названый братец Акела – расчехляет гитару у Елисеевского. Белый огонь, закованный в броню льда. Чужой для всех, другой. Самый сильный и яркий из всех. Если Тибальд похож на кромку ножа, отточенную до бритвенной остроты, то Акела – обоюдоострый меч из рыцарских историй. Огромный, с ложбинкой для стока крови. Это гордое и благородное оружие – им не ударить в спину, как кинжалом, не стать орудием предателя, как яду или веревке, не обагриться кровью жертвы, как топору палача. Только в схватке лицом к лицу, в честном противоборстве он будет жесток и неумолим, как сама судьба…

- Всё сказала? – Мы приземлились в маленьком дворике у Армянской церкви, так как ноги отказывались нести меня дальше. – Красиво излагаешь, молодец. И его, кого ты так поэтично сравнила с орудием убийства, его ты тоже считаешь хорошим?

- Конечно. Я называю его братом и очень люблю, а разве я могу любить негодяя?

- Не знаю, не знаю. Ладно, а кто тогда в градации твоих ценностей плохой?

- Ну… Калигула, наверное. И Чикатило.

- И всё? А вот этот милый молодой человек? – он кивнул на соседнюю с нами скамью.

Лица сидящего не было видно – он дремал, запрокинув голову на спинку скамейки. Щегольская одежда – но мятая и грязная. Неровное, судорожное дыхание. Острый кадык…

Я узнала мгновенно.

- Слушай, какого черта ты меня допрашиваешь?!

- А отчего ты так кипятишься? Просто спросил. Он ведь тоже твой знакомый, как и все остальные.

- А я не хочу отвечать! Он пришел с войны, между прочим. Каким он был до ухода на бойню – ты знаешь?!..

- До ухода он кого-то порешил в драке, по-моему. Успокойся. Не переживай так – проехали. Последний вопросик – и больше не буду тебя пытать. А ты сама – какая?

- Дурацкий вопрос. Конечно, я не ангел с белоснежными перышками, но…

Я приготовилась объяснить, что стараюсь никому не причинять зла, и хотя совершила немало ошибок, но ни преступление, ни подлость, ни предательство среди них не значатся. Что не могу не то что убить, но даже просто ударить человека… Но что-то сковало мой язык, прежде столь бодрый. После всего случившегося за последнее время (и в частности, после бесед со Спутником), этот вопрос поставил меня в тупик.

- Наверное, плохая, - после длительного размышления выдала я.

Это ни в коей мере не было самоуничижением или демонстрацией скромности – я ответила искренне.

И тут он расхохотался. Я не сразу поняла, что это смех: издаваемые им звуки весьма мало напоминали обычное выражение радости и веселья. Слыша их, скорее можно было представить волны, с шелестом разбивающиеся о гранитные парапеты… грохот спешащих трамваев… карканье ворон в сером небе, подпираемом кудрявыми макушками Ростральных колонн.

- В хорошую компанию ты себя записала! Калигула, Чикатило и девочка Росси – перечень самых выдающихся злодеев всех времен и народов.

- Нет, ты не понял! Просто… - Я запуталась сначала в мыслях, а потом и в словах. Очень трудно выразить вербально то, что крутится под черепной крышкой. Особенно, когда словарный запас не велик. – Я не ставлю себя в один ряд с этими выродками. Я сужу о себе изнутри и вижу множество деталей, которые стоило бы поменять. А другие? Я ведь не могу взглянуть на мир их глазами. Я эгоцентристка по сути своей, и градации добра и зла проходят у меня внутри, согласно их ко мне отношению. Да, возможно, Акела излишне жесток к своей бывшей жене, а Леший – пьяница и наркоман, но мне они не сделали ничего дурного, и значит, для меня они хорошие. И мне плевать, как к ним относится окружающий мир. И вообще, что это за детское деление на белое и черное? Тебе самому не смешно? Люди – они разноцветные. И тот, кто повернут ко мне пушистой и теплой стороной, для другого может выглядеть колючим или скользким.

- Ладно. Признаюсь: я решил с тобой сегодня встретиться по своей воле. Но этот вопрос попросил задать другой персонаж, не менее тебе знакомый.

- Ну, Спутник, ну, скотина! Теперь понятно – вопросик вполне в его нравоучительном духе. А то я уразуметь не могла, что ты меня допрашиваешь, когда сам… - Я собиралась напомнить эпизод со зловещим дракончиком и, мягко говоря, не совсем добрым выражением его глаз в нашу первую встречу, но осеклась. Хрен знает, как он на это прореагирует. – В общем, понятненько всё.

- Рад, что недоразумение разрешилось. А сейчас нам пора.

- Куда?

- Здесь недалеко. Покажу тебе одно замечательное местечко.

Договаривал он уже на ходу, и мне ничего не оставалось, как покинуть гостеприимную скамеечку и поплестись следом. Я шла чуть позади и смотрела на его затылок со стянутыми в тугой хвост черными волосами. (Цилиндр он снял и куда-то выкинул по дороге.) Я провела с объектом своего обожания почти целый день и теперь анализировала ощущения. Он опять изменился. В начале встречи был галантным, легким повесой с тросточкой, почти мальчишкой. Теперь это был надменный и властный мужчина – князь или граф. Он не стал выше ростом или шире в плечах, но от всей фигуры исходило ощущение мощи и бронзовой тяжести. Трость стучала об асфальт весомо и размеренно. (Мне вспомнился пушкинский Медный всадник, скачущий по городу, а также кони с Аничкова моста в фантазиях Вижи.)

Моё безудержно-детское обожание никуда не делось, не стало слабее, но теперь к нему примешивалось осознание его абсолютной не-человечности, чужести. Мы с ним были слеплены из предельно разных материалов – как дерево и воздух или шелк и лезвие…

Занятая этими мыслями, я не заметила, как мы зашли в какой-то дворик на набережной Мойки. Очнулась я только когда мы оказались перед суровой стальной дверью на первом этаже. Она была опечатанной. Мой провожатый слегка толкнул её, и распахнулось чрево чужой квартиры. Он сделал приглашающий жест.

- Где мы? – испуганно осведомилась я.

- Это место твоего сегодняшнего ночлега. Хозяев нет и не будет. Можешь располагаться и чувствовать себя свободно.

- Дверь опечатана, значит, здесь было совершено преступление. Веселенькое местечко! А крови на обоях или паласе не будет?..

Я осеклась, заметив резкую перемену. Что-то случилось. Стоящему рядом со мной существу стало вдруг очень больно. Так, что даже меня задело по касательной.

Он закинул голову и замычал, глухо и страшно.

- Что случилось?!

- Ублюдки, - он выплюнул это слово сквозь плотно сжатые губы.

На правой щеке зияла рана с рваными краями. Сквозь нее проглядывало нечто, даже отдаленно не напоминающее человеческую плоть. На моих глазах рана начала затягиваться и почти исчезла, оставив тонкий рубец.

- Всё в порядке, - он провел ладонью по лицу. Холод и яд сквозили в его тоне, и я испугалась, что он станет таким же, как в прошлую встречу, у сфинкса. Но продолжил он мягче и спокойнее: - Ничего страшного не случилось. Просто снесли ещё одно из тех зданий, что составляют мою плоть… и мою душу.

- Тебе так больно, когда в тебе что-то рушат?..

- Нет, только когда трогают то, что стояло столетья и могло бы простоять ещё столько же. То, что являет собой мой облик и мою суть. Новостройки и хрущевки мне безразличны, напротив, когда их сносят – ощущение, словно состригают отросшие ногти или волосы. Ладно, хватит об этом. Тебе пора отдыхать!

Его голос звучал сухо и холодно. Я поняла, что он собирается уходить.

- Погоди! - Я чуть не схватила его за плечо, но, вспомнив о предупреждении, вовремя одернула руку. – Я ещё увижу тебя?

- Возможно.

- И тогда, наверное, на тебе будет буденовка? Или нет, как его, матросский бушлат?..

Я поняла, что сморозила большую глупость, ещё прежде чем он ответил.

- Ты считаешь, что у меня в жизни не может быть мрачных и грязных периодов, которые хочется поскорее забыть?

Ох, и недобрые стали у него глаза… Недобрые и безбашенные, как у Абрека в его не лучшие времена. Вспомнился страшный мальчик из сказки Спутника, в ушах загремели беспощадные ритмы Блока из «Двенадцати»: «Черный вечер, белый снег. Ветер – на ногах не стоит человек!..» Неужели он воплотился в одного из революционных матросов, чей бушлат я сдуру упомянула?

- Прости, я сказала глупость!

- Прощаю.

И он исчез (слава богу – иначе от страха я бы тихо помешалась). Без каких-либо спецэффектов, которые так любит Спутник – просто повернулся и растворился в темноте лестничной клетки.