Только человек, точно знающий, когда он умрёт, может смотреть на жизнь с позиции бессмертия.

Эта мысль всплыла у Димы в голове, когда он пробирался по лесу в сторону зверофермы «Пионер». Чуть позади почти бесшумно шла Наташа. Она предпочла кроссовки, а значит тишину и легкость – силе и защищенности. Дима был в армейских ботинках. Это всего лишь значило, что он не изменил себе.

Кусты поредели, и впереди, метрах в ста пятидесяти от них, вырисовались ворота. На них очень ярко белела в темноте надпись «Пионер».

Дима сделал Наташе знак остановиться.

Но она итак замерла в каком-то благоговейном созерцании мертвенно-бледных букв, как будто подвешенных в воздухе.

В Ленобласть они приехали с самого утра. Сначала ненавязчиво прогулялись вдоль территории зверофермы. Через некоторое время так же ненавязчиво охранник предложил им погулять в другом месте, и они были вынуждены уйти. Впрочем, всё самое необходимое они уже рассмотрели. До темноты у них оставалось еще несколько часов и решительно никаких планов.

Денег они с собой взяли ровно столько, сколько в случае форс-мажора придется заплатить частнику, чтобы доехать чуть ли не до самого Петербурга. Впрочем, по истечении часа ничегонеделанья, они пришли к выводу, что надежда поймать частника в области ночью – пустое, а, если уж и найдут, то уговорят довезти просто так.

В итоге на «экстренные» деньги была закуплена амброзия, и они углубились куда-то в лес.

Они никогда не любили друг друга, но скука в сочетании с портвейном любит шутить над распущенной молодежью. Они не придумали ничего умнее, чем заняться сексом на расстеленной куртке посреди поляны.

В течение получаса, пока они, сопя, возились на земле, на них успели наткнуться два аборигена и группа каких-то отдыхающих. Последние даже некоторое время подбадривали их апплодисментами и выкриками. В конце концов, Наташа не выдержала, и крикнула им что-то грубое. Они ушли. Ребята оделись, так и не завершив начатого, потому что настрой был сбит. Стали молча допивать вино.

В последний светлый час сидели, обговаривая план и проверяя снаряжение.

Амуниция была весьма скромная: две пары кусачек, молотки, толстенные рабочие перчатки, ну и прочие вещи, без которых ни одна парочка студентов ночью в лесу не обойдётся.

Следующие два часа сидели уже в темноте. Курили, нервно смеялись и украдкой посматривали на часы с фосфорецирующими стрелками. Потом пришло время, и они двинулись в направлении ворот зверофермы. Было темно и прохладно. Ветки царапали лица и руки. Операция «божественное» началась.

Это было задолго до этой поездки в Леноблость, но в некотором роде было причиной того, что именно эти двое здесь и сейчас делают то, что они делают: Наташа прошла с Димой все состояния человека, который знает, когда он умрёт. Самые ранние они проходили поодиночке, не осведомлённые о существовании друг друга.

Сначала, как водится, отрицание. Когда всё остаётся по-прежнему, только в голове никак не хочет прижиться противоестественное знание.

«Только не я» - уверенно заявлял Дима.

«Не может быть» - охала Наташа.

Затем – отчаяние. У некоторых оригиналов – ха! ха! – доходящее даже до попыток свести счёты с жизнью, не сходя с места и немедленно.

«Почему именно я? Почему из всех гребанных шести миллиардов именно я?» - поскуливала Наташа.

«Почему другие будут жить?!» - злился Дима.

Когда кончилось отчаяние, они встретились.

Много позже, Наташа рассказывала Диме о своём недавнем прошлом. Он понял, что она прошла отрицание и отчаяние почти одновременно с ним. Однако расспросы вокруг да около ни к чему не привели, а вопросы в лоб отбивались такими же шутками в лоб. Когда они встретились, кончились торги с богом. Они перестали молить об отсрочке и листать медицинские журналы. Они осознали богами себя, а значит молиться было некому.

Уже вдвоём они переживали разнузданность, когда абсолютно всё было по колено, в крайнем случае, – по плечо. В некотором роде, эта разнузданность осталась с ними. На неё тонкой калькой легло презрения к себе. Ушёл страх. Можно получить пару ударов и понять, что ты сделан не из стекла, можно получить пару серьёзных травм, а можно разбить себе руки до мяса и это всё не будет иметь никакого значения - ты неизбежно умрёшь, и это в порядке вещей.

Любить себя, ненавидеть себя – какая пошлость! Какая невероятная дешевизна!

Быть равнодушным к себе – вот это искусство.

И так дальше и дальше – по накатанной. Все стадии осознания, что Бог – это ты, и вся эта жалкая вселенная вот-вот канет в небытиё.

У ворот они тихо лежали в кустах, глядя на будочку охранника. Подобрались поближе и, не услышав ничего подозрительного, двинулись дальше, вдоль забора.

Они прошли метров пятьсот влево. Встали напротив двух соседних секций металлической сетки и стали методично перекусывать её кусачками ближе к земле. Проволока была неподатливой, инструмент скользил в руках. Уже через несколько минут Наташа почувствовала, как под перчатками лопнули мозоли на большом и указательном пальце. Через полчаса ладонь была липкой от крови. Вскоре, к счастью, чувствительность пропала. Затекали ноги, затекала спина. Работали в темноте – болели напряжённые глаза. Тишину нарушали только шорохи леса, голоса ночных птиц и собственное сопение.

Вырывали куски забора примерно от земли и до колен.

Звероферма была слишком большая, чтобы уничтожать ограду по всему периметру, но примерно через полтора часа значительная часть работы была завершена.

Дальше решили не продолжать – времени итак было в обрез.

Две темные тени проползли в огражденную территорию. Там, по периметру, шел еще один забор – обычный, деревянный. Дима легко подтянулся и перемахнул. Площадь, к счастью, была освещена из рук вон плохо. Пока Наташа на другой стороне забора, сопя, пыталась залезть, он стал как можно тише выламывать доски, пользуясь молотком, чтобы выдирать гвозди. Очень медленно он их расшатывал и вытаскивал пальцами. Когда девушка наконец-то повисла на гребне забора, он как раз отрывал вторую доску – в образовавшуюся щель вполне мог бы проникнуть взрослый человек.

Наташа обиженно шмыгнула носом, кивнула ему и удалилась куда-то вглубь территории.

Дима продолжал методично выламывать доски.

Совершенно непонятно было, почему Наташа сейчас с ним, а не мирно сопит где-нибудь дома, чтобы пойти с утра в университет, а после обеда – замуж, немногим позже разродиться ребёнком и рассказать сказку внуку. Совершенно непонятно. Дима, по крайней мере знал, когда он умрёт. Такие вот мысли посещают человека между третьей и четвертой доской.

Диагноз Диме поставили около полутора лет назад. Удивительно крепкий организм держал натиск раковой опухоли, но кусочки легких нет-нет, да и выскакивали изо рта.

Дима был Божеством, Харкающимся Кровью.

Когда он покончил уже с пятьюдесятью метрами забора, к нему подбежала Наташа и выпалила: «Там охранник был, так я его…» - она выразительно махнула молотком. Дима кивнул и принялся за следующую доску.

Он был Небрежным Божеством: ему было совершенно всё равно, какое именно количество человек будет топтать его мир до Апокалипсиса.

Апокалипсис, кстати, должен был случиться еще до следующей осени.

А еще Дима был Божеством С Придурью. И в данный момент он творил свою божественную шутку. Она заключалась в том, чтобы выполнить последние слова паренька по имени Питер Янг, который сейчас отбывал наказание за освобождение норок с американских звероферм. Питер Янг сказал: «Моё последнее желание перед заключением, чтобы каждый из вас поехал сегодня ночью на ближайшую меховую ферму, сломал все заборы и открыл все клетки».

В некотором роде вселенная Питера Янга уже перестала существовать – сжалась до размера его камеры. Хотя, возможно, Небрежное Божество опять ошибалось.

Через некоторое время Дима подошёл к Наташе, которая в глубине территории открывала клетки. Он встал позади неё и минуту просто присматривался – отточенным движением она сбивала замок на клетке и, в процессе поворота к следующей, распахивала дверцу; у неё уходило не более трёх секунд на одно узилище. Там, где проходила она, норки вываливались из клеток и плюхались на землю. Они обнюхивали все вокруг. Первый раз в своей жизни они бегали по траве и купались в воде, резвились и носились друг за другом, играя. Норки лазали по крышам и заборам, самостоятельно перелезали через неповаленные части ограды и бежали в лес. Их становилось все больше и больше на свободе и одновременно клетки пустели. Он взял свой молоток и пошёл к другому ряду клеток, походя поинтересовавшись, где сторож. «Там, за клетками» - Наташа нетерпеливо махнула молотком куда-то вправо. Дима сильно размахнулся и сбил первый замок...

Начало светать. Руки не болели, они просто омертвели. Мышцы были ватными и работали, казалось, в долг. Они решили закончить с клетками. Часть норок уже нашла путь на свободу, но другая часть упорно сидела в своих крохотных камерах.

Чтобы освободить от таких клеток своё сознание Наташа гуляла по проезжей части, а Дима принимал наркотики. Но норки – они проще, поэтому Дима принялся методично переворачивать клетки, проходя вдоль рядов. Наташа пыталась выгнать на свободу тех норок, которые еще находились на территории зверофермы. Она смешно бегала за ними, махая руками и тихо что-то им втолковывая. Больше всего она походила на причитающее привидение, выгоняющее из своей башни крыс.

Если бы в нашей жизни был бы человек, переворачивающий клетки…

Незаконченная мысль.

Как в замедленном фильме: Дима обернулся на Наташин крик: «козёл!» (первый кадр: лицо Димы с приближением).

Она увидела, как сторож с окровавленной головой вываливается из своей будочки (второй кадр: панорама будочки и затемнённый силуэт, держащийся одной рукой за голову)

и, схватив молоток, побежала к нему с самыми твёрдыми намерениями (третий кадр: бесполая фигура в пуховике, замахнувшись одной рукой бежит вперед, там не в фокусе та же будочка с силуэтом).

Неуловимым движением сторож вытащил откуда-то из-за спины ружье и саданул её прикладом по челюсти, а потом – по ноге (четвертый кадр: лицо девушки, подбородок деформирован, в него врезаётся что-то чёрное и грозное, видно кусок ладони сторожа).

Дима услышал, как ломается кость. И рванулся вперёд. Наташа упала на землю, а следом за ней – и сторож, снесенный ударом Диминого ботинка.

Пятый кадр: сторож лежит мёртвый или в глубоком обмороке у проема двери, кровь с его головы размазана вдоль всего косяка, руки раскинуты. У его ног в позе эмбриона валяется девушка с неестественно вывернутой ногой и окровавленным лицом, волосы растрёпаны, липкие. Над ними, тяжело дыша, стоит Бог в тяжелых ботинках. Конец фильма. Титры.

Дима взял Наташу на руки – а она была совсем нелегкой – и понес к выходу.

- Менты… он вызвал... скоро будут… иди отсюда… - прошепелявила она и с каждым словом из её рта фонтанчиками вырывалась кровь.

Кажется, была рассечена щека.

Дима был Божеством. Если спасение норок стоило Наташиного лица и ноги, тогда ведь спасение Наташи стоит его стараний. Это была последняя справедливость летящего к чертям мира. Он сжал её покрепче и продолжил идти к лесу.

- Да что ты, идиот… Лейкемия… - она попыталась скатиться с его рук.

Теперь всё изменилось. Одно божество несло другое, и будь он проклят, если бросит того, с кем погибнет целый мир. Мимо них к дырке в заборе прошмыгнула норка. Дима мог поклясться, что увидел, как Наташа улыбается. Потом ее голова безвольно повисла.

В следующие выходные они сидели на полу в пустой квартире. Наташа читала газету вслух: «3 сентября участники Фронта освобождения животных проникли на территорию зверофермы "Пионер" в Ленинградской области. За ночь они сломали забор, открыли больше 15 тысяч клеток и выпустили больше 30 тысяч норок. Владельцы фермы "Пионер" оценили свои убытки в 10 миллионов рублей…» Наташа ужасно шепелявила и страшно улыбалась, читая явно подтасованные факты.

«Сотрудники зверофермы, судя по репортажам телеканалов, отлавливали животных, применяя жестокие способы: прижимая норок и выкручивая так, что у них от этого, судя по всему, ломались кости. Отловленных животных отправляли обратно в клетки».

Наташино лицо посерело, уголки губ опустились вниз, глаза увлажнились. Шрам на щеке придавал её лицу трагичное выражение божества подземного мира.

Наверное, лучше страшно улыбаться... - внезапно подумал Дима.

И, содрогнувшись от чего-то непонятного и холодного, перевёл взгляд на окно, за которым последняя осень грозилась превратиться в зиму. На его глазах с неба лениво кружась упала первая снежинка. Вскоре город замело.

Шло время, спорили политики, опадали листья, водоёмы покрывались инеем, а птицы улетали на Юг. Эти двое, они спали на полу, читали газеты, писали справа налево и гуляли по проезжей части, а мир в это время все стремился и стремился к своей последней точке.

Так прошла их последняя осень.

Следующей весной мира не стало.