Лето. Натка ходит по миру. В эту посадку она заглядывала вчера. Нашла под молодыми дубочками хорошее место для хатки. А сегодня нарвала сизой полыни. Пучком терпко пахнущей травы подмела земляной пол. Плоскими камешками выложила границы комнат. Здесь - спаленка, здесь - кухня, а здесь - зала. В каждой - по набору каменной мебели и одуванчик на стол. Ветви дубочков образовали сверху плотный полог. Натка натаскала больших веток с листвой и обложила ими молодняк вокруг домика. Теперь прохлада и в жаркие дни не покинет укрытие. В просторной халабуде* можно встать во весь рост. Девочка деловито перешагивает через каменные стены, распоряжается невидимыми помощниками. И вскоре в комнатах - хоть с земли кушай! – так прибрано стало. Потом Натка родила сыночка. Уложила деревяшку в люльку из лопуха, прикрыла таким же листом. Присела на корточки и запела песню.

Ай лю-люлечки-лю-лю

Не ложися на краю

Придёт серенький волчок

Он захочет под бочок

Надо место ему дать

Широка твоя кровать

Ай лю-люлечки-лю-лю

Я тебя, сынок, люблю

Наказала Натка дитяте слушаться её во всём, не выпрыгивать из люльки, никуда не ходить и с незнакомыми дядьками не разговаривать. Игрушек от них не брать. Она сама ребёночку хороших игрушек принесёт. Вот только на свалку сходить надо. А пока пошла мама в магазин. Понарошке, конечно. Выбралась на разогретую солнцем поляну, осмотрелась. Чего б такого купить? Увидела невдалеке гусей, побежала к ним. Сразу несколько шипящих птиц, вытянув шеи, поковыляли в её сторону, а другие загоготали вразнобой. Натка отломила длинную веточку с ближнего куста, замахнулась на них:

- Кыш! Кыш, горластые!

Гуси отступили. Оборвала листочки с ветки. Получился отличный прутик. Им можно размахивать и слышать свист. Пока полосовала воздух, прислушиваясь к «вжикам», гуси ушли в сторону ставка*. Опустела поляна, скучно стало. Пошла Натка дальше.

Увидела небольшой ров, в нём бурая жужалка* горками навалена. Хозяйки прогоревшим углём канавы заполняют. Здесь куры вытанцовывают. Разгребают пористые камешки, смешанные с пеплом, выискивают оплавленные стёклышки, крупные песчинки. А когда закончат клевать, откинут лапами золу и усядутся в ямку. Нахохлятся, подрёмывают, под солнцем жарятся. Сами - пыльные, красновато-серые. Головы книзу клонятся, гребешки на бок заваливаются. Натка любила наблюдать за курками. Насидятся вот так, потом в тень убегают. Пьют в корытце, запрокидывая головы. Там, в тени шелковицы, в мягкой мучной пыли снова устраиваются. Дремлют, затянув глаза мутной плёнкой. Так и день проходит. А вечером на насест – уже по-серьёзному спать и видеть сны про жужалку.

Когда мама курицу на суп разделывала, звала дочурку. Выворачивала куриный зоб, на стол сыпались склёванные остроугольные камешки и пшеничные зёрна. Вычищала кишки, а оттуда вываливались округлённые цяточки*, перемазанные тёмно-зелёным помётом.

- Видишь, пока они через желудок и кишки пройдут, округляются, - объясняла мама.

- А зачем?

- Помогают зёрнышки перетирать. Такие маленькие мельничные жернова. Зёрна измельчают, а сами истираются и полируются.

- Как интересно! – и пару таких камешков оказывались в Наткином кармане.

От канавы Натка пошла вслед за гусями. Над ставком нагретый солнцем воздух шевелился едва заметными змейками. «Ага, - залюбовалась девочка, - это - эльфы!». Они серебрились и таяли в вышине. Опустила глаза вниз, а там!... Легла у берега на живот и подтянулась почти к самой воде. Кромку озерца истоптали гуси и коровы. В отпечатках отвердевших следов блестела вода, юлили головастики. «Футы-нуты! - поражалась Натка, чуть ли не подбородком касаясь следа, - Живые!... Ой, зыкалки!». Головастики озорно шевелили хвостиками и выпячивали лягушачьи глазки. Их было так много в коровьем копытце, хоть ложкой выгребай. Устав наблюдать мелкоту, отправилась на мусорник. Там можно столько всякого добра для халабудки найти!

Отходы возвышались длинной горой. Похожие на огромный, приплюснутый сверху куличок, дымились и прели. Пахло едко и кисло. Щипало глаза, хотелось кашлять. Несколько бездомных собак вынюхивали в мусоре съестное. На другом конце свалки старуха-бомжиха тащила к дороге стул о трёх ногах. Вороны стайками и поодиночке скрупулёзно «сортировали» мусор. Жадным глазом косились на конкурентов и недовольно каркали. Натка копалась у подножья горы. Сюда скатывался твёрдый мусор и долго не гнил. Она нашла две чайные чашки. Обе - в мелкий цветочек и с отбитыми ручками. «Прелесть какая!». Попалась ей на глаза и жестяная коробочка из-под монпасье. С трудом открыла плотно прилегающую крышку. На дне коробки лежали три слипшиеся матовые горошинки. И все - разного цвета. Натка положила их в рот. Перекатывала языком, сглатывая барбарисную слюну. Вкусно!

Нашла большой осколок зеркала, механизм от будильника («Можно у Вовки на что-нибудь обменять»), два кукольных скальпа и совершенно целого миниатюрного пупса. Натка раззадорилась и принялась разгребать какие-то бумаги. Из-под вороха с трудом вытащила большую картонную коробку. Открыла, а там - альбом с фотографиями. «Ух ты!» - не удержалась Натка. Необычная находка пробудила в ней одновременно любопытство и страх. Надо срочно улепётывать отсюда, пока не появилась пацанва и не отобрала у неё найденное добро. Натка затолкала чашки в карманы платья, накидала в коробку находки, закрыла крышкой и, прижимая её к животу, побежала к укрытию.

Удалось пробраться, никем незамеченной. В халабудке безопасно. Натка устроила из трёх плоских камушков буфет и поставила на них найденные чашки. С посудой стало уютней. В зале засияло «трюмо» из зеркального осколка. Пупсик потеснил дитятку в кроватке. Пусть это будет его братик. Часовой механизм перекочевал в карман. Полюбовалась дивчинка красотой и уселась на картон, расплющив его. Вытянула ноги, положила альбом на колени и принялась смотреть. Вначале шли черно-белые снимки - фигурно окантованные, светлым обрамлённые. На них - диковинные люди. Серьёзны и деловиты. В длинных одеждах и смешных шапках. Внизу на карточках – витиеватые подписи. Натка рассматривала фотографии очень внимательно, её интересовали всякие мелочи. Дивилась необычным украшениям. «Какие дамы-господа!», - вырвалось неожиданно. Некоторые дамы держали в руках настоящие кружевные веера. А у Натки – сложенная гармошкой страничка, вырванная из тетради в клетку. На головах - огромные шляпы с перьями и большими цветами. «А у меня – панама», - похлопала ладошкой по белому пирожку с воланом и крохотной петелькой. Натка чуть-чуть завидовала и вздыхала. У некоторых господ – блестящие сабли на боку. «Раньше пистолетов не было, они саблями дрались», - догадалась девочка.

От снимка к снимку неуловимо менялись наряды и выражения лиц. Одежда становилась проще, лица – улыбчивей. С середины альбома пошли узнаваемые фотографии. Платья у женщин, как у мамы. Мужчины одеты, как папа. Чёрно-белое исчезло, появилось цветное. Чем ярче снимки, тем улыбчивее люди. «Как интересно!» - Натка сглотнула слюнки. Лица привлекли её внимание больше, чем одежда. Ни одно не избежало пристального взгляда девочки. А на последних страницах некоторые показались ей знакомыми. Точно! Вот портниха тётя Люба. А здесь дядя Витя – Серёгин батько. А это – дядя Ваня. Он на свадьбах на гармошке играет. Только здесь они молодые, стройные и без морщин. «Хм. Почему такое добро на мусорник вынесли?» - уставилась задумчиво в земляной пол. Неожиданно появилась рассудительная мысль: «Надо бы его тетё Любе отнести, мало ли что», и тут же была перебита желанной: «Нееет, он ничейный. Я его первая нашла, а значит – теперь он - мой!». Прохлада халабуды покрыла Наткины руки гусиной кожей. Она поёжилась, встала быстренько, засунула альбом под раздавленную коробку, выбралась из посадки и поскакала вприпрыжку домой.

Пробегая по улице, заметила - у Вовкина двора собрались пацанята. Тут её осенило. Из маминого шифоньера достала: длинную юбку с оборками, модную «вермишельку», «лодочки» на каблуках, зонтик. Нарядилась, покрасовалась перед зеркалом. Завязала на шее газовую косынку, напомадила губы и вышла на улицу. Идти быстро не получалось. Пришлось шаркать, чтоб не потерять туфли, не путаться в фалдах юбки и хоть как-то передвигаться.

- Тююю... Семидолькина, ты шо так вырядилась? – первым заметил «даму» Серёга.

Мальчишки посмотрели в сторону приближающейся диковины и захохотали.

- Кикимора под зонтиком!

- У моей бабки свинья и то лучше выглядит!

- Ты хоть бы панамку сняла, шапокляк!

- Вам, барыня-мадам, прикатили чемодан. В чемодане сто рублей и коробочка соплей! – запрыгал Петька, ёрничая.

- Ничё-ничё, - крепилась Натка, - прибежите к нам за молоком, уж я вам покажу парного с червяками!

- Ой, ой, ой! Выбражуля номер пять, разреши по морде дать!

Пацанва снова заржала.

- Смешно дураку, что рот на боку! – огрызнулась «дама».

- Семидолькина-глиста в кошельке гамна полста!

- Кто как обзывается, тот так и называется! - Натка показала язык всему братству, развернулась и пошкандыбала обратно. Демонстрацией мод она осталась очень довольна.

* * *

Вечером мама расчёсывала дочерины косы. Проходила по спутанным волосам деревянной расчёской, распрямляя и освобождая их от узелков, щёткой приглаживала. Делила на две равные части и плела новые косы, тугие, блестящие.

- Ма, у тебя есть шляпа? - спросила задумчиво Натка.

- Нет.

- А почему?

- Шляпу ветром уносит, - улыбнулась мама.

- А веер, настоящий веер - есть у тебя?

- Нет.

- Почему?

- Куда мне с веером, до коров что ли ходить?

- А у тёти Любы есть?

- Не знаю.

- И, конечно же, у папы нет сабли, - вздохнула дочь.

- Зачем она ему?

«Куда же подевались люди со шляпами и с саблями?», - хотела было спросить, но передумала. Натке кортило* рассказать об интересной находке. Она не решалась, боясь, что мама отберёт альбом, тогда уже не поглядишь на старинные карточки и не помечтаешь себя дамой в длинном платье.

Уснула Натка скоро. Сквозь сон слышала небесный грохот. Представляла, как кудлатый дядюшка гром ходит по чердаку, спотыкается в потьмах о жестяной тазик, падает, задевая висящий на ржавом гвозде огромный алюминиевый дуршлаг и необъятную эмалированную миску. Мама в ней варенье варит. Понадобится ей миска, поднимется на чердак, а в миске грохотун с дуршлагом на голове раскорячился. От смеха колышется Наткин живот, она просыпается и прислушивается. За окном молнии высвечивают сад. Близость дождя ощущается лёгким, разряженным воздухом. Натка поворачивается на бок, сладко устраивает голову на ладони, закрывает глаза и видит красивых дам в шляпах и себя среди них. Они чинно расхаживают по улице, а соседи выглядывают из-за заборов, цокают языками, от зависти лопаются.

Над садом нависла туча, ждёт божьей отмашки. Громыхнуло совсем близко. В ветвях зашелестело, зашумело. Хлынул гудящий ливень. Тысячами ручейков растеклись грунтовые дороги на улицах села. Нет преград воде небесной. Земля радуется, деревья пьют-не напьются. Молодняк в посадке после дождя вверх вытянется. Поливает его вода небесная щедро. Заодно и коробку картонную, а под нею – альбом. Мокнут фотографии, волной коробятся. А как ливень утихнет, солнце на утро выглянет, начнёт землю прожаривать. Растёкшие фотографии слипнутся – конец чёрно-белым дамам-господам и цветным современникам. И прольётся другой ливень – из Наткиных слёз.