Дом стоял недалеко от реки. Он еще помнил то время, когда река, молодая и сильная, своим шумом оживляла окрестности. Сейчас же заневоленная дамбами она вяло лизала камни и страдала от водорослей. Дом грустно глядел на нее слепыми окнами и вспоминал их общую молодость.

Тогда он стоял в яблоневой роще. Дети рвали яблоки, но не ели: плоды были кислыми, зелеными и мелкими. Север, что с него возьмешь. Мимо дома шла тропка, и люди любили сворачивать на нее, сокращая путь огородами. Дом тогда был молод. В его стенах смеялись дети, плакали старики, часто дышали молодые, редко вздыхали взрослые.

Старость дома началась, когда пришли новые порядки. Огороды забросили, они заросли травой. Яблоневую рощу вырубили. Дом с болью смотрел на пни и изломанные ветки. Все ему казалось, что совершилось убийство, и тела гордых юных красавиц бросили на улице. Да ведь так оно и было. Но тела растащили, а дом огородили толстым бетонным забором. Глухим забором. И забыли сделать калитку. И дом забыли.

Старый дом все еще гордо держал свои стены. Но яркая краска облупилась, и остался лишь стыдливый румянец побелки. Третьему и четвертому этажам повезло. Они могли смотреть из-за забора на людей. Но потом и это стало причинять боль: понимание, что люди идут мимо, идут не к тебе. Дом провожал их взглядом старой умирающей собаки. Дома чем-то похожи на собак, они так же страдают, когда их бросают, и также стареют без людского присмотра.

Ведь так грустно осознавать, что ничьи пальцы не коснуться клавиш разбитого пианино, что пыль укроет мебель толстым покровом, что веер никогда не потревожит застоявшийся воздух. Вот и остается дому привлекать к себе внимание, время от времени вздыхая, скрипя, зажигая огоньки в окнах.

А иногда дому снятся сны. Да-да, дома тоже видят сны. Снится, что однажды повернется в замочной скважине ключ, а на кухне распахнется наглухо заколоченное окно. И не важно, что стекло разобьется, ведь главное уже случилось – что-то произошло! Темный коридор озарится дрожащим пламенем свечи. Маленькая ножка в легком башмачке ступит на иззубренные ступени. Девичье сердечко забьется от любопытства и страха. И за первой легкомысленной гостьей, придет еще десяток. Они будут гулять по старым пыльным комнатам, и дом распахнет тяжелые гардины, а там где окна заколочены, зажжет свечи. Гостьи будут смеяться, и дом эхом вторить им. А на чердаке девушки найдут старые фотографии и тяжелую потрепанную книгу со старинными рецептами. Когда же они устанут, на крыльце их будут ждать прохлада и спокойствие. Поздно вечером нежная рука в кружевной перчатке снова повернет ключ в замке, но не выбросит его обратно к забору, а бережно положит в замшевый кисет у пояса, чтобы затем вернуться туда еще раз.

Дом спит и ждет.