(несколько негромких слов в пользу Тишины)

Теперь стало ясно, что предстоит ремонт, на который, как ни крути, нужно было положить никак не меньше двух часов. Дэн покосился на хмурую полосу густо фиолетового цвета, наползавшую с севера и сказал:

— Переждать придется.

Бурый выпростал испачканные руки из моторного отсека, ухватил кусок ветоши, придавленный к обтекателю универсальным ключом — чтоб не унесло ветром — и согласился:

— Придется.

Они задраили крышку моторного отсека, закрыли щели воздуховодов и тщательно загнали под каждое колесо по башмаку. Взяв из кабины сумку с припасами, они закрыли люк и побрели к торчащим неподалеку корпусам невесть как оказавшегося в этой пустыне то ли завода, то ли чего-то еще. Поворачиваясь спиной к крепнущему ветру, Бурый еще раз сверился с картой.

— Ну? — выждав немного, спросил Дэн. Бурый пожал плечами и, застегивая планшет, ответил:

— Хрен его знает, что это за завод. Нет тут ничего по карте.

— Недавно, наверно, построили. Добывать что-нибудь будут…

Они шли, непроизвольно ускоряя шаг: ветер щедро поднимал красноватую пыль и завод, к которому они приближались, тонул в этой пыли, и разглядеть его оказывалось все сложнее.

Никакого забора вокруг неизвестного объекта не было, что оказалось на руку странникам, но и выглядело непривычно, пока они не выдвинули правдоподобной версии: зачем забор в таком месте — пустыня вокруг лучше всякого ограждения. Прикрывая глаза от хлесткого песка, они успели разглядеть пару ребристых ангаров с большими красными цифрами «3» и «4» по бокам. Решив, что это плохое укрытие, они поспешили дальше и прошли какой-то незаконченный объект — из подготовленного фундамента торчали стальные, тронутые ржавчиной опоры. Недалеко от этого недостроя оказалось большое здание, наспех нареченное Бурым «цехом». Торопливо двинувшись вдоль стены, они, наконец, наткнулись на дверь, пихнули ее и, не успев обрадоваться ее незапертости, ввалились внутрь.

После завываний ветра их окутала тишина. «Цех» оказался просторным и весьма темным — из застекленных окошек, тянущихся под самой крышей, сюда проникал задушенный бурей красноватый свет. По бетонному полу гулко разносились шаги. У стен громоздились штабеля каких-то ящиков, стояли канистры, лежали пластиковые трубы и бухты кабелей. Основное же пространство, в центре, оставалось пустым, лишь из серого бетонного пола, обозначая, по-видимому, места под неведомые, еще не установленные агрегаты, кое-где торчали железные скобы. Если это действительно был цех, то чтобы его запустить в работу, требовалось еще много времени.

— Эй! Есть тут кто? — гаркнул Бурый, и под потолком заметалось эхо. Подождав немного, он подошел к стопке пластиковых щитов, бросил на них сумку, сел и сказал:

— Ну и не надо. Погостим у вас немного и уйдем.

Вытряхивая из волос красную пыль здешней пустыни, рядом присел Дэн.

— Давай поедим, что ли, — сказал он. — Потом некогда будет.

Они вытащили из сумки снедь, разложили ее на куске тряпицы посреди щита, на котором и сидели, и принялись жевать. За стенами цеха шумел ветер, было слышно, как песок сечет по обшивке.

— Как думаешь, концерт надолго? — спросил Дэн, неопределенно кивнув головой на стену, за которой выла буря. Бурый пожал плечами:

— Наверняка дольше, чем нам потребовалось бы на ремонт.

Дэн вздохнул и глотнул из фляжки.

— Тогда, пожалуй, стоит вздремнуть, — сказал он, вытряхнул тряпицу от крошек, сунул в сумку и, повозившись, улегся на щитах. Бурый дожевал бутерброд, шумно хлебнул воды и лег неподалеку.

Где-то дребезжало стекло, неплотно пригнанное к раме и надсадно гудел в какой-то дыре ветер. Дэн порывисто вздохнул. Бурый повернул в его сторону голову:

— Не спится что-ль?

Дэн завозился:

— Нет… Мусор всякий в голове крутится.

— Да, ты уж мусором лучше не делись. У тебя его, один хрен, меньше не станет, а я уж точно не усну.

— Тоска…

— Не по нутру планетка-то?

— Нам теперь выбирать не приходится. Да и на Земле не лучше.

— Вот-вот. Тут, по крайней мере, не трясет и дышать есть чем.

Дэн посмотрел на товарища:

— Это пройдет.

— Чего? — не понял Бурый.

— Тут скоро тоже нечем будет дышать, — хмуро пояснил Дэн. Бурый беззаботно хохотнул:

— Ну, ты загнул — скоро. На наш-то век хватит.

— А потом что — опять искать подходящий шарик? И снова его загадить?

— Ну, все, завелся, — протянул Бурый. — Может, хватит об этих страстях?

Дэн резко перевернулся на живот:

— Что «хватит»? Когда мы думать научимся? И не только о себе?

— Ну и думай, думальщик, — демонстративно повернулся на другой бок Бурый. — Потому у тебя и мусор в голове…

— Все мы такие, обормоты, — беззлобно и тоскливо протянул Дэн и тоже отвернулся. Ему вдруг расхотелось спорить.

Скоро стало слышно мерное сопение Бурого. «Засыпает как дитя», — не без зависти подумал Дэн и попробовал заснуть тоже.

Но мысли все крутились в голове, цепляли откуда-то пригоршни фраз, закручивали их тугими жгутами и тащили все дальше и дальше, отгоняя облегчительный сон. Чтобы заснуть быстро, без этих порой надоедливых и ненужных думок, Дэну необходимо было крепко наломаться за день, устать и тогда этот рой отступал, проваливаясь в небытие.

…Дэн вздрогнул. К уже привычным завываниям ветра и сыпучим ударам песка по стенам их убежища присоединился новый звук. Не меняя позы, Дэн напрягся, прислушиваясь. Из дальнего угла, завешенного сумраком, доносился дробный сухой треск. Он очень сильно напоминал стук испанских кастаньет, но здесь звучал сам по себе, аккомпанируя разве что вою ветра — монотонно и долго.

Дэн повернулся на бок и негромко крикнул в сторону доносившегося звука:

— Эй! Кто там?

Треск прекратился.

— Anybody here? Do you speak English? — на всякий случай добавил он и сел. Никто ему не ответил. Дэн судорожно и, как ему показалось, оглушительно сглотнул мгновенно пересохшим горлом и спрыгнул со щитов на бетонный пол. Он замер на месте, обшаривая тонущий в полумраке угол цеха, силясь хоть что-нибудь разглядеть, но все было тщетно. Дэн с тоской посмотрел на плоский потолок, под которым виднелись лампы: работали ли они и где включались, было не известно. На щитах продолжал безмятежно сопеть Бурый. Дэн покосился в его сторону, но решил пока не будить и опять посмотрел в темноту. «Почудилось, что ли? — подумал он. — Или ветер новую щель нашел?»

— Эй! Есть там кто? — снова негромко крикнул Дэн, не столько ожидая ответа, сколько для порядка и собственного успокоения.

Он постоял еще немного, вслушиваясь в тишину, потом осторожно присел на штабель щитов и перевел дыхание. Он посидел так минут пять, почти совсем успокоился и только хотел снова прилечь, как треск неведомых кастаньет раздался снова.

Дэн вскочил, вглядываясь в темноту. Сердце забухало, лоб взмок и задергалось левое веко. Не отрывая взгляда от угла, из которого доносился стук, он потянулся рукой, схватил напарника за штанину и стал тянуть на себя.

— Бурый! Вставай, Бурый, просыпайся!

— А?.. — Бурый поднял голову. — Чего ты?

— Слышишь? — сипло прошептал Дэн, продолжая машинально тянуть Бурого за штаны.

— Да отцепись ты! — Бурый сел и стряхнул руку товарища. — Чего слушать-то?

Дэн молча указывал в темноту. Бурый, наконец, окончательно проснулся и слушал непрекращающийся треск.

— Кто там? Эй! — зычно и сердито рявкнул он.

— Да звал уже я, никто не отзывается, — громким шепотом сообщил Дэн. Бурый слез со щитов, почесывая живот.

— Может, мыши? — спросил он буднично у Дэна. Тот махнул на него рукой:

— Какие тут мыши?

— Обыкновенные, какие они там бывают.

— Здесь?.. — зашипел Дэн, тыча обеими руками в пол и давая вспомнить товарищу, где они находятся.

— А что такого? — не сдавался Бурый. — Здесь тоже, наверно, мыши водятся.

— Ага, размером с собаку и очень голодные, — язвительно продолжал шипеть Дэн. — А зубами они стучат, наверное, от страха! Да?

И Дэн ткнул пальцем в темноту, таившую в себе источник перестука.

— А вот мы сейчас проверим, чем они там стучат... — сказал Бурый и стал озираться, чего-то ища. Скоро он метнулся к стене и зашарил там.

— Ты чего ищешь? — снова перейдя на осторожный шепот, спросил Дэн, продолжая вглядываться в трескучий угол. Бурый не отвечал, копаясь у стены. Дэн слушал треск, облизывая сухие губы, потом протянул руку к сумке, достал фляжку и отпил из нее. И сейчас же чуть не выронил, и оглушительно зашептал:

— Бурый! Бурый, оно движется! Ты слышишь?!

— Щас узнаем, куда оно движется, — выскочил откуда-то Бурый, держа в руках стальной прут, на конце которого была толсто намотана тряпка. Треск действительно переместился — теперь уже в другой угол цеха. Бурый постоял немного, держа прут и прислушиваясь и, убедившись, что звук пока не приближается, шмыгнул к стоящим в стороне канистрам. Он повозился там и скоро позвал:

— Помоги, что ли…

Дэн, опасливо оборачиваясь на зловещий треск, прокрался к Бурому.

— Ты что задумал?

— Факел, что… Держи. Так… Краска, по-моему. Давай-ка ту. Ага. Кажется, моторное масло. Годится… Держи крепче!

Скоро они вернулись к щитам: в руках у Дэна был импровизированный факел, от которого остро разило. Бурый достал спички.

На улице бушевал ветер, песок рассыпчато охаживал стены цеха, звонко плескаясь в стекла окошек под самой крышей. Из угла все еще доносился треск.

Чадящее пламя с синей каймой забилось на конце стального стержня. Факел был из тех, что жители средневековья единодушно забраковали бы и немедленно швырнули в кадку с водой. Однако выбирать было не из чего, к тому же после тревожного, сгустившегося за последнее время мрака, свет от факела показался ярким и желанным. Бурый молча отобрал железку у Дэна и шагнул навстречу кастаньетам.

— Нож возьми, что ли! — надсадно прошипел Дэн, но Бурый только махнул свободной рукой — отстань, мол! — и двинулся дальше.

Дэн стоял у штабелей щитов, переминаясь с ноги на ногу, и напряженно следил за пятнами света, которые разжижали вязкую тьму. Треск кастаньет не смолкал, а Бурый с факелом медленно, но верно приближался к его источнику. Особенно сильный порыв ветра лязгнул стеклом в верхнем разболтанном окне, Дэн неосознанно отвлекся на него лишь на пару секунд, а когда спохватился и вновь сосредоточился, вдруг понял, что кастаньеты смолкли. Липкое пятно факела дрогнуло и замерло, и вместе с ним замер Дэн, и даже перестал дышать. Огонь качнулся, метнулся вниз (Дэн покрылся потом), снова рванулся вверх и принялся беспорядочно шарить по сторонам.

— Давай сюда, — неожиданно будничным тоном позвал Бурый и Дэн, сорвавшись с места, мигом очутился рядом с ним.

— Ну? — сухим горлом выдавил он, озираясь вокруг. Бурый несильно ткнул его в бок:

— Ломы гну. Нет тут никого.

Он в который раз провел блекнущим факелом вокруг. В том месте, откуда прежде раздавался непонятный звук, было пусто, да и вдоль всей этой стены на полу ничего не было. Бурый прошел по всей ее длине, увлекая за собой Дэна, и ближе к углу они обнаружили двухстворчатую дверь. Бурый немедленно схватился за скобу ручки и потянул на себя.

— Накося, — разочарованно протянул он. — Заперта.

Дэн тоже взялся за ручку и с силой потряс, но дверь даже не качнулась.

— Ну-ка, посвети сюда, — попросил он и присел. Бурый опустил факел к самому полу. Они обследовали таким образом всю стену снова.

— Ни норы, ни гнезда, — подытожил Бурый. — Как сквозь землю провалилось.

— А может, оно летает? — выдвинул гипотезу Дэн. Бурый молча поднял факел, который теперь чадил еще сильней и начал громко потрескивать.

— Высокий потолок, не видно ничего, — вздохнул Бурый. Дэн молча кивнул головой, рассматривая тускло освещенный больше бледным красноватым светом из окошек, чем пятнышком умирающего факела потолок с мертво белеющими лампами. И тут кастаньеты затрещали вновь прямо под ногами.

Оба охотника от неожиданности издали неопределенные звуки и Бурый опустил факел вниз так скоро, как только смог. Пламя на конце прута предательски моргнуло, но уцелело, вспыхнуло поярче, но осветило лишь пустой бетонный пол. Кастаньеты трещали как раз в том месте, где чадил из последних сил спасительный факел.

— Мать твою, — прошептал Бурый и поводил для верности огнем вокруг. — Вот это номер. Что бы это ни было, но его не видно…

Оцепенев от пережитого только что испуга, Дэн шарил вокруг глазами, слушая громкий отчетливый треск.

Они вернулись к своим щитам. Бурый положил догорающий факел на холодный бетон пола, уселся на щиты, и сказал обескуражено и не слишком уверенно:

— Ладно, авось не сожрут.

— Если только они не едят так же незаметно, — попытался сострить испуганный Дэн.

Факел на полу трепыхнулся последний раз и погас. Темнота придвинулась, и Дэн как от озноба передернул плечами. Они сидели и молча слушали, как проклятый стрекот перемещался по цеху: сначала из одного угла в другой, потом вдоль всего здания, а после этого, будто что-то ища, побывало и в других углах. Неудачливые ловцы дивились этим перемещениям, перебрасываясь шутками и подтрунивая друг над другом, и страх постепенно сошел на нет, оставив в душе лишь смутную тревогу. Скоро треск стих и вслед за ним замолчали напарники, прислушиваясь к шуму бури за стенами. Уныло дребезжало в высоте стекло и убаюкало-таки Бурого. Он низко склонил лохматую взъерошенную голову и как сидел, так и заснул, мирно посапывая. Дэн снова позавидовал его спокойствию, думая о том, что ему самому уснуть вряд ли удастся. Он аккуратно прилег, решив коротать время в более удобном положении. В голове зашумели его постоянные размышления, и он пожалел, что не захватил из кабины свой старенький рюкзачок, на дне которого лежала толстая тетрадь с замковой застежкой — его верный спутник-дневник. Уж сейчас бы он излил ему душу, бумага ведь терпелива, в отличие от некоторых (он покосился в сторону сопящего напарника). Невеселые мысли крутились в голове Дэна, сбивались в стаи и настырно просились на бумагу. Эх… Но он тут же спохватился — фонаря с собой не было, только небольшая переноска, оставшаяся у машины, а писать так — только глаза сажать.

Дернуло же их сделать крюк к ущелью. Да и, правду сказать, давно они хотели повидать местную диковину — «городище». Как никак следы древней цивилизации. Не завернули бы туда, давно бы уже сидели на базе, Бурый бы сразу удрал к своей ненаглядной в лабораторию, а Дэн непременно засел бы за дневник и чернил бы страничку за страничкой под негромкое бренчание банджо в руках молчаливого дяди Мбеги. Но, все-таки, ущелье стоило того, чтобы застрять здесь…

Дэн потянулся затекшим телом и посмотрел на ряд окошек прямо над головой. «Скоро станет совсем темно», — подумал он и сейчас же замер. Ему показалось, что часть стены, а вернее сказать, ее тень, прямо с двумя окошками вверху, отделилась от остальной массы здания и начала медленно наклоняться над Дэном, плавно изгибаясь. Он лежал, оцепенев, и уже ясно видел, что два оконца, застланные красноватым светом, словно два жутких глаза пристально вглядываются в него, становясь с каждым мгновением все больше и больше, и в них даже блуждают точки, так похожие на зрачки… А тень все росла, наваливалась на него и Дэну уже казалось, что под этим страшным покрывалом с глазами ему становится нечем дышать...

Дэн невероятным усилием что-то сделал с собой, кубарем скатился со штабеля на холодный пол цеха и вскочил на негнущиеся ноги. Он стоял и искал ошалелыми глазами то, что секунду назад нависало над ним, вглядываясь в самое его нутро огромными стеклами, и не мог найти.

— Что случилось-то? Эй! Да очнись ты!

Рядом с Дэном стоял взъерошенный Бурый, остервенело тряся его за плечо, и Дэн только что понял, что орет, не слыша собственного голоса. Бурый, наконец, залепил ему звонкую оплеуху, и Дэн замолчал, загнано дыша и все вглядываясь в красные сумерки под потолком.

— Да что с тобой? — пытался заглянуть в глаза напарнику Бурый и оглядывался, пытаясь отыскать то место наверху, куда настойчиво таращился Дэн.

— Там… — просипел натужным шепотом Дэн и ткнул пальцем в потолок. — Оно наклонилось ко мне… Там…

Бурый прочертил взглядом линию от пальца Дэна вверх, опять ничего не увидел, и взял товарища за трясущуюся руку.

— Успокойся, дружище. Там ничего нет.

Дэн впервые осмысленно посмотрел на Бурого и ответил:

— Я не сошел с ума, Бурый. Оно действительно там было. F… shit…

— Да что там было? Объясни!

— Понимаешь, — Дэн облизнул сухие губы, — как бы это… Будто тень ожила, что ли. И стала наклоняться. Ну, будто лежишь на кровати, или даже на полу… Да! А к тебе кто-нибудь подойдет и станет медленно наклоняться. И смотрит, смотрит прямо тебе в глаза, и так пристально. И молчит. Понимаешь?

Бурый ощутил озноб и быстро и незаметно обежал взглядом густые тени вокруг.

— Ты мне не веришь? — тоже схватил Бурого за руку Дэн. — Думаешь, я рехнулся, да?

— Ничего я не думаю, успокойся, — с тревогой глядя сквозь сумрак в глаза напарнику, сказал Бурый.

— Ага, я вижу, как ты ничего не думаешь. Если бы тебе довелось это увидеть, я, наверное, так же на тебя бы смотрел.

Они стояли, держась за руки, как дети и смотрели друг другу в глаза.

— Буря скоро закончится. Надо еще немного подождать, — успокаивал товарища Бурый. — Я больше не усну, ты не бойся.

— Тоже мне, защитничек, — слабо улыбнулся Дэн. — Стелу свою будешь караулить по ночам. Герой…

Ощутив некоторую неловкость, они расцепили руки.

— Хочешь, в другое место перейдем, — предложил Бурый, видя, как Дэн смотрит под потолок. — Вон там такие же щиты навалены.

Дэн помотал головой, и устало присел на краешек штабеля. Бурый устроился рядом.

Больше уже не трещало, и они долго сидели так, только Дэн время от времени опасливо поднимал голову и тревожно всматривался в окошки под крышей. Бурый осторожно делал то же самое, и они продолжали молча сидеть дальше. За стенами цеха без устали шумел ветер, швырял песок и теребил уже привычное стекло под потолком. Бурый потихоньку вздыхал. Его тоже одолели мысли. Обычно он ворчал на товарища, когда тот начинал болтать, однако и сам любил порассуждать, только делал это не вслух, не прилюдно, а молча, про себя. В разговоры о близкой кончине Земли, клубившиеся теперь повсюду, он вступать не любил, маскируя свою тревогу и боль деланной небрежностью и равнодушием. Но он, как и все, был сыном той гибнущей планеты, и совсем не легко ему было, как могло показаться со стороны. Только перед своей Стелой он почему-то переставал бравировать и вместе с ней грустил о Земле, которую спешно покидало человечество, не сумев жить так, как должно было жить в собственном доме его обитателю. Бурый мрачно вспомнил свое мертвое село, страшный поваленный лес, усеянный белеющими скелетами зверей и птиц, пересохшую трещину в земле, бывшую когда-то речкой. Он вспомнил жуткие, немыслимо глубокие провалы в поле и в лесу, которых день ото дня становилось все больше, и оказаться в одно мгновение в одной из таких ям не составляло никакого труда, и многие сгинули таким именно кошмарным образом: иные вместе с домами или техникой. И без кислородной маски никто уже не появлялся на улице — от недостатка кислорода и запаха гнилья можно было потерять сознание…

Бурый потряс головой, словно стряхивая невеселые мысли и, машинально уже, обвел глазами ряд окошек под крышей. Все было спокойно, и Бурый заметил, что сидевший рядом Дэн мерно посапывает, обняв сумку и положив на нее голову. Бурый улыбнулся в темноте — сморило парня. Он снова огляделся, проверяя, все ли в порядке.

Бурый давно привязался к своему напарнику. Друзьями они не были, имея различные интересы, но работать предпочитали только вместе. За два года притерлись друг к другу, как шестеренки. Было дело, пробовали летать отдельно друг от друга, но все равно возвращались к совместной работе — от добра добра не ищут. «Ничего, напарник, и не в таких переделках бывали», — подумал Бурый, снова поглядев на спящего Дэна, но знал, что лукавит — с такими жутковатыми чудесами они еще не встречались.

Бурый перевел взгляд на тени, густо лежащие в отдаленных углах цеха и даже не тени уже, а настоящий мрак — сидели они здесь уже часа два с лишним, и здешнее светило, скорее всего, уже коснулось горизонта, а слабые его лучи еще больше гасила разыгравшаяся буря. Лежащие тут и там предметы потеряли четкость, слившись воедино гигантскими кляксами. Чуть лучше остальных проступали из темноты канистры в десяти метрах от того места, где затаились напарники. Вон из той, кажется, Бурый плеснул масла на факел. Бурому сейчас же захотелось наделать побольше таких факелов и разогнать к лешему эту гнетущую темень, как вдруг он понял, что видит то, чего быть наяву никак не могло.

Медленно, просто-таки плавно, как под водой, силуэты канистр приподнимались над полом. Бурый затаено за ними следил, ничего не соображая. Канистры продолжали подниматься все выше, словно одно целое и, присмотревшись, Бурый вдруг понял, что так оно и есть. Вздымавшееся с пола нечто было неким существом, напоминавшим тело человека, только состояло оно, как из элементов конструктора, из канистр, и было огромного роста. Оно все поднималось, обнаруживая массивный торс, слепленный из нескольких канистр и чудовищные корявые руки, раскинутые жуткими цепочками в стороны. Вот уже и ноги, неправдоподобно тонкие, обозначились под монстром, только головы над горбившимися плечами все не было.

Бурый оцепенел, затопленный изнутри животным парализующем ужасом, не в силах ни пошевелиться, ни заорать, и лишь следя за воздвигающемся големом выпученными глазами. Бурый все же отметил, что рост чудовища был уже метра под три и еще успел удивиться, как это они с Дэном умудрились добыть из одной из этих канистр топлива. Существо тем временем полностью сформировалось и походило теперь на неправдоподобно увеличенного игрушечного робота, сотворенного ушлыми разработчиками конструктора «лего», вот только головы это существо по-прежнему не имело. Монстр удивительно легко потоптался на месте, как бы опробуя свою поворотливость, занес одну ногу и, все так же легко и без единого звука, направился вглубь цеха. Там, в темноте, четкость его контуров размыло, и стал виден лишь корявый силуэт. Он отошел подальше, почти к стене, заваленной трубами и бухтами проводов (Бурый их не видел, но помнил, что там лежало), и повернулся «лицом» к Бурому. «Для разбега», — машинально подумал Бурый и, похоже, не ошибся. Но перед тем как чудовище зашагало обратно, над его плечами, там, где должна была быть голова, зажглись в темноте два красных пятна, и Бурый вздрогнул — с этими жуткими импровизированными глазами, или чем там они на самом деле являлись, голем стал настолько страшным, что он, Бурый, наконец, очнулся. Существо уже двинулось обратно — слава богу, пока все так же медленно, — а Бурый уже тряс за плечо напарника, не отрывая глаз от чудовища. Дэн проснулся, еще ничего не понимая, и первое, что увидел, так это Бурого, вглядывающегося куда-то в темноту.

— Ты чего? — успел спросить Дэн и тут, наконец, понял, куда смотрит товарищ.

Уронив с колен сумку, Дэн рванулся к двери, через которую несколько часов назад они попали в цех. Бурый, помедлив какое-то мгновение, помчался за ним, чудом не задевая торчащие из пола железки. Они почти добежали, когда вдруг в цехе зажегся свет. Бурый успел обернуться, чтобы понять, что происходит и увидел, что никакого монстра больше нет. Он догнал Дэна, когда тот толкнул дверь и схватил его за рукав, успев удивиться самому себе — зачем он это делает и не лучше ли бежать дальше? Ветер нетерпеливо и радостно, как пес, ворвался в проем двери, бросил в лица напарникам по горсти песка и моментально наполнил легкие, заставив обоих задохнуться. Это задержало Дэна. Кашляя и неудачно отплевывая пересохшим ртом песок, он остановился, и дверь яростно захлопнулась сама, вырвавшись из руки Дэна, будто ветер раздумал покидать привольную пустыню, и заодно дал понять людям, кто здесь хозяин. Дэн ошалело оглядел залитый электрическим светом цех и тоже заметил, что монстр исчез.

— Где оно? — выдавил из себя Дэн, пытаясь выплюнуть сухим ртом набившийся туда песок.

— Рассосалось, — раздался громкий голос, и тут только напарники заметили человека, стоявшего у двери, которую они совсем недавно нашли с помощью факела, и которая оказалась заперта. Прежде чем что-нибудь сказать незнакомцу, напарники дружно, не сговариваясь, посмотрели еще раз туда, откуда только что к ним двигалось чудовище. Яркие лампы, висящие под потолком, освещали выглядевший теперь таким мирным цех, и никакого монстра посреди него не было. Бурый посмотрел на ряды канистр, невинно стоявших у стены и вопросительно взглянул на человека в дверях.

— Что это было?

Человек, стоя у двери, молчал, рассматривая напарников. У него были темные волосы, заплетенные сзади в косицу, лицо наполовину скрывали небольшая бородка и усы. Одет он был в вылинявшую брезентовую куртку с капюшоном, болтавшимся на спине, вытертые до белизны джинсы и потрепанные кроссовки без шнурков. Не ответив на вопрос, он сказал:

— Пошли, — и шагнул назад, за дверь.

Напарники встрепенулись. Бурый сбегал за сумкой, валяющейся у щитов и нагнал Дэна, уже шедшего к двери.

Незнакомец ждал напарников в темном коридоре, освещенном тусклой лампочкой. После того, как они вошли, он задвинул на двери допотопный засов, грубо приваренный к ней, щелкнул массивным рубильником на стене, гася, по-видимому, свет в цехе и двинулся дальше по коридору. Миновав коридор, прошли еще одно обширное помещение, чуть меньше предыдущего цеха и еще более темного. Дэн с Бурым на ощупь двигались за своим проводником, уверенно шедшим в темноте на слабо освещенный проем в стене, оказавшимся очередной дверью. Прошли еще один коридор, совсем уже темный, так что если бы не маленький фонарик, очутившийся в руке незнакомца, напарники непременно налетели бы на него, когда тот остановился возле небольшой двери прямо в стене коридора.

— Хватайтесь за меня, — сказал проводник, натянув на голову капюшон и толкнул дверь. Налетевшим порывом ветра напарников качнуло, забив им глаза песком, они торопливо ухватили незнакомца за полы его брезентовой куртки, и он потащил их куда-то сквозь свистопляску, творившуюся на улице. Буквально через несколько шагов человек приостановился и втянул напарников в какое-то помещение.

Это был небольшой тамбур, предваряющий жилище. Здесь оказалось две двери, и незнакомец открыл ту, что слева, приглашая входить.

Продрав от песка глаза, товарищи осмотрелись.

Это была просторная комната с бетонными неоштукатуренными стенами, из-за скудости обстановки казавшаяся просто огромной. В единственное, зато большое окно, рассыпчато стучался песок. Под окном стоял щелястый короб климатической установки, из которого вяло струился очищенный воздух и колыхал старомодные занавески с нарисованными сентиментальными цветочками. У стены справа стояла застеленная койка, у стены слева располагался маленький пластиковый стол и рядом с ним единственный в комнате стул на колесиках. На столе одиноко лежал раскрытый ноутбук, по экрану которого медленно ползала картинка-плакат: темный контур дома с остроконечной крышей, каким его обычно изображают дети, одновременно похожий на стрелку, указывающую вверх. Снизу домика-стрелки располагалась надпись, гласившая: «ИДИ ДОМОЙ». Маленькая приписка пониже уточняла: «по стрелке вверх». Справа от двери в углу приткнулся еще один стол, обшарпанный и очень старый, зато из редкостного материала — из дерева. На нем стояли электрочайник и комбинированная микроволновка с двумя электроконфорками сверху.

— Умывальник через тамбур, в другую дверь, — своевременно подсказал хозяин и Дэн, первым стянув свою куртку, резво улизнул из комнатки.

Когда напарники привели себя в порядок и расположились на застеленной грубым полотном кровати незнакомца, на которую он молча указал, Бурый повторил свой вопрос:

— Так что же это было?

Незнакомец, усевшись на стул с колесиками и развернувшись к гостям, ответил:

— Очередная иллюзия.

Сделав небольшую паузу, он добавил:

— Созданная, впрочем, не людьми, но предназначенная именно для них.

— Ясно. Еще один философ, — сердито проворчал Бурый, а Дэн, подавшись вперед, сказал:

— Объясните, ради Бога. Мы ничего не понимаем. Мне кажется, вы не знаете, что у вас здесь происходит. Там, в этом цехе…

Незнакомец вяло кивал, как бы смиряясь с неизбежной миссией, и перебив Дэна, сказал:

— Я постараюсь объяснить вам все, что знаю сам. Но прежде хочу вам сказать, что вы в безопасности и никакие монстры вам не угрожают.

— Но как же… — подал голос Дэн, но незнакомец вновь не дал ему закончить:

— Но чтобы было меньше тех иллюзий, свидетелями которых вы оказались, постарайтесь всегда сохранять спокойствие.

Дэн опять попытался что-то сказать, но незнакомец продолжал, не обращая на него внимания:

— Что бы вы ни увидели, главное — оставаться хладнокровным и не поддаваться панике и страху. Вы меня поняли?

Бурый хмуро смотрел на него, но молчал, а Дэн, растерянно поморгав, спросил:

— Значит, мы снова можем что-нибудь такое увидеть? — он неопределенно покрутил в воздухе руками. — Но вы же сказали, что мы в безопасности!

Незнакомец, как показалось Бурому, весело сверкнув глазами, ответил:

— Знаете, на заре кинематографа зрители в ужасе бросались вон из зала, увидев на белом полотне экрана движущийся на них поезд. Представьте, что вы в кинозале. Ясно?

Дэн беспомощно потер ладонью лоб, и что-то пробормотал, а Бурый небрежно спросил, равнодушно разглядывая плавающую по экрану компьютера картинку:

—А этот… завод был заброшен по этой причине?

Незнакомец просто и буднично ответил:

— Да.

Бурый оторвался от экрана и посмотрел на него:

— А вы? Что здесь делаете вы? Как вы можете здесь находиться?

— Как видите, могу, — спокойно пожал плечами незнакомец. — Если подобные… киносеансы происходят, то они проходят мимо меня. Я из тех зрителей, которые спят в зале во время фильма.

— Но для чего вы здесь живете? — вступил в разговор Дэн. — Разве на любой из баз не спокойнее?

— Не спокойнее, — терпеливо ответил незнакомец.

— Но почему?

— Я ведь вас не спрашиваю, как вы здесь оказались — ведь все авиатрассы проходят в стороне от этого места.

— А я могу вам сказать…

— А я не хочу — ни слушать, как вы здесь оказались, ни отвечать на ваш вопрос, — совершенно спокойно, но твердо сказал незнакомец.

— Простите… — осекся Дэн.

— Все в порядке, — дружелюбно улыбнулся незнакомец. Повисло тягостное молчание. Дэн кашлянул, спохватился и представился:

— Я Дэн. А это…

— Можно просто Бурый, — угрюмо перебил Бурый товарища. Дэн подождал немного, но незнакомец молчал, и не думая представиться в ответ. Тогда Дэн, кивая незнакомцу головой, напомнил:

— А вы…

Незнакомец понял, что ему нужно представиться тоже, странно замялся и сказал, неловко улыбнувшись:

— Зовите меня… Абрам.

Повисла пауза. Бурый оторвался от созерцания картинки на мониторе компьютера и уставился на хозяина:

— Вы?! Да какой же вы Абрам? Вы абрамов-то хоть видали? Вот у нас на «Миссури-2» Абрам так Абрам. Вайнштейн. Шляпа и пейсы у него. И еще кой-чего…

Незнакомец немного смущено рассмеялся:

— Вы правы. Я не Абрам.

— А кто? — удивленно пробормотал Дэн. Хозяин пожал плечами:

— Вот незадача… Да называйте как хотите, — махнул он рукой. Напарники переглянулись и Бурый презрительно фыркнул:

— Тоже мне, конспиратор. Не хотите назваться — не надо.

Дэн ткнул Бурого в бок, стараясь унять его грубость. Незнакомец примирительно поднял руку вверх:

— Вы не поняли. Я действительно давно обхожусь без имени.

Оба гостя смотрели на него, ожидая продолжения. Но хозяин молчал, будто раздумывая о чем-то.

— Постойте… — пытаясь осмыслить услышанное, сказал Дэн. — Но раньше ведь у вас было имя?

— Мама вас называла как-то? — тоном, каким принято разговаривать с идиотом, рявкнул Бурый. Хозяин снова рассмеялся, но не так весело, как прежде:

— Я сирота (Дэн побледнел от неловкости за бестактность товарища). А то имя, которым меня нарекли в приюте, мне никогда не нравилось. Потом я попал в артель… Впрочем, это долго рассказывать. У меня было прозвище. А потом я попал сюда и лишился и этого импровизированного имени.

Помолчали. Потом неутомимый Бурый тихо, но настойчиво спросил:

— Но начальство-то у вас имеется, и оно непременно вас как-нибудь называет.

— О да, у меня очень интересный начальник — по части того, как он меня называет, — снова улыбнулся хозяин, то ли делая вид, то ли действительно не замечая напористой издевки в словах Бурого. — Каждый раз, когда мы общаемся, он дает мне новое имя.

Бурый нервно хохотнул, а незнакомец продолжал:

— Видимся мы редко — раз в два - три месяца. Его личный помощник, который везде с ним таскается, рассказывал, что он вообще часто путает имена и помощнику постоянно приходится напоминать, кого как зовут. Относится это, правда, лишь к подчиненным. Имена своего, более высокого начальства, он никогда не путает и не забывает. То же самое касается цифр — каких-либо сроков и особенно денежных сумм. Тут его память безотказна. Однако даже своего помощника он именует Бобом, хотя того зовут Оливером. Но в этом хоть какое-то постоянство, чего не скажешь обо мне. Абрамом, кстати, он меня назвал. А еще Артемом, Арменом и Адамом. Даже Абреком как-то назвал.

— Похож, — отреагировал Бурый. Дэн снова пихнул его локтем. А человек без имени добавил:

— Вот так и вышло, что у меня всю жизнь не было своего имени. И это не так плохо, как может показаться.

— Вы так считаете? — неприветливо глядя на него, сказал Бурый. — А, по-моему, человек всегда должен помнить о том, кто он и откуда.

— Однако человечеству это не помогло. И теперь воспоминания — это все, чем ему приходиться довольствоваться.

Бурый недовольно засопел.

— Вы можете сказать, что хорошего в патриотизме? — спросил незнакомец.

— Как что хорошего? — удивился Дэн. — Он объединяет нацию!

— Вернее, несколько миллионов человек. Но при этом разобщает миллиарды. Гитлер объединил Германию и прошелся кровавым катком по десяткам других народов. Благими намерениями выстлана дорога в ад. А черепами праведников — в рай. Вспомните олимпийские игры, возрожденные наивным Пьером де Кубертеном и то, во что это вылилось. Вместо триумфа духа, воли к победе и объединения человечества под знаком всего этого — выкачивание денег, допинговые войны и национальная неприязнь. Слишком поздно их догадались прикрыть…

Повисла пауза.

За окном стало совсем темно. Ветер и не думал стихать, неутомимо швыряя в стекло щедрые пригоршни песка. Молчание нарушил Дэн:

— Так как же нам вас называть?

— Да как хотите. Можно даже «эй!» Я не обижусь.

— Вот и познакомились, — проворчал Бурый. Человек без имени поднялся со стула и спросил:

— Давайте что-нибудь съедим. Вы ведь голодные.

— Сыты мы, — отозвался Бурый, изучая свои сцепленные на коленях руки. Дэн поморщился, но подтвердил:

— Да, знаете ли, что-то не до еды. Мы перекусили еще там… — он махнул рукой, пытаясь вспомнить, где остался цех, который они покинули. — Да и в горло сейчас вряд ли что-нибудь полезет. Вот если бы чайку…

— Кофе. Со сливками, — с вызовом бросил Бурый.

— Сливок, к сожалению, нет, — развел руками человек без имени и опять обезаруживающе улыбнулся. Бурый смягчился и буркнул:

— Чаю… Только покрепче.

— Можно и покрепче, — добродушно согласился человек без имени. — Чай пока еще есть.

И он принялся хлопотать возле деревянного столика.

Чай настаивался, заваренный по старомодному — не в пакетиках, а насыпанный из какой-то фарфоровой кубышки, откуда пахнуло чарующими ароматами, прямо в средних размеров кастрюльку, поскольку древний керамический чайничек оказался слишком мал. Пока ждали желанного настоя, молчали, прислушиваясь к вою ветра.

Когда уже приспела пора разливать чай, оба присмиревших на хозяйской койке напарника одновременно увидели парящий в воздухе прямо перед собой электрический чайник с курящимся сверху парком, из которого несколько минут назад человек без имени наливал в кастрюльку кипяток. Сам хозяин в это время все еще возился у деревянного столика. Товарищи обомлели, и когда чайник опрокинулся прямо на них, с шумом снялись с койки.

— Спокойно! — прикрикнул на них, сгрудившихся у двери, человек без имени, обернувшись на шум. — Не забывайте о том, что я вам говорил. Настоящий чайник вот.

И он приподнял над столом оригинал, так же попыхивающий паром, как и коварный двойник, уже тающий в воздухе над койкой. Напарники сконфуженно вернулись на место, возбужденно дыша. Человек без имени беззлобно и необидно посмеивался, разливая из кастрюльки чай:

— Заискрили, так заискрили. Вашим новым знакомым теперь этого страха надолго хватит.

Держа в руках большую пластмассовую кружку с какой-то поблекшей банальной надписью, Дэн сказал:

— Вы обещали рассказать об этих… пришельцах. Вернее…

— Вот именно, — отозвался человек без имени, сидя на своем стуле с ковшиком чая в руках (кружек на всех не хватило). — Они не пришельцы. Это их земля. Они здесь живут.

— Но для чего они это делают? — шумно отхлебнув и обжегшись, спросил Дэн.

— Они добывают себе пищу.

— Мы — их пища? — распахнул глаза Дэн.

— Не мы, а наши эмоции.

— Бред…

— Если бы. Эмоции — такой же продукт жизнедеятельности человека. Только их нельзя пощупать, повертеть в руках и сунуть в мешок. Правда, ими научились торговать. Особенно в этом преуспели кинематографисты. Всегда найдется кто-то, кого заинтересуют отходы. Помнится, вороны и крысы на несчастной Земле замечательно столовались с многочисленных помоек, коими заполонил всю планету его величество homo sapiens.

— Постойте… Но ведь эмоции, наверно, не единственная пища этих существ. Ведь вороны и крысы тоже могли бы выжить без человека, — позабыв про чай, сказал Дэн. Бурый молча прихлебывал из большой бульонной чашки, делая вид, что не слушает.

— Верно, — кивнул человек без имени. — Для здешних невидимых обитателей эмоции — не основная пища, а, скажем так, десерт. Этакая пищевая забава, вроде торта или мороженого. И заметьте, такая же высококалорийная.

— Ага, мы чаек пьем, а они тортиком балуются, — невесело усмехнулся в чашку Бурый. Дэн машинально отхлебнул из кружки и спросил:

— Но, наверно, это не так уж безвредно для нас, да?

Человек без имени отпил из ковшика чаю и спокойно и буднично ответил:

— Не без этого, хотя, честно говоря, для нас куда опаснее именно проявление этих самых эмоций.

Он немного помолчал, взглянул на окно и добавил:

— Но есть верный способ избавиться от их общества. Ведь они все еще здесь, в этой комнате, — хозяин повел рукой вокруг, — хоть их и не видно. Просто после фокуса с чайником они были заняты едой и сейчас, вероятно, сыто дремлют.

И человек без имени озорно посмотрел на притихших гостей.

— Хватит глумиться, — проворчал Бурый. — Что за способ-то?

— Перестать бояться! — выпалил Дэн, чуть не расплескав чай. Хозяин покачал головой, не то соглашаясь, не то от чего-то еще:

— Если вы перестанете бояться, сердиться, завидовать и еще много чего в том же духе, то просто лишите их пищи. Но это не значит, что они оставят вас в покое. Согласитесь, что день ото дня отмахиваться от летающего чайника как от назойливой мухи, или раздумывать, является ли настоящим бульдозер, движущийся прямо на вас было бы утомительно. Тут и железные нервы изрядно проржавеют.

— Что же делать? — спросил Дэн.

— Перестать разговаривать сами с собой.

— Что за хрень? — немедленно отозвался Бурый.

— Их привлекают наши мысли. Как запах тлена привлекал падальщиков. Разумеется, пока они все не сгинули в Красной книге.

— Ну и сравнение, — поморщился Дэн. Человек без имени продолжал, не обращая внимания на замечание Дэна:

— Люди имеют обыкновение постоянно рассуждать, не раскрывая рта, выбрав самого лучшего и благодарного собеседника и слушателя — самого себя. Каждому из нас — за редким исключением — свойственно вести эту молчаливую беседу. Скажете, нет?

Напарники молчали, размышляя над услышанным.

— Вы ведь оказались здесь, на этом объекте потому, что побывали у ущелья и летели оттуда, верно?

Бурый громко судорожно глотнул.

— И, конечно, видели то, что принято называть «городищем». Это то, что осталось здесь от цивилизации, обитавшей на этой планете много сотен лет назад.

За окном буянил ветер, а в комнате невозмутимо гудел вентилятор климатической установки. Человек без имени поставил пустой ковшик на стол и продолжал говорить, глядя в темное окно, словно бы забыв о своих гостях, мрачно слушавших его:

— Давным-давно те, кто жил на этой земле, своими эмоциями кормили этих невидимых существ. Кормили до отвала. Люди, населявшие эту планету, были очень похожи на нас с вами: они тоже обожали жить в свое удовольствие и за собственное благополучие бросались во все тяжкие. Они с упоением завидовали соседу, злились на него и очень хотели стереть в порошок. Этим невидимым вампирам, жившим среди них, не очень-то было и нужно обманывать людей какими-то иллюзиями — люди сами с удовольствием обманывали: друг друга и себя в том числе. Они не успели изгадить свою планету до неузнаваемости, как это сделали мы, они просто сгинули с ее лица, захлебнувшись страхом, завистью и злобой друг к другу. Мы тоже чуть не пошли этим путем — помните все эти гонки вооружений, ядерные чемоданчики и зловещие красные кнопки? А существа, уже знакомые вам, выжили, научившись питаться другими энергиями — вернее, вспомнив, как это делается, ведь этими энергиями просто пронизана вся вселенная. И вот теперь, спустя много-много лет, здесь появились мы — незавидные наследники тех, кто жил здесь до нас.

— Откуда вы все это знаете? Кто вам сказал? — встрепенулся Бурый и поставил пустую чашку прямо на пол. Хозяин молчал, разглядывая гостей.

— Может, эти энергетические паразиты нашептали? — добавил Бурый.

— Может и они, — невозмутимо пожал плечами человек без имени. — Только вы зря их так костерите. Мы еще большие паразиты, чем они. Они не приносят никакого вреда планете, на которой живут. Или вы уже забыли, где наша Земля и что с ней?

— Нет, не забыл! — тряхнул лохматой головой Бурый. — Тогда, может быть, ваши домочадцы и нам расскажут зловещие байки о сгинувшей цивилизации, а? — и он гаркнул, задрав лицо к потолку: — Эй, дармоеды, где вы там?!

Человек без имени усмехнулся:

— Тот, кто любит говорить, молчит редко, поэтому вряд ли услышит что-нибудь, кроме самого себя.

Дэн вцепился в рукав Бурого:

— Да успокоишься ты наконец? — и тут же обернулся на спокойного хозяина: — Не слушайте вы этого дурака, не любит он эти разговоры!

— Больно гладко вы говорите — прямо заслушаешься! — не унимался Бурый, сердито глядя на человека без имени. — Что-то не верится, что вы и молчите так же красиво.

— Да заткнись ты! — пихнул товарища в плечо Дэн так, что тот чуть не слетел с койки.

— Друзья, если вы не угомонитесь, мне придется выбросить вас за дверь, — сказал, добродушно улыбаясь, человек без имени. — Ветер с песком вас быстро утихомирят.

Бурый, отдуваясь, уселся прочнее на своем месте и угрюмо замолчал, а Дэн, опасливо оглядевшись, спросил, глядя на незнакомца:

— Подождите! Что же вы предлагаете, вовсе не размышлять? Вы тут так и живете, что ли?

Человек без имени усмехнулся:

— Во-первых, молча болтать и мыслить это не одно и то же. Размышлять можно и без слов. Слова только мешают. Вы слышали о технике скорочтения? Там воспринимают текст, не проговаривая его «про себя». Приблизительно так же и здесь. А во-вторых, настоящее внутреннее молчание очень полезная штука. «Не думать» таким образом, значит разгрузить и очистить свой рассудок, и вовсе не означает быть бездумным болваном. Вы, конечно, слышали о медитации. Так вот, она начинается именно с внутреннего молчания. И это не просто глупое сидение с закрытыми глазами ни о чем не думая, как может кому-нибудь показаться. Это серьезная техника, настоящая дисциплина духа и упорный труд. Наши далекие предки с Земли не были столь говорливы — ни вслух, ни мысленно — и умели слышать голос Вселенной. А этот самый голос не имеет слов. Это чистая информация. И наши предки пользовались этой информацией, и обходились без жгучих плодов технократической цивилизации — смердящих грохочущих монстров, называемых транспортом, без традиционной медицины, борющейся с последствиями, а не с источником болезней, а также такого мусора, как основная масса книг, газеты и телевидение. Они были куда цивилизованнее нас с вами, умеющих изысканно беседовать и изящно кушать лобстеров специальными щипцами, но до сих пор ломающих головы над теми же египетскими пирамидами, считая их памятниками тщеславия древних правителей, хотя, к слову, сами гораздо преуспели в строительстве этих самых памятников. То, что было естественным для них, умевших хранить молчание, для нас является китайской грамотой. Мы просто мыслили по-разному. Наше с вами мышление, как ни крути, зиждется на словах, а слова придумали люди и они отражают тот мир, который эти самые люди построили, а не тот, который существует на самом деле. Вернее, существовал… Любой психолог вам скажет, что человеческий мозг устроен таким образом, что постоянно сравнивает получаемую информацию с той, которая ему уже известна. Если полученная информация будет неполной, мозг попытается ее дополнить, исходя из знаний, которые в нем хранятся. И вовсе не факт, что полученная таким образом информация будет соответствовать действительности. Человек получает знания всю жизнь и львиную долю — в раннем детстве. И знания эти в большинстве своем либо бесполезны, либо ложны — так как, в основном, сформированы обществом. Мозг каждый день услужливо подсовывает нам очередную иллюзию о мире, тщательно очищенную и рафинированную и мы привычно принимаем ее за чистую монету. Вспомните несчастных мучеников, сожженных на костре невежественными церковниками за то, что утверждали, будто Земля не плоская, а имеет форму шара, да еще вращается вокруг Солнца. Современная наука и сегодня, подобно тогдашним фарисеям, в плену множества иллюзий, и вряд ли сможет разгрести хотя бы половину. Наука погрязла в аксиомах. Один из старых учебников по квантовой физике начинался словами: «Как известно…» За этой банальной, похожей на штамп фразой, скрывается множество других штампов. Мы заслонили истинный мир декорациями, сотканными из слов, но ведь слова придумали люди, не умеющие молчать и не знающие, как пользоваться собственным мозгом.

Бурый встрепенулся и немедленно отозвался со своего места:

— Что вы говорите? Ну, и как же надо им пользоваться? Вы-то уж, надо думать, опытный пользователь. Поделитесь, может?

Человек без имени искренне рассмеялся и ответил:

— Охотно. Боюсь, только, что за один вечер это не получится. Чтобы использовать мозг не на несчастные 5%, о чем сумели догадаться ученые, нужно очистить его от массы ненужной информации, и в том числе от цепочек, несущих эту информацию — вихря слов, словно мусор кружащемся в наших головах. Чтобы в тайге (когда она еще существовала) почувствовать себя более-менее уверенно, современному человеку, избалованному собственной цивилизацией, потребовалась бы куча всевозможных предметов — от спичек и консервов до бигуди и телевидения. А немногословный таежный охотник не только способен был выжить без всего этого хлама, но и прокормить несколько дармоедов. Мы стали носить удобную обувь на слишком толстой подошве и забыли о том, как щекочет трава босые ноги, и как свежа и чиста роса, и теперь навсегда утратили это чудо.

— Ой, перестаньте, а то я сейчас заплачу, — язвительно сказал Бурый, подхватил свою чашку, стоявшую на полу и отнес на деревянный столик. Там он покосился на электрочайник, негромко выругался и, обернувшись к человеку без имени, хмуро спросил:

— Может, нам стоит немного позлиться или, там, позавидовать друг другу, а то они снова появятся?

Дэн посмотрел на товарища и понял, что он говорит серьезно. Человек без имени ответил:

— Не стоит. Вы достаточно боитесь. И раздражены. Думаю, они пока не проявят себя.

— Когда мы разговариваем друг с другом, они ведь тоже слышат нас, да? — спросил Дэн. Хозяин кивнул головой:

— Они слышат не звуки, а наши мысли. Когда мы мыслим, это можно сравнить с тем, будто мы громко разговариваем. Когда мыслим без слов — шепчем. А внутреннее молчание — оно и есть молчание. А когда кто-то рядом громко разговаривает, да еще с самим собой, кому же это понравится?

И человек без имени снова весело рассмеялся. Вслед за ним захихикал Дэн и даже Бурый улыбнулся, но тотчас же отвернулся, чтобы это скрыть. Дэн поднялся и тоже отнес свою кружку к столу.

— Я до ветру, — невнятно пробормотал Бурый и нерешительно вышел в тамбур. Немного потоптавшись, и буркнув: «Вдвоем веселей», скользнул за ним и Дэн. Человек без имени улыбнулся, понимающе кивнув головой.

Когда напарники вернулись, Дэн прямо с порога воскликнул:

— Подождите, а как же любовь? И радость? Ведь это тоже эмоции! Их что, тоже этим проглотам отдать?

Он стоял у двери и яростно жестикулировал.

— Ведь не все человечество — сборище эгоистов! А как же врачи и ученые-естествоиспытатели? А как же художники, поэты, музыканты? Может, на них все и держалось до сих пор? А?

— Не злиться и не завидовать, там, это все понятно, — поддержал товарища Бурый. — Но любить! Радоваться! Как с этим-то? Тоже отказаться? Вона, пускай выкусят!

И он выставил перед собой привычно сработанный малиновый кукиш. Человек без имени рассмеялся и приложил палец к губам:

— Тс-с! Вы соберете здесь всю колонию наших милых знакомцев, благородные защитники человечества.

— По крайней мере, избавимся от фокусов на некоторое время, — загнанно озираясь, сказал Бурый и напарники расселись на койке. Человек без имени продолжал:

— Знаете, когда перестаешь разговаривать с самим собой и вообще останавливаешь мыслительный процесс, мир словно бы придвигается к тебе ближе. Так ведет себя встреченная на улице бродячая собака, когда вам вдруг хочется ее приласкать: сначала она недоверчиво на вас косится и не подпускает близко, а когда вы перестаете глупо ей свистеть и называть именами всех знакомых вам собак, и опускаетесь на корточки, она медленно к вам подходит, и вы вдруг видите ее глаза — умные и много повидавшие. Когда перестаешь, наконец, постоянно о чем-то размышлять, тишина внутри души, будучи вначале просто тишиной, начинает звучать. И тогда понимаешь, что мир, оказывается, соткан из такой вот удивительно звучащей тишины. Многие гениальные открытия были сделаны людьми именно в этом состоянии внутреннего покоя и безмолвия. Тем, кто не смог остановить собственные размышления, иногда удавалось сделать это во сне. У них получилось уловить жизненно важную информацию во Вселенной, настроиться на нее, как радиоприемник настраивается на нужную волну. Теория относительности и периодическая таблица химических элементов, исследование вакуума и многое другое не были придуманы, а были получены именно таким путем — путем некоего внутреннего озарения. Люди никогда ничего не изобретали. Все это было сделано задолго до них и буквально витало в воздухе. Вселенная пронизана информацией. Все было создано этой информацией — включая и нас с вами — и нелепая теория о том, что жизнь на Земле возникла путем необыкновенно удачного совпадения элементарных частиц, глупа и безосновательна. С таким же успехом обезьяна, барабаня по клавишам пишущей машинки, как было однажды замечено, может набарабанить шекспировского «Гамлета».

— Шекспир тоже просто повторил уже готовое? — хмуро спросил Бурый. Человек без имени протестующе поднял руку:

— Не передергивайте. Это искусство. Кстати, заметьте, от слова «искусственный». Однако, не все так плохо. Художник улавливает своим чутким сердцем лишь самую суть, а потом преобразует ее в слова, звуки, краски. Тем не менее, если художник плох, то суть он передает с большими искажениями, и лучше и отчетливей у него в этом случае получается собственная подпись в углу картины. Художник как переводчик, и переводит он ЭТО на человеческий язык. На мой взгляд, ближе всего к языку вселенной стоят музыканты — они преобразуют великое молчание в великое звучание и никакие слова им для этого не нужны. Следом идут художники — живописцы и графики, и в самом хвосте — как, опять же, кажется мне — тащатся писатели. Поэты немного опережают их, но лишь чуть-чуть, и только потому, что используют не обыденные и привычные, а невероятные словосочетания и не всегда идут на поводу у логики.

Человек без имени немного помолчал и добавил:

— Вы сказали о любви и радости. К сожалению, по-настоящему любить и радоваться умеют немногие, но именно на этих двух китах и держится еще человечество.

— Не умеем? Да ну! — раздался голос Бурого. — То-то вы один здесь кукуете, без друзей, без подруги. Может, научите нас, неразумных, любви?

Человек без имени покачал головой:

— Научить этому, пожалуй, нельзя. К этому можно прийти только самому. То, что вы называете любовью, искажено вами до неузнаваемости. Любовь — Великую Любовь — смешали с разной дрянью и она перестала быть Любовью. Кстати, половой акт тоже кличут «любовью» — с подачи похабников и глупцов. Любовь смешали с себялюбием, жалостью, ревностью и гордыней, и выдают эту жуткую смесь за истинную любовь, ничего общего ни с одним из этих ингредиентов не имеющую. В такой «любви» мы больше всего любим себя. Вот и получаются те же отрицательные эмоции. А чистая Любовь — это когда о себе не пекутся, когда для себя ничего не хотят, когда от любимого человека не ждут ответных чувств, милостей и восторгов по себе, и не пытаются его переделать по своему образу и подобию. И такая чистая Любовь уже и не эмоция вовсе, а нечто несказуемое, настолько воздушное и прозрачное, но и неизмеримо сильное, что эти несчастные существа, которые вас здесь пугают, и не замечают ее вовсе — эта энергия им не по зубам. То же самое и с радостью. Радоваться неудаче соседа — а, вернее, ЗЛОрадствовать — у людей получается куда лучше, чем разделить с этим же соседом его успех. Бескорыстно радоваться умеют лишь дети — потому что они новенькие в этом мире человеческих иллюзий, у них еще не «замылен» глаз. Они видят истинную красоту мира, не зашифрованную словами и не искаженную гнусными корыстными замыслами. Они смеются солнцу, сияющему в чистом небе и птицам, щебечущим в листве. Они радуются реке потому, что в ней можно искупаться, а не потому, что в нее так удобно сливать всякую пакость с фабрики, чтобы не тратиться на строительство канализации и фильтров. Дети счастливы оттого, что в лесу можно гулять и собирать ягоды и грибы, и не считают, сколько кубометров древесины из него получится. Мир был так хорош, пока человек не посмотрел на него оценивающе. И не порвал его на лоскуты для своих вымпелов и знамен.

Человек без имени замолчал. Притихшие напарники, понурив головы, сидели на койке, будто воробьи на проводах во время ненастья. Еле слышно человек без имени добавил:

— Вы не сможете узнать множество истин, растворенных в тишине, пока в ваших головах бушует песчаная буря. Все, что вы строите, сделано из того же песка. И вы видите лишь летящий песок, и даже не догадываетесь, что он закрывает звезды в небе.

Из-за позднего времени и продолжающегося ненастья, не сговариваясь, стали готовиться ко сну. Человек без имени притащил откуда-то пару новеньких матрасов, целую охапку какой-то ткани и огромный плащ, и соорудил из всего этого на полу лежбище для напарников. Уже укладываясь, хозяин напутствовал гостей:

— Постарайтесь ни о чем не думать и заснете быстрей.

Напарники так устали, что уснули действительно легко и быстро.

Среди ночи Бурый проснулся. Буря, судя по звукам и бледному свету за окном, пошла на убыль. Бурый откинул край плаща, пахнущего пылью и краской, и поплелся в туалет.

Вернувшись, он глотнул прямо из чайника теплой воды, пробрался к своему месту и только сел на матрас, как в сумраке комнаты прямо из пустоты возник человек в комбинезоне и строительной каске. В руках он держал, прижимая к животу, сверкающий новенький унитаз. Бурый вздрогнул, сердце в груди запрыгало, и на лбу мгновенно выступил пот. Покачиваясь, человек в каске стоял у двери. Бурый глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться.

— Ур-роды… Могли бы что-нибудь пооригинальнее придумать… — прошептал он. Человек с унитазом покачнулся, поднял унитаз над головой и беззвучно треснул его об пол. Бурый вздрогнул от неожиданного поступка призрака, тут же рассмеялся, зажимая рот рукой, и потом с удовольствием выставил в темноту кукиш. Укрываясь на всякий случай одеялом с головой, он пробурчал:

— Хрена вам. Голодайте…

Когда напарники проснулись, в комнату через окно заглядывало местное светило, так похожее на родное солнце. Человек без имени возился у своего деревянного столика, и на товарищей катились запахи пищи.

Когда уже в молчании все ели немудреный завтрак, держа тарелки на коленях, через комнату, из одной стены в другую, чудовищно медленно, как во сне, проехал громадный вездеход. Дэн от неожиданности поперхнулся и сидевший рядом Бурый, сам бледный от неожиданности, трижды звонко огрел его по спине, желая помочь товарищу. Вездеход, верх которого терялся за серой плитой потолка, бесшумно, как и полагалось призраку, пронес страшные гусеницы в метре от ближе всех к нему сидевшего человека без имени. Тот, подавая молчаливый пример ошарашенным гостям, даже не повернул в его сторону головы. Когда привидение исчезло в стене, человек без имени подмигнул замершим напарникам и пояснил:

— А вы молодцы. Правда, все равно заискрили обильно. Наши знакомцы проголодались и воспроизвели в своей памяти то, что видели здесь когда-то.

Отдышавшись и жадно хлебнув из кружки воды, Дэн переспросил:

— Видели когда-то? Погодите, но они нам вчера в этом цехе показали такое, чего на самом деле не бывает. Чудовище это, которое ходило, и еще тень с глазами… Как это?

Хозяин пощипал себя за бородку и кивнул:

— И это они видели. Дело в том, что строителям, когда они возводили этот комбинат, показывали кино.

От восхищения Бурый грязно выругался, а Дэн сдвинул ладони в звонком хлопке:

— Ну, конечно! То-то я думаю, монстр этот был... чересчур натуральный, что ли? Вот ведь парадокс… А они не показывали вам что-нибудь из тех времен, когда здесь жили прежние обитатели этой планеты?

Человек без имени кивнул:

— Было дело.

— И как выглядят… то есть выглядели наши братья по разуму? — оживился Дэн. Человек без имени помрачнел:

— Скорее, братья по безумию…

Он немного помолчал.

— Знаете, они ведь не сразу погибли. Те, кто выжил после ударов… — он резко сам себя оборвал и отрицательно помотал головой: — Нет. Не стоит… Сами, может, увидите. Если не повезет.

Повисла пауза, и Дэн от неловкости заерзал на месте.

— Да не суетись ты, — толкнул его Бурый и повернулся к хозяину. — Послушайте… Как вас там… Ч-черт, угораздило же вас остаться без имени… Ну, ладно. Я вот о чем, — он пристально посмотрел прямо в глаза человеку без имени, чего все остальное время тщательно избегал. — Вы, конечно, знаете. Скажите, эти… существа ведь живут не только в этой пустыне, да?

Человек без имени молча кивнул.

— Почему же мы о них ничего не знаем до сих пор?

— Если вы о чем-то не знаете, то это еще не значит, что об этом не знает никто. Кое-кто знает про здешние представления очень хорошо. И не только про здешние.

— Ваш начальник?

— Это вообще его прямая обязанность — знать то, что не положено знать другим. Вы же понимаете, как эти люди любят тайны. До поры до времени все происходящее будут изо всех сил скрывать. Пока кое-как это удается. Посудите сами — сколько времени прошло с момента высадки первых колонистов?

— М-м… — поднял глаза к потолку Дэн. — В декабре два года отмечали.

— Вот видите. Планета большая, а колонистов еще очень мало. Дайте срок и наши удивительные друзья кинутся со всех своих невидимых ног на наши базы, потрясая уже знакомыми вам чайниками и канистрами, и аппетитно облизываясь.

— И что тогда? — вперившись глазами в человека без имени, спросил Бурый.

— Да ничего, — открыто посмотрел на него тот. — Я думаю, к этому быстро привыкнут. Вы ведь заснули после человека с унитазом, верно?

— После кого? — вытаращил глаза Дэн.

— Потом расскажу, — отмахнулся от него Бурый. — То есть, привыкнут люди к этим чудикам, так что ли?

— Конечно. Ведь привыкли же мы к этому, живя на Земле.

Теперь уже и Дэн смотрел, не отрываясь, на человека без имени.

— Что? — еле слышно переспросил Бурый. — На Земле?.. Так они с Земли?

— Нет, эти не с Земли, — ответил человек без имени. — Эти — аборигены. Однако мы с незапамятных времен жили с такими же поглотителями эмоций. И у каждого из нас они были персональными, да еще по нескольку штук сразу. И даже не были, а есть до сих пор — эмигрировали с нами.

— Что вы такое говорите? — нервно улыбнулся Дэн.

— Это не шутка. Просто наши, земные призраки, не устраивали таких дешевых представлений, как их здешние собратья. Они куда хитрей, тоньше и безжалостнее. Мы излучаем такое количество отрицательных эмоций, что нашим извечным спутникам — а я бы сказал точнее — ПАСТУХАМ — еды хватает, причем каждому. И все они подсказывают человеку, что ему следует делать в каждом конкретном случае, чтобы тот как можно полнее проявлял зависть, самодовольство, тщеславие, больше раздражался и приходил в негодование.

Человек без имени поднялся, молча забрал посуду у неподвижно сидящих гостей и поставил ее на деревянный столик. Потом вернулся на свое кресло и продолжил:

— Каждый из нас думает, что знает, кто он такой. На самом деле все гораздо сложнее. Нами помыкают невидимые бесплотные существа, и мы принимаем их навязчивый говор за собственный внутренний голос. Истинный же голос человека напрямую связан с Вселенной, но мы не внимаем ему: что нам за дело до слабого шепота, заглушаемого громкими наглыми криками? Человек постоянно находится в плену иллюзий, наивно полагая, что он свободен. Мало того, что он зажат между оглоблями собственного (да и собственного ли?) эгоизма, так он еще опутан многочисленными вожжами эмоций. И все это призвано тянуть, как телегу, самого главного вашего хозяина — общество со всеми его законами, писанными и неписанными, с нормами поведения и морали, подчас весьма спорными. А уже упомянутые мной незаметные существа лишь возницы, урывающие свою долю от всего этого бедлама. Общество ждет, чтобы мы поступали лишь так, как это «принято». Всем из нас хорошо знакомы следующие ситуации: «Мой папа мечтал, чтобы я стал юристом, и я не посмел его ослушаться». Или: «Мама так хотела, чтобы я вышла замуж за мистера Смита. Я не могу огорчить ее». Все это было очень популярно вплоть до двадцать первого века, да и сейчас еще встречается. Очень многие берутся жить за нас, слишком часто не умеющие делать это за себя. На самом деле никто никому ничего не должен. Долг — любимый кнут общества, жалящий вас со всех сторон. Вы всю жизнь тащите эту проклятую телегу, на которую навалена ваша драгоценная и никчемная история: история страны, история города, а также ваше собственное фамильное древо. На вас столько ярлыков, что за ними не видно вас самих. Стоит вам появиться на новом месте, как люди принимаются разглядывать на вас эти ярлыки, забывая заглянуть вам в глаза. «Скажите, любезный, вы не американец?» «Нет, я русский». Всё, нужные ярлыки найдены: «А-а, вас, должно быть, зовут Иван, вы непременно воруете и пьете с утра водку». Это не произнесено вслух, но подразумевается. «Вы республиканец?» — спросит вас демократ, и только от вашего ответа будет зависеть его личное отношение к вам.

Человек без имени потрясающе показывал в лицах, меняя свой голос до неузнаваемости, придавая ему различные оттенки — от неуловимого акцента до стариковского шамканья. Напарники, забыв обо всем, следили за каждым его движением и словом, а он продолжал не то лекцию, не то спектакль:

— Вы слишком зависите от чужого мнения, поэтому так дорожите собственной историей, вернее, ее отредактированным вариантом, именуемым «репутацией». «Так вы сын дона Эмилио? Он так много рассказывал о вас! Как, вы разве не в духовной семинарии? Ах, вы художник... Очень мило… Нет-нет, у нас вам будет слишком тесно. Дону Эмилио не понравилось бы, если бы его отпрыск остановился в такой дыре, в какой живем мы». Как горько бывает вам, нарушившим волю родителей! Иные так и живут, заклейменные собственной виной. От нас постоянно чего-то ждут, и мы не можем не оправдать высокого доверия. «Мое слово крепче гранита!» — скажет «человек слова» и в лепешку разобьется — иногда в буквальном смысле, — но сделает то, чего от него ждут, даже если это глупо, опасно и грозит чьей-то другой репутации. Вы непременно должны быть патриотами — и вашими потенциальными врагами становились все зарубежные соседи. Патриотизм — родной дядя войны и удобный инструмент в руках лживых и циничных политиков. И из всех этих ярлыков, самый первый — имя, данное вам при рождении. Ведь каждое имя что-то обозначает: «Царственный», «Тихая», «Защитник», «Счастливая». Вас пытаются программировать и делают это с самого начала.

— А что плохого, если бы вас, скажем, звали «Счастливым»? — спросил Дэн.

— Это не сделало бы меня счастливее соседа, которого в приюте прозвали Найденышем. Зато моим именем меня бы замордовали еще в детстве, причем такие же дети, как я. И у меня бы мог легко развиться пресловутый комплекс неполноценности, с которым я бы тащился по жизни, пытаясь доказать, что я счастливее всех, а на деле слыл бы неудачником.

— Но ведь могло же быть наоборот, и вы бы выросли, полностью соответствуя своему имени, — не отступал Дэн. Человек без имени ласково, как на ребенка, посмотрел на него:

— Абсолютно гладко, без проблем и неудач, не удается жить никому. И если человек заслужил славу действительно счастливого человека, это было бы для него ношей едва ли не более тяжелой, чем если бы он был неудачником. Любая проблема, встающая перед ним, была бы очередным состязанием, в котором он просто обязан был победить, чтобы не ударить в грязь лицом перед своим жестоким зрителем — обществом. В этом случае он больше всего был бы похож на гладиатора — либо ты победитель, либо мертвец. Настоящий воин так никогда не поступает. Он легок и маневрен, и если не уверен в своих силах, никогда не вступит в гибельную схватку. Так что век такого «счастливого» человека был бы весьма короток и очень тяжел. Поэтому я очень рад, что у меня нет имени. Я не хочу, чтобы меня принимали за того, кем я не являюсь. Имя — лишь еще одна горсть песка, мечущаяся в вашей голове. Человек придумал слишком много лишнего. Он придумал вещи, которые сначала поработили его душу, а затем уничтожили его родную планету, сделав изгоем и скитальцем. Когда-то человек назвал себя царем природы. И не заметил, как стал рабом…

…Бурый тщательно вытер руки ветошью и стал закрывать крышку моторного отсека. Дэн уже засовывал в кабину заглушки воздуховодов. Бурый закрепил ящик с инструментами и залез в свое кресло.

— Заводи, что ли, — устало сказал он. Дэн молча занял свое место и посмотрел на корпуса заводика.

— А чего ты на него взъелся-то? — спросил он напарника. Бурый неохотно процедил:

— Чего, чего… Не люблю я этих… отшельников. Все спрятаться норовят. А другие пусть сами общую кашу расхлебывают. А ведь от себя не убежишь.

— Да нечего ему от себя прятаться, — продолжая разглядывать завод, ответил Дэн. — Он-то себя уже нашел, вот в чем фокус. Не чета нам, лоботрясам…

— Начинается, — тяжело вздохнул Бурый, но Дэн, против обыкновения, ничего больше не сказал. Он выглянул из кабины, еще раз проверив направление ветра, закрыл люк и запустил двигатель. Старомодный пропеллер дернулся и превратился в бледный круг. Бурый проверил приборы и привычным речитативом доложил о готовности. Дэн положил руку на ручку газа, как вдруг перед самолетом прямо из ничего возник человек в какой-то серой поблескивающей хламиде. Напарники, затаив дыхание, вперились в него взглядами.

Лицо человека было чем-то скрыто и, приглядевшись, напарники поняли — это была кислородная маска. Человек поднял руки в перчатках, и хламида у него на плечах нелепо вздыбилась. Похоже, что человек что-то говорил, жестикулируя. Было похоже, что он обращался к толпе. Невидимые существа снова показывали то, что произошло на самом деле. Человек перед самолетом продолжал говорить, поворачиваясь на месте — невидимая толпа стояла вокруг, — как вдруг быстро повернулся в сторону самолета и резким движением сорвал с себя маску. Напарники вздрогнули.

Это не был землянин. И лицо у него было страшным, но не потому, что так сильно отличалось от лица землянина.

Человек, оставшись без маски, умирал. Он упал на колени, но видимо, был еще жив.

— Ну, нет, — прошептал Дэн и потянул ручку газа. — Врете, братья по разуму… Не возьмете.

Самолет, спущенный с тормозов, рванулся вперед, накрыв собой призрак, промчался по песку и, подпрыгнув на кочке, взмыл в чужое белесое небо.