Дальние страны, новые небеса
"Ау-у-у-у! Есть-то как хочется! Кишки превратились в комок слизи и прилипли к спине. Хоть бы какую завалящую корку хлеба найти. Или косточку. Да где их сыщешь? Крысы, и те разбежались. Знать, передохли с голодухи. Сам-то едва живой. Шерсть клочьями висит, ребра так и светятся. Лапы еле переставляю. Того и гляди, околею. Хоть вой или плачь! Мочи нет терпеть! Тут бы до соседнего проулка доползти. Упрячусь в развалинах, засну или помру, ежели кто из людишек меня раньше не прибьет. Да, в собачьем-то теле особо не пожируешь. И где взялся инженеришко тот? Это мы, собаки, существа ко всему привычные. Нам что по помойкам лазать, что крыс душить. Человечек тот хлипким оказался. В первую зиму и преставился. А я, дурак, соблазнился. Родственникам на похороны зерна не хватило. Оно и не мудрено. Где нынче пуд пшеницы раздобыть? Могильщики за меньшее мараться не станут. Вот и бросили бедолагу возле церкви. Там таких порядком насобиралось. Ну а мы, четвероногие, твари жилистые, живучие. Силы, видать, в нас больше чем в людях. Гора мороженых трупов... Мясо их есть, что лед глотать. Клыки едва не обломал, в пасти холод и в брюхе холод. Сытость приходила медленно. Провалился я в пустоту, словно в черный омут. Вот тут-то он меня и подкараулил...дух инженера, мною обглоданного".
***
Славка мелкими шажками пробирался по заледенелой улице. Месяц назад ему стукнуло восемнадцать, но походил он больше на старика, изможденного тяжкими житейскими трудами и невзгодами. Вид у него и в самом деле был неважнецкий. Сутулый, в рваной ушанке, драном длинном пальто, подпоясанном бельевой веревкой, латаных отцовских штанах и валенках, побитых молью. Прижимая к груди томик энциклопедического словаря товарищества Гранатъ и К, он шел на городской базар, надеясь обменять книгу на что-нибудь съестное. Голод и страх заставили его держаться ближе к стенам промерзших домов. Так безопаснее. В случае чего, можно дать деру и уйти дворами. Только бы на патруль не нарваться! От него добра не жди. Книжку как пить дать отымут. Да черт с ней, с книжкой! Слишком часто средь бела дня стали пропадать такие же молодые, как и он, кто волею судьбы и злых обстоятельств не убежал в соседние деревни. Труд на благо Германии не входил в славкины планы. Больше всего на свете его занимали мысли о сестре и матери. Он у них единственный мужчина. На кого им надеяться, на кого опереться? И несколько картошин, что выменяет он на старорежимную книгу, станут для них спасением. Все золото мира не сравнится с ними в цене. От размышлений тех Славке еще сильнее захотелось есть, но страх заглушал голод. Всюду мерещились призраки патрулей. Мертвые громадины зданий плясали перед глазами. Бесконечная зима превратилась в скопище трупов, череду ночных кошмаров и непреодолимое желание набить хоть чем-нибудь брюхо. Славка вдыхал морозный воздух в тайной надежде уловить запахи съестного. Он представлял себе жареную картошку, тушеное мясо, бисквитный торт и гречневую кашу со сливочным маслом. Это чувство сводило с ума, превращало в покорного раба. Но сказочные миражи исчезали, хоронясь в темных закоулках. Вокруг только красно-серые стены, иссеченные осколками, черные пятна окон да хруст стекла под ногами. В нос шибала тошнотворная вонь канализации и разлагающихся останков, брошенных в стылых квартирах. Так пахнет город, изувеченный бомбардировками и артобстрелами. Жизнь в своем абсурде чудилась жутким сновидением. Славка по молодости и неопытности никак не мог свыкнуться с ужасами последних лет. Ведь так не должно быть! Казалось, стоило только проснуться, как все пройдет! Не нужно будет ходить на менки за десятки километров, исчезнет злой фельдфебель Вилли, квартирующий у соседки-проститутки. Не придется, спасаясь от вшей, натирать голову пеплом, стирать белье зеленой глиной. Вареная свекла не покажется изысканным блюдом, а у сестры с матерью вновь начнутся месячные... Он шел, пошатываясь, засыпая на ходу, как вдруг резкая боль едва не сбила с ног. Славка ощутил на себе чей-то тяжелый взгляд. У арки проходного двора, из-за груды битого кирпича, на него смотрело... мясо. Мясо! Полуживая собака уставилась на мальчишку пустыми стекленеющими глазами. В них уже не было отчаяния, тоски или иных чувств, знакомых человеку. Облезлое существо, покрытое язвами, едва слышно зарычало. Подчиняясь инстинкту, оно хотело броситься на паренька, впиться клыками в тощее горло, но, тут же передумало. - Собачка, собачка...- лепетал Славка, неуклюже подкрадываясь к изможденному животному. - Милая собачка. Откуда ты взялась? Как раньше-то не издохла? Дворняга положила морду на обмороженные лапы и жалобно заскулила. - Сейчас, собачка. Сейчас. Подожди малость... - крепко сжимая левой рукой книгу, правой Славка схватил обломок кирпича и с размаху ударил пса по голове. Животина взвизгнула, дернулась и затихла. Леденящее дыхание смерти коснулось Славки, проникнув сквозь нехитрую одежонку. Больно кольнуло в позвоночнике. Юнец застыл и ... ужаснулся. Нет, не содеянному. Что-то промелькнуло перед ним, страшное и непостижимое, чего он испугался сильнее патрулей, работы в Германии и даже собственной гибели. Он закричал, но быстро справился с наваждением. Схватил за задние лапы еще теплое тельце и бросился прочь, силясь вспомнить вкус жареного мяса.
***
Я ищу женщину. Ту, что сорок семь веков назад забрала мою силу и часть воспоминаний, превратила могущественного Аакхабита, первого слугу Сетха, в бесплотный дух, обреченный сгинуть в бесконечности времен и мгле чужих земель. С потолка подземелья каплями сочится вода, звонко разбивается о гранитные плиты. Факелы чадят, распространяя вокруг горьковатый запах копоти. Ароматный дым курильниц щекочет ноздри, рождая темные желания. Алтари парят жертвенной кровью. Статуи химер тонут в полумраке. Чаши и кубки полнятся волшебными зельями. Нагие тела жриц пьянят старым вином, обжигают прикосновением плоти. Их языки сплетаются в дьявольских поцелуях. Я восседаю на троне из человеческих черепов. Краснокожая демоница рядом. Я господин преисподней, повелитель вселенского хаоса, сумрачной бездны, полной бесчисленных звезд. И тут явилась она, сияющая золотом доспехов, наделенная властью верховного божества. Магическое оружие Хранителя сделало свое дело. Я, Аакхабит, перед которым падали ниц народы и царства, изгнан из тьмы Туата! Я жажду мести! Но где найти ту, что волею богов обрела бессмертие? Сорок семь веков напрасных поисков! Я сменил сотни тел, прожил сотни жизней, но так и не нашел ту, что нареклась... Проклятье! Не могу вспомнить имя! Жалкий жребий... Порою я вселялся во владык, правил империями и королевствами. К несчастью, смертные недолговечны. Они уходили в иные миры. И вот теперь - инженер, собака, безусый юнец. Я иду по трупам, призывая смерть, но в конце пути меня ждет та, чьи латы выкованы лучшими медниками Угарита. Завтра я проснусь в пустой холодной комнате. Грохот железных монстров разбудит меня. Я выгляну в окно и увижу как несколько "тридцатьчетверок" с солдатами на броне пронесутся по улице мимо полевой кухни. Там столпятся горожане с вознесенными к небу в благодарственной молитве руками. В них котелки и кастрюли. На впалых щеках застынут слезы. Им повезет. Они выживут.
***
Славка тупо уставился в чью-то спину и пытался не отставать. Тяжелая винтовка тянула к земле. Хотелось бросить ее и убежать. Убежать домой, к матери и сестре, обнять их и заплакать. Но что сказал бы отец? А старшина? За одни такие мысли могут расстрелять перед строем прямо здесь, в занесенных снегом полях, чтоб другим неповадно было! Да и винтовка дорога ему как память о Мишке. Спустя неделю после освобождения пожаловал к ним в квартиру ретивый лейтенант с двумя бойцами. Искали тех, кому уже стукнуло восемнадцать. Дали полчаса на сборы и приказали дожидаться у подъезда. Мать в слезы. А он, Славка, дурак такой, радовался перемене в жизни. За семью он теперь спокоен. С голодухи не помрут. Собралось из соседних дворов человек двадцать таких же, как и он сопляков-малолеток. И Мишка среди них. Погнали куда-то в центр. Штаб там был какой-то. Всех в бумаги записали, накормили, дали одну трехлинейку на двоих и пару десятков патронов в придачу. - Товарищ командир! - возмущался Славка. - Винтовка одна, а нас двое! Чем я вражину-фашиста бить буду? Палкой? У вас пистолет есть, у других - автоматы! - Не гавкай, щенок. Ты что, самый умный? - зло отрезал капитан-пехотинец - В бою оружие добудешь или у приятеля возьмешь... попользоваться. - А Мишка?- не унимался Славка. - Ему уже не нужно будет. Фрицы о нем позаботятся - заржал офицер, показывая желтые лошадиные зубы. "Сволочь! - ругался про себя Славка - Из-за таких как ты и батя мой без вести пропал. У-у-у, сука! Припомню я тебе, командир сраный!" Ночевали новобранцы тут же, на полу. Брюхо набили казенными харчами, извели на дрова несколько стульев, растопили "буржуйку" да и спать улеглись. Утром, после скорого завтрака, молодняк вывели на улицу и определили под командование старшине. Усатый мужик в новом овечьем тулупе, перепоясанном кожаными ремнями, осмотрел пополнение и кучеряво выругался. - Здорово, сынки - без всякого энтузиазма приветствовал старшина новоиспеченных красноармейцев. - Здравствуйте - в разнобой затянули те. - Не "здравствуйте", а здравия желаем, товарищ старшина. Ясно? - Ясно - заныла пацанва. - Да не "ясно", а так точно, мать вашу! Понабирают всякий сброд, а мне расхлебывать. Короче, мелочь - в строю для вас я товарищ старшина, а вне строя - Прокопыч. Понятно? - Так точно. - То-то, сынки. Ну, раз "так точно", тогда на пр-р-а-во! За-а мной, ша-а-гом м-м-арш! - прогремел старшина. Полдня славкин взвод шел на запад по киевской трассе, пропуская вперед колонны солдат, груженые снарядными ящиками полуторки, танки и неуклюжие командирские "эмки". Ноги с непривычки дико ныли. Казалось, они опухли, да так, что и валенки теперь не снять. От мокрого снега пальто отяжелело. Форму ведь никому не выдали. Так и пошли, кто в чем был. Часам к двум снег прекратился. Холодный мартовский ветер разогнал свинцовое марево, и сквозь разрывы в низких серо-сизых тучах выглянуло солнышко. Прокопыч приказал остановиться и сойти на обочину. Вскоре со стороны Харькова подкатила полевая кухня. Народ весело застучал ложками. Выходило, что жизнь не так уж и плоха. Особенно когда есть чего пожевать. - Воздух! Ложись! - вдруг истошно закричал старшина. Славка с перепугу выронил котелок и плюхнулся в раскисший чернозем. Что-то пронзительно засвистело. Затарахтел пулемет, где-то ухнула пару раз зенитка, и...земля содрогнулась, плюнула мерзлыми комьями и осколками. Славка испугаться толком-то не успел. Все копошился в грязи да пялился окрест, хватая ртом воздух. Мишка, прислонившись к колесу полевой кухни, медленно оседал в снег. Шальным осколком ему снесло затылок. Кровь пропитала пальтишко, а изо рта вываливались куски пшенной каши. - Мишка! - изо всех сил заорал Славка. Приятель молчал. Все смотрел в небеса выцветшими глазами, блаженно растянувшись в луже собственной крови. Она расползалась, превращая снег в мертвую плоть. Рядом с трупом валялись ложка, котелок и винтовка. - Отбой воздушной тревоги - командовал Прокопович, но Славка ничего не слышал. На ватных ногах, пошатываясь, он побрел к Мишке, упал перед ним на колени и тихо заплакал. - Ты чего, сынок? - старшина положил большую задубелую ладонь на костлявое славкино плечо. - Дружка убило? Так на то и война, дурья башка. Ну, ты того, вставай. Мишку и еще двух ребят похоронили тут же, в придорожной канаве, у обочины шоссе Харьков-Киев. Прокопыч построил поредевший взвод и продолжил марш. К вечеру вышли к какому-то лесу. Поступил приказ занять оборону вдоль южной опушки. Славка с остервенением орудовал саперной лопатой, пытаясь забыться, не думать о мертвом Мишке, о луже крови и каше, вываливавшейся изо рта приятеля. К ночи окоп был готов. Покончив с работой, Славка пошел к соседям. Слушал скрип снега и касался коры деревьев. Холодная и шершавая, она напоминала кожу мертвеца. Зайдя в землянку, тихо сел и долго наблюдал за тем, как колышет ветер ветви в лунном свете. Кто-то угостил сухарями, кипятком и американской тушенкой. Есть не хотелось хоть и урчало в брюхе. Перед глазами все еще стоял убитый Мишка с кашей во рту. Но голод не тетка. Человеческое естество взяло свое, и Славка кое-как поужинал. После смерти друга он не замечал ход времени. День, ночь... Быть может, с тех пор прошло сорок семь веков? Впрочем, какая разница? Все вокруг погрузилось в колдовской туман, а он, словно в тифозной горячке, видит лишь галлюцинации, страшные, непонятные. Война, голод, смерть... Его здесь нет. Это все оно, существо, которое приходит по ночам, одаривая несбыточными мечтами! Диковинные дворцы и звездные небеса утопают во мраке. Черные гранитные плиты испещрены тайными заклинаниями. Шепот, шорохи, стоны... Он обозначен злым проклятием. Краснокожая женщина манит в мир иллюзий. Улыбка ее соблазнительна и сочится кровью. Выстрелы разбудили Славку. Ничего не понимая, путая сон с явью, он глядел по сторонам, пытаясь отыскать старшину. Тот что-то кричал, размахивал руками... Подчиняясь какому-то неведомому инстинкту, Славка сжал винтовку и бросился в вырытую вчера ячейку. Немцы! Поле перед лесом усеяли серые пятна затасканных зимних камуфляжных курток. Короткими перебежками "фрицы" приближались к опушке. Сердце заходило ходуном, едва не выпрыгивая через горло. Кровь ударила в голову. Нервная дрожь колотила Славку. Кое-как ему удалось вставить в "моську" обойму и передернуть затвор. Тот шел туго и поддался только с третьей попытки. Патрон загнан в патронник. Указательный палец дернулся сам собою. Выстрел! Славку оглушило. Он уже не слышал команд старшины, разрывов снарядов и стрельбы соседей. Передернул затвор. Стреляная гильза задымилась на бруствере. Забыл прицелиться. Выстрел! Выстрел! Выстрел! Мальчишка куда-то побежал. Поле. Проталина. Нет, это кто-то лежит. Убитый. Кровь на снегу. Вражеская каска, выкрашенная известью, злобно оскалилась. Славка закричал. Что-то острое и холодное пробило измазанное грязью пальто, вошло в грудь у самого сердца. Паренек охнул. Мир пошатнулся. Душа покидала тщедушное юношеское тело, а вместе с душой в новое странствие отправлялось существо из славкиных грез и видений.
***
Тактика "подвижной обороны" не оставляла времени на тщательную подготовку позиций. Рыть окопы солдаты просто не успевали. Отстрелялся - отступил, отстрелялся - отступил. Хорошо, если ночь проведешь в деревенской хате, но чаще приходилось спать на снегу, в бронетранспортере или в наспех вырытой землянке. А теперь бегство сменилось наступлением. Впрочем, для Отто ничего не изменилось. Он валился с ног от усталости и мечтал лишь о сне и тепле. Пытаясь отвлечься, обер-ефрейтор размышлял о превратностях военной жизни. Он не попал в сталинградский котел и был жив. Последнее обстоятельство его особенно радовало. Лежа в стрелковой ячейке и не высовываясь лишний раз, Отто проверил подсумки. Они забиты патронами. Еще несколько обойм он положил в противогазный бачок. Там же пачка сигарет. За поясом и голенищем сапога по гранате. В сухарной сумке две банки португальских сардин, плитка шоколада, бритва, зубная паста и щетка. Все как всегда на своих местах и в необходимых количествах. Саперная лопатка... Проклятье! Он забыл примкнуть штык-нож к карабину. Возможно, придется идти в штыковую. Корректировщики огня, видать, до сих пор празднуют Рождество. С перепою дают неверные координаты. Артиллерия утюжит тылы русских, оставляя в неприкосновенности передовую линию обороны. - Sich vorbereiten!*- командовал фельдфебель. В воздухе красной змеей зашипела сигнальная ракета. - Vorw?rts, vorw?rts.** Отто наспех перекрестился, поправил каску, сжал крепче карабин и рванул навстречу судьбе. Ветки кустарника били по лицу, царапали руки в кровь, но он уже не обращал внимания на такие мелочи, лишь бежал да истошно орал, подбадривая себя и товарищей. Лес кончился. Вот и поле. Пятьсот метров открытого пространства, простреливаемого русскими. Короткими перебежками, вперед, вперед. Он падал у каждой кочки и кротовины, прятался в мертвых прошлогодних травах, не давая противнику прицелиться. Четыреста метров, триста, двести, сто. Среди деревьев можно разглядеть мелкие человеческие фигурки. Они бросились навстречу Отто. Новогодними петардами хлопали первые выстрелы. Высоко над головой засвистели пули. Обер-ефрейтор плюхнулся в снег и... улыбнулся. Вместо солдат регулярной армии он увидел толпу малолетних оборванцев. Удача не изменила Отто и на сей раз. С этими сопляками он справится играючи. Взял на мушку одного и открыл пальбу, чувствуя, как вскипает в нем злость и азарт. Неподвижное тело осталось лежать на снегу. Безусый юнец с винтовкой наперевес несется к нему. Проклятье! Сменить обойму уже не успеть. Отто вскочил и кинулся на гаденыша. В валенках и длинном, с чужого плеча пальто, малец едва держался на ногах. Отто взревел, сжал зубы, и что есть силы ударил штыком мальчишку в грудь. Он охнул, упал на колени. Пытаясь высвободить клинок, обер-ефрейтор кованым сапогом пнул мертвеца в лицо, и тот завалился на спину. Вороненая сталь штык-ножа покрылась черной кровавой испариной. Резкая боль электрическим разрядом ворвалась в череп. В глазах потемнело. Инстинктивно, не давая врагу опомниться, Отто метнул гранату в ближайший окоп. Вспышка пламени. Истошные вопли. На дне окопа в предсмертных муках корчился русский офицер. Взрывом ему разворотило живот и оторвало ногу. Вокруг валялись окровавленные внутренности. Обмундирование изодрало осколками. Отто усмехнулся и сплюнул. Хотел что-то сказать на прощанье, да не успел. Раненый дрожащими руками сжимал пистолет. Грохнул выстрел. Пуля угодила Отто в переносицу, подарила смерть, быструю и ласковую.
***
К вечеру русские отбили опушку. Своих покойников бережно собрали и захоронили в одной из землянок. Нами побрезговали. Согнали крестьян из соседней деревни, а те баграми стащили трупы в окопы, очистили карманы и прикопали. Мне досталась стрелковая ячейка. Я только обрадовался. За сорок семь веков тяга к уединению стала чертой характера. Всю грязную работу сделали семидесятилетний дед и его внук-подросток. Как водится, вывернули мундир наизнанку, забрали часы, консервы, шоколад, зажигалку и сигареты. Soldbuch*** разорвали в клочья, патроны разбросали по кустам. Хотели стащить сапоги, да я порядком задубел. Запасливый дедушка прихватил с собою сани и топор. Аккуратно отрубил голени и свез домой. Думал отогреть их на печи и снять обувь. Меня же кое-как присыпал, чтоб летом вонь не сильно шла. Вскоре в село вернулись мои бывшие боевые товарищи. Жадность сыграла со стариком злую шутку. Его расстреляли за мародерство в тот же день. Кто-то из своих донес. А парнишка удрал. Да пусть живет. Мне теперь до него нет дела. Я найду себе другого, здорового и сильного. Пришла весна. Талые воды напитали землю влагой. Мундир взмок, тело набухло словно почка, готовая вот-вот превратиться в нежный листок. Плоть моя почернела. Черви устроили грандиозный пир. От обилия газов китель затрещал по швам, прелые нитки лопались, пуговицы отрывались сами собою. Я слушал эти странные звуки и думал о той, что несколько тысячелетий назад обрекла меня на одиночество. Где она теперь? Какова ее судьба? Нашла ли свою любовь? Я простил ее. Ненависть покинула меня. Былая страсть перегорела, превратилась в пепел. Гложет лишь сожаление о прошлом, тоска по утопающим во мраке дворцам да краснокожей красавице. Наверное, я любил ее, или люблю сейчас? Через год вместе с гнилым мясом исчезли черви. Ушли в поисках новой поживы. Интересно, а как те, в землянке? Остались только кости. Их омывают дожди, нежно касаются корни трав и молодых деревьев. Мышь-землеройка в черепе устроила себе нору. Лесные птицы поют дивные песни, зудят надоедливые комары. Осенью палая листва согревает меня, а снег зимой напоминает о далеком марте сорок третьего, об умершем с голоду инженере, безымянной дворняге, о Славке и Отто, ученике печатника из Штутгарта. Когда ночь черным саваном накрывает лес, я встаю из могилы и брожу неприкаянным духом по местам былого побоища. Я купаюсь в пепельном свете звезд и чувствую чужую смерть. Мне одиноко и больно. Я хочу кричать, но рот мой забит землею. Я готов терпеть эту муку и ждать десятки, сотни лет, храня великую тайну. Ведь я верю, верю, что ждут меня дальние страны и новые небеса.
Sich vorbereiten!* - Приготовиться! (нем.) Vorw?rts, vorw?rts** - Вперед, вперед! (нем.) Soldbuch*** - Документ, удостоверяющий личность военнослужащего вермахта. |
Администрация // Объявления
