Их короткое путешествие закончилось за огромными городскими воротами, грубо вытесанными из старых просмоленных стволов деревьев. Сучья и ветки не везде были спилены, и теперь главный вход в город Чёрных напоминал ощетинившееся когтистыми сухими лапами существо.

Сам город выглядел воинственно. Плохо пригнанные, огромные камни, из которых были построены вросшие в землю домишки, свалки объедков, мутные грязевые лужи – всё говорило круазану, висящему вниз головой на режущих лапы верёвках, о равнодушном к порядку и покою нраве жителей. Ничего не понимая, он только вжимал голову в плечи и пугливо оглядывался.

Они прошли уже несколько длинных широких улиц, и с каждым новым поворотом обстановка в городе становилась всё более гнетущей и мрачной – жители, обвешанные с ног до головы премерзкого вида оружием, фыркали с такой злобой, что круазана знобило. Появляясь из ниоткуда, словно голодная стая блюидов, они со всех сторон поуркивали и рычали на него.

Все Чёрные были широкоротыми, костистыми и задиристыми. Все верещали на один манер, и крик этот, помноженный на сотни голосов, содержал в себе невиданную прежде круазаном силу. В ней не было и следа покорности и смирения – того, к чему он привык дома и что считал единственно правильным и возможным поведением. От несмолкающего дребезжащего рёва, который то стихал, то набегал, как тучи, в голове у Избранника всё помутилось и запрыгало. Ему казалось, что это одно и то же существо растысячерилось и теперь выплясывает, орёт и дышит ему в лицо, скаля огромные зубы. Ни в одной из множества глядящих на него пар багровых глаз Зелёный не нашёл хоть какой-нибудь теплоты или сострадания.

Потом жуткий поход оборвался – верёвки ослабли, и круазан, щёлкнув зубами, повалился на землю.

Они находились на площади, на которую со всех сторон наступали дома и строения, ещё более грубые и обшарпанные, чем везде. Только одно здание неожиданно ярко выделялось среди прочих – это был уходящий высоко вверх дом под высокой крышей с тонкими углами, выложенный из странного чёрного камня, каких Избранник прежде никогда не видел. Камень был совершенно гладкий и блестящий, словно его много десятков лет тёрли лапами. Дом почему-то не был пыльным и грязным, как все другие, и края его не оббились. Чернота камня – глубокая, непрозрачная, живая и звучащая – притягивала взгляд, а точёные контуры поражали своей правильной утончённостью. Несколько секунд круазан изумлённо разглядывал здание, поражаясь его красоте и несоответствию всей здешней запущенности. А потом обступившие со всех сторон жители города скрыли это необыкновенное зрелище своими фигурами…

– ...Какой жалкий дохлячок!..

– Слизняк!

– …Интересно, а как ты боишься?.. Сейчас проверим…

Главный Чёрный выглянул в окно, искрившее радужными переливами, и недовольно поморщился. День обещал быть тяжёлым и жарким. Крики, приближающиеся со стороны входа в город, говорили о каком-то необыкновенном происшествии или о новом враге, проникшем в город.

«Давно уже пора, – подумал Главный, отходя от окна. – Со времён нашествия Дыхов тут уже никого не было. Пусть народ повеселится…»

Ехидно усмехнувшись, Чёрный вернулся к прерванному занятию – он ел. Много, жадно, с аппетитом. Огромный, клыкастый рот беспрерывно работал, пережёвывая, насыщая тело. Зубы отрывали куски мяса от пойманного слугами и выпотрошенного грязного ЖаБули, глотка принимала в себя перебродивший сок ядовитых ягод… То, что могло бы убить любого Зелёного на месте, – было его любимыми лакомствами.

Неожиданно Главный вдруг сильно подавился косточкой.

Заливаясь слезами и хватая ртом воздух, он еле-еле откашлялся и понял, что сегодня есть уже не сможет – горло пекло, резало и давило.

Недовольный, тяжело дышащий Главный уселся на свой древний, вытесанный из цельного чёрного камня трон и предался раздумьям, как он всегда делал, если что-то происходило против его воли. Даже если это что-то было явной случайностью. В такие минуты он всегда вспоминал Древних, таких, каким был Дед, умерший уже много-много лет назад странной и невиданной смертью.

«Дед, Дед, – думал Главный, прикрыв глаза, и едва заметные морщины, зачернившие ржавый цвет его кожи, набежали на высокий лоб. – Почему ты мне так мало объяснил?» Горе Главного, в ту пору ещё детёныша, от смерти последнего Древнего было безграничным, и он едва сам не умер от тоски. Но все вокруг нуждались в Правителе и смотрели на него подобострастно, как на самого Деда. И он выжил. Но сам Древним не стал – не имел необходимых качеств. Более того, не понимал их… Поэтому не смог пройти до конца Ритуал и сделался лишь Главным.

Непонятные наставления Деда до сих пор (а прошло уже более ста лет) не давали ему покоя, всплывая временами в голове и лишая сна. Так, однажды, после какой-то весёлой смерти одного из приближённых, которая не входила в планы Главного, а произошла из-за случайности, он вдруг понял, что всё сложилось так, как и должно было. Это было простое и естественное знание, вдруг появившееся, но Чёрный ясно осознал, что пришло оно оттуда – из глубины веков, от Древних. «Бессмысленных событий не бывает! – гласило Знание. – Случайностей не бывает!»

Удивлённый и напуганный, он не мог постичь смысла этой загадки, но и не смел противоречить её таинственной воле. С тех пор даже в самых невероятных стеченьях обстоятельств он стал искать смысл и заставлял это делать других… И… Никогда не находил.

Вот и сейчас, вспоминая, как, взахлёб кашляя, он катался по полу и не мог дышать, Главный не увидел ничего, что бы ему объяснило – случайность это или нет.

Не давало покоя ещё одно изречение Деда, посетившее правителя не так давно во время болезни: «Все получают то, что хотели!» – сказал Дед, прикладывая холодную руку к его макушке. И хотя всё это происходило во сне – наутро Главный неожиданно выздоровел, несмотря на то, что ясно чувствовал приближение смерти – никакие отвары, яды и коренья ему не помогали.

Странное изречение! Разве он заслужил такую злую болезнь? Разве хотел, чтобы сейчас подавился?

«Дед, Дед, – снова и снова твердил Главный. – Почему ты мне ничего не объяснил? Почему ушёл так рано?»

И, решив больше не тревожить себя воспоминаньями, он вышел на пропахшую сухостью и пылью улицу и направился к рокочущей, утонувшей в пыли толпе.

…Поначалу он спокойно и мрачно разглядывал пленника, перебегая взглядом с его тяжёлых мохнатых лап на прозрачные голубые глаза. Затем страшно, сквозь клыки, ухмыльнулся и заговорил басистым скрипучим рокотом:

– Откуда ты к нам пожаловал, ненавистный враг?! Когда вы собираетесь напасть? Сколько у вас войска?.. – Неморгающие глаза, такие бесчувственные, что в них почти ничего не отражалось, сверлили круазана так, что тот едва мог выговаривать слова:

– Я – Ззз-зеелённый круазан. И я, я, я вовсе не желал вам зла, пролетал просто мимо на поиски ддороги в Мир… мир… смерти.

Чёрные, явно этими словами позабавленные, засмеялись, а когда, наконец, утихли, Главный продолжил:

– Если ты и вправду настолько глуп, что добровольно ищешь эту дорогу, мы тебе непременно поможем. Древние всегда говорили, что помощь в умирании – лучшая помощь живому существу! – И, подождав, пока смолкнут одобрительные и яростные крики сородичей, которых он не часто баловал своей мудростью, целиком перенятой у Деда, Главный добавил:

– Мы будем жарить тебя на огне, потом окунём в холодную воду и сдерём с ещё живого кожу. Ты будешь умирать несколько дней – под ядовитыми дождями и песочными ветрами, без воды и пищи!

Все эти угрозы сопровождались восхищён-ным улюлюканьем жителей города, а когда Главный Чёрный отвернулся, чтобы уйти, они сгрудились вокруг пленника и принялись нашёптывать ему в уши прочие гадости. И каких только пыток не было названо! У Избранника закружилась голова, он опять чуть было не заплакал, повторяя про себя: «Нет, нет, этого не может быть!». Но вовремя сдержался, решив умереть достойно. А Чёрные дергали его за лапы и крылья, свистели в уши и всё говорили, говорили… Их не останавливало даже то, что столько изощрённых мучений вряд ли можно было испытать всего лишь на одном живом существе.

Вдруг Главный Чёрный остановился. Его мускулистая лапа дёрнулась и непроизвольно поднялась ко лбу, который он со странной, неизвестно откуда появившейся дикой грациозностью, потёр. На мгновение его черты и жесты стали почти величественными – спина распрямилась, грудь развернулась и взгляд прояснился – Главный стал похож на гору, из которой сейчас вырвется и побежит по склонам горящая Смерть. Его прямая осанка и высоко поднятая голова стали внушать уважение – даже Избранник им залюбовался.

Все Чёрные немо застыли, в благоговении и восторге глядя на своего Правителя, который всё стоял, повторяя бездумно: «Дед, Дед!..».

Приходя в себя, Главный силился вспомнить, для чего он здесь стоит и о чём шла речь. Что могут значить повседневные дела, если только что его опять посетили Древние! И снова говорили ему! Но на этот раз их изречения были не просто странными – они были безумными! Главный даже усомнился – не собственный ли заболевающий какой-нибудь ужасной болезнью ум внушил ему эту глупость, но тут же это предположение отверг – слишком явственным было ощущение присутствия Деда – такого, как тогда – могучего, сильного и всегда одинакового со всеми. Главный так не умел.

«Жизнь нужно ценить!» – сказал ему Дед минуту назад (и это было полнейшей бессмыслицей, ведь он же сам всегда много и внушительно говорил о Смерти, утверждая, что все двигаются к ней). «Без одного нет другого!» – это Главный даже и не пытался себе объяснить.

Он постарался вернуться в настоящее. В голове постепенно выплыли улица, толпа и голубоглазый маленький пленник, глядящий на него сейчас с таким милым его сердцу страхом.

Позабыв, что он решил уходить, Чёрный вдруг вернулся к толпе… Его голос звучал глухо и вкрадчиво:

– Может быть, ты сумасшедший, а, Зелёный? Ты говоришь странные вещи!

– Нет, – голос выдавал, что пленник уже еле жив от страха. – Я не сумасшедший, просто мне на голову упала сосулька, – и он заплакал, позабыв про своё обещанье быть смелым.

Позабавленные этим доводом, Чёрные весело между собой переглянулись, а Избранник сумел продолжить:

– Жрецы послали меня искать секрет бессмертия, я – Избрррранник. Так сказали древние… книги.

Главный хотел было рассмеяться, но после последних слов вдруг запнулся. Он знал, что от его поведения будет зависеть и поведение его слуг. Велит убить пленника – через секунду от него не останется и клочка, если назовёт другом – станут лизать связанные волосатые лапы презренного незнакомца. А если продолжит молчать – никто этого молчания не прервёт. «Что же я слышал об этом? – думал Чёрный. – То ли всё это суеверия отсталых народишков, то ли легенда, а вдруг я слышал это от…»

И он промолчал. Толпа взирала на него с нетерпением.

– Да, – сказал Главный, – интересный птиц к нам залетел! Что мы будем с ним делать? – вопрос обращался к горожанам. Но едва те открыли рты, начиная новый круг страшных обещаний, как он сам же их прервал: – Мы можем тебя убить, а можем... – Чудовище сделало многозначительную паузу, едва ли в полной мере оцененную захлёбывающимся слезами круазаном, – ...можем отпустить...

Всхлипы немедленно стихли (вместе с рокотом недоумения Чёрных, быстро подавленным тяжёлым взглядом Главного), и глаза пленника с надеждою на него посмотрели.

– Правда? – спросил он, едва различая силуэты сквозь пелену слёз.

– Конечно, – твёрдо заверило Чудовище. – Хотя это и не будет так весело. Мы отпустим тебя, если ты поклянёшься принести секрет бессмертия только Нам, Чёрным!!!

Толпа загудела, а затем, не останавливаемая никем, заорала. Что означают эти вопли – разочарование или ликование, понять было нельзя. Зычное эхо криков разносилось по улицам, собирая всё больше и больше зевак. Отовсюду смотрели на Избранника горящие круглые глазки, тянулись когтистые пальцы; немо клацали зубы, раззевались пасти, и крик, не разделённый на отдельные голоса, сплошной, то приливающий, то затихающий, завис в воздухе, разъедая и заряжая его. На мгновение зелёному даже показалось, что сейчас этот звук растворит его без остатка, съест, как Дых, ничего не оставит…

Но постепенно, медленно-медленно, вопли начали затихать.

Избранник не торопился с ответом, даже сквозь страх понимая, насколько ответственным будет решение.

Хотя над площадкой повисла давящая тишина, он всё ещё думал.

– Ну что? – негромко прикрикнул Главный Чёрный. – Что ты выбираешь?

Круазан вздохнул:

– А вы не можете отпустить меня просто так?

Умирать не хотелось страшно. Круазан смотрел на себя, жалкого, хнычущего, смотрел на затянутое тучами небо, на ненавистных и пугающих его до дрожи существ и думал-думал-думал. Как ему быть?..

Он в бессилье закрыл глаза… И вдруг… Что это?! Может быть, галлюцинация? Он сейчас вдруг ясно почувствовал, как кто-то… Или он сам… Кто-то огромный и далёкий, всегда наблюдавший за ним, Всепонимающий Кто-то… Разочарованно махнув на него рукой, отвернулся и пошёл прочь.

Зелёный замер – он смотрел на себя и видел глупое, лежащее на земле и канючившее, словно маленький несмышлёный круазёнок, существо…

Он вздрогнул, и всё прошло. Но непонятное знание-предчувствие осталось. Было нестерпимо стыдно. Он снова посмотрел на себя, жалкого, и решил, что ТАК больше вести себя не будет! Это недостойно Избранника! Какими бы дорогами ни вёл его Зелёный Бог, он должен их принимать с честью!

– Я не могу обмануть и предать свой народ, – решительно поднимая косматую голову, произнёс он. – Зелёный Бог был бы против этого!

– Зелёный Бог, – насмешливо воскликнул Чёрный и подошёл на шаг. – Кто верит в вашего жалкого Бога?! Нужно поклоняться только Чёрным силам, дающим неограниченную власть над такими жалкими существами, как ты! Древние знали всё, и они сказали, что Чёрные будут жить вечно! Это – знание Древних! Только мы достойны секрета Бессмертия! Сколько городов можно будет поработить, сколько славных мучений перепробовать!.. – Его глаза мечтательно устремились в землю.

– Нельзя обмануть Бога, – твёрдо заявил Зелёный.

Тут Главный прервал свои размышления и тяжело вздохнул. Его взгляд придавил Избранника к земле.

…Круазан поднимает потемневшие глаза, пытаясь разглядеть хотя бы один-единственный лучик света, который мог проникнуть в эту непроглядную тьму вместе с Чёрными.

Когда его только сажали в яму, Зелёный зажмурился от ужаса, так здесь было страшно! Лужи, сырость, страшный затхлый запах… Кости… Ах, если бы он знал, что через несколько дней будет с сожалением думать о тех нескольких взглядах, которые пропустил, прикрывая тогда глаза!

Плохо жить без света, еды и свежего воздуха. Тесно сидеть на одном месте. Тело ломит, живот бурчит и сводит судорогами, рот пересыхает, глаза отказываются различать.

Круазан вздохнул. Сейчас он только вздыхал, не плакал. Он знал, что принял правильное решение и теперь за него умирает.

Чёрные ежедневно приходили в яму бить и уговаривать его помочь им – принести Дар народу Чёрных – самому лучшему! Заслышав шаги за дверью, Избранник всякий раз собирал последние силы и готовился к рывку, – а вдруг… хоть сейчас… получится… если не вырваться, то хотя бы уловить глоток свежего воздуха, хлынувшего в дверной проём, а глазами – чуточку света. И перед каждой новой попыткой он дрожал, предчувствуя страдания и пытки… Потом становилось уже всё равно…

Лёжа на земле, круазан беззвучно стонал. Каждое движение давалось ему с трудом, каждый вздох обжигал горло. И снова шаги. Шорохи, проблеск света из-под поднятой где-то там, в другом, лучшем мире, крышки; звук приближающегося тяжёлого тела, запах ветра и воздуха. Всё это распознал круазан, но уже не задрожал и не вжался в пол – не осталось ни сил, ни желания жить, ни страха.

Единственной мыслью, мучавшей его на протяжении долгих дней заточения, была мысль о том, что он подвёл свой народ, подвёл всех-всех… Ведь мог же Избранник соврать, чтобы оказаться на свободе, а потом найти Дар и, преспокойненько пролетев мимо города Чёрных, отнести его добрым, хорошим Зелёным… Ведь мог же?.. Избранник сам себе улыбнулся, отчего пересохшая пасть его растянулась и болью свело всё тело.

Нет, не мог!

– Да, бедный, слабый, – услышал он тихий скрипучий голос. – Ты меня хоть слышишь?

Больше удивлённый, чем испуганный, Избранник приоткрыл глаза (в них немедленно, едва не насмерть, ударило светом), поднял голову и ответил так глухо, что сам не узнал свой голос:

– Слышу.

– Завтра тебя скормят Дыху, страшный враг, – со вздохом продолжал тот, кого Зелёный не мог видеть из-за слишком яркого для него сейчас огня, исходящего из-под приоткрытой над ямой крышки. – Но хотя ты и враг, я вижу, что враг ты безвредный…

– Кто ты? – спросил круазан, снова силясь разлепить глаза.

– Я охранник, Четырёхрукий, – был ответ. – Но не бойся, сегодня тебя мучить уже не будут. Я пришёл просто на тебя посмотреть…

– Зачем?

– Я таких врагов ещё не видел. Не отбиваешься, не ругаешься, не проклинаешь… Странный враг.

– Я вам не враг, – произнёс Избранник и разодрал, наконец, веки. По глазам опять резануло, но уже не так сильно, и через несколько секунд расплывчатые образы стали вырисовываться перед полуослепшим круазаном.

Перед ним стоял самый обыкновенный Чёрный, но только очень старый, весь в морщинах и ссадинах, бледный по сравнению с остальными.

– Не враг? – говорил он. – А кто?

Но Избранник ничего не ответил, он только смотрел и смотрел на Четырёхрукого, на его усталую сутулую спину, тощие когтистые лапы, бледное от старости лицо. Он смотрел прямо в чёрно-красные бусинки его глаз и видел то, от чего уже давным-давно отвык…

Потом они долго-долго сидели вместе. Еле ворочавший языком, но почему-то оживший и поздоровевший, Зелёный говорил и говорил, говорил и говорил, говорил и говорил. Он рассказывал старому охраннику про прекрасный, зелёный и тихий город – там, далеко, – про своих друзей, про Жрецов, про путешествие, про Цель, про Дар, а тот его слушал, почти не прерывая.

– Да-а-а, – задумчиво протянул Четырёхрукий, когда круазан замолчал. – Везде одно и то же…

«Как одно и то же?» – хотелось крикнуть Избраннику, ведь он рассказывал совсем о другом – о покое, о мире… Но сил не хватило, и он только ещё раз вздохнул. А охранник между тем продолжал:

– Незачем ходить куда-то: у вас друзья, у нас враги. Но все одинаковы, все хотят жить вечно… у вас Бессмертные, у нас Древние. Теперь уже Древних нет. Но были. Последний умер ещё в дни моей юности. Да так странно, что этого никто так и не смог понять. Так что похоже, Древних больше не будет…

И Четырёхрукий со вздохом погрузился в воспоминания. Его взгляд ушёл куда-то внутрь, в глубины памяти, а на лицо набежала улыбка – усталая и тёплая. Он видел город Чёрных таким, каким он был давным-давно, в дни его детства – спокойным, наполненным, мудрым. Тогда за всем следили Древние, живущие среди них как равные, помогающие, вдохновляющие. Их советы и действия всегда шли на пользу Чёрным, даже если были непонятны в первую минуту; и горожане настолько привыкли им доверять, что стали принимать на веру любое их слово, даже самое невероятное. Но сами Древние это не приветствовали. «Мы говорим не словами», – непонятно объясняли они, и Чёрные, всем сердцем желая всё понимать правильно, стали смотреть им во рты, ожидая услышать что-то, кроме слов. Древние лишь улыбались.

А потом их не стало.

Город сразу же потерял свой покой и невозмутимость – существа начали болеть, скучать и грустить. Всем чего-то не хватало, а новый Правитель, которому безусловно подчинялись, как преемнику Древних, ничем не мог им помочь. И наверняка бы всё закончилось совсем плохо, если бы не нашествие Дыхов…

Подземные червяки вдруг стали выползать на поверхность в центре города и нападать на жителей, подрывать и валить здания. Объятые ужасом, Чёрные и думать забыли про свои недавние заботы – они начали быстро осваивать различные тонкости защиты и борьбы с врагами. Они научились устраивать западни, нападать на Дыхов группами по нескольку Чёрных, хитроумными способами вылавливать их и потом умерщвлять.

А когда Дыхи постепенно оставили Чёрных в покое, те были уже совсем другими – почти такими же весёлыми и сильными, как при Древних, – их наполняли восторг и упоение. Зычные крики на улицах, драки и бахвальство стали обычным делом в городе. Теперь Чёрные уже не вздыхали – они искали себе новых врагов…

Под конец, когда сморенный усталостью Зелёный неожиданно для себя понял, что засыпает, Четырёхрукий встал и потрепал пленника по макушке. Несколько раз он грустно вздохнул, а потом добавил:

– Не в моей власти тебя отпустить… Да и куда ты, такой слабый, уйдёшь? Но могу тебе немножко помочь…

И с этими словами он вышел.

Избранник смеялся и плакал, сам не зная, почему. Он бы пел, будь у него голос, но и этого было бы мало.

Четырёхрукий вернулся с водой, Страалем и какой-то вонючей мазью, которой протёр раны Избранника. Они пекли и ссыхались, желудок отказывался принимать пищу, а рот – воду, но постепенно дело пошло на лад, и засыпал Зелёный впервые за много дней почти счастливым.

Мне шесть морей и грани дальних звёзд

Пророчат через пропасти удачу.

И даже если Млечный путь замёрз,

Не плачу я, не плачу я, не плачу!..

Проснувшись, он смог уже думать. Но от этого стало только хуже, ведь сегодня его скормят Дыху!

Больше всего на свете круазан боялся Дыхов. Тупые, лазающие под землёй чудовища, которые пожирают всё, что жуётся, даже друг друга. Любой Дых, даже детёныш, был втрое крупнее и сильнее Зелёного, и победить его было невозможно. В его родном городе молодые круазаны пугали и дразнили друг друга Дыхами, не было позорнее прозвища в детских играх, чем прозвище подземного червяка.

Там, куда его понесли, связанного и покорного (но чему-то своему улыбающегося), вскоре открылся вид огромной расщелины с обвалившимися неровными краями, зиявшей прямо посреди города. Яма была глубокой и чёрной, она скалилась на Избранника своим ненасытным незакрывающимся ртом, где невозможно было разглядеть дно…

Главный, торжественно и злорадно глядя на круазана, напугать которого был уже не в силах, указал на пропасть и жестом велел кинуть в неё ослабевшего пленника. Что-то ещё произнёс, но Избранник не слышал. Он глубоко вздохнул и посмотрел напоследок в небо. «Прощай, Звезда, – произнёс он про себя, – прощай, Зелёный Бог. Прощай, Жизнь. Я всё-таки встречусь со Смертью». И, решив, что таким образом все его земные дела улажены, он безропотно повалился в яму.

Внизу было мягко, сыро и темно, хотя и не так, как в тюрьме. Пахло гнилыми травами и отходами, воздух стоял спёртый. Круазан посмотрел вверх – по краям огромной ямы можно было различить три слоя нависших голов любопытных зрителей.

И вдруг он им улыбнулся...

…И пусть стекают звёзды в Пустоту,

Наполнясь Ею, станут непонятны…

Я сам за ними сквозь мира пройду

Туда, где помыслы чисты и необъятны…

…Почувствовав рядом добычу, Дых жадно втянул забитым землёй и грязью носом воздух. Он пах! Хорошо, съедобно пах потом, жизнью и усталостью. Быстро определив направление, откуда шёл запах, Дых глубже погрузился под землю и стремительно пополз туда, помогая себе всеми мышцами и каменистыми накожными чешуйками. Лапы для ходьбы у него были сложены вдоль тела, жёсткий лоб врезался в почву, хвост подталкивал вперёд.

Вот, наконец, здесь! Сквозь слой земли он ясно чувствовал тяжесть и уже знал, что добыча достаточно крупная – целых пол-Дыха, детёныша.

Бесшумно, но нетерпеливо разрывая над собой почву, заливаясь голодной слюной, чудовище ринулось на поверхность. Там было отвратительно светло, холодно и плохо дышалось. Сквозь тоненькие щёлочки маленьких глазок, прикрытых четырьмя пересохшими веками, Дых осмотрелся. Наконец сквозь мутную пелену наземного мира он распознал мясо – вот оно лежит: живое, съедобное, горячее. В голове Дыха не было мыслей, а его голодный желудок сводило спазмами. Он подползал к еде всё ближе, стараясь её не спугнуть – добыча пластом лежала на поверхности. От неё исходили одурманивающие волны ужаса и крови...

Избранник чувствовал, что не может ни крикнуть, ни двинуться. Каждый волосок его стоял дыбом, взгляд остановился на слеповатых, мутных глазках чудовища, которые, слезясь и сокращаясь, смотрели на него прямо из земли. Морда Дыха, испещрённая морщинами, с налипшими комьями грязи, потянулась к нему, открывая взгляду громадные полураскрытые челюсти, выдыхающие зловонные клубы белёсого пара. Словно сквозь сон улавливал Избранник вибрирующие крики Чёрных, видел, как чудовище приближается к нему, и слышал собственное, сдавленное спазмом, дыхание…

Мгновения тянулись тяжело и вязко, словно туман. Дых смотрел на него, замедленно разевая пасть, а с носа его падали рыхлые комья земли...

Потом он услышал гулкие и оглушающие удары своего сердца и почувствовал, как просела земля под мощными лапами Дыха, который резко подался вперёд… К нему… А в последнее мгновение, когда онемевший ум круазана уже готов был безропотно следовать горькой своей судьбе, кто-то невидимый вдруг приказал ему: «ЛЕТИ!». Крылья, минуя мозг, резко распахнулись, острыми краями разрезая связывающие его верёвки, словно обыкновенные стебли трав. Три взмаха – и он увидел, что дно ямы быстро отдаляется, а в следующее мгновение с высоты нескольких бригсов распознал клацающую пасть Дыха, глотающего землю на том самом месте, где он только что лежал.

…Полностью осознал он себя, уже когда висел, уцепившись всеми лапами за уступ ямы, слегка крошащийся под его весом.

Недовольные Чёрные кричали, чтобы он вернулся вниз, Дых клацал зубами и ползал по дну, но уже ничего не мог сделать, а круазан неотрывно за ним наблюдал, пока неожиданно не понял, что всё позади: его страх рассеялся, тело нашло откуда-то силы взлететь, а ум прояснился.

Оставалось только вылететь из ямы, но взглянув вверх, Избранник увидел плотные ряды копий, которыми предусмотрительные Чёрные загородили выход. Круазан понимал, что скоре всего ему вряд ли повезёт выбраться из этого ужасного места, но страх уже не имел над ним власти – он только холодно понял это и остался спокойным.

А Дых, ползающий по дну расщелины, метался всё яростнее – голод велел ему во что бы то ни стало достать добычу, висевшую всего в нескольких бригсах вверху. И тогда он, врезавшись в боковую стену всем своим весом, принялся быстро проделывать себе путь наверх. И круазан, и Чёрные видели, как всё выше и выше крошится край расщелины, рассыпаясь комьями почвы и мелкими камнями.

Избранник действовал так, словно мог сам себе со стороны отдавать приказы. «Вверх», – приказал он своему телу, и оно послушно заработало крыльями.

Ослеплённый голодом Дых быстро приближался к поверхности, земля по краю расщелины осыпалась всё сильнее, отлетая громадными глыбами вниз, пока, наконец, не стало понятно, что через несколько мгновений край ямы обвалится окончательно бригсов на восять. Копья Чёрных, отскакивающих с уходящей из-под ног земли, посыпались в стороны, и летевший прямо на их острия круазан вдруг увидел, что путь к небу свободен… Он направил свой полёт к образовавшемуся просвету и вылетел на поверхность, легко минуя оставшиеся копья, выставленные Чёрными в попытках преградить ему путь.

Уже сверху Избранник посмотрел на Дыха, с небольшим опозданием выбравшегося на столь ненавистную ему поверхность. Подземный червь смотрелся в свете дня как-то неестественно и неуклюже. Разве можно такого бояться, когда за спиной крылья? «Никогда тебе меня не съесть!» – громким и на удивление чистым голосом произнёс круазан чудовищу и взвился ещё выше.

Уставшие от бездействия крылья уверенно и покорно хлопали за спиной, поднимая исхудавшего круазана над площадью. Он раскачивался, повиснув в воздухе, и кружил над притихшими Чёрными, не видевшими прежде таких полётов. Их взгляды и открытые рты неотрывно следовали за Избранником, повторяя его траекторию… Вверх, вниз, круг, круг, вверх, влево, вправо…

Главный Чёрный застыл в позе ненависти и величайшего изумления и сжимал кулаки. Он видел уже это! Видел полёты! Но ведь то же был Древний, а это – жалкий враг!

Избранник не спешил улетать. Он разглядывал сверху пугавших его прежде чудовищ и чувствовал к ним почти любовь. «Просто они обозлились на окружающий мир, – думал он, улыбаясь и выискивая глазами Четырёхрукого. – Так привыкли и не умеют по-другому; им так легче, бедным!..»

И вдруг мысли его оборвались, а в голове сама собой всплыла картина, которую помнили и не могли объяснить Чёрные в течение уже ста лет. Он вдруг понял, как умер Последний из Древних!.. И ему стало стыдно за Жрецов…

…Толпа собравшихся на площади во время праздника горожан внимала словам Деда, оглядывающего их со своего места глубоким и внимательным взглядом. О чём говорил Древний, конечно, не мог помнить ни один Чёрный, но круазан слышал сейчас эти слова.

– Народ Чёрных погибает, – вещала огромная и прекрасная фигура старого существа на троне. – Я всю жизнь вёл вас к Настоящему, и либо вы должны были стать лучше, либо теперь у вас ничего уже не останется. Я ухожу сегодня по дороге, в мир Смерти, но… – Он опустил глаза и тихо добавил: – Если кто-нибудь решится тоже пойти туда ради всех остальных, то Чёрным останется Мудрость…

Толпа безмолвствовала, горожане переводили взгляды друг на друга и недоумённо, нерешительно перешёптывались. Ставить под сомнение слова Древнего или его рассудок они не умели, поэтому теперь только тихо недоумевали.

– Ну? – почти грозно продолжал Правитель. – Вы ведь всё знаете! – Но никто не двигался. – Хотя бы один?! – взывал Древний, но тщетно…

Тогда он встал. Взгляды Чёрных неотрывно (как сейчас за круазаном) следили за Дедом. А тот, точно так же, как Избранник, взлетел вверх, хотя и по-другому, без крыльев, тяжело и рывками, а затем, зависнув в воздухе, без единого слова, вдруг рассеялся, словно свет ночного светила поутру…

– Прощайте! – печально крикнул Зелёный своим новым друзьям и, подумав, продолжил: – Я непременно принесу вам Дар, когда добуду его!

Молчание толпы стало полным. Чёрные только белели снизу клыками. Их худые костлявые лапы опустились, и тогда Избранник увидел, как старый охранник, стоя в отдалении от прочих, машет ему снизу лапой, прикладывая другую к глазам.

III

Муть сомнений разгоняя,

Память вскрыв землетрясеньем,

Вековечные потоки

Путь свой строгий прекращают.

И в немых, звучащих формах

Сделав влагу твёрдым камнем,

А текучесть – безвозвратной,

На столетья застывают…

Бесконечные потоки

Пронеслись по сну Вселенной.

Без молчанья не услышать

Правды, ими вдохновенной…

Путь к горизонту продолжался, но теперь уже с гораздо более лёгким сердцем хлопал круазан крыльями. Сам не зная почему, он всё время ощущал прилив сил и счастья оттого, что ему нечего теперь бояться – от Дыхов можно было просто улететь, а страшные и воинственные племена оказались обычными крикливыми существами с плохим характером.

Поначалу, пока тело вернуло себе прежние силы, было совсем плохо: вода и еда попадались редко, а отдыхать приходилось по нескольку раз в день.

Местность постепенно сменилась – равнина плавно заросла сначала ишамами, а потом ымамами, и чем дальше устремлялся Избранник, тем ымам становился гуще. Наконец, к исходу тридцатого дня, макушки огромных чёрных стрел, увитых мохнатыми нхами и мелколисыми расениями, достигали уже высоты полёта, и ему пришлось подниматься выше, в более резкий и разреженный воздух, где ветры хлестали сильнее, вспышки голубого огня бывали чаще, а вид внизу становился размытым. Но все тяготы путешествия казались ему незначительными – ведь он теперь ничего не боялся, а значит – всё мог!

Этот подъём сил всё длился и длился, пока круазан летел, ночевал на ишамах и надеялся, надеялся добиться успеха в своей малопонятной задаче. Похоже было, что и Зелёный Бог снова помогает ему – однажды он увидел Птица!

Птиц летел далеко вверху, там, куда Избраннику и не снилось забраться. Почти под самыми тучами. Но даже оттуда он выглядел таким прекрасным – белым, лучистым; таким тонким, сверкающим и прозрачным. Едва открыв глаза спросонья, круазан сразу заметил его в вышине. Он не попытался взлететь и догнать недосягаемого простым смертным Птица, который даже со Жрецами общался лишь однажды, много-много лет назад.

(Тогда он спустился к странному, вечно смеющемуся, старому-престарому Жрецу, которого все считали чудаком и никто, кроме маленьких круазанчиков, с которыми тот вечно возился, не уважал. Это событие стало таким значительным для всех Зелёных, что старика тут же признали Великим и наверняка провозгласили бы Верховным Жрецом или принесли в жертву, не умри он через несколько дней).

Избранник провожал белоснежную точку взглядом, боясь вдохнуть, словно его дыхание могло дивное видение рассеять… А когда оно всё-таки растворилось в нависающем небе, круазан решил лететь в том же направлении, что и Птиц, немного смещаясь от своего первоначального пути кеаху…

…Неожиданно он увидел вдалеке башни, которые могли означать только одно – впереди находится воистину могучий Город!

Крыши с тонкими шпилями и развевающимися на них золотистыми нитями просматривались и выделялись даже среди гущи безбрежного мраморного леса. Эти пики, чёрно-серые, грозные и великие, врезались в небо с непонятным, но ясно ощутимым вызовом. Над стенами трепыхались сизые облака. Они, надкусывая крыши и излучая мутноватый мощный свет, размытым, но завораживающим узором обволакивали прозрачно-розовый Город.

Глаз Избранника, уставший от монотонности расстилавшихся внизу картин, сразу же это заметил, и Зелёный в предвкушении необыкновенных приключений (которые ему теперь – он чувствовал – конечно же, по плечу!) устремился вниз. Без колебаний и сомнений, навстречу всему, что могло его там ждать: новым друзьям, впечатлениям, радостям.

Миновав высоо-о-оокую (чтобы перелететь через неё, ему потребовалось несколько минут) стену, круазан спикировал на первую попавшуюся ровную площадь этого, как казалось с высоты, безбрежного скопления домов-гор, мощёных дорог и улиц. Грандиозные строения из каменных глыб, воздвигнутые тщательно, прочно, усердно, и вправду не обманули его ожиданий. Они уходили под самые тучи, теряясь в вышине, их форма, широкая у основания и зауженная кверху, подавляла своей точностью и чёткостью. Дороги шириной и правильностью превосходили не только грязные улочки Чёрных, но даже и его собственного, совсем не маленького города.

Всё вокруг дышало. Во всём чувствовалась мощь, не похожая на воинственно-запальную, безалаберную и слабую ярость, которая так пугала круазана у Чёрных. Другая – неокрашенная, равнодушная, звенящая и чем-то даже приятная путнику. Он глубоко и тяжело вздохнул, но густой и тёрпкий воздух, расширив лёгкие, застревал в груди.

Мимо него проходили жители – высокие, прямые, молчаливые, передвигающиеся на двух ногах создания в красновато-коричневых накидках, зыркающие на пришельца безо всякого интереса.

Избранник, с лёгким вызовом расправив крылья, в надежде, что это привлечёт к нему внимание, прошёлся от одного конца площади до другого, но безрезультатно. Горожане молча шли мимо, целеустремлённые, замкнутые, каждый по своим делам. Тогда он решил первым заговорить с прохожими. Выделив глазами одну фигуру, двигающуюся вроде бы медленнее остальных, он направился к ней навстречу.

– Здравствуйте! – сказал он, поравнявшись.

Фигура безмолвствовала.

– Меня зовут Избранник! Я ищу Секрет Бессмертия! – продолжал круазан и даже приподнял лапу, чтобы поприветствовать нового друга по круазаньему обычаю – приложив её к макушке.

Фигура, не поворачиваясь, сверкнула из-под плаща глазами и заговорила. Голос у прохожего оказался густым и тяжёлым. Он звучал словно из подземелья:

– Не трать понапрасну Силу, новенький! Город…бур, бур, бур…

Последней фразы круазан на расслышал, застыв на месте в немом изумлении, а неразговорчивый незнакомец прошествовал дальше по своему маршруту.

«Что за город!» – возмутился про себя Зелёный, усаживаясь прямо на мостовую. «Разве им не интересно узнать то новое, что я мог бы им рассказать? Даже Четырёхрукий слушал мои истории, а здесь ведь ещё дальше от Зелёных мест!»

Но, решив не сдаваться, он попробовал наладить знакомство ещё раз. Потом ещё раз. И ещё… Но всё было бесполезно – жители либо не обращали на него внимания и молча шли своей дорогой, либо говорили что-то непонятное равнодушно-холодным тоном.

Не зная, что ещё предпринять, круазан очутился около одного из самых больших и мрачных зданий, которое, казалось, трещало по швам от собственной силы и величия, и с разочарованным видом уселся на его ступени.

…Что же ему теперь делать? Где найти немного пищи, чтобы утолить затяжной голод?..

Избранник встрепенулся. «Как? – пронеслось у него в голове. – Я же и вправду был так голоден, что думал только о еде! Почему же сейчас я чувствую себя таким сытым и сильным?». Он стал прислушиваться к себе, стараясь распознать знакомое бурчание в животе, которое до сих пор означало, что тело требует пищи, и даже втянул его несколько раз – бесполезно! Голод и жажда отпустили круазана… И даже усталость! Нигде не болело от бесконечного лёта. Наоборот, он чувствовал себя прекрасно! Казалось, что внутренняя уверенность в своих силах, не покидавшая круазана в течение последних недель, распространилась теперь и на ослабевшее тело, пробегая по каждой мышце и суставу искрящимся приятным напряжением. Круазан сам себе рассмеялся – должно быть, Зелёный Бог, сжалившись над ним, вновь подарил Избраннику силы! И, немало окрылённый этими мыслями, он решил продолжать своё путешествие.

«Нет».

Избранник обернулся напоследок к странному Городу, так недружелюбно встретившему его, и взмыл в синеву неба. Это был единственный цвет, оживляющий серость всех этих площадей и улиц. Небо манило и звало его, ветер обдувал тело, но… он не продвинулся ни на сантиметр от той высоты, на которую смог подняться с первым взмахом крыльев. Заметив это, круазан изумился и, не поверив своим глазам, забарабанил крыльями изо всех сил, вытягиваясь и помогая себе лапами. Он приподнялся ещё на пол-шага, но и только… Сколько бы усердия и упрямства он ни проявлял в своих попытках преодолеть странное притяжение земли, ничего не получалось. Словно кто-то заколдовал его, и Зелёный мог только удивляться и висеть в воздухе, отчаянно хлопая крыльями. Кольца какой-то почти физической силы всё крепче сжимали тело круазана и тянули его вниз, и чем сильнее он хотел разорвать эти чары, чем крепче сжимал челюсти и рвался вверх, повинуясь какому-то лишённому логики инстинкту, тем неотвратимее и быстрее притягивался к земле.

«Возвращайся».

Остатка всех его, как недавно казалось, огромных сил, хватило лишь на то, чтобы не поломать себе крылья при падении о глянцевые камни улицы.

Придя в себя, он ещё раз осмотрелся. Вокруг никого не было, его не подцепили какой-нибудь волшебной цеплялкой, не привязали за лапу к дереву, не удерживали верёвками, – ничего такого не было. А усталость, которая переполняла его всего лишь минуту назад, снова странным образом улетучилась, словно он не изнывал только что от перенапряжения. По мышцам снова пробежали быстрые горячие искорки, он чувствовал себя прекрасно.

Избранник вздохнул и, списав всё необъяснимое на усталость, решил отдохнуть – побродить, поискать ворота или какой-нибудь другой наземный выход. Он добрался до стены, окаймляющей Город и обращённой другой стороной в лес, и побрёл вдоль неё, изредка поднимая глаза, чтобы подыскать место пониже…

Приближался вечер, Звезда, потускнев, двинулась к горизонту, ограниченному теперь каменной кладкой стены. Ни ворот, ни прохода, ни какого-либо другого признака того, что из Города есть выход, Избранник так и не обнаружил…

Молчаливые жители тихо скользили мимо него, ветерок теребил флаги и накидки горожан, деревья шелестели листвой, но круазану всё казалось мёртвым и застывшим. Он искал глазами хоть что-то, что бы оживило нависшую над Городом тишину, – смеющееся лицо, резвящегося детёныша, цветок, но… ничего этого не было.

Обойдя вдоль всего периметра стены, уже глубокой ночью, Избранник остановился и задумался. Выхода из Города он не нашёл, взлететь так и не смог, хотя сделал не менее двух десятков попыток. Причём после каждого нового бессильного падения силы снова моментально возвращались к нему, и он не мог это объяснить.

…Что теперь? Расстроенный, круазан не знал как быть – таких загадочных помех он прежде не встречал. Ничего не оставалось, кроме как сесть и расплакаться…

Внезапно в его голове зазвучал голос – громкий и властный. Он появился на мгновение в виде знания и тут же исчез, оставив круазана осмысливать услышанное. Но и этого мгновения хватило, чтобы объяснить часть непонятностей сегодняшнего дня – странное поведение жителей Города, молчание и покой на улицах; и глупое бессилье Избранника при попытке взлететь.

«Перестань. Твои слёзы отвлекают моих людей от дел, – произнёс голос. – А хождения сбивают их. Хватит ходить. Скоро и тебе найдётся дело, новый Горожанин!»

Обрадованный возможностью объяснить себе всё, круазан тут же вскочил на лапы и во весь голос закричал:

– Я не новый горожанин, я путешественник, отпустите меня!

«Твои крики мешают другим Горожанам работать, замолчи!» – последовал ответ, и внезапно с крыши дома, около которого он стоял, посыпались мелкие камешки. Один из них больно оцарапал Зелёному нос.

Он отошёл на несколько шагов и снова закричал. Что-то подсказывало Избраннику, что если всё не решится сейчас, то затянется потом надолго.

– Я не новый горожанин! – повторил он даже громче, чем в первый раз, и, не обращая внимания на то, что в ту же секунду рядом с ним с глухим звуком шмякнулся увесистый камень, продолжил: – Я Избранник, меня выбрал Зелёный Бог, чтобы найти Цветы Смерти, мне нужно лететь дальше!

«Нет! – ответил Город. – Твой бог мне не указ! Ты просил о силе и принял её! Теперь ты не можешь улететь. Будешь жить по тем законам, по которым живут все».

– Я ни о чём тебя не просил! – взмолился круазан, понимая, что у него почти нет доводов в свою защиту. – И ничего не принимал! Мне ничего от тебя не надо!

«Всем что-нибудь надо, – спокойно ответил голос. – И твои желания для меня не тайна... У тебя не было сил, теперь они есть. Разве всю свою жизнь ты не хотел быть сильным?»

(«Нет! Нет! Нет!» – хотелось крикнуть Избраннику и разом всё закончить, и топнуть лапой по мостовой, и настоять на своём, и поспорить, но что-то его останавливало. «Что толку бушевать? – спрашивало это что-то. – Зелёный Бог знает о тебе Правду, он ведёт тебя, перед ним одним ты в ответе. Ты хочешь обрести Дар или заполучить обманом?..»)

– Хотел, – признался он, чуть смутившись. – Но моя Цель находится за этими стенами… и она поведёт меня дальше…

«Пока что твоя Цель привела тебя сюда, глупец, – возразил невидимый собеседник и ненадолго затих. Затем, когда голос зазвучал снова, в нём уже не было прежнего пренебрежения. – Никто до сих пор не хотел уйти отсюда! – произнёс он. – Все существа искали чего-то – и здесь находили…

…Но, не зная истины, ты сказал истину. Твоя Цель намного больше тебя самого, маленькое глупое существо. И если ты действительно настолько доверяешь Ей… Хочешь следовать Ей, Избранник, – следуй! Но тогда и оставайся Ею, ничего не проси для себя… Её я не смогу задерживать!..»

Голос умолк, оставив круазана в полном замешательстве. Что означал такой ответ? Может ли он лететь дальше?

Избранник решил сразу же это проверить и, смело поджав лапы, оторвался от земли. Но не тут-то было! Гири, тянущие его книзу, на этот раз оказались и вовсе невыносимыми. Обливаясь с ног до головы потом, напрягая все мышцы и даже кряхтя от напряжения, он снова завис в воздухе на высоте всего лишь одного своего роста от земли. Так низко он ещё никогда не поднимался…

Со смешанным чувством противного, давящего отчаянья и всё возрастающего монотонного, как порывы ветра, смирения с неизбежным, Зелёный уселся на серые камни и задрожал от бессилия и странного холода, проходящего даже сквозь его толстую шерсть. На душе было очень скверно – улететь он не мог, как и не мог понять странные слова Города...

…Звезда много раз поднималась над каменным серым горизонтом и снова тонула в нём…

Круазан тяжёлой уверенной походкой шёл по улице, разглядывая знакомые строения равнодушным скользящим взглядом. Город, залитый тихими закатными красками, казался ему сейчас таким простым и уютным. Не было больше ни загадок, ни страха.

Его жизнь не отличалась разнообразием, зато он мог строить её сам! Не нужно было совершать эти бесконечные перелёты, сомневаясь в каждом взмахе крыльев: «туда ли я лечу, не сбился ли»; не было нужды голодать, недосыпать и самому решать свои проблемы. Дни круазана проходили плавно и спокойно – у него было жилище, занятие, которое он выбрал для себя сам, чем очень гордился (всем остальным работу давал Город. Но когда дело дошло до Избранника – он сказал, что хотел бы заниматься тем, что ещё на родине было ему по душе – учиться самому и учить остальных. Город ответил: «Ты хотел приносить пользу – приноси». И никогда после Зелёный о своём выборе не жалел).

У него появились знакомые – уверенные в себе и знающие, чего они хотят, существа. Зелёный не чувствовал нужды в ком-то, хотя на родине был очень общительным и весёлым, но Горожане сами к нему тянулись. Они появлялись буквально из ниоткуда – подходили на улицах, подсаживались в огромном тёмном хранилище знаний, где круазан осваивал науки, научившись понимать странные символы, узорно выжженные на тонких шкурах и повествующие о разных интересных вещах. Иногда Красные приходили прямо к нему домой – и рассказывали о своей жизни – как все они были несчастны до того, как попали в Город, как что-то искали, как мучились и как потом обрели покой. А Избранник их слушал. И не понимал…

Ему не было так хорошо, как им, он не чувствовал ни спокойствия, ни счастья. Хотя всё вокруг нравилось, отовсюду веяло силой и могуществом, здесь не было болезней, обид, зависти и печали; и хотя вокруг был мир, о котором он всегда мечтал, – полный покоя и уверенности в себе и завтрашнем дне, – Избранник чувствовал неудовлетворённость. Постоянную, монотонную и зудящую, а иногда – обострённую и злую. Куда бы он ни посмотрел, всюду она преследовала его. И Зелёный нередко подавлял вздох, хотя никаких внешних причин для этого не было.

Он понимал, что того, что делает, – недостаточно. И тогда выходил на улицу и занимался любой работой, какая только попадалась ему на пути, – помогал каменщикам выкладывать новые улицы (они смотрели на него с недоумением); строил, убирал, готовил и бесконечно вбирал всё новые и новые знания. Он делал это с исступлением, без отдыха, почти без сна, стараясь полностью погрузиться в работу, словно это могло иметь какой-то смысл.

Но если днём можно было чем-то себя отвлечь, то ночью снились сны. Он никогда не помнил, что именно там видел, но всегда просыпался разбитым. Впрочем, ему и не хотелось особенно вспоминать – теперь у него появилась новая память, жить с которой было легче.

И всё-таки Избранник никогда не прекращал своих попыток взлететь, заранее обречённых, а вначале, когда только входил во вкус новой жизни, сюда примешивалось ещё и едва заметное чувство страха: «А вдруг сегодня получится?.. Что я буду делать тогда? Опять странствовать?!». Но постепенно, пока шло время, этот страх перемен и нежелание терять покой рассеялись, и каждое очередное падение круазана с высоты нескольких шагов откладывалось в душе неприятной пустой болью, зудящей, словно рана. Окружающие смотрели на его синяки и ссадины, пожимали плечами и предлагали попить каких-нибудь сильных трав, чтобы навсегда избавиться от сомнений. Но круазан всегда отказывался…

И Город знал об этом, но молчал.

А иногда в голове у него прояснялось и вместо сна он выходил на ночную пустынную улицу и плакал, глядя на звёзды. «Почему ты оставил меня? – спрашивал он у Того, к кому привык обращаться в трудные минуты. – Как же мне выполнить такое трудное задание, если я не могу даже подняться в воздух по собственной воле? В чём же тогда моя сила?»

Но ночные светила лишь издали подмигивали ему, не понимая глубины его горя. Круазан стоял и стоял, высоко задрав голову, всю ночь напролёт, чтобы наутро снова всё забыть, завертевшись в круговороте дел.

И всё-таки он не сдавался.

Однажды после такой бессонной ночи, бросив последний печальный взгляд на расцветающее утренними красками небо, он собрался уже уходить. Но вдруг…

…Высоко-высоко в небе показалась маленькая светлая, поблёскивающая в лучах начинающейся зари, точка. Она камнем летела вниз, приближаясь к земле со страшной скоростью. Избранник завороженно провожал её глазами. Вот она уже размером с глаз, вот – со след, вот – …И тут круазан понял, что это такое! Это Птиц!!! Белый, недоступный, недосягаемый Птиц, который приземлится сейчас прямо здесь, в этот серый, похожий на сеабард, Город!

Не веря своим глазам, круазан смотрел, как силуэт Птица, сверкая и освещая утро, подлетает прямо к площади и легко приземляется не более чем в двадцати шагах от него… Он мог ясно рассмотреть величественный тонкий силуэт заоблачного, почти прозрачного создания со сложенными крыльями, неторопливо поворачивающего голову и разглядывающего Город. Птиц был ростом с Избранника. Его прозрачные, сияющие перья переливались на ветру, словно игра Звезды и тумана, делая Птица похожим на мечтательную ИндррРу.

Поражённый, круазан застыл на месте. Он глазел на незнакомца, не зная, как теперь реагировать. Может быть, упасть перед Птицем, может быть, обнять, может быть, опустить глаза?..

Наконец Птицу это надоело, и он улыбнулся. Никогда прежде Избранник не видел такой улыбки – глаза Птица стали прозрачными, и сквозь них пролился на Город и самого круазана свет – ясный, лучистый. Существо двигалось грациозно и плавно, как Барр, правитель Вселенной. Его движения завораживали, не позволяя отводить глаз. Птиц! Птиц!

Вдруг крылья его качнулись, и мелкие Звёздные отражения запрыгали, заиграли на их гладкой поверхности. Казалось, он заговорил.

– Почему у тебя такой напуганный вид, незнакомец? Птицы не кусаются. – Звук был звонким, твёрдым, бодрящим, Избранник воспринимал его как музыку. В ответ он неловко пробурчал что-то среднее между смешком и хрипом. На большее его просто не хватило – он всё ещё не мог прийти в себя, изумляясь произошедшему чуду.

Такая реакция изрядно Птица позабавила. Он засмеялся так же легко и светло, как говорил. Этот смех скорее напряг круазана, чем расслабил, – он будоражил и обжигал прохладой. Избранник моментально залился краской, ощущая одновременно все чувства…

И вдруг он заплакал.

– Избранник, Избранник, а плачет, – ласково усмехнулся Птиц, приближаясь. – Что ты здесь делаешь?

– Я не могу улететь, – ответил поражённый, остолбеневший, застывший круазан онемелыми губами. – Меня не отпускают… Ой!!! Может быть, и ты не сможешь улететь отсюда.

Птиц опустилк нему высоко поднятую голову, отчего его гибкая шея выгнулась радугой, и снова улыбнулся так тепло, что Избранник позабыл свои жалобы. Он хотел было что-то сказать, но вдруг застыл, поражённый внезапной догадкой – это была последняя улыбка, подаренная Птицем. Тот повернулся к нему белой своей спиной и вскинул крылья, собираясь лететь.

«Не бросай меня здесь!» – хотелось крикнуть круазану или кинуться за светлым существом следом, хотя знал, что просто не угонится за ним.

– Как мне улететь отсюда? – только и успел крикнуть Избранник надрывно.

Птиц сделал круг в воздухе, и в голове круазана прозвучало: «Смотри».

И тогда Птиц улетел – безо всяких трудностей и помех. Просто взмыл к розовым тучам, скрывшись из поля зрения за два взмаха крыльев. Его тело засветилось золотистыми красками, отражая свет Звезды; загорелось ярче молнии в ту самую секунду, когда вырвалось из тени Городской стены. Единым движением его отблеск преодолел эту невидимую глазом границу, и тогда круазану показалось, что весь Город и вся его сила – не больше чем пыль, слетевшая с ясного крыла огромного-преогромного удаляющегося к небесам Птица. Что мог Птиц захотеть от Города? Что могло быть у Города, чего не было бы у Птица?

Круазан, разинув рот, смотрел на небо, пока вдруг не понял, как сильно он задержался, играя с Красными в их игры, считая себя слабым и подвластным, глупым и маленьким существом, которому чего-то не хватает…

«Спасибо! – сказал он, поджимая лапы и удивляясь, что у него не появилось ни тени сомнения, сможет ли улететь. – Спасибо! – сказал он Городу, чувствуя, что должен это сказать. – Отныне мне не нужна твоя сила, потому что у меня больше не будет слабости!»

Его отлёт не был лёгким и простым, как у Птица, – тело снова налилось тяжестью, снова повисло в воздухе. «Нет! – говорил Город. – Я ещё много могу тебе дать!» Но Избранник смеялся. Нет таких желаний, на которые он променял бы Небо. Словно со стороны смотрел он на обливающееся потом, скрюченное спазмами и давлением тело, которое отчаянно рвалось прочь. Он чувствовал боль и озноб, но знал, что уже не вернётся. И в тот самый момент, когда круазан понял, что просто нет больше сил, что сейчас упадёт и разобьётся насмерть… Город вдруг отпустил его, обессиленного, прочь. И чувствуя себя разбитым и старым, припадая на одно крыло, Зелёный парил в воздухе, впервые за много сотен дней чувствуя себя Свободным. Он задыхался от счастья.

Оглянувшись напоследок, Избранник увидел внизу те же тонкие башни, что манили его когда-то. Сейчас они уже не казались ему великими – свет их тяжёлой силы больше не заволакивал ему глаза. «Город, Город! – обратился он снова ко всем Красным. – Ты был умнее меня! Но я ещё вернусь сюда позднее и принесу тебе Цветы Бессмертия».

IV

Тишина Надземли сравнима

Разве только с волны свеченьем,

Даже зоркие дальние звёзды

Отражают её теченья…

Разве только Вселенной вздохи

Открывают в неё нам дверцу,

Разве только ручьёв Потоки

Да Просторы живого Сердца…

Итак, круазан продвигался вперёд. Днём он, словно машина, работал крыльями, которые теперь всегда слушались его воли. Но в этих долгих перелётах не осталось больше восторженности и желания двигаться дальше – глаза Зелёного смотрели вдаль собранно и почти безрадостно. Позади оставались тёмные и бурлящие миры, которые не дарили ни тепла, ни умиротворения. Круазан просто пролетал мимо них, не поворачивая даже головы, – они были неинтересны и не несли в себе ничего настоящего. Но вечерами, устраиваясь на ночлег среди крон необъятных ишамов, он изнывал от тоски и отчаянья, вспоминая своих родных и Птица. Одиночество давило на него с такой силой, что он боялся оборачиваться назад, не уверенный, что найдёт силы не вернуться домой. Единственной опорой было то, что если существовал Птиц, то, может быть, существовал и его мир, такой же прекрасный и чистый, и он мог ещё показаться впереди…

«Разве можно сомневаться в успехе, если мне помог сам Птиц!» – убеждал он себя, прикрывая глаза и снова рисуя в воображении картину сияющего тонкого существа, освещающего собою Город. Снова и снова прокручивал слова, которыми они обменялись, взгляды, улыбки.

Дни тянулись одинаковой серой чередой. И не через пин дней, и даже не через пара-пин, смирился круазан с тем, что нужно двигаться вперёд. Даже в такой тоске, в полнейшем одиночестве. На сердце у него становилось всё тяжелее и тяжелее.

Меж тем местность вокруг снова сильно изменилась. Высокие ишамы попадались всё реже, пространство расширилось и посветлело, сквозь просветы между вспышками голубых огней и туч проглядывались тёплые, слезящиеся, как дожди, разводы огромных рек и ручьёв, текущие мимо во всех направлениях.

Его не удивляли новые, странные и бесцветные, прозрачные существа, пролетающие иногда рядом или даже сквозь него с тихим звоном. Распознать их можно было только по напряжению и ярости пространства вокруг. И наползающие сонные и пустые туманы не пугали – всё это появлялось откуда-то и уходило куда-то, где страх был уже неуместен.

Он многое понял за время странствий…

Во время одной из ночёвок он так же безбоязненно, как и прежде, повалился спать прямо посреди иссечённого буром пространства, соединяющего две ленты реки – огненную и пенную, лежащую кеаху реку и спокойную, прозрачную, Звёздную.

Ночной поток туманных снов

Сквозь веки сыплется на лица,

Сны – беглецы из тьмы веков

Взывают с прошлым породниться…

…В толще мрака и тумана, сквозь которую ему приходилось продираться, как через густой лес, вдруг показалось три пары горящих глаз ярко-жёлтого света, глядящих на него с мольбой и надеждой, обречённых, переполненных горем. Глаза приближались, посвёркивая. Их свечение сделалось невыносимо ярким, как свет Гнева, пронзающего небо во время самого сильного бура. Потом они вышли из тени, оказавшись тремя сгорбленными сухими фигурами с длинными когтистыми руками, жуткими мордами с несоразмерно большими ртами. Эти пасти бессловесно открывались, а во взглядах больно тлело отчаянье. Глубокое. Безнадёжное.

Круазан стал внимательнее к ним присматриваться, пока не начал понимать их немой язык.

– Тыыыыыы, – шептали существа, жмуря свои грустные глаза. – Мы проссссим, просимммм, умоляем! Возьми нас с собою, нас всех, крылатый незнакомец!

– Куда? – спросил круазан, чувствуя, что не ожидал такой просьбы. – Вам ещё рано туда, куда направляюсь я.

– За тобой! За тобой! Ты добрый, а мы несчастные! С тобой мы будем сильными, с тобой мы будем счастливыми! Ты хочешь помочь всем – помоги сначала нам! Мы болеем, страдаем, мы тут, совсем близко – только протяни лапу! Мы так несчастны…

Избранник удивлялся, жалел и думал. В словах существ была правда – он действительно хотел помочь всем. Но что он мог дать им сейчас?

– Я сам больной и глупый, – сочувствуя несчастным всей душой, произнёс Зелёный. – Каждому нужно идти своей дорогой. Я должен помочь всем, поэтому не могу помочь вам. Я не могу помочь вам сейчас.

Существа глядели на него так грустно, что их печаль разрывала пополам, прожигала его сердце. Никто больше не говорил, они лишь смотрели и плакали; огромные рты не открывались, лишь вздрагивали. А круазан не мог оторвать взгляда от крупных блестящих слезинок, тихо стекающих по их уродливым мордам.

«Почему мне так жаль их? – думал Избранник, чувствуя, что и сам вот-вот разрыдается. В горле уже клокотало, в душе щемило, перед глазами поплыли мутные водяные разводы. – Как же мне отказать им, бедным?»

– Я готов бы умереть за вас, – тихо произнёс он наконец, измученный собственными чувствами. – Но уже не принадлежу себе! Вам дана судьба, мне судьбы не дано. Поймите, поймите и оставьте меня в покое!

Существа опали, обрушились, как камни на землю, и разразились рыданиями, безвольные, слабые. А круазан действительно готов был сейчас умереть, так ему было их жаль. Но он повторял себе то, что точно знал: «Нельзя! Не могу! Нельзя! Нет! Нет!..».

И тут вдруг существа засмеялись – так громко и издевательски, что по шкуре Зелёного пробежал озноб, словно его окунули с головой в холодную воду. Они залились хохотом, скрючились, схватились за животы. А потом, неожиданно легко вскочив с земли, окружили круазана, держа, однако, дистанцию, и заговорили-залаяли совсем другими, грубыми и низкими голосами:

– Отказал нам, Зел-л-лёный?! Пуууусть! Ты, может, и уйдёшь от нас-с-сс, но от собственной доброты тебе всё равно не уйти-и-и-и…

А потом он проснулся. И, вздрогнув, вскочил на все три лапы. «Какой отвратительный сон! – решил круазан, поёжившись. – Что это было такое? Не понимаю!»

...Перемешан и зажжён дождём,

Сих миров немыслимых опора,

Новизной и белизной простора…

А пустот и странствий подождём…

Он совершал свои ежедневные перелёты, ночевал на облитых со всех сторон водами и облаками островках и снова трогался в путь, пока острова эти почти совсем не пропали. Однажды, уже глубокой темнотой, с трудом добравшись до одного из них, Избранник не увидел перед собой ничего, кроме безграничной воды и света до самого горизонта.

Что ему было делать? О возвращении он уже не помышлял, а лететь дальше не мог.

Круазан с тоской обводил взглядом необозримые, уходящие в никуда горизонты, до которых было лететь и лететь. Что же теперь? Надолго ли хватит сил, если он направится в эту бескрайнюю Ккову, где негде будет приземлиться? Даже если впереди отыщется ещё один островок, пить и есть там будет совершенно нечего – жидкость вокруг стала кисловато-солёной на вкус и вместо чувства утоления жажды вызывала только спазмы в животе. «Может быть, – рассуждал Избранник, вздыхая, – я ошибся, и путь мой лежал совсем в другую сторону? Может быть, Птиц полетел не туда, или я не должен был следовать за ним?.. Куда теперь: назад, влево, вправо, вверх? Избраннику ведь нельзя ошибаться… Зелёный Бог, подскажи мне!»

Но ответ не пришёл, и, отложив решение до утра, круазан повалился спать.

Проснувшись перед самой зарёй, он протёр глаза, сел на рассыпчатую горячую низину и стал наблюдать рассвет. Яркие, многократно усиленные и отражённые чуть колышущейся пурпурной водой краски расплывались, разливались от него до самого неба. Они дымчато двигались, переливались, дрожали, словно лисья ишамов или дыхание, жили сами по себе, менялись, расцветали всё ярче и ярче.

Такого бешеного, как Бур, рассвета Избранник никогда ещё прежде не видел. Его дыхание замедлилось, зрение обострилось, а из головы мгновенно вылетели все мысли. Всё вокруг: вода, затопившая горизонты, разноцветные, лёгкие, как Птиц, облака, вспышки, зыбкое гудящее пространство, гаснущие утренние звёзды – всё предвещало начало чего-то великого и вечного. Круазан незаметно для себя встал и застыл, онемевший и поражённый.

А потом вместо горизонта, вне всего блёклого, медленно и плавно, величественно, словно сам Барр, горячо, таинственно, полно появилась Звезда! Та самая невиданная прежде никем из Зелёных Звезда, света которой, просеянного и съеденного тучами и туманом этого мира, всё же всегда хватало, чтобы его обогреть. Та самая Звезда, которая снится Жрецам, которая является предметом поклонения и молитв, о которой знают, которую ждут, но которая никогда не появлялась в мире Зелёных! Вот она, перед ним! Красота затопила весь мир. Вода превратилась в пожар. Небеса потеряли цвета и просвечивались, пульсируя и звеня. Звуков не существовало.

А над всем этим, словно Сама Жизнь расцветала, заполняя всё вокруг, любимая каждым существом, голубоватая, огромная, прозрачная и живая Звезда! Звезда! Звезда!

…Жар сиял так ярко, что из глаз круазана непрерывным потоком текли слёзы, и он даже забыл, как дышать.

А в какое-то мгновение, бездумный, счастливый, побеждённый и наполненный светом, Избранник уже нёсся между потоками вод туда, в этот волшебный мир, тайнам которого нет конца. Он чувствовал себя его частью и на несколько мгновений перестал различать свои границы. Они остались там, в тесных пределах Кковы, внизу, позади. Всё слилось, всё перемешалось…

Я вижу Счастья Сок и Возраст,

Огня распахнутого Дух.

Молчанья звуки лижут слух,

И Млечной Пылью пахнет хворост.

Волна струится, золотом умыта,

От неба и до неба – Небеса,

Сверкает на крылящемся цветке роса,

Она меж звуками, как воздухом, разлита.

Звенякают и краплются дожди,

Они по росам хлещут, как по лицам,

Их песни – верят снам и небылицам,

А капли – растекучи и нежны…

Они тихонько попадают в сны…

Глядят на нас и раскрывают рты…

Забыться нам, забыться там, забыться…

Очнувшись, он увидел над собой полупрозрачный колышущийся Небо. Он переливался мягкими тёплыми красками. Ветра, играя над его головой, искрилась Звёздными лучами, которые теперь не будоражили, а скорее успокаивали…

Глядя в это небо, круазан вдруг впервые почувствовал, какое оно Огромное…

В груди всё клокотало и рвалось, словно он выпил огня. Усталость колючими спазмами выходила из тела. Захотелось спать, и он прикрыл глаза…

Разбудили его тихие курлычущие звуки, мягкие и дружелюбные. Слышались чьи-то далёкие улыбки и шёпоты. Ещё не открывая глаз, Избранник почувствовал, что сейчас произойдёт что-то хорошее…

Он открылся и увидел взгляд. Такой ласковый и спокойный, что нельзя было в ответ не улыбнуться. Но незнакомец не отвечал, он просто смотрел. И такой взгляд был лучше любого лекарства. Он не был любопытным или враждебным, ничего не требовал и не изучал.

Он лечил.

Избранник совершенно чётко это ощутил – вот его усталость накрылась чем-то большим и лучистым, вот она дрожит и корчится, а вот – раз – и пропала, лопнула, как воздушный пузырь! Вот так, легко и просто. И даже приятно.

Думать почему-то не хотелось. Зелёный, захрустев суставами, потянулся, хихикнул и сладко заснул.

...Оно было тёплое, растворённое, непонятного радужно-медового цвета, всё размытое и пушистое. У него не было никаких знакомых круазану очертаний – ни ног, ни туловища, ни головы, ни крыльев. И на общем туманно-облачном фоне выделялись только огромных размеров глаза – прозрачные, влажные, желтоватые...

«Оранжевые!»

Круазану почему-то сразу вспомнилась его милая, далёкая теперь родина, семья, друзья... Существо, почувствовав это, тут же отпрянуло, защебетав что-то на непонятном языке, звучавшем для ушей путешественника, словно игра Иабарусов. Но неожиданно для себя Избранник понял смысл сказанной фразы – хозяин дома предлагал ему ещё отдыхать. Затем откуда-то возник вихрь, созданный несколькими кругленькими облачками – одинаково пушистыми и тёплыми. Они обступили его со всех сторон и принялись что-то ласково улыбать и искриться. Удивлённый Избранник вдруг почувствовал расслабленность и прилив сил.

Самые мелкие детёныши Оранжевых, собравшиеся здесь же, неподалёку, звонко рассмеялись, увидев, как неловко их гость на всё таращится и раскрывает рот. Они беззаботно подлетели и повисли на его слабой шее, лапах и крыльях. Сперва это сильно Избранника смутило, он отпрянул и попытался прилипчивых малышей стряхнуть, но те только сильнее хохотали и ластились к нему.

Взрослый Оранжевый смотрел на это с улыбкой, не пытаясь прийти больному на помощь и образумить малышей, а недоумённые взгляды гостя его нисколько не трогали. Избраннику осталось только одно – покориться нахальным детёнышам. Они были такими тёплыми и мягкими, так нежно урчали и терлись о слипшиеся клочья шерсти несчастного круазана, что он просто не мог долго этому противиться и через какое-то время совсем перестал сопротивляться. Такое общение оказалось даже приятным, и он сам не заметил, как уснул.

Новые знакомые оказались на редкость общительными и радушными. Они толпами приходили смотреть на диковинного гостя, свалившегося с неба, подолгу с ним сидели и приводили шумных, разбалованных детёнышей, играть с которыми круазану со временем безумно понравилось.

Избранник быстро поправлялся и набирался сил, оттаивая под их постоянным вниманием и добротой, которым не было края. У него создалось даже впечатление, что он наконец-то попал в тот кррАй, о котором когда-то втайне мечтал, но не смел даже надеяться. Сам он стал всё чаще замечать, что невольно отвечает радушным хозяевам острова взаимностью, улыбается, как они, возится с детворой, балуя и потакая их шалостям, и думать не думает про то, чтобы продолжить свой путь. Он был слаб, и ничего, кроме зябкого неудобства, воспоминания о своих былых приключениях не вызывали. Все эти ужасные лишения и тяготы всплывали иногда в голове, как временные помутнения, и скоро совсем вытеснились в редкие ночные видения.

Ка-Нох улыбается. Ка-Нох удивляется. Неизвестное существо медленно понимает всё и долго забывает старое – страдание, трещины, тайны... Оно боится того, что видит, боится и закрывается. Оно скованное, неширокое. Устойчивое, но не мягкое. Не гибкое. Что сделать Ка-Ноху, чтобы новое существо не обожгло Оранжевых и чтобы детёныши не впитали его грубость?

Ка-Нох глядит на незнакомца, без конца успокаивая его: «Не бойся, не бойся, мягкий, сильный, мой-твой зверь. Не бойся, не бойся... Гостю здесь будет тепло и спокойно, гостю здесь будет просто». И заросшее волосами и тяжестью существо расслабляется, утихает, засыпает, открывается – и тогда ему можно объяснить, что глубина жизни начинается в огоньках глаз и звёздах. Ка-Нох вздыхает – пройдёт много множеств времени, прежде чем существо станет дышать их воздухом. Гость Ка-Ноха и народа Оранжевых – большого и единого – отделяет себя от них, отчего ему больно, крылатому...

Ка-Нох казался гораздо больше, спокойнее и мудрее других жителей острова. Он любил подолгу находиться в одиночестве, устроившись на берегу и часами созерцая движение Звезды от горизонта до горизонта, игру её лучей на воде и слушая песни ветра. В такие минуты он почти полностью растворялся в густом пьянящем воздухе, невидимый глазом, но отражённый водой.

Избранник относился к нему по-особому. Что-то постоянно подталкивало его к общению с терпеливым Оранжевым, который мог неустанно что-то объяснять ему и показывать, обучая языку и здешним традициям с утра до утра... Потому что ночи здесь никогда не было.

Избранник не замечал времени, общался с Ка-Нохом, катал детёнышей на спине в своих полётах над морем, помогал взрослым Оранжевым в их незамысловатых заботах, участвовал в праздниках, и... уже не искал лучшей жизни.

– Почему в глазах Ка-Ноха столько вопросов? – спросил однажды Избранник на певучем языке Оранжевых. – Он смотрит на меня сквозь густой туман, в голове его десять десятков мыслей. Пусть Ка-Нох поделится с Избранником заботами. В его жизни – он знает – множество решений множества проблем, пройдём один шаг вместе, и Зелёный сможет переложить часть чёрной ветры с души друга.

Ка-Нох молчал, и из глаз его не уходила забота. Он по-прежнему подолгу общался с круазаном, дивился нравам других народов, о которых тот неустанно рассказывал, но день ото дня мохнатые невидимые брови его всё ниже нависали над глазами, их всё сильнее заволакивало грустью. И Избранник не мог не замечать этого. Он спрашивал Ка-Ноха сотни раз в день о причине этой потаённой печали, но тот улыбался и откладывал объяснение.

Однажды он вдруг заговорил сам. Глядя, как Избранник возится с малышнёй, неловко подсаживая их своими грубыми, мохнатыми лапами, от которых во все стороны разлетаются волны огня (не жгущего Оранжевых, но удивляющего), Ка-Нох снова вздохнул и приблизился к своему тяжёлому другу.

– Ты другой, – произнёс Ка-Нох, прихмуриваясь. – Ты не помог несчастным существам из твоего сна, ни один Оранжевый так бы не смог... Ты другой… Не такой другой, как Синеглазки, но другой.

– Синеглазки? – переспросил круазан, переводя изумлённый взгляд с водной глади на друга. – А кто такие Синеглазки?

Ка-Нох вздохнул и ответил почти неслышно:

– Сходи-поговори к Ношке, скажи, что уже время...

Ношка жила осторонь ото всех. Рождённая Оранжевой, она постепенно менялась, приобретая какое-то новое им переливчатое сияние, которого ни у кого прежде не было. Пока однажды совсем не перебралась из селения на берег.

Прекрасная и добрая, неразличимая в своих словах, без возраста, без свойств, без известного смотрит на него. Ни глаз, ни тел её не видно, есть только голос – тягучий и молодой. Он перетекает ему в сердце, подобно дыханию, и растворяется там без осадка и впечатления.

– Синеглазки – не мы, – произносит Ношка, и видно, что ей тяжко произносить такие слова – разделяющие неразделимое. – Оранжевые отказались от них, а те не хотят знать Оранжевых. Синеглазки рождаются с синими глазами и уже с рождения – «не мы». В них нет глубины и мудрости Ка-Ноха, нет простоты и нежности Оранжевых, они не чувствуют себя частью мира, не видят будущего, не знают покоя. Волны у их берегов всегда буйные и блестящие, а Звезда светит им резче. Синеглазки не умеют беречь хрупкое, соединять вечное, вмещать невместимое. Они рассмеивают правду, меняют её на мелочи...

– Ношка! – удивляется круазан. – Неужели у Оранжевых есть другие?

Ношка звонко вспыхивает и серебристо смеётся:

– Им тяжело с Оранжевыми, тем суетливо с ними, мы разделены... Они живут на другой части мира, там, где нет туманов и вечное утро.

…Они – голубой тихославль,

Они – голубой окопад.

Они в никуда улетавль,

Их вечи шумят невпапад…

Вечернего воздуха дайны,

Эттавель зазвёзчатой тайны…

Огнестром лелестра небес.

В завихрь белоснежные махари,

Полёта расталого знахари,

В Мечтога вихрюнчатый лес,

…С похохотом…

...или без...*

* Вольный перевод с «Зангези» (В. Хлебников) на круазаний.

...Круазан призюмляется и опасливо озиркается по сторонам. Нигде ни души – только воды набегают на песок, игривчато позвякивая и пенясь сиреневым, да шеволятся на ветру кыхи, не меньше чем по несколько бриксов в высоту. Избранник, стараясь быть тихим, движется в стороны зарослей, и кыхи, почуяв его, шуршат и расступаются.

Мимо проплывают пылянки, трели, лучи, и вот, наконец, первые следы жизни – утоптанная тропушка. Обрадовавшись, круазан направляется по ней вглубь.

Неожиданно до его ушей доносятся звуки песенки – необычно звонковой и весёлой, она ручейком разливается по лесу и дрожа, затихает в лисьях. Спрянтаться или остаться?.. Останься или убежать?..

Пока он думал, на тропинке появился силуэтус – переливчатый и радужный, искрящийся множеством блестящаставых искорок, полупрозрачный, но такой же бесформенный, как и облачные Оранжевые. Он подошёл чуть поближе к круазану и, увидев его, застыл.

Они смотрели друг на друга, и оба не шеволились. Синеглазик – от изумления, а Избранник – потому что не знал, чего можно ждать. Он вдруг вспомнил недоумлённые, а часто – и непонимающие взгляды своих друзей при вопросах о Синеглазках и непроизвольно приготовился ко встрече с опасносью.

Но всё произошло совершенно не так, как он мог себе представить. Застыв на мгновенье, радужнистый незнакомец вдруг опомнился и заверещал тоненьким визглющим голоском. Да так громко, что у круазана заложило уши и по телу пробежал холодрыг. Затем, вместо того чтобы быстренько развернуться и убежать или, может быть, поздороваться, Синеглазик вдруг брыкнулся на траву и принялся по ней кататься, не унимая крика. Опешивший и застылый Зелёный, закрыв глаза, смотрел на сумасшедшее существо и не знал, как реагировать. А тот всё вопил, резко и монотонно, и валялся на земле, перекачиваясь из стороны в сторону. А затем вдруг неожиданно замер. И крики резко прервались.

Круазан замотал головой, словно вынырнул из-под воды. Пока в голове прояснялось и мир становился на свои места, незнакомец очнулся.

– Вивига уже мёртв? – наивно глядя на Избранника, спросил он.

На что тот не знал, что ответить.

– Э-э-э, нет...

– О, Ужас!!! – констатировало существо, взглянув на круазана и залившись какими-то необыкновенными фиолетистистыми перелювами. Зелёный даже принялся осматривать себя со стороны, чтобы понять, что же в нём такого ужасного...

– Вы – Синеглазка? – попытался он начать знакомство.

Но вместо ответа существо вдруг резко вскочило и опять заверещало. И хотя крики из его неутомючей глотки лились самые истеричистые, глаза, которые разглядывали круазана, смотрели совершенно осмысленно и чуть подсмеивались. Они действительно были синими... нет, зелёными... нет, жёлто-красными... ой... фиолетовыми... Ой! Ой-ой-ой! Существо, вопя в нос Избраннику, меняло цвет глаз, словно он зависел от переменчивых порывов ветррррраа, а не был заложен природой. Наконец он стал ярко-жёлтым с малиновыми искрюськами, после чего существо так же неожиданно замолчало и, глядя на круазана этими невозможными глазами, совершенно спокойным голосом ответило:

– Да, я – Синеглазка! Сине, Сине!!!

Избраннику захотелось плакать. Неизвестно почему. Он вдруг понял, что теряется, что его обижают, только не знал – как и чем именно... Но надо было что-то говорить, и он подпытался направить мысли на строгий лад.

– Я – Иззззбранник, пришёл от... этих... – запинаясь, он запнулся.

– От жопиков? – обидно спросило существо.

– Нет, от этих... – жевал он...

– Жоппппиков... – в такт ему поправилось существо.

Тут Зелёный подумал, что сейчас он радужное существо задушит...

В селении Синеглазок был праздник. Там звучали песни заристых птиц, переливающиеся так ладно и звонко, что образовывали вместе с порывами ветра неповторяющуюся и хлещущую мелодию. Под неё Синеглазки подпрыгивали, носились и топотопали, исчезали и появлялись, кружились, загорались и взрывались витуськами. Избранник смотрел на это сумасшедшистое племя, и ему хотелось поскорее вернуться к настоящим Оранжевым и снова раствориться в покое и мудрости, царящих там.

А Синеглазики хватали его, измученного всем этим безумием, за лапы и крыльяшки и тянучили к себе. Но едва он сделал несколько шагов и оказался в общем кругу, как крики птиц немедленно оборвались. Все застыли, а круазан в который раз опешил, не зная, как ему выйти из глупой ситуации. Он замер с неловко поднятой лапой и выгнутой спиной.

Кроме него никто не растерялся – Синеглазки продолжали двигаться, только иначе – медленно и плавно, как в воде, словно они знали, что будет дальше. А дальше запел Времирей. Её голос повторял их движения – он был низким и бархатным, глубооким и протяяя-я-жжным, мягким и перетёким. Он звучал над селением, и все другие звуки, радостные и звонкие, замёрзли.

Круазану даже захотелось потанцевать под такую песню, но когда он начал двигаться, движения его оказались неумелыми и резкими, грубыми, словно пнихи. Под лапами шуршавел песок, скрипучели лисья и трещокали равины, нарушая тишину и гармонию, а в конце, совершенно уже вымотанный собственной неловкостью и стыдом за такой глупый танец, он вдобавок ещё и громко-громко, на всю полянку раскатисто пупукнул, от чего упал духом окончательно.

Весь лес захохотал. Синеглазики мгновенно, без всякого перехода зажглись розовым, раздулись, и их смех растворил в себе всё вокругас. Они падали на землю, взлетали к верхушкам деревьев, скукоживались, взрывались, лопались и вообще творили непонятно что! Круазан стоял, опустив глаза, залитистый краской, и не знал, что ему что. Момент встречи был безнадёжно испорчен...

А когда смех начал потихохоньку стихахать, один Синеглазик вдруг подпукнул точно так же, как перед этим Зелёный, и на селение накатилась новая волна смеха. В ней то и дело раздавался новый трескот, чего не мог вынести даже круазан – он захахо-захоха-захахахатал тал вместе со всеми. Сначала несмело и негромко, но под конец, позабыв, кто он, точно так же, как все.

Затем опять защебетали, запели стены леса, и все принялись танцевать, распевая во все краски песни. Грубоватый голос Избранника слился с общим стройным гулом этих звонящих голосков, растопившись в нём постепенно, как масло озёрных трав в огне. А движения его заиграли.

– Почему вы не любите Оранжевых? – спросил Избранник у Вивиги, с которым они вместе отправились собирать колокольчики.

– Кака – не любим? Мы сами Оранжевые!!! – Синеглазик выдрючился и стал, как Ка-Нох.

– Но почему вы не живёте все вместе? У вас ведь есть чему поучиться друг у друга. А вы разделились.

– А-а-а, – несерьёздно вспыхнул Вивига золотом. – Они толстые.

– Толстые? – удивился Избранник.

– Там, где надо только сскольльзьзьнуть, они строят ДОМ. Там, где можно подсмеяться, – ищут смысл. А когда приходит время тратить – требуют прычыну. Они натугистые.

– Натугистые? – удивился Избранник.

– Ага, – объяснил его друг. – Типа тебя...

И они вместе рассмеялись. А потом принялись драться сосульками, неизвестно откуда появившимися на здешних тёплых деревьях. Другие Синеглазики тут же к ним подключились, мигая то синим, то красным, и в итоге весь поход за колокольчиками превратился в радугу.

…Паю, паю галопагим, стаю в весту улетагим.

Уду оду глюнца капЛя, санолика рассверкуча,

Вых и водых,

Вых и водых.

Сю Всю ленна расплалала,

Разбралила, разверлала.

Ака воды, ака есля,

ака вреличка текуча…

Спустя какое-то время он решил возвратиться. Избранник обнял всех Синеглазок по очереди, отчего те немного смутились (это было принято у Оранжевых, а их хохочущие соседи до сей поры считали это ненужной тяжестью), и отправился назад.

...Однажды Ка-Нох снова заговорил о прошлом. Они как раз сидели на берегу, и последние лучи заходящей Звезды раскрашивали пенные волны разноцветными блёстками, такими же, какие прыгали обычно во взглядах Синеглазок.

– Избранник ищет разгадку печали старого Ка-Ноха не в том сердце, – сказал он. – Это сердце сделало многое множеств ударов, и его тяжело обмануть.

– Что Ка-Нох видит? – удивился Зелёный. – Избранник не видит глазами Ка-Ноха.

– Ка-Нох печалится печалью Избранника, – продолжил, тепло улыбаясь, его друг. – Он понимает, что Избранник начал свой путь не ради Ка-Ноха и Оранжевых, не ради Синеглазок, что он закончит его не в этом прибрежном доме, а там, куда стремится сердце Избранника, скользя вслед за Звездой. Ка-Нох готовится к смерти друга от боли разлуки…

Изумлению круазана, прожившего на острове уже четырежды по четыре сотни закатов, не было предела. Ведь он никому никогда не говорил о своём путешествии.

– Нет-нет, Ка-Нох, – закричал он. – Я всегда мечтал жить как раз так...

Но Оранжевый его перебил:

– Ка-Ноху тяжело обмануться, он дышал множество множеств вдохов. Сначала он сомневался, ведь глаза Избранника смотрели с тоской очень редко. Но теперь он знает точно – Избранник должен будет продолжить свою дорогу, он не станет обманывать себя и Оранжевых. Его путь не пройден.

– Нет-нет-нет, Ка-Нох! Избранник счастлив, он любит Оранжевых, он любит Ка-Ноха!

– Все знают это, поэтому душа Оранжевого думает, что Избранник не сможет покинуть остров. Он умрёт средь бескрайних просторов Кковы, тоскуя о Ка-Нохе и не выполнив того, что был должен...

Избранник почувствовал в горле комок и горячие слёзы в глазах. Он в ужасе смотрел на своего мудрого друга, и душа его разрывалась на части. Одно только воспоминание обо всех трудностях путешествия вызывало у него дрожь. Круазан не мог представить себя вне этого тихого и радостного мира, в котором каждый новый день делал его всё счастливее.

Но одновременно, уже готовый разрыдаться, он вдруг понял, о чём говорит Ка-Нох... Он увидел себя из глубины и со стороны, и глазами Ношки одновременно. И понял, что всё умирает, даже в этом чудесном мире, даже Ка-Нох, даже он сам. И Зелёный Бог смотрит на него сейчас и ждёт – когда же Избранник наполнится теплом и любовью так, что сможет нести его без помощи Ка-Ноха?

И тогда он рассказал Ка-Ноху про Цель своего путешествия, рассказал, что ищет самые небывалые цветы. Те, что растут на дороге в мир Смерти.

Ка-Нох долго-долго молчал. Даже не одну зарю. Туман вокруг его глаз не рассеивался, пушистое тело не шевелилось шесть рос – так много мыслей ему нужно было осмыслить. И всё это время Избранник находился рядом с ним, ожидая решения и втайне надеясь на благополучный исход, ведь перед тем, как погрузиться в раздумья, Оранжевый сам подтвердил, что улететь и остаться в живых круазан не сможет.

Восходы сменяли закаты, удивлённые Оранжевые приходили на берег справиться о Ка-Нохе, но, отчувствовав важность момента, молча оставляли их и удалялись.

…Наконец Он обернулся к круазану и, едва заглянув в эти знакомые, ясные глаза, Избранник понял, что Ка-Нох нашёл решение...

Слова, с которыми Оранжевый к нему обратился, ужасали. Это были не слова, а иголки, и каждая следующая – длиннее других. Они впивались прямо ему под кожу, и Избраннику не хотелось понимать их смысл:

– Ка-Нох приветствует стремление друга сделать так много для всех существ, – сказал он. – Но он знает, что Избранник не полетит в путь или умрёт по дороге. Его увлечёт в морскую пучину та тяжесть, что поселится в сердце, если оттуда вырвать Оранжевых и Ка-Ноха. Избранник не сможет лететь, если внутри него будут жить сразу столько много существ. Но он знает, что нужно лететь. Поэтому сердце Избранника должно остаться здесь...

Провожать круазана вышли все жители мира Оранжевых, даже Синеглазки и Ношка, которая жила теперь то у одних, то у других, но больше по-прежнему – одна. Они пели ему песни – то нежные и протяжные, то весёлые и напутственные. Это длилось десять рос. Но Зелёный знал, что с последним закатом Звезды он должен будет тронуться в путь. И поэтому все десять рос грустил.

Он не мог наглядеться на своих друзей: детёныши, такие навязчивые поначалу и подарившие ему ни с чем не сравнимое ощущение радости и тепла жизни, старики – дружелюбные и улыбчивые, женщины – нежные, спокойные, глубокие. Весёлые Синеглазки... И особенно Ка-Нох. Как оставить их?

Но десять восходов истекли, все песни были спеты, и Оранжевые разом замолчали. Тогда вперёд вышел Ка-Нох и сказал:

– Избранник, народ Оранжевых счастлив с тобой!.. Ты прежде всего – Избранник, а потом уже круазан и наш друг. И мы были бы неправда, если бы стали помехой на твоём пути. Поэтому сделай то, зачем на тебя упала сосулька. А теперь – закрой глаза.

Зелёный с тоской обвёл напоследок всех своих друзей взглядом и подчинился.

– Взлетай и не оборачивайся, – раздался над тёплым и трепетным миром струящийся голос Ношки, – и знай, что всё вокруг – твоя часть, а не ты – часть Оранжевых...

V

Зааруста парус белый,

Разлившись в мирах Пасса,

Звёзднокрылою галерой

Растворяет Небеса.

И Туманности бескрылов,

Складки далей развернут,

Вдоль столетий и порывов,

Лучезары разольют…

Он не знает, хоть сияет,

Краедали завихривший,

Что язык его зарвистый

В чудесах далёких лишний…

Круазан не замечал тягот своего бесконечного странствия. Он не смотрел вперёд, не жаждал окончить путь и заслужить новое имя, не вспоминал о будущем и не грезил прошлым. Постепенно, когда в груди и глазах его перестало щемить и болеть, он напомнил себе о Цели, и эта мысль поддерживала. Шаг за шагом, взмах за взмахом, Зелёный отдалялся от островка, затерянного в бескрайних просторах воды, и так же плавно стихала-таяла боль.

Проходило время…

Всё опять изменилось – звёзды летели теперь рядом с ним, искрясь и расступаясь, чтобы уступить ему дорогу. Недосягаемые прежде Птицы здоровались, словно с другом, а кометы радужно задевали хвостами, но Избранник не удивлялся этому. Он только с улыбкой вспоминал, каким слабым и глупым был во время своей первой встречи с небесными существами в Городе Красных.

Внизу, под ним расстилались необозримые дали – тонкие, вытканные из паутящихся лучей Звёзд, светлые, как вспышки молнии, и струящиеся во все стороны прядями незримых подводных течений. Круазан видел и слышал теперь очень многое – от шёпота трав до чьих-то отчаянных мыслей, порождённых кем-то на другом конце мира. Но все эти ненужные знания ничем ему не помогали – лишь немного развлекали во время долгих перелётов-перемещений. Избранник не считал теперь Время, подружившись с ним, не выбирал направления, главным для него стало – лететь, а куда – определяло само пространство.

Пройдут столетья этих кратких звёзд,

Что, загоревшись тающей снежинкой,

Взрастут…

и канут,

будто бы всерьёз…

Но вновь родятся ясных глаз смешинкой

Над сном Миров…

небытия пылинкой…

…В одном из миров, не кружащемся беспорядочно, как другие, не порождавшем никаких всплесков, было невероятно холодно.

Огромные голубые вершины терялись в небесах и звёздах, их основания невозможно было облететь. Прозрачный лёгкий воздух здесь вызывал у круазана головную боль, но откуда-то он знал, что постепенно это пройдёт. Виды, ветры, запахи и даже отражения ни на секунду не задерживались, перетекая, изменяясь, перемешиваясь. Он опустился вверх и летел теперь по этому холодному миру, лавируя между вершинами, подчиняясь его суровым законам: чувствовал озноб, голод, боль, но почти не уставал. Казалось, воздушные потоки подхватили и несут его вперёд, туда, куда им одним хочется. Пики прозрачных гор становились все выше, светлее, ярче, иногда в открывшейся между ними расщелине раскидывались игравшие свежими радугами и сполохами поляны – такие тихие и прекрасные, что Избранник проводил на них по нескольку рос.

И так длилось много-много времени, дни он уже не считал.

Но вот глаза круазана разглядели что-то... Что-то настолько прекрасное и манящее, что даже восход Звезды не мог сравниться с притягательностью этого.

Горы внизу расступились, открывая бугристую мелкую расщелину, откуда, он был уверен, и исходил этот странный звенящий зов. Поначалу, сделав круг-другой, он ничего необычного не заметил – только всё новые и новые склоны, обрывы, нагромождения скал. Покрытые философской замёрзшей пылью, которая рассыпается и пропадает от прикосновений, они были опасны для приземления, ведь, как он уже выяснил, можно было провалиться с головой или попасть в глубокий колодец-коридор, из которого потом страшно трудно выбираться.

Слегка снизившись, круазан нашёл место для посадки – маленький небесный, чуть выступающий из белого сверкания вихрь – и тут же опустился на него.

Место вроде ничем особым не отличалось, но Избранник знал, что это не так. И вскоре получил тому подтверждение, приметив светло-синий взгляд, разглядывающий его из искристой расщелины. Некоторое время он молча смотрел туда, пытаясь распознать, что за существо скрывается за этой синевой. И чем больше смотрел, тем меньше понимал. Обычно определить, что за существо прячется за любым, даже самым непонятным взглядом, не было сложной задачей. В нём, как в спокойной воде, просматривалось дно, всегда можно было разглядеть свойства души, её качества и тревоги. Но не в этом взгляде!

На него смотрела Пустота. Почти полная, звенящая и ясная, созерцающая его сквозь эту синеву. Она видела и знала всё, словно его душу распахнули, как окно, и теперь её продувает ветер. Круазан захотел зажмуриться, спрятаться, отвернуться, но не успел… Глаза блеснули, и новое чувство пропало.

А затем появился Тот, кто над небом – такой же чистый, такой же свободный, льющийся сквозь всё вокруг с естественностью горной талой реки. Его нельзя было увидеть, но ещё можно было различить по эхо и отблескам синих прозрачных взглядов.

Слегка выбитый из привычного состояния этими странностями, круазан не решался ни лететь, ни оставаться. А потом в его голове вдруг появились слова... Собственно, даже и не слова, а картинки, вспыхивающие и гаснущие метеорами. Эти картинки успокаивали и приглашали Избранника. И он, поверив им, двинулся по невесомой сияющей земле к пещерке, откуда горели синие огоньки.

Поначалу в ней было темно и неуютно, но потом вдруг резко просветлело, засияла каждая частичка пространства, всё наполнилось светом. И Избранник увидел перед собой самое чудесное существо из всех возможных. Оно было прозрачным и лёгким, совершенно невесомым и ясным, а сияние взгляда было единственным различимым местом на этом невидимом теле. Тот, что над небом, легко и спокойно расположился на одном из выступающих камней пещеры и снова заговорил. Но на этот раз круазан, пожалуй, смог бы облечь свои впечатления в слова.

“Мы приветствуем Избранника, – объявило существо. – Мои друзья видят тебя сейчас моими глазами и рады тебе”.

В голове круазана всё понеслось кувырком: “Как, он не один!? Как это – «видят его глазами»?! ”.

“Около десяти сотен в этом мире, – ответило существо, пролистнув перед внутренним взором Зелёного ряд впечатлений, почти одинаковых и незнакомых. – И все готовы тебе помочь”.

“Что помочь?”

“Прийти к твоей цели”.

“Найти дорогу в мир Смерти?”

“Можно сказать и так…”

Круазан не знал, что и думать. Голова его сейчас напоминала поле, по которому разгуливают сразу четыре ветра и восемь губительных смерчей. В ней стучало, колотило, бегало, вертелось, и единственной, почти что механической реакцией на слова существа у Избранника стала улыбка. Не понятно даже, почему...

Существо очень мало общалось с круазаном. Иногда оно делало что-то, чего не было видно, куда-то исчезало, вдруг загораясь блуждающими огоньками или рассыпаясь искорками. Всё, что нужно было круазану для жизни, оно создавало прямо из воздуха – огонь, тепло, воду. Но?.. Сколько раз Зелёный спрашивал у него: почему тебе самому не холодно? Чем ты греешься? Почему не мёрзнешь? И всякий раз получал один и тот же невразумительный и ничего не объясняющий ответ: ”Разве мы слуги своего я?”.

Но чаще всего существо совсем растворялось или застывало надолго где-то около стены своей пещеры. В такие дни вокруг круазана гулял ветер и смех, всё вокруг переливалось, и мысли исчезали, переставая мучить его сомнениями и забредшими картинами из других миров. Так могло длиться очень долго, пока хозяин пещеры не проявлялся снова слепящей ясностью и тихим звоном.

Ещё реже существо что-то ему говорило, не всегда от своего имени, но каждый раз непонятное. Оно могло вдруг произнести: ”Почему ты себе не помогаешь?”. Или: ”Постарайся…”. Или уж совсем непонятное: ”Снова в твоей голове мусор!”.

Так проходили дни, пока Тот, что над небом, не велел Избраннику сесть напротив себя и делать то же самое. Но круазан ни сном ни духом не понимал – ЧТО ЖЕ, собственно, НУЖНО ДЕЛАТЬ?! Сколько сил он ни прикладывал, сколько ни напрягался, не мог ничего уловить и понять – в голову ему не приходило ни единой подсказки, существо немело, а когда в него возвращались слова и мысли, сообщало, что опять ничего не получилось.

Вот так странно и непонятно проходили дни в белой пещере. Круазан чувствовал себя здесь неловко, словно чужой. Ему спокойнее было бы среди звёзд и просторов полёта. Временами он даже чувствовал развёрнутые крылья за спиной и свободный ветер, несущийся рядом, хотя понимал, что ничего на самом деле не было.

Он всё больше и больше терял надежду отыскать то, за чем был послан. Всё, что ему оставалось, – ждать той минуты, когда он, наконец, сможет улететь. И хотя выход никто не загораживал – просто встать и уйти Избранник не помышлял, всякий раз внутреннее чутьё его останавливало и усаживало на место.

Но вот однажды, всё так же сидя на холодном полу и разглядывая всё ту же стену, круазан вдруг поймал себя на том, что смотрит на впадинку, которой вовсе нет перед его глазами! Он это хорошо знал! Зелёный даже встрепенулся: как же так! Существо, расположившееся у другой стены, тоже открыло глаза и сообщило: ”Очень хорошо, следуй за мной дальше”.

Избранник смутился: никуда он ни за кем не следовал, ничего такого не делал, и откуда всё-таки эта впадинка? Он встал и огляделся, обследовал все стены, обошёл всю пещеру, но ничего такого не обнаружил. Эта удивительная впадинка странным образом стояла у него перед глазами и не уходила. А здравый смысл подсказывал не останавливаться и продолжать её поиски.

Тайна открылась только на следующий день, когда бесцветное существо снова куда-то пропало и круазан смог посмотреть на пещеру с того места, на котором обычно располагался хозяин пещеры. И вправду, мучениям его пришёл конец – впадинка была прямо напротив и её можно было рассмотреть, благодаря переливам света, только отсюда!

Неизвестно почему, но круазана это успокоило. “Я видел ЕГО глазами, – решил Зелёный, – и это шаг к тому, чтобы что-то понять!”

С этой самой минуты странные вещи стали происходить всё чаще и чаще, пока круазан почти совсем не потерял способность чему-либо удивляться. Поначалу это были просто путешествия по своей и другим похожим пещерам, встречи с незнакомыми существами, наблюдение за необыкновенными событиями, а заканчивалась череда ненормальностей разглядыванием самого себя, сидящего у стены.

Так проходили дни или годы. Избранник не считал времени, ясно понимая, что за него не ухватишься и оно не навсегда. Он обращал внимание только на то, что происходило вокруг, и научился видеть события целиком. Оказалось, что все они взаимосвязаны, что у всех у них есть причины, затерянные во времени, но их можно чувствовать и переживать так, словно это происходит в настоящую минуту. Подолгу сидел он на одном месте, не обращая внимания на холод и голод, шаг за шагом приближаясь к этому пониманию, – и постепенно из мечущихся, лихорадящих душу смерчей-картин стали проявляться и выстраиваться доступные пониманию образы-знания. Понимать вещи правильно оказалось очень сложным делом, ведь приходилось отстраняться от своих собственных взглядов на мир, а всё вокруг, наоборот, стремилось туда вернуть. Но настоящей бедой долгое время оставалась для него сама эта ясность – в какой-то момент круазан понял, что начинает играться ею, словно игрушкой, приписывая себе её свойства и глядя из-за этого на всё с одной какой-то стороны – той, что ему приятнее. Чтобы понять это, ему понадобилось неизмеримо много..., а затем столько же – чтобы научиться этого не делать…

А затем он возвращался из своих бескрылых полётов, снова ощущал себя Избранником, который смотрит и который так мал в сравнении с тем существом, которое только что парило между мирами.

И на каждом шагу этой дороги, перед каждым поворотом его одиноких скитаний он чувствовал рядом безликое присутствие Того, что над небом, – для него всё это было не ново, и прозрачное существо чувствовало себя в любых вопросах легко и свободно. Всё, на что круазан тратил месяцы и годы, – существо уже давным-давно знало и теперь смело водило его по бесчисленным закоулкам Вселенных, открывая перед ним всё новые и новые глубины понимания вещей.

А однажды оно подозвало круазана к себе и сообщило ему:

– Наша работа теперь закончена. Глупость больше не властвует над тобой, и ты можешь направляться дальше, если только решил дойти до конца...

Почувствовав в этой фразе незавершенность, Зелёный спросил:

– Разве у меня ещё есть выбор? Разве Зелёный Бог не указал путь и не вёл меня всё это время? Так где же здесь мой выбор? Разве от меня что-то зависит?

– Да, – спокойно произнесло невидимое существо. – Ты ещё можешь всё вернуть, можешь оставить себе...

– Что? – с замиранием сердца спросил Избранник.

– Жизнь и самого себя в ней, – странно, как в первый день знакомства ответило существо, но только теперь круазан его понимал. – Надежду, своё желание летать, восхищенье свободой, всеми проявлениями жизни. Собой... Всё это ещё осталось в тебе и ты можешь остановиться, стать одним из нас и дожить свой век в покое и ясности. А можешь отказаться от всего...

– Как отказаться? – спросил Зелёный.

– Оставить здесь свои крылья полёта...

VI

«Сколько раз возвращается

Ищущий Путь?

Столько раз,

Сколько сможет себя обмануть…» *

* А. Кобызев

Прозрачные, обжигающие своим звоном Вершины Невидимых Далей расстилались перед круазаном до самых горизонтов. Новый холодный пустой свет резал глаза, словно осколком льда.

Переводя временами взгляд на струящееся Небо, окружавшее его со всех сторон, бескрайнее и несуществующее, как всё вокруг, он тут же снова устремлял его вдаль, но не потому, что круазану жаль было былых полётов и приключений, а лишь потому, что там не было уже ничего, что могло бы его поразить и чего бы он раньше не видел, не испытал, не узнал. Чего бы не ощущал каждую секунду как часть себя самого. Зелёный не расстраивался даже при мысли, что полностью опустошён и просто не сможет уже выполнить свою задачу, что всё оказалось напрасным.

И ничего не грело в огромном холоде текущего пространства.

А однажды он остановился. Просто идти дальше было незачем.

Утром он оказался на последней из этих небытийных Вершин, такой высокой, что её, затерянную в Вечности, на границе неведанного и несуществующего, даже не было. Место появилось перед ним, расстелилось, словно выплывая из сна. Место – переливающееся, зеленовато-золотое, безмолвное и неощутимое, пустотное, живое. В разреженном просторе не чувствовалось ни дуновения, ни движения. Ни один звук, ни один вдох не нарушали Покоя. Времена, совсем близкие, вот они, висели рядом с ним, кое-где порванные закатным светом новой Прозрачной Звезды, кое-где пухлые, как щёки Оранжевых, а кое-где чуткие, дрожащие, словно перья Птица…

Здесь Избранник решил остановиться. Он переместился на середину Места и погрузился в Безвидное…

…Почувствовав рядом жизнь, Дых Халахала встал на лапы. Его мощная грудь наполнилась воздухом, и пространство напуганно сжалось – даже оно боялось Дыха. Недосягаемый для всех измерений, размытый в веках, несуществующий, и вместе с тем – самый тяжёлый, он не знал своей мощи, но мог Всё! Дых не ведал ни Страха, ни Сомнений, но всему живому внушал только их; не знал слов – Сила и Мощь, но был их Властелином. Не было ничего, что не охватывал бы Дых своими всемирными лапами, ничего – что вырывалось бы из него или восставало против него – Вершителя Законов. Мало кто знал об Этом Дыхе, но ничто не могло миновать его…

Уже много множеств времён в мир, огороженный со всех сторон неподступными безднами и задёрнутый дымкой, не забиралось ни одно живое существо. Лишь редкие, отчаянные тени живого, его обрывки, некоторые – ярче, некоторые – совсем тусклые, попадали сюда, и Дых молча и навсегда их исчезал. Лишь Бессмертные, существующие Изначально, и потому – неподвластные Дыху, могли свободно миновать его, но остальные… Остальных пока не было...

А кто, когда и как попал сюда сейчас? Эта встреча была чем-то необычным – неизвестный гость сумел пробраться сквозь все преграды и всё равно остаться живым. Дых это почувствовал и поэтому даже встал на лапы.

Оказавшись в одном шаге от Избранника, он застыл и стал изучать его Всепроникающим, Пустым и Мёртвым взглядом, пробирающим глубоко внутрь. Сознание незнакомца всё ещё пульсировало, и он мог ещё не раз проснуться…

Даже не открывая глаз, Зелёный ощутил, что всё его существо онемело и помертвело, и было не в силах побороть какую-то непостижимую всепронизывающую угрозу. Парализованные, сплющенные мышцы дрожали от напряжения, словно им приходилось выдерживать тяжесть горы. Мир, которым чувствовал себя Избранник, вдруг снова сжался. До крошечки. Словно он снова стал обычным маленьким круазаном. Всё его существо содрогалось.

…Не скоро понял Избранник, в чём дело, не скоро смог уговорить отказывающееся повиноваться сознание видеть…

Картина, вставшая перед ним, была поистине ужасающа – громадный Дых нависал над ним миллиардами непроходимых навесов и поедал Избранника бездонными безднами, от которых невозможно было увернуться. Телам его, неизмеримым и необъятным, перетекающим из одного в другое, не было числа – как не было свободы от Дыха… И не могло быть бегства от этого взгляда… Холод Тех, что над небом; Ужас, который не снился Чёрным; и ещё Воля – давящая и съедающая, которой нельзя ослушаться. Пропасти глаз, извечные и тяжёлые, остановились на Избраннике, как будто о чём-то спрашивая...

«Смерть или Смерть? – предлагала Чернота без малейшей подсказки и разницы. – Всё сначала или всё с начала? – гудело пространство. – Как?!..» – и давило, давило, давило… Сжимало, сжимало… По капельке выдавливало из круазана сознание, которое ему не хотелось уже ни сохранить, ни оставить…

В голове его вспыхнула Жизнь! Не только та, к которой он привык и которую успел познать – но Вся вообще. Многоликая, бьющая ключом, текучая, постоянно меняющаяся. Не было ничего, что можно было бы в неё добавить, и никогда круазан не чувствовал себя прекраснее! Он не видел различий между собою и этой Жизнью – она струилась внутрь и вовне, во все стороны, во все направления, наполняя бессмысленное Смыслом, делая ярким безликое и полным пустое. Она искрилась миллиардами красок, звучала бессчётным количеством звуков, дышала, рождала… И уходила, улыбаясь ему напоследок самой ясной своей улыбкой… Отдаляясь, втягивала в себя остатки Избранника – его больше никогда не было…

…Жизнь, составлявшая некогда его мохнатое, трёхлапое тело, мысли, чувства, сердцебиение, смех и миллиарды прочих тел, сердец и желаний…

…Жизнь, сотканная из сияния звёзд, золота горизонта и молчания чёрных провалов…

…Жизнь, каким-то чудом когда-то вдруг вселившаяся в крохотную частичку пространства…

…Та самая жизнь, которую он прежде считал своей…

… …Она …

Избранник готов был двинуться за нею назад – так прекрасна она была! Мёртвый взгляд Дыха не давал ему шанса сохранить эту Жизнь – в нём совсем не было для Неё места…

«Я знаю, Как Много Смогу Теперь Сделать в Жизни, – говорила ему Жизнь его голосом, возникая в голове последними мыслями. – Я знаю, Как Прекрасно Буду себя Чувствовать – Теперь, когда Я Знаю Цену Жизни! Я Смогу Показать Её Всем, Я Смогу Наполниться Ею Сам… И принесу Всем Её Цветы! Ведь вот Оно, в Ней – Бессмертие!» И он послушно растворялся в ней, с отстранённым любопытством разглядывая то, что всегда было и есть, и движется вперёд. Там содержалась его Цель и её достижение, всё хорошее и плохое, что он знал, всё, что мог и не мог даже себе представить. И всё это принадлежало теперь ему – стоило сделать лишь один малюсенький шажочек… …Или не сделать ничего…

…Ведь это так просто…

…А с другой стороны этой Жизни стоял Дых – опустошающий, мертвящий, пустой. Давящий, давящий, давящий взглядом, прогоняющий его туда, в этот восторг и счастье…

Стоп.

Нет! – понял вдруг Избранник. – Жизнь вне Смерти не существует…

Прозрачный Взгляд замолчал, проникая в Дыха, сквозь него, вне его…

VII

…Не видит Ничего… Не ощущает измерений. Вокруг нет света, нет темноты, не на что смотреть, нечем чувствовать. Он не пугается. Нечем… Наблюдает.

А потом проявляется Смерть – Такая, какой её увидят все...

– Ты – Бог? – спросил он.

ОНА здесь, прозрачная, в воздухе, и круазан не может отвести глаз от этого Закона – естественного и всепроникающего. Извечного. Вместо ответа Он видит себя, исходившего миллионы миллионов дорог и пришедшего, наконец, СЮДА, видит ЕЁ, ожидающую и вездесущую. ОНА смотрит прямо пустыми глазницами.

Молчит. Ответа не будет.

– Но я умер, – возразил Избранник.

Тишина. Пустота и покой.

– И что теперь?

СМЕРТЬ всё так же не существует. Он сам знает всё, что будет дальше.

– !… – произнес Избранник, – …

И он – перед бескрайней пропастью дорог, вдоль которых сплошной пеленой растут Цветы, собранные из мельчайших частиц Мирозданья и погасших Вселенных, прошлых и будущих. Бесцветные и пустые, не живые, и не ощутимые. Совсем пустые. Совсем…

……..

Он стоял посредине знакомой площади – в самом последнем месте, где должен был оказаться, и смотрел на своих друзей и знакомых – изрядно постаревших, ослабших, огрубевших.

Он всё еще путешествовал в одиночестве, хотя побывал уже во всех знакомых Мирах и предлагал Цветок Смерти каждому старому и молодому существу. Но те, кто не так давно умоляли его принести им этот Дар, теперь бежали в страхе, и он знал причину. Знал, что улетит в одиночестве и из нашего города.

Но он ДОЛЖЕН всем предложить Дар Жизни, которая не является жизнью. И, рассказав обо всём без утайки, развернуть перед ожидающей толпой лапу, в которой... не увидят ничего, потому что не умеют смотреть, не застынут в благоговейном восторге и надежде, а начнут по одному, сначала робко, а потом всё громче и громче смеяться и потешаться над горе-Избранником, назовут его сумасшедшим, отрекутся от каких-либо поисков, отбросят все попытки.

Все…

Кроме, может быть, самых юных и пылких, на которых ещё не свалилось бремя опыта, забот и ума.

И видя это, Избранник знал, что должен поступать так, дать шанс каждому...

Ведь он был самым добрым, самым прекрасным круазаном на свете...