Вот все девочки пэтэушные да разъехались на каникулы. Ну и я к бабке-деду поехала на деревню за сорок верст. Деда, старый алкаш на пенсии, кормил куру рябую любимую да день кажинный квасил до чёртиков, вот сидит теперь на бобах. Так шо в хате рубля завалящего он вчерась по сусекам скрёбучи да заначки бабкины знаючи - а найти хрена лысого смог.

Тогда молвлю я так сочуственно: сколько помню себя, дед болезный мой, на комоде яйцо-копилка в утке пряталась хохломской. Ты ж ховал от меня ее старый жмот, шоб копейки твои я не тырила. Заяц плюшевый на яйце том кис да с иголками в жопу натырканный.

Стал по новой склеротик всю хату вверх дном перевёртывать да обыскивать. В драной тумбочке за газетами все ж копилку таки засёк. Коло уха потряс: звон малиновый. А разбить на полу - дык жеж хлопотно в раскоряку потом загробастывать трудовую копейку свою. Положил дед яйцо глинобитное в таз ляминевый-малированный, молоточком хуяк его - по фигу, посильней еще раз – а хренушки.

Тут и бабка пришла вся молошная. За версту несет фермой, органикой. Пожалела дедулю да скалкою как хлобысь по яйцу - ну каменное - шо у мамонта-птеродактиля. Ну осколочек хоть бы какой отлетел - с арматурой яичко беленькое!

Хлебанул дед рассолу да с тинкою, до соседей попёрся до Мышкиных. Отмечают там возвращение Васьки ихнего с флоту-армии. Ну и бабка за ним лапотяшная шоб до дому потом доташить эту пьянь.

Закручинилась я, села в горнице, у окошка с видом на уличку. Потомукак до танцев две ноченьки да два дня куковать мне молодушке. Гляжу вдруг: добрый молодец, пьяный в жопу в трусах семейственных да калитку пихает тапочком. Никак Мышкин Васёк обозначился. Ну калготки надеть успела я.

С бычьим взглядом вошёл, шатаеться. Мол яичко разбить-почесать пришел, на подмогу мол - я дотумкала. А сам в махоньких тапках с помпончиком, трусы синие в белых зайчиках прикрывает руками трясучьими.

Колыхнулася розова кофточка, ажно пуговка рашпилилася! Улыбаеться гад со значением. С-под трусов его мято жеванных солнце красно встает так улыбчиво. Небо синее с белым облачком сантиметра на три приподымливает.

Рот раззявила я от смущения, от мущинского взгляда нескромного. Как увидел он пасть мою алую шо без двух зубов недостатошных так и бросился в ноги - эх яблочко! Стал тельняшечку рвать на грудях.

Напужалась матроса я пьяного и калготок мне жаль пошти новеньких. Нет шоб речью меня завлекательной, да гостинцами взять романтишную. Так хвостом гад виляет распущенно с красной грозной боеголовкою.

Осерчала я по трезвянке-то. В позу встала защитно-отпорную. И яичко-копилку как молот тот скрытно спрятала за спиной. Гад меня за коленочку мацает, пристаёт за бедро нежно-розовое, чуть калготки многострадальные мне не рвет, окаянный, по шве.

Ухватила я книжку любимую «Сказки русские» типа народные да как ёбну ему промеж облачков так шо тучки все разогналися. Завопил матрос Мышкин, в ремонт понес он торпеду свою воспалённую, кружку вылил студёной воды на неё, почесал яичко опухлое. Из сеней вышел мстительно с вилами. Бросил якорь на рейде средь горницы и взглянул на меня ненависливо.

Зашпилила я верхнюю пуговку да яйцом ему белокаменным захуярила в лоб змей-горынычу. От удара звон был хрусталевый будто трахнулись два колокольчика будто лопнули маковки зрелые будто батюшка крест уронил. И разбилось яичко и с грохотом полетели копейки серебрянно и поджав свой цветочек завяленькой злыдень Мышкин свалился под стол.

Посредь жёлтых копеек совдеповских я нашла ту иголку самую шо по дурости малолетошней я забросила деду в яйцо. Тода села я раздовольная и иголочкой вновь обретенною я заштопала розову кофточку и калготки прямо по шве.

Потом в харю Мышкину пырскнула, соловейке-разбойнику молвила: нахрена ж ты мне, козлик опущенный, нахрена мне такой ухожор.

Скушно деушке на деревне-то, тусовать меня нет поцаньчика. Сказки русские вот почитываю – так колбасит шо мочи нет. Замутила я сказку нехилую для детей подросткового возраста, а сама сижу дура дурою. Кто же щасте мне принесёт?