1.

«Приснится же такое, – подумал Головин, открыв дверь. – Не надо было пить перед сном. И что Михаловна намешала в этот самогон? Или не она? Лучше, видимо, проснуться».

Но проснуться не удалось, и, после нескольких безуспешных попыток, Василий сообразил, что не спит.

Парочка, ждавшая за дверями, выглядела довольно странно, если не сказать – удивительно.

Высокий, тот, что колотил рукоятью длинного меча в дверь Василию, был худым, но вовсе не истощенным стариком лет восьмидесяти. Одетый в чёрный плащ или пальто необыкновенной длины – почти до ступеньки, на которой он стоял (выглядывали только сильно ободранные носы стоптанных сапог), он производил впечатление вполне интеллигентного человека, несмотря на меч в правой руке.

Открытый гладкий – без морщин – лоб, аккуратная белая борода, быстрые умные глаза с ярко-голубыми зрачками, белая густая шевелюра нечесаных волос – до широких прямых плеч и весёлая – во все зубы – улыбка.

За спиной – дорожный мешок и, на перевязи, посох. На боку – кожаная сумка, застёгнутая большой золотой пряжкой в виде сидящего медведя, из сумки выбивается в грудь Василию лучик зелёного света. На талии – шитый золотом пояс с серебряными ножнами и торчащей из них изогнутой ручкой кинжала. Ножен меча видно не было.

Второй был низок – метра полтора ростом. Широкоплечий, скорее кубический, чем квадратный – из-за мощных мускулов, распирающих серебристого металла кольчугу под меховой курткой. В кожаных штанах, заправленных в сапоги, обшитые металлическими бляшками. Борода рыжая, пушистая, нос немного вздёрнутый, острый, и невероятные, совершенно детские глаза – большие и наивные. В руках – боевая секира с двумя лезвиями (не разбиравшийся в холодном оружии Василий не мог подобрать другого названия этому страшному топору). На голове – металлическая шапочка, опушённая беличьим мехом, почти сливающимся цветом с рыжими кудрями.

«Похоже, гном, – почему-то сразу определил Василий, хотя гномов никогда не видел, как и никто из его знакомых, – А второй, с посохом, гномий маг. Правда, для гнома он несколько великоват: метр восемьдесят – метр девяносто».

– Слушаю вас, господа! Не слишком ли поздно, а, может, и слишком рано, для визита? У нас что, в Чернигове, карнавал? – Василий старался за сарказмом спрятать своё ошеломление, свою растерянность при виде этой парочки. Ему было ясно, что карнавал здесь вовсе ни при чём: слишком по-настоящему выглядели гости, да и меч с топором не казались игрушками – уж очень опасно сверкали их лезвия в свете горящей над дверью лампы.

Перевязанное окровавленной тряпицей предплечье левой руки высокого тоже не добавляло Василию энтузиазма: не хотелось ни грубить, ни орать на непрошенных гостей, ни как-то иначе выражать своё недовольство ночным визитом.

– Рад видеть тебя, незнакомец, – сказал высокий и улыбнулся ещё шире. – Очень рад тебя видеть.

– Рад видеть тебя, незнакомец, – поддакнул из-за его спины низкий.

– Я тоже рад видеть вас, господа, – уверенно соврал Василий, – Чем же я, всё-таки, обязан столь поздне-раннему визиту?

Высокий сделал вопросительный жест, мол, не здесь, не на улице же объясняться, но ничего не сказал. Низкий тоже хранил молчание.

Василий отступил в сторону, открывая дверной проём. Также молча. Лишь кивком головы пригласил в дом своих странных гостей.

Гости поняли и поспешили пройти. При этом низкий внимательно осмотрел ночную улицу, сколько было видно её через головинский забор, и, не обнаружив ничего, кроме собачьего лая, облегченно вздохнул.

Смущения гости не выказывали, как не проявляли и излишнего любопытства, хотя полностью скрыть свой интерес к обстановке дома и явно незнакомым для них предметам им всё же не удавалось.

Обстановка дома была простой и своим спартанским видом вполне соответствовала самому строению – сложенному из старых шпал пятистенку.

Обшитые изнутри дранкой стены были обмазаны глиной и густо забелены отдающей синевой известью. Украшений на них не водилось – только большое – в рост человека – зеркало, да парочка простеньких иконок в дешевых окладах. Наружная проводка освещения змеилась по стенам закрепленными на изоляторах проводами, соединяя розетки, выключатели и голые, без абажуров и плафонов, лампы, демонстрируя торжество прогресса столетней давности над ещё более древним человеческим невежеством.

Большая печь красного кирпича занимала почти всю внутренность дома, разделяя его своим массивным телом на две маленькие комнатки. Где не хватило для этого печи, перегородку дотачали шпалами же, прорезав в ней дверной проём, но дверей не навесили.

Из мебели в доме имелось: железная кровать с провисшей сеткой и с утерянными со спинок железными шарами, самодельный стол из неструганных досок под старой, но всё ещё пахнущей какой-то химией клеёнкой, старый, с раздутыми от возраста боками и облезлой полировкой, шкаф, кухонный буфет без стёкол и почти без посуды, два стула на гнутых ножках, табурет и, неизвестно зачем занесенная в дом, садовая скамейка.

Технические блага цивилизации представляли холодильник, от времени утративший и внешний вид, и название, и допотопный цветной телевизор, чудом принимающий пять-шесть (по условиям погоды) телевизионных программ.

Холодильник рычал, дребезжал и трясся, независимо от того, включен он в сеть, или нет, и, если бывал в настроении, покрывался толстым слоем льда по всей морозилке, из-за чего дверцу ему перекашивало, и на полу натекала огромная лужа.

Живописный натюрморт на столе из печатной машинки, трёх немытых тарелок, залапанного жирными руками стакана и двух трёхлитровых банок: немного надпитой – с домашней водкой Михаловны, и почти полной – с её же огурцами, дополнял, доводил внутреннее убранство дома до совершенства.

Оба гостя остановились возле стола, вежливо ожидая следующей команды, и Василий, поспешно сняв со стола печатную машинку – на пол, и, подхватив грязные тарелки и стакан, произнёс как можно более вежливо:

– Прошу садиться, господа.

Банки с огурцами и самогоном он решил пока не убирать.

Визитёры, не торопясь, расселись, заняв оба стула. Василию остался табурет, и он тоже сел, стараясь не зацепиться за вылезший из сидения гвоздь.

Маленький, хотя нет (на маленького он никак не тянул – слишком был могуч), низкий поставил топор возле себя, прислонив его в стене. Высокий, подумав, положил меч на садовую скамейку рукоятью в свою сторону, чтобы быстро схватить его, если понадобится.

Немного посидели, глядя друг на друга.

– Я слушаю вас, господа, – повторил Василий.

Высокий вынул из сумки хрустальную корону необыкновенной красоты и поставил её между собой и Василием. Затем из той же сумки выгреб и высыпал на стол пригоршню монет жёлтого металла. Показав на всё это рукой, он снова уставился на Головина, словно уже исчерпывающе ответил на его вопрос.

Корона испускала один тонкий зелёный лучик – это помимо блеска драгоценных камней и хрусталя – и этот лучик упирался в середину Васильевой груди. Василий недовольно поёрзал и попытался увернуться, но лучик менял своё направление вслед за Василием, не отпуская его ни на миг.

Не сразу, но Головин сдался, прекратил уворачиваться и уклоняться под насмешливым взглядом низкого. Пытаясь сохранить достоинство, он потянулся за монетой и только теперь рассмотрел, что это пустой кружок, без герба и номинала.

– Ну и что дальше? – Василий не понимал, чего от него хотят эти странные люди, – Может, всё-таки объясните? – Головин крутанул кружок на столе, и тот, повращавшись, скатился на пол. Поднимать его никто не кинулся, да и Василий не стал.

Высокий прокашлялся и, наконец, произнёс:

– В это, конечно, трудно поверить, но я прошу выслушать меня, не перебивая. Если возникнут какие-нибудь вопросы – я отвечу потом. Меня зовут Бальсар, я маг-зодчий королевства Раттанар, одного из Двенадцати королевств Соргона...

– Очень приятно! Я – Василий! – Головин протянул руку Бальсару, и, пожав, протянул низкому, – Василий, очень приятно!

Одно предположение уже подтвердилось – высокий оказался магом.

«Кажется, я дописался до предела – крыша у меня съехала. Если второй – гном, мне пора в Халявин. Психиатричка по мне рыдает крупными слезами...»

– Я – Эрин, сын Орина, из рода кузнецов и воинов, и сам глава этого рода, – низкий из вежливости привстал, пожимая руку Василию. Рука его по твёрдости не уступала дереву, и рукопожатие удовольствия Головину не доставило. Низкий немного помолчал и добавил:

– Гном! Я – гном, если это о чём-нибудь говорит.

– Говорит, – ответил Василий, думая, что Халявин уже обеспечен, и, разминая смятые гномом пальцы, со вниманием уставился на мага, ожидая продолжения.

Бальсар не заставил себя упрашивать:

– Много лет назад, когда Соргон был залит кровью междоусобицы, Великий маг Алан прекратил это побоище, создав двенадцать Хрустальных Корон, которые сами выбирали себе королей. Королями всегда избирались люди бездетные, и даже не каждый из них был женат. Не было престолонаследия, не было поводов и возможности оспаривать трон: Корону нельзя надеть помимо её выбора – это смертельно, к ней прикоснуться могут только избранник и Гонец, несущий её во время поисков нового короля. С Коронами связаны, никто не знает как (из нынешних магов, я имею в виду), наши деньги – вот эти монеты: и золотые, и серебряные, и медные.

С них исчезает портрет умершего короля и появляется изображение нового. Пятьсот лет в королевствах не было войн, кроме борьбы за побережье, с морскими народами. В одиннадцатый день первого месяца зимы должен был собраться Совет Королей. Фирсофф Раттанарский задержался в пути...

Василий, стараясь не мешать занятному бреду о королях и Коронах, стал осторожно шарить в холодильнике, не сводя с Бальсара недоверчивых глаз.

«Одиннадцатый день первого месяца зимы – это одиннадцатое декабря. Вчерашний день. Похоже, что это розыгрыш. Продуманный, хорошо подготовленный розыгрыш, но предназначенный не мне. Ребята ошиблись адресом, и ещё не догадались об этом. Наверное, по близости живёт кто-то из актёров. Я тут всего полгода и знаю только живущих за соседними заборами. Да и тех – в лицо. Ни имён, ни где работают. А здорово у них костюмы сделаны – прямо хоть сейчас в мою книгу...»

Рука Головина нащупала искомое – пакет с полукопчёной колбасой.

– Ты знаешь, Бальсар, а он нам не верит, – прервал журчание голоса мага встрепенувшийся гном, – Ты бы показал ему какую-нибудь магическую штуку.

Воспользовавшись паузой в монологе умолкшего Бальсара, Василий выложил на стол колбасу и принёс из буфета три щербатые стопки и буханку хлеба. Чистых тарелок не оказалось, и хлеб с колбасой он нарезал на расстеленной газете. Выловив вилкой несколько огурцов, Головин аккуратно, не расплескав, наполнил стопки.

В нос ударило крепким сивушным духом, и Бальсар недовольно скривился.

– Ну, со знакомством, – Василий, как хозяин, выбрал самую щербатую стопку, руководствуясь правилом: всё лучшее – гостям. Не дожидаясь пока разберут остальные, он цокнул по очереди в обе стоящие стопки и лихо опрокинул свою в рот.

«А крепкая, зараза! Градусов шестьдесят, не меньше, – подумал он и захрустел огурцом, – Вот и пригодился дар Михаловны. Она – как знала».

Эрин подозрительно покосился на Василия и, взяв со стола ближайшую к себе стопку, осторожно втянул идущий от неё запах. Затем отчаянно: была, не была – одним глотком осушил её, подражая Василию. Некоторое время посидел с широко раззявленным ртом и торопливо зачавкал колбасой.

Василий ободряюще улыбнулся Бальсару: что же ты? давай!

Маг нехотя потянулся за последней стопкой, хлебнул из неё и – закашлялся. Из глаз его потекли слёзы и, жалея беднягу, Головин сунул ему в руку огурец:

– Что, не пошла? Да ты зажуй, зажуй... Не привык, видно, к самоделке. Но, извини, коньяков не держим-с, – в это старорежимное «с» Василий вложил приличный заряд ехидства, но цели не достиг: его явно не поняли, и никак не отреагировали на насмешку.

Прокашлявшийся и проплакавшийся маг хрипло выдавил:

– Что это такое? Что мы пьём?

– Водка. Домашняя водка. Самогон, в общем-то. Хватит притворяться, не с Луны же ты упал?! Повторим-ка, братцы: между первой и второй перерывчик небольшой! – Василий снова наполнил стопки, – Как говорят у нас на Украине – будьмо!

Эрин охотно чокнулся с Василием и Бальсаром и, уже не сомневаясь, спокойно проглотил свою порцию, закусив её огурцом.

Бальсар опасливо выцедил свою стопку, и в этот раз не закашлялся, а стал с аппетитом заедать хлебом с колбасой, временами покусывая хрусткий огурчик.

Василий выпил, не закусывая, и хмелем смыло остатки удивления и недовольства от чьей-то глупой шутки, поднявшей его среди ночи. Эти артисты уже начинали ему нравиться: в них чувствовалась скрытая сила, безудержная, дикая, но у Василия они больше не вызывали опаски. Он не чувствовал, не ощущал угрозы, и единственное, что по-прежнему создавало некоторое неудобство – это нахальное свечение Короны, преследующей зелёным лучом каждое его движение.

«Интересно, как они это сделали? Светит только на меня, будто я – меченый. Но никто ко мне не прикасался! Вот так фокус!»

– Бальсар, он не верит нам, – напомнил Эрин. – И ты еще не объяснил, в чём дело, зачем мы здесь.

– Да-да, конечно, – Бальсар поймал взгляд Василия, и тот отметил, что яркая голубизна глаз мага несколько потускнела, приобрела немного маслянистый оттенок, замутилась.

«Да ты уже захмелел, дедуля, – подумал Василий. – Да и я – тоже. Забористая, однако, штучка этот самогон...», – и, спохватившись, что Бальсар что-то ему сказал, переспросил:

– Что-что?

– Мы зовём тебя править, – повторил маг, – Вернее, не мы – тебя выбрала Корона, – Бальсар ткнул пальцем в зелёный лучик, – Ты – новый король Раттанара!

Василий расхохотался, и ему стало совсем легко.

«Вот она, вершина розыгрыша. Сначала убедят легковерного в правдивости происходящего, а потом, когда лопух поверит и нацепит эту корону, отовсюду выскочат довольные зрители с криком: «Сюрприз!» Только попали вы не в тот дом, ребята, и ничего у вас не выйдет. Поглядим, кто кого разыграет», – и Василий захохотал ещё громче, представив, как толпа шутников тщетно ждёт где-то времени своего выхода, и им никак не светит дружно прокричать свой «Сюрприз».

– Видишь, я же говорил, – Эрин печально кивнул на веселящегося Василия. – Покажи ему, что ты можешь. Если он не поверит – не примет Корону, и нам тогда не вернуться домой.

Бальсар задумался.

«Интересно, что же за трюк выкинет маг, чтобы я поверил в его басню?»

Тот неторопливо осматривал комнату, пытаясь сообразить, какое же доказательство правдивости своих слов он может предъявить Василию. Головин с интересом ждал Бальсаровых фокусов.

Блуждающий взгляд Бальсара остановился на зеркале: по диагонали из верхнего правого угла в левый нижний протянулась испещрённая сколами трещина.

– Давно ли треснуло стекло на твоём зеркале? – голос у мага уже поплыл – язык начинал цепляться за зубы и букву «р» он произносил нечётко, картавил.

– Я его другим и не помню, – отвечал Василий, радуясь своему чёткому и ровному произношению.

– Так ты согласен, что стекло в зеркале треснутое? – Бальсар встал и двинулся к зеркалу, шаркая подошвами стоптанных сапог, – Я почему так настойчиво добиваюсь от тебя подтверждения давнего существования этой трещины: мне не хочется, чтобы ты потом говорил, что её никогда не было.

Василий так заинтересовался словами Бальсара, что забыл посмотреть, шатается тот при ходьбе или нет.

– Почему это я должен говорить, что её никогда не было?

– Я не говорю, что должен. Я говорю, что – можешь, – Бальсар положил руки на зеркальное стекло по обе стороны от трещины, – Посмотрим, что тут можно сделать.

Василий и Эрин тоже не усидели за столом и стали с двух сторон от мага, заглядывая через его руки на оскалившуюся сколами, как зубами, трещину в зеркале.

– Не обещаю, что у меня получится, но попробую, – Бальсар сначала напрягся, потом облегченно расслабился, – В твоём мире превосходное магическое поле – очень легко работать.

По краям трещины заскакали голубые искорки, перепрыгивая через неё в обе стороны, и там, где они скакали особенно часто, трещина начала стягиваться, сливаться в гладкую ровную поверхность. Щербинки сколов зарастали, выравнивались. Трещина исчезала на глазах: сначала в середине, между ладонями Бальсара, потом – всё ближе и ближе к краям. Через короткое время она полностью затянулась, оставив целое зеркальное стекло, в котором Василий, без искажений, разглядывал своё удивлённое лицо, и веря, и не веря случившемуся.

– Что скажешь? – Эрин покровительственно похлопал ошарашенного Василия по плечу, – Всё ещё сомневаешься?

– Пожалуй, я бы выпил, – пролепетал Головин, – За ремонт зеркала надо выпить, пока не треснуло снова. Да и вообще, выпить по любому поводу не помешает. Даже без повода. Выпить и немедленно, – приговаривал он, наполняя стопки дрожащими от волнения руками, – Этого не может быть. Такого никогда не бывает. Я не верю своим глазам, – выпив, он снова подошёл к зеркалу, и щупал, и гладил его пальцами, и приглядывался, чуть ли не носом водя по тому месту, где была трещина. Точно – была. Помнится, что была. Раньше была. А теперь – не было. Ни следа, ни намёка. НЕ БЫЛО! ТРЕЩИНЫ – НЕ БЫЛО!

Василий вернулся к столу, за которым лениво закусывали его ночные гости. Эрин светился радостью, словно это он только что так лихо победил недоверие Василия. Бальсар же нахохлился и выглядел устало: третья стопка бодрости ему не прибавила, скорее, наоборот – от неё начало клонить в сон.

– Сухого бы вина сейчас, – мечтательно пробормотал он, – Сон разогнать. Я – Гонец, и ты должен принять Корону, Василий, король Раттанара.

– Мне надо подумать, – Василий снова наполнил стопки, – Могу же я подумать? Зеркало – это да! Это – фокус! Но при чём тут Раттанар? Какой из меня король? Я даже на велосипеде ездить не умею – а ты мне королевство суёшь! Зачем? Я подумаю! Я – буду думать! – растерянность Головина была велика, и всё нарастала, приведя его почти в паническое состояние: так не разыгрывают. Не может человек просто так взять и без ничего заделать трещину в стекле. Нет такого закона, чтобы человек на самом деле был магом. Заделал стекло в зеркале, и даже заклинания никакого не прочёл. Не бывает такого. Ну, не может это быть правдой, никак не может!

– Значит, в кого она, – Василий показал на Корону, – в кого она уткнёт свой зелёный луч – тот и король?

– Именно, Ваше Величество, – гном подмигнул Головину и снова хрустнул огурцом, – Надевай Корону, и пошли. Нам домой пора, в Соргон.

Кандидат в короли промычал что-то нечленораздельное, а может, и непечатное. Корону он надевать не стал, а снова потянулся к банке с самогоном: что ни говори, а существуют ещё проблемы, которые, хоть будь семи пядей во лбу, а без поллитры – не решишь. Никак не решишь. Невозможно это.

2.

Разговор тянулся, вяло полз по времени, и Василию казалось, что даже часы не желают двигать стрелками, и переставляют их только из опасения оказаться в мусорном ведре.

Бальсар боролся с наседающим сном, оживляясь на бестолковые вопросы Головина, и пытался чрезмерным энтузиазмом ответа отогнать назойливое забытье, упорно закрывающее ему глаза.

Эрин, убедившись, что Василий не станет королём прямо сейчас, тихо сидел, прислушиваясь к изображению разговора между магом и кандидатом в раттанарские монархи, не позволяя, впрочем, долго стоять своей стопке наполненной.

Василий задавал вопросы Бальсару то ли из вежливости, то ли из боязни тишины. Ответов он не слушал, вернее, не вслушивался в них, находясь в полной прострации. Голос мага гудел, пробиваясь сквозь хмельную дымку, но смысл произносимых им слов не доходил до сознания Василия... Слова, слова, слова... На них наплывали какие-то видения, мелькали неясные тени, что-то неуловимое охватывало Василия. Он грезил наяву или просто спал за столом с открытыми глазами, время от времени выдавливая из себя очередной вопрос, и снова погружаясь в зыбкие видения, которые было страшно созерцать и которые прерывать не хотелось.

Очнулся он от тишины – Бальсар, наконец, сообразил, что ответов его никто не слушает, а, может, окончательно выдохся. Эрин же упорно молчал, давно утратив нить беседы и её смысл, если он в ней был.

Выпили ещё, потом ещё...

Задремавшего Бальсара уложили на кровать, и он немедленно отозвался благодарным храпом на такую нежданную заботу, после чего Василий с Эрином составили молчаливый дуэт, звякая стопками и хрустя огурцами.

– Ты примешь Корону? – Эрин нарушил молчание, – Прими, а?

– Мы будем править по очереди: день ты, день – я, – ответил Василий, наливая.

– Годится, – бодро согласился гном, отодвигаясь от Короны, – Но ты начнёшь первым. Можешь прямо сейчас.

– Нет! Я – выпивши, а у нас закон запрещает управлять в нетрезвом состоянии. Да и не хочется хорошее дело начинать с пьяных глаз, – сказал Василий, тоже отодвинувшись от Короны. На всякий случай.

Эрин разговорился, и стал рассказывать красиво и грустно, и Василий сочувствовал ему, и сопереживал, и очень внимательно слушал. И подливал, и наливал, и разливал...

А потом они пели песни: и гномьи, и русские, и украинские – кто какие знал и не знал, и не было большой разницы между песнями в их исполнении.

Затем Эрин встал, чтобы куда-то идти. Поднял одну ногу – шагнуть, но не шагнул, а зачем-то поднял вторую и, засыпая на лету, с грохотом и звоном кольчуги приземлился в углу комнаты, где, сходу взяв нужную ноту, вписался в храп Бальсара.

– Готов..., – успел подумать Василий, но не успел подумать – кто...

Настала тьма.

3.

Сначала возникла мысль. Она была ни о чём, просто сама по себе. Ей ещё было думать не о чем – кроме неё не было больше ничего. Долгое время она шарила по окружающему её мраку, пытаясь сообразить – о чём она, не достигая в этом успеха.

Мрак редел, просветлялся, пропуская намёки на звуки: волны то ли хрипа, то ли рыдания и, изредка, такие знакомые шорохи. Знакомые, но не узнаваемые.

Раздался громкий – до головной боли – гудок, и мысль радостно ухватилась за него:

«Машина! Это машина! А шорохи – шуршание шин по дороге!»

Теперь было, о чём думать, и мысль с наслаждением думала о машине.

Долго думала. Вечность.

Постепенно определились и хрипы – чуть живая память подсказала, что это храп.

«Почему храп?! – тут же удивилась мысль, – Ведь я живу один, а своего храпа никто не слышит?»

Удивление вызвало попытку действия, но она не удалась. Мысль в панике забилась в точке сознания, расталкивая его во все стороны, стараясь отыскать в памяти рефлекс движения и, наконец, нашла.

Сознание залило хлынувшим из пустоты светом, и Василий понял, что это открылись глаза.

Он несколько раз моргнул веками, пытаясь разглядеть то, на что были направлены его мутные очи, и ошеломленно наткнулся на встречный взгляд незнакомого старика.

Старик лежал на его кровати, уставив на него покрасневшие глаза, и выглядел неопрятно: белые волосы залежались и торчали во все стороны, белая борода съехала набок, замятая с одной стороны, и Василию никак не удавалось сообразить – с какой.

«Кто это? Откуда он? И если он смотрит, значит – не спит. Чей же это храп я слышу?»

Озорная память упорно уклонялась от ответов, но Головин был настойчив. Его не покидало чувство, что с этим стариком связано что-то невероятное, нереальное, невозможное.

И, словно подзатыльником, хлестнуло воспоминанием: ЗЕРКАЛО! Маг! Этот старик магическим образом исправил зеркало! И имя у него... ну, как это, ну... Ага, Бальсар. Точно, Бальсар. Живой, всамделешний маг.

А храпит, наверное, Эрин, гном. Если только не припёрся ночью ещё кто-нибудь.

Василий повернул голову – посмотреть на Эрина, но не посмотрел.

Голова не пожелала поворачиваться – от сидячего сна затекла шея, да и всё тело стало каким-то деревянным. Деревянным... Что там связано с деревом? Ах, да, у Эрина руки – твёрдые, как из дерева.

Красные глаза мага страдальчески продолжали сверлить Василия из припухших век, губы кривились в попытке произнести слово, а может быть, и – СЛОВО, но ничего не произносили.

Василий снова встретился взглядом с Бальсаром:

«– Что, плохо? – как бы спрашивали мутные глаза кандидата в короли, и ехидно как бы советовали, – А ты колдони! Может, и полегчает».

«– А пошёл ты, Ваше будущее Величество, – как бы говорили глаза мага, – была бы охота магию тратить...»

«– Ну, как знаешь, – отвечали глаза Василия, – Моё дело – советовать, твоё – не слушать советов...Это тебе не зеркала чинить...»

Бальсара трясло мелкой дрожью, и казалось, что он вот-вот рассыплется по головинской кровати мелким мусором.

Добрая душа Василия поспешила ему на помощь, но тело за ней не последовало. Почти не последовало, поскольку правая рука, всё же, едва шевельнулась. Василий ещё раз ею двинул и понял, что в ней что-то зажато. Тогда он потянул её к себе – посмотреть.

Закостеневшие, белые от напряжения пальцы сжимали стопку с невыпитым самогоном, который радужно отсвечивал в лучах дневного солнца.

Нижняя челюсть удивлённо пошла вниз, рука пошла ей навстречу и наклонила стопку. В рот потекло, дёрнулся кадык, пропуская, нет – пропихивая содержимое стопки внутрь.

Василий глотнул и замер, ожидая лечебного эффекта. Примерно через тысячу лет ему полегчало, и прояснённым взором он бодро встретил измученный взгляд Бальсара:

– Потерпи, сейчас и тебя поправим, – с трудом, но, всё же, встав, будущий король двинулся на выручку отходящему Гонцу.

Неутомимый кубик гнома громко спал в углу, подложив под голову ранец, рядом лежал зачехлённый топор.

«Он, оказывается, вставал ночью! – удивился Василий, – Взял топор и ранец. Да, ранец! А ранца-то я вчера и не заметил. Чудеса, да и только. Хотя чему мне удивляться – явились два персонажа из белой горячки звать на царство. До ранца ли тут?»

Проведя быстро и качественно процедуру излечения мага, после которой тот немедленно впал в очередное забытье, Василий и сам, немного побродив вокруг дома, устроился спать на садовой скамейке: отдых был нужен не только телу, но и измученной сомнениями голове.

4.

Бальсар спал на боку и потому не храпел. Только слегка посвистывал носом. Храпел Эрин, широко раскинувшись на полу, и от его глубокого дыхания тоненько позвякивала кольчуга серебристого металла – великолепной гномьей работы.

Василий спал тихо, но беспокойно: ворочался с боку на бок, и садовая скамейка жалобно стонала при каждом его повороте.

Хрустальная Корона нахально сверкала драгоценными камнями посреди неубранного стола, уперев зелёный лучик в неспокойную грудь Василия.

Второй день избрания Василия в короли медленно шёл к концу...