1.

Прошло чуть больше часа с момента отъезда Огасты и Сулы, когда к Яктуку в комнату явился часовой от ворот особняка, и стал бубнить едва слышным голосом что-то маловразумительное.

Лейтенант терпеливо подождал, пока стеснительный воин возьмёт себя в руки и скажет нечто толковое. Через некоторое время у того получилось, и Яктук узнал, наконец, с чем явился часовой.

– Господин лейтенант, там вас какой-то чокнутый старик спрашивает. А зачем – не говорит, – солдат неловко потоптался на месте, не зная, чего ожидать от Яктука, который не любил, когда его беспокоили по пустякам. – Я сказал, что вы заняты. А он не уходит, плачет даже.

– Как это плачет!?

– Обыкновенно плачет, слезьми. И подвывает вот так, – и солдат показал, как старик подвывает. – Расшибся малость, вот и плачет. Известное дело – старый человек.

– Что значит «расшибся»?

– Упал, в смысле. Упал и ударился. Хромает и синяк на пол-лица. И ссадина на лбу...

Яктук не выдержал:

– Когда вы уже научитесь рапорта отдавать! Стоит и мямлит, словно тот же старик. Где он?

– А там, за воротами. Раз не говорит, зачем пришёл, то я его и не пускаю... Мы не пускаем...

Лейтенант выскочил из комнаты, задев раненой рукой за дверной косяк, и в караулку у ворот явился злой и раздражённый от нестерпимой боли. Но, увидев старика, он забыл и о боли, и о раненой руке, и о нерадивом часовом, не умеющем рапортовать.

– Либер, вы!? Откуда? – узнал он слугу из дома Лонтиров. Либер прислуживал одной только даме Сайде – баронессе и бабушке Сальвы. – Что случилось? Плохо с баронессой?

– Плохо, господин, совсем плохо, – старик снова залился слезами.

Шло время, а подробностей лейтенант пока не узнал. Старика обхаживали все, кому служебные обязанности позволяли торчать без дела в караулке. Отзывчивый Хобарт старался отпоить старика пивом, к которому и сам был неравнодушен. Куперс, напротив, советовал применить вино. Сабах пытался определить повреждения старика, и добился в этом успеха: найдя вывихнутый указательный палец на правой руке, он вправил его и заблокировал боль. Других серьёзных повреждений у Либера не было, так – ушибы. И маг-лекарь достаточно быстро их исцелил.

Общими усилиями Либера привели в относительный порядок, и старик заговорил:

– Они стали съезжаться с утра, два дня назад («В день мятежа, – прикинул Яктук»). Сначала заявилась совсем уж дальняя родня Лонтиров, выразить соболезнования баронессе. Они вели себя пристойно и даже выказали надежду, что барон, возможно, жив. Дама Сайда, хоть и чувствовала себя не очень хорошо, приняла незваных гостей с должным уважением и предоставила им комнаты. Ближе к вечеру приехал Тимон. Он то ли внучатый племянник барона, то ли сын его внучатого племянника, то ли... В общем, он ближайший по мужской линии наследник титула. С его приездом всё изменилось, едва он в грубой форме потребовал у баронессы руки Сальвы. Почтительность у приехавших раньше куда-то сразу подевалась, будто и не было её. Они обступили баронессу и стали требовать немедленного обручения. Тимон схватил Сальву за руку, чтобы подтащить поближе к креслу бабушки, но вы же знаете нашу Сальву... Никто не заметил, как в её руке оказалась вилка, но она ткнула вилкой в лицо Тимону и разорвала ему щеку. От неожиданности и боли он выпустил её, и она заперлась в кладовой. Уже двое суток сидит Сальва взаперти, и эти бандиты вот-вот начнут ломать дверь. Баронессу они удерживают в общей комнате, не переставая добиваться своего. Дама Сайда умрёт, а не уступит, но Сальве это вряд ли поможет: Тимон не выпустит её из своих рук...

Дальше Либер поведал о том, что уже двое суток никому не позволяют покидать дом барона Лонтира, и о ночном сражении сам он, Либер, узнал уже здесь, у ворот, пока ждал лейтенанта Яктука. Сбежать ему удалось из спальни горничных, расположенной на втором этаже фасадной стороны дома, по привязанной к окну простыне. Но та оказалась слишком коротка, и пришлось прыгать, что в его возрасте не так уже и приятно. Конечно же, он упал, конечно же, расшибся, и света белого не видел, пока благородный маг-лекарь Сабах не пришёл ему на помощь.

Когда прервался бесконечный рассказ Либера о своих ушибах, вдруг оказалось, что в караулке нет Яктука. Как он вышел, не заметил никто, но куда поехал – догадались сразу. И сержант Хобарт сказал сержанту Куперсу:

– Он один ничего не добьётся. Да и рана будет сильно мешать. Я бы послал твою сотню за ним следом...

– Сотня – это чересчур. Хватит и десятка солдат. Но таран прихватить стоит. И давай, Хобарт, поторопимся: не попал бы лейтенант в беду...

2.

Но лейтенант попал не в беду, а в дурацкое положение.

Как и говорил Либер, доступа в дом Лонтиров не было никакого. Тяжёлые дубовые двери оказались заперты, все окна нижнего этажа закрыты ставнями. Одним словом, дом будто вымер. Во всяком случае, производил впечатление нежилого.

Простыня, по которой старый слуга покинул дом, всё ещё свисала из окна, но воспользоваться ею Яктук не мог: высоко, не достать до нижнего конца простыни. А и достал бы – как влезть по ней на одной здоровой руке?

Лейтенант походил перед домом, попробовал ставни: не сорвать. Что ни говори, а строили дом на совесть, да и содержали в полном порядке. Чувствуя, как зарождается внутри отчаяние, усиленное идиотизмом ситуации, Яктук стал колотить здоровой рукой в дверь и кричать, чтобы открывали немедленно, а то хуже будет.

А что будет хуже? Что могло, вообще, быть хуже, чем его бессилие перед наглухо запертым домом, да ещё и под множеством злорадных взглядов, которые лейтенант чувствовал всей своей кожей? И смотрели на него не только из соседних домов, но и в щели закрытых ставен.

Что ни говори, а толковый и храбрый офицер, поддавшись первому чувству, свалял откровенного дурака: ни Сальве помочь, ни себе он был не в состоянии.

– Отойдите-ка, господин лейтенант, – возникший за его спиной Хобарт бесцеремонно отодвинул Яктука и тут же скомандовал:

– Давай, ребята!

Мимо оторопевшего от неожиданности лейтенанта мелькнуло толстое бревно, и двери рухнули вместе с косяком.

– Вы что, всю роту сюда привели?

– Зачем? Только десяток бойцов. Эти Лонтиры хоть и не берут в руки оружия, но вам с одной рукой, по любому, не справиться с ними.

Куперс остановился у разрушенных дверей и, немного рисуясь, с поклоном произнёс:

– Прошу, господин лейтенант: путь свободен.

– И вы здесь, сержант?

– Мне здесь быть просто необходимо. Как барон, я имею право засвидетельствовать жалобу баронессы и дамы Сальвы Дворянскому собранию на недопустимое поведение нетитулованной родни. Рассказ Либера сейчас записывает ротный писарь, и командор заверит его своей подписью.

Яктук ещё раз удивился собственной бестолковости: кинулся сгоряча спасать женщин, не приняв никаких мер предосторожности. Хорош бы он был спаситель, не подоспей на выручку ротные сержанты! И командор уже знает, какого лопуха поставил на роту...

Прежде, чем переступить порог, лейтенант спросил у Куперса вполголоса:

– А командор, откуда он узнал?

– Встретили, когда ехали сюда. Официально он – не в курсе дела. Ох, и влетит же вам за штурм мирного дома!

А «мирный дом» затаился в ожидании дальнейших событий. Уж, казалось бы, какой грохот подняла упавшая дверь. А ни звука, ни голоса в ответ на вторжение Яктука с солдатами.

– Где они? Сбежали, что ли? – Куперс громыхал басом в пустом доме, и где-то в дальних комнатах ему отзывалось эхо.

– Не должны бы, – ответил ему Хобарт, и в сомнении посмотрел на лейтенанта: если дом окажется пустым, всем идти под суд за разбойное нападение – иначе их действия никто не назовёт.

– Хобарт, вы осмотрите с солдатами нижний этаж. Если кого найдёте, ведите наверх, в общий зал. Скорее всего, что все собрались там, возле баронессы. – Яктук совсем не думал о последствиях. Для него безопасность Сальвы и её бабушки сейчас была главной задачей. Всё остальное – потом, позже. – Вас, Куперс, я попрошу подняться со мной. Вы правы, ваши показания могут оказаться важны для Сальвы. И я хочу, чтобы вы всё видели.

Двое военных поднялись по парадной лестнице и оказались вновь перед запертой дверью. Дверь здесь была легка и изящна, и потому пинок солдатского сапога барона Куперса без труда преодолел сопротивление хилого засова, и открылся зал, полный разгневанных мужчин, столпившихся у неубранного стола.

– Вы не имеете права!

– Бандиты!

– Разбойники!

Гневные крики висели в воздухе так густо, что казалось, и воздуха-то здесь нет, и все собравшиеся трудно дышат словами.

– Ну и кто здесь главный жених? Ты? Ты? Может, ты? – палец Яктука тщетно отыскивал в толпе «жениха», и всё никак не находил желающего на эту должность. Лицо лейтенанта побледнело от гнева, ноздри страшно раздувались и опадали при его глубоком дыхании. – Я не слышу ответа на свой вопрос, господа.

Яктук прошёл сквозь расступающуюся толпу к креслу, в котором гордо восседала дама Сайда, измученная, усталая, но не сломленная.

– Рад видеть вас, госпожа баронесса! Как вы себя чувствуете? – лейтенант наклонился и поцеловал даме Сайде руку. В ответ она потрепала его по щеке:

– Рада видеть вас, баронет! Что вы так долго собирались к нам в гости? Я решила, что вы уже и думать забыли о моей девочке. Двое суток, что я провела в этом кресле, были такими долгими...

– Приехал, как только узнал, госпожа. Вас сейчас проводят в вашу комнату, и вы сможете отдохнуть. Вы знаете, где Сальва?

– Не торопитесь, голубчик, в свою комнату я всегда успею. Хочется посмотреть на этих героев, когда они имеют дело с мужчиной. Что у вас с рукой, баронет? Вы ранены?

– Пустяки, госпожа баронесса. Ах, да, вы же ничего не знаете. Эти мерзавцы держали вас взаперти, и вы ничего не знаете. В городе произошло сражение, и мы все были очень заняты эти два дня. Простите, я не думал, что вы попали в такой переплёт.

– Раз уж вы здесь, значит всё – в прошлом. Что же вы, господа, перестали требовать руку моей внучки? Вам больше не хочется в бароны?

– Верно, госпожа баронесса. Так, где же наш Тимон, жених неистовый? Покажи-ка мне свою расцарапанную вилкой рожу. Ну-ка, ну-ка, – Яктук прошёлся по залу, разглядывая недовольные лица. – Здесь все, вроде бы, целы. Эй, Тимон, где ты?

– Если вы, господин лейтенант, ищете типа с разодранной мордой, то вот он, – в зал вошёл величавый Хобарт, таща за шиворот здоровенного парня с плохо заживленной раной на щеке: сразу было видно, что в лечении не принимали участия ни маги, ни обычные лекари. Парень был в бешенстве, но пока молчал, злобно поблёскивая глазами. – Я его у чёрного хода поймал: сбежать пытался. Больше внизу никого нет.

– Спасибо, сержант. Теперь осмотрите этот и верхний этажи. Где-то там должна быть Сальва. – Яктук занялся Тимоном, – Привет, герой! Что-нибудь скажешь нам?

– Ваши действия незаконны. Не думайте, что неразбериха в городе поможет вам скрыть ваше преступление. Я сегодня же подам жалобу вашему командиру... Я дойду до королевы... Я буду искать защиты у короля...

– Защиты!? Вам угрожают? Вас преследуют? Барон Куперс, вы видите какие-нибудь причины у этого человека опасаться за свою жизнь?

– Ни малейших, господин лейтенант. И если он немедленно покинет дом баронессы Лонтир, то их, пожалуй, и не возникнет.

– Это бесчестно: использовать оружие против нас, Лонтиров...

– Оружие!? Что с вами, Тимон? Какое оружие!? Сальва победила вас с помощью вилки, а я... Я не могу дать вам пощёчину, потому что вы не бьётесь на поединках, и не смытое кровью оскорбление будет висеть над вами до конца вашей жизни. Я не могу ударить вас кулаком, потому что прикосновенное к вам оскорбительно для меня. Но и отпустить просто так я вас тоже не могу: вы должны быть наказаны за наглое обращение с беззащитными женщинами. – Яктук взял из стоящей на столе супницы разливную ложку, вытер несвежей салфеткой, взятой оттуда же, со стола, и, взвесив черпак на руке, нанёс молниеносный удар в лоб Тимона. Тот без чувств упал на пол.

– Отличный удар, баронет, – дама Сайда была по-прежнему невозмутима. – Два дня я ждала чего-нибудь подобного, и все боги Соргона свидетели, что я счастлива исполнением своей мечты. А вот и ты, девочка! Подожди, Сальва, потом займёшься Яктуком. Сейчас же – помоги мне: всё это время мне не давали выйти из комнаты, и я чувствую настоятельную потребность пройтись. Баронет, – обернулась она в дверях, – если вы намерены ещё кого-то из них огреть поварёшкой по голове, без меня не начинайте – я скоро вернусь...

3.

– И чем же закончился ваш разговор с претендентом на руку дамы Сальвы? – Тусон добродушно расспрашивал Яктука во время ужина в зале дома Лонтиров. Находящиеся здесь же баронесса и Сальва вежливо ждали, пока лейтенант отчитается перед начальством, чтобы включиться в разговор. Да и прислуживающий за столом раздувшийся от гордости старик Либер был готов в любой момент начать обсуждение своего героического поступка. Нечего и говорить, что головоломный прыжок старого слуги был по достоинству оценён и бабушкой, и внучкой. Тем более, что за помощью его никто не посылал: не было у хозяек такой возможности.

Незадолго до этого ужина командор получил жалобу Тимона на учинённое над ним, Тимоном, насилие солдатами из роты Водяного. Точно такая же жалоба поступила королевскому прокурору Рустаку, а третий её экземпляр получил сержант Клонмел у ворот дворцового комплекса для передачи королеве.

Наглый Тимон рвался лично отнести свою писанину Её Величеству, но сержант был непреклонен. Пригрозив назойливому страдальцу тюремным подвалом за помехи в несении службы, он спровадил надоеду, едва сдерживая смех: Тимон так и не обратился за помощью к лекарям, сохраняя, как доказательство, следы насилия на своём лице, и огромная гуля на лбу, возникшая после знакомства с черпаком, вместе со щекой, разорванной вилкой, делали его лицо мало похожим на человеческое. Сдерживал Клонмел смех, сдерживал, да не сдержал, когда один из солдат спросил у него после ухода обиженного наследователя: «– Что это был за зверь, сержант?»

Учитывая оперативность, с какой Тимон известил все власти города, командор не мог не отреагировать хоть как-нибудь. Выждав время, необходимое баронессе для отдыха, он явился в дом к даме Сайде с визитом – посмотреть на причинённый имуществу Лонтиров ущерб. Там же он рассчитывал застать и лейтенанта, чтобы обсудить с ним дальнейшие шаги по закрытию не возбуждённого ещё дела.

Ротные плотники дверь уже поставили на место, и на стук командора её открыл солдат – Яктук выставил пост в вестибюле дома во избежание повторного явления Тимона «с родичи» перед лицом баронессы. Дверь зала тоже была в полном порядке, как и сам зал. Словно, и не гостила здесь, без малого двое суток, разнузданная от безнаказанности толпа дальней лонтировой родни.

Тусону оказались рады и, не взирая на возражения (к слову сказать, очень слабые), усадили его за стол. Ужин получился почти семейный, поскольку ощущалась между дамами и Яктуком крепнущая родственная связь, основанная на общем горе, и наглая выходка Тимона только способствовала её усилению. Удивительно, но и командор не чувствовал себя среди этих людей чужим: настолько уютной была атмосфера.

На вопросы командора лейтенант отвечал осторожно, стараясь не наговорить лишнего. И не из опасения за себя – просто не желая ставить командира в ложное положение. Вот и сейчас он ограничился короткой фразой:

– Я попросил его покинуть дом баронессы.

– Надеюсь, в вашей просьбе было достаточно такта, чтобы не обидеть своего соперника каким-нибудь необдуманным словом? Знаете, женихи, как правило, очень самолюбивы, – командор от души развлекался беседой, не забывая, впрочем, и о хлебе насущном. – Затягают, случай чего, по судам – не отмажешься...

Баронесса не выдержала:

– Не сомневайтесь, командор, всё происходило очень прилично, и баронет вёл себя настолько предупредительно, что неудачливый жених вынесен был из моего дома на руках. Из соображений его безопасности, я думаю.

– До чего же бывают неблагодарными люди, – резвился дальше Тусон. – Представляете, этот негодяй уже успел накатать жалобы, куда только возможно, и клевещет в них на вас, молодые люди, – адресовал командор свои слова Яктуку и Сальве, – и прикладывает к жалобам своё испорченное лицо...

– Вот уж действительно – негодяй, – баронесса сердито поджала губы. – Пусть только попробует настаивать на своём – тогда я живо пересмотрю выделенные его семье средства!

– А вы, баронесса, не собираетесь возбуждать встречный иск?

– Ещё чего! По такому делу судиться – только себя позорить. Разберёмся внутри семьи. Сами разберёмся.

И командор понял, что ничего хорошего в будущем Тимона не ждёт. Вот уж верно говорят, что каждый человек – творец своего счастья. Или творец несчастья – по выбору.

4.

История, случившаяся в доме Лонтиров с дамой Сайдой и Сальвой, осталась почти незамеченной жителями Раттанара, занятыми похоронными хлопотами. Спешное погребение почти четырёх тысяч убитых, с обеих сторон, отнимало всё время и все силы горожан, и было им как-то не до наследственных проблем в одной из баронских семей.

Каждого покойника следовало, согласно обычаю, обмыть и, одев в чистое, завернуть в саван. Только после этого тело могло быть предано земле. А на улице – зима, и земля сейчас по твёрдости не уступает граниту – зубами не угрызёшь.

Городское кладбище находилось вне стен города между Восточными и Южными воротами, и это была сторона, в которую Раттанар предпочитал не расти: тревожить могилы предков не желал ни один из раттанарских королей. Вели на кладбище так называемые Кладбищенские ворота, которые относили к разряду малых врат, не имевших ни массивных башен, ни подъёмного моста через крепостной ров. Нет, сам мост был – как иначе перебраться на ту сторону рва, чтобы попасть на кладбище? Но это был обычный деревянный настил, подстать всегда открытым воротам. При нападении врагов мост предполагалось разобрать, а воротный проём заложить каменными блоками. Когда-то камень для этого был сложен здесь же, у ворот. Но время и люди помогли ему бесследно исчезнуть: забылась за сотни лет и цель, и необходимость его тут нахождения.

И охраны здесь было всего ничего, а после замены на крепостных стенах городской стражи на солдат священных отрядов – и вовсе никого не оказалось. И напади враг отсюда, неизвестно, чем бы всё дело закончилось. Слабое в обороне города было это место. Удивительная ситуация: ни враги, ни защитники Раттанара не вспомнили о незащищённых Кладбищенских воротах, пока не возникла необходимость массовых захоронений.

Погибших врагов похоронили в дальнем углу кладбища: выдолбили для них огромную ямину и сложили туда вместе тела и лысых, и баронских дружинников. К слову сказать, поиски Джаллона оказались напрасны – он не нашёл среди лысых ни одного из своих пропавших разведчиков. Вообще, никто из лысых не был опознан горожанами.

Насыпанный над врагами холм какой-то остряк сразу же прозвал Вражьим бугром. На том посмертные почести врагам, отнявшие у города почти два дня тяжёлого труда, и завершились.

Но вот, что делать со своими погибшими? Пора бы и их предать земле. Мороз морозом, но как-то не с руки держать на леднике тела родичей и друзей. Да и хоронить тем же манером, что и врагов – досада немалая. Что, вырыть яму, и так же покидать в неё своих? Нет, шалишь! Хоронить, так с почётом, чтобы ни себе обиды не сделать, ни мёртвым.

Желание королевы построить мемориал понравилось. За эту идею ухватились. Мемориал – это что-то торжественное, что-то праздничное. Это место, где можно не только скорбеть, но и радоваться. Там можно назначать свидания. Туда можно ходить на прогулку и в одиночку, и с детьми, чтобы учить их возвышенному и героическому. И не пугать при этом мальцов видом бесконечных рядов могил, вызывающих у детей невольное ощущение, что мёртвых гораздо больше, чем живых.

Нет, кладбище – не подходящее место для мемориала. Да и кому он нужен вне крепостных стен? Вроде, несуразица получается: мемориал, и вдруг снаружи, за пределами города. А внутри Раттанара только одно и было годящееся для этого место – заброшенный парк у нового храма Матушки. Тот самый, где мечтала выстроить сиротский приют королева, и Её Величеству приходилось отказываться не только от собранных на приют денег.

Несмотря на благородный поступок Наджаффа и поддержавших его архитекторов и магов-зодчих, расходы всё равно были неизбежны – в той или иной форме за работу над мемориалом придётся платить. К примеру, кормёжка проектантов, а затем, и строителей, по любому ляжет на королевские плечи: одним энтузиазмом сыт не будешь. Необходимые материалы тоже не задаром попадут в руки строителей. Но не собирать же деньги с горюющих раттанарцев! Погребение врагов уже обошлось королеве в две сотни золотых из собранных на приют денег: Рустак не торопился использовать ни городскую казну, ни королевскую – не было такого прецедента в прошлом Раттанара, и королевский прокурор осторожничал.

Что же касается места для мемориала, то Магда была согласна – нет другого, более подходящего места. Да и вообще, другого нет. Наджафф и здесь проявил к королеве чуткость.

– Ваше Величество, – сказал ей архитектор, – мы сумеем разместить на этом участке земли и мемориал, и сиротский приют. Если правильно расположить здания на территории парка, места хватит и мемориалу с усыпальницей, и приюту, и ещё останется кусок парка с сиреневыми кустами...

Последний аргумент был особо приятен королеве, которая в молодости, будучи тогда прачкой, встречалась в этом парке у цветущих сиреневых кустов с учеником каменщика Фирсоффом, и считала теперь то время самым счастливым в своей жизни. Как жаль, что от тех лет осталась, в основном, ненадёжная память: кусты сирени разрослись и совсем одичали, и найти сейчас аллею, служившую местом свиданий, вряд ли возможно. И всё же, память – памятью, но материальные вехи для памяти просто необходимы, они – каркас, на котором эта память крепится. И попытка сохранить хотя бы часть старого парка не могла оставить королеву равнодушной.

– Постарайтесь, мастер Наджафф. Сделайте, что сможете, а я... Я даже выразить не могу, как я буду вам благодарна...

– Это ещё не всё, Ваше Величество. Усыпальницу мы построим с таким расчётом, чтобы можно было туда же поместить тела Вашего мужа и его свиты. Надеюсь, Илорин отыщет место их гибели, и сумеет доставить погибших в Раттанар.

У королевы навернулись слёзы на глаза, и она поспешно покинула бальный зал, где снова кипела работа проектантов, едва слышно пробормотав:

– Спасибо, мастер Наджафф...

5.

Усыпальницу начали строить, едва на свет появились первые эскизы мемориала и проектанты сошлись во мнениях на счёт её вида. Речь ещё не шла о внешней отделке, и не прекращались споры о том, каким будет внутреннее убранство, но совершенно не было времени – следовало спешить с похоронами.

По предложению мага-зодчего Массола усыпальнице придали цилиндрическую форму, и состояла она из двух стен-колец: наружной и внутренней. Внутреннее кольцо обрамляло молельный зал, где в центре помещался алтарь и статуи девяти богов соргонского пантеона: все Храмы добивались права служить в усыпальнице службы, и по совету Магды установили очерёдность их проведения. Храмовый Круг согласился с королевой, несмотря на отчаянное сопротивление первосвященника Поводыря – Ардиффа, требовавшего передать усыпальницу в ведение его Храма, поскольку Поводырь отвечал за упокоение усопших. Требования первосвященника были обоснованы, но такая ему выдалась в последние дни неудачная в жизни полоса, что даже будучи правым, успеха он не имел.

Стены усыпальницы не были сплошными. Каждая стена, по сути, являлась многоярусным рядом одноместных склепов, и захоронение погибших раттанарцев проводилось единовременно с ведущимся строительством. Едва склеп достигал расчетного размера, в него укладывали укутанное саваном тело, склеп накрывали плитой, начиная следующий ярус, а на торце крепили памятную доску с надписью. Отпевание покойных велось круглосуточно, и здесь обиженному Храмовым Кругом Ардиффу пришлось расстараться.

Наджафф был душой строительства. Он успевал всюду: и проверить, как идут дела у проектантов, подбросив им по ходу одну-две идеи, и проверить работу строителей, и организовать доставку недостающих материалов. Работоспособность и выносливость архитектора вызывали у окружающих удивление, смешанное с изрядной долей восхищения. Даже никогда не любивший Наджаффа Массол подчинялся ему, не споря, и без привычного своего недовольного ворчания.

Архитектор Наджафф был, наверное, старше Магды, хотя всем виделось иначе: у некоторых людей, по достижении определённого возраста, старение словно прекращается. Кажется, что перемен никаких с человеком не происходит, и непрерывное разрушение организма, преследующее нас со дня рождения, по неведомой причине у этих счастливчиков полностью останавливается.

Годами, даже десятилетиями, можно наблюдать за всё возрастающей разницей между ними и их сверстниками, которые седеют, лысеют, сморщиваются и медленно тают, постепенно переходя с этого света на тот. А наши счастливчики бодры, розовощёки и подвижны в то самое время, когда их сверстники двигаются всё с большим трудом, а то и вовсе перестают шевелиться, доживая свой век в неподвижности.

Но старость не оставляет в покое никого, просто иногда она выжидает, играя свои, непонятные нам игры. На наших счастливчиков старение обрушивается неудержимой лавиной, враз догоняя упущенные десятилетия, и в считанные дни проводит их через все положенные этапы. И удивительно видеть, как, вчера ещё моложавый, человек усыхает на глазах и за одну ночь превращается в полную развалину, неузнаваемый ни окружающими, ни самим собой.

Такая беда случилась в эти дни с Наджаффом. Ещё накануне он был полон сил и работал с характерными для него энтузиазмом и энергией, но к вечеру почувствовал себя плохо и лёг отдыхать здесь же, в бальном зале дворца, где совместно трудились архитекторы и маги-зодчие. А на следующий день Наджаффа было не узнать: с походной койки встала тень того человека, который на неё ложился.

Лицо сморщилось печёным яблоком, пышная накануне шевелюра утратила здоровый блеск и повисла невзрачными прядями, одежда будто увеличилась в размерах, и висела мешком на исхудавшем за ночь теле. Казалось, из дородной фигуры Наджаффа выпустили весь воздух, и он поник, как дырявый бурдюк, расплескавший через прореху своё содержимое под названием жизнь.

Бентос, увидев, что стало с архитектором, в удивлении уставился на него широко раскрытыми глазами, совершенно забыв правила приличия, и Наджафф был вынужден одёрнуть молодого мага:

– Что уставился, как деревенский олух на королевский дворец! Смотри, глаза выпадут. Сам знаю, что плох. Это моя последняя работа, и, похоже, придётся проектировать мемориал с учётом и моих бренных останков. Пришло моё время, Бентос. Приют вам строить – без меня...

И старый архитектор привычно взялся за работу, и в этом ритме протянул ещё два дня, и тихо скончался ночью, во сне. И последнее тело, помещённое в ячейку усыпальницы через семь дней после кровавой ночи мятежа, было его телом – никто не мог возразить, что Наджафф заслужил право покоиться среди погибших за Раттанар людей и гномов, ведь и его смерть была – за Раттанар.

А строительство продолжалось, и как-то незаметно у руля, вместо умершего Наджаффа, стал неопытный Бентос. И Массол промолчал и на это, всё так же послушно выполняя команды нового руководителя проекта.

Город, похоронив убитых, обратил, наконец, внимание на страдальца Тимона, бродящего по властным учреждениям Раттанара в поисках справедливости, и лицо его, по-прежнему, изуродованное, стало вызывать веселье у горожан: не всё же скорбеть и печалиться.

Толпы раттанарской детворы встречали Тимона, куда бы он не пошёл, и развлекались тем, что показывали ему поварёшку с вилкой, и со смехом разбегались от разозлённого бедняги. И всегда рядом оказывался кто-то из слуг в ливрее с гербом Лонтиров, и щедро одаривал проказников конфетами: так баронесса возвращала Тимону свой долг за двое суток наглых требований руки Сальвы.

Где-то в районе городов Бахардена и Кумыра скрывалась армия лысых, но оттуда по-прежнему не было достоверных вестей, а слухи ходили разные. Сил, чтобы преследовать отступивших врагов, у Раттанара было недостаточно, и Тусон предлагал ждать. И с ним были согласны и штаб квартальной охраны во главе с капитаном Вустером, и Коллегия во главе с Рустаком, и гном Бренн, и королева Магда.

Надо было ждать. И все ждали. Весь город ждал. Раттанар ждал нового короля.