1.

Растревоженный Капой, Василий не сомкнул глаз до самого утра. Заполошная же Корона, наделив короля своими страхами, спокойно затихла где-то в уголке его сознания, по-прежнему подёргивая то одной, то другой мышцей, но теперь не садистски, а бережно, с нежностью. Больно было всё равно, однако – уже терпимо, не до зубовного скрежета.

Лежать просто так, вслушиваясь и в телесные боли, и в звуки на улице – в ожидании запропавших гостей, королю стало скучно, и он, в который раз, начал перебирать, минута за минутой, последние дни жизни короля Фирсоффа. Что-то беспокоило Василия в этих воспоминаниях, но никак не удавалось понять – что именно. Какая-то очень важная деталь ускользала, оставляя после себя ощущение опасности и тревоги.

«Чего же я не доглядел? Никак не освоюсь, не могу разобрать, какие из переживаемых чувств мои, принадлежат мне, какие – Фирсоффа. Странное состояние раздвоенности, когда каждый факт, возникающий в памяти, я одновременно рассматриваю с двух точек зрения: человека, непосредственно переживающего происходящее, для которого скрыто будущее, и – второго, знающего итог всех этих событий. Для меня главное – чётко разделить эти точки зрения, чтобы можно было в сравнении определить, где они совпадают, а где – расходятся. Именно несовпадения должны помочь мне определить причину (или причины) зудящей в душе тревоги. Как же мне отделить Фирсоффа от своей особы?..»

«– Тоже мне, проблема. Нужно всего лишь понять, каким человеком был король Фирсофф, и Вы сразу разберётесь, сир, какие мысли, чувства и мнения – не Ваши. Я думаю, что львиный рык Вы уж сможете отличить от мышиного писка...»

«– Явилась, не запылилась. И, как всегда, с добрым словом. Ведь, львиный рык ты приписываешь не мне?»

«– С чего бы это я приписывала Вам, сир? Вы и сами знаете, что не лев. Или не знаете? Так знайте!»

«– Ты снова не в духе? Что случилось на этот раз?»

«– А сколько можно перебирать одни и те же воспоминания? Что Вы так прицепились к этой злосчастной битве в «Голове лося»? Как будто смерть Фирсоффа доставляет Вам радость, сир! Не забывайте, что я женщина, натура впечатлительная, а Вы заставляете меня всё время на кровь смотреть...»

«– Так не смотри! Зачем ты подглядываешь за моими мыслями? Я перебираю эти воспоминания, потому что ищу...»

«– Знаю я, что Вы ищете. Только без меня Вы бы и половины не вспомнили из того, что постоянно перебираете сейчас. Так что я не подглядываю, а помогаю. Вот короли пошли – никакой от них благодарности. А сейчас я устала – я же не железная...»

«– Конечно, нет. Ты – хрустальная. Хрустальная ты. Устала – отдыхай. Я-то тут при чём?»

«– Очень даже при чём. Я не меньше Вашего заинтересована разобраться, что происходит в Соргоне. А Вы скоро так перемешаете свои воспоминания с памятью Фирсоффа, что никогда Вам не отыскать того, что ищете».

«– И что ты предлагаешь?»

«– Я уже сказала – понять, что за человек был король Фирсофф. Не хотите все его воспоминания – хоть письма последние прочтите. Это и Вам полезно: будете знать, какими бывают соргонские короли».

Василий согласился, что это предложение Капы имеет смыл, и, скрепя сердце, через силу, взялся изучать чужие письма.

2.

«Дорогая Магда! – писал Фирсофф ночью, после бала, в письме, оставленном лейтенанту Илорину для посмертного вручения королеве, – Если ты читаешь это письмо, значит, случилось плохое, и меня больше нет. Я хочу, чтобы ты знала, как тяжело мне расставаться с тобой подобным образом и оставлять тебя без моей поддержки в эти дни бедствий. Несчастный Раттанар! Несчастный Соргон! Но к лицу ли нам, правителям, стоять в стороне от бедствий нашего королевства, думая о своей личной безопасности? Я верю, что у тебя хватит сил пережить мою гибель. Помни, что до избрания нового короля, ты – единственный законный правитель Раттанара. Будь осторожной, спокойной и мудрой. Пусть ни один из заносчивых баронов не посмеет сказать, что король Фирсофф и королева Магда не исполнили до конца свой долг перед народом Раттанара.

Твоя утрата, конечно, велика, но если я не ошибаюсь (а некоторые умения соргонских королей позволяют надеяться, что нет), то наши боги постараются смягчить нанесенный тебе удар. При первой же возможности посоветуйся с Верховной жрицей Апсалой – я обратил внимание, что вы говорили на балу, словно старые подруги. Она подтвердит тебе то, о чём я могу только догадываться. О, боги! Как хотел бы я быть уверен, что прав. Какое невероятное событие для королевских семей Соргона! Какое невероятное событие для нас с тобой!

Прощай, дорогая и единственная моя женщина. Прощай и прости за то, что не оставил нашего Паджеро, но я не вправе мешать ему исполнить свой долг, как и мы исполняем свой. Не вправе ни как король, ни как отец. Мы воспитали его человеком чести, и можем гордиться нашим приёмышем, как ни один родитель не может гордиться своим родным ребёнком. Именно потому, что он – человек чести, я поручу ему самое трудное, когда случится с моим выездом беда: Паджеро должен будет дать возможность уйти Гонцу с Короной. Такое не поручишь кому попало. Единственное, на что я уповаю, что боги и Корона выберут Гонцом его, и наш мальчик останется жив.

Ещё пара слов на прощание. Знай, мне никогда бы не стать тем, кем я был, если бы рядом со мной не было тебя, и если бы я не чувствовал каждый час, каждую минуту твою незримую поддержку.

Прощай, любимая.

Навсегда твой

муж и король

Фирсофф».

3.

Письмо Фирсоффа, написанное королеве в утро после падения моста, имело следующее содержание:

«Дорогая Магда!

Спешу поделиться с тобой радостью: боги на нашей стороне, и оберегают меня с моей свитой. Вчерашним вечером только сотворённое ими чудо спасло нас всех от гибели. Представляешь, мост через реку Искристую смело обвалом прямо перед нашим носом.

Впрочем, про нос я ввернул так, для красного словца. Метель была такая, что своего носа никто из нас не видел. Но мы, и в самом деле, были от моста на расстоянии ста шагов, когда случился обвал. Пришлось нам возвращаться назад и становиться на ночлег в той чудной деревушке, где ты двадцать три года назад пила молоко. Помнишь, когда мы ехали поздравлять с избранием короля Шиллука, и тебе вдруг захотелось молока? Был жаркий день, и все коровы бродили где-то в лугах вместе со своим пастухом. А тебе девушка вынесла кувшин молока с утренней дойки и толстый ломоть хлеба, намазанный душистым мёдом. Деревенька эта зовётся Каштановый Лес, и ты, услышав название, умилялась всю дорогу до Скироны. Помнишь? Мы ещё мечтали поставить на выезде из неё постоялый двор, чтобы непременно останавливаться в ней при каждой поездке на север. Как-то забылось за текущими делами. Но теперь сделаю, непременно сделаю, как только вернусь из Аквиннара.

Сейчас мы заняли местный трактир с подходящим к нашему случаю названием – «У моста», и неунывающий Паджеро предложил сменить вывеску, так как эта уже устарела: моста-то больше нет. Хочу надеяться, что ненадолго. Я сейчас напишу письмо магу-зодчему Бальсару, тому, что возводил новый храм Матушки. Его школа здесь, неподалёку. Думаю, он не откажется нам помочь, и построит новый мост. От поездки на Совет пока решил не отказываться – хоть и с опозданием, но надеюсь там быть.

Обязательно присмотрю в Аквиннаре какую-нибудь диковинку для тебя. Что-нибудь эльфийской работы. Давно собирался купить тебе гарнитур из сандалового, что ли, дерева (в наших лесах такие не растут): от него всегда пахнет весной, и для кожи приятнее прикосновение тёплой древесины, чем холодного серебра и золота.

Извини, что не смог уделить тебе немного времени перед отъездом, но столько было дел – совсем закрутился. Рад, что благотворительный сбор оказался так велик, и ты сможешь, наконец, сделать такой сиротский приют, какой захочешь: у тебя, помнится, было полно идей. У меня тоже есть для него несколько предложений – расскажу, когда приеду. Обсудим. С нетерпением жду этого разговора.

Вот, пока, и всё. Пора приниматься за письмо Бальсару. До свидания, моя радость, до скорой встречи.

Целую.

Твой муж

Фирсофф».

4.

В письмах, написанных там же, у моста, магу-зодчему Бальсару и королю Шиллуку Скиронарскому, Василий ничего примечательного не обнаружил, разве что удивился – в письме к Шиллуку не было ни намёка на подозрения Фирсоффа о готовящемся мятеже. Так, обычная писулька одного монарха другому, с объяснением причины опоздания на Совет Королей. Почему Фирсофф не воспользовался случаем и не предупредил своего собрата-короля, по каким таким соображениям?

«– А что изменилось бы, если бы предупредил? – Капа упорно не желала считаться с пожеланиями короля, бесцеремонно влезая в его мысли, – Не вижу никакой выгоды, кроме бессмысленной паники...»

«– Короли Шиллук и Альбек Хафеларский могли дождаться Фирсоффа, и всё сложилось бы иначе. Три короля – уже сила. Двинув войска Скиронара на Аквиннар, они, наверное, могли бы спасти остальных королей...»

«– Да!? А сами Вы думаете иначе, чем говорите, сир!»

«– И как же я думаю?»

«– Шиллук с Альбеком могли и не поверить, и не стали бы ждать Фирсоффа. Они, ведь, тоже не оставили Фирсоффу никаких предупреждений – может быть, им не о чем было предупреждать? Что же касается спасения остальных королей, то это – вряд ли. Король Барум, созвавший Совет, должен был знать больше всех: достаточно много, чтобы понадобилось созвать Совет, и слишком мало, чтобы уверенно указать причину созыва. Барум не должен был вернуться с Совета, чтобы больше никто не узнал, что именно ему известно. Ну, и остальные короли – тоже. Вы же сами считаете, что Совет был ловушкой. Зачем Вы меня дразните, сир?»

«– Я не дразнюсь, Капа. Я – размышляю. И мне не понятна скрытность Фирсоффа в этом случае. Почему он промолчал?»

«– Не был уверен, что письмо дойдёт по назначению? Как Вы думаете, сир? Способ передачи письма не давал уверенности, что его прочтёт именно Шиллук, или что он будет единственным, кто прочтёт. И тогда заговорщики будут знать все планы Фирсоффа, и примут ответные меры. Вспомните, что сказал Тараз в день отъезда: «Не будем нарушать планов врага, чтобы не нарушить своих». Вас устраивает такое объяснение, сир?»

«– Вполне, Моё Величество. Молодец. Спасибо за подсказку...»

«– «Спасибо» в карман не положишь. Да и в стакан не нальёшь».

«– Чего же ты хочешь? Большую шоколадную медаль?»

«– Ну, вот! Снова дразнитесь! Я же говорю – никакой мне благодарности от Вас, сир, не видать, никакой награды».

«– Что же я могу для тебя сделать? Внести тебя в королевский указ? И будет в Соргоне единственный король, да и тот – общепризнанный дурачок, указом назначивший свою корону Главным королевским советником, зубную щётку – министром Двора, а кошелёк – казначеем...»

«– В Соргоне нет зубных щёток, сир. И, раз Вы такой насмешник, я с Вами больше не разговариваю».

« – Ну, поговори со мной, Капа. Хоть несколько слов скажи. Ну, пожалуйста».

«– Не скажу».

«– Ах, что я, несчастный, теперь буду делать! Мне даже не с кем теперь перемолвиться словцом! Какая же ты жестокая, Капа!»

«– Вы снова за своё? Теперь, точно, не буду разговаривать. Ещё и издевается! И, как нарочно, ни одной двери нет – чтобы хлопнуть, и стёкла посыпались... Аж зло берёт! До чего же Ваша, сир, голова, плохо устроена!..»

5.

Первым с прогулки вернулся Бальсар. Глянувший, мельком, на часы, король удивлённо присвистнул: было два часа дня. С момента ухода соргонцев на экскурсию по Чернигову прошло больше суток.

Вид у мага был ошалелый и отстранённо-пришибленный. Но пришибленный явно чем-то приятным, потому что с его губ не сходила идиотская улыбка – верный признак любовной шизофрении.

«– Вернулся, кот блудливый! – сразу же подтвердила догадку короля обещавшая молчать Капа, – Тут и тонна лимонов не поможет сделать ему нормальное лицо. Седина в бороду, бес в ребро. Старый конь борозды не портит, – продолжала вещать она, с каждой новой фразой всё повышая и повышая голос, – Старый волк знает толк. Практика – мать совершенства...»

«– Потише, пожалуйста, я не глухой».

«– А Вы тут при чём, сир? Я с вами не разговариваю»

«– Я и не сказал, что ты разговариваешь. Ты кричишь, притом в моей голове».

«– А Вам что за дело? Я же кричу себе!»

«– Кричи себе шепотом».

«– Шепотом я не слышу».

«– Зачем тебе слышать, если ты и так знаешь, что говоришь?»

«– А вдруг я скажу что-нибудь другое? Как я об этом узнаю, если не буду слышать?»

«– Надеюсь, ты не страдаешь раздвоением личности? С меня и одной Хрустальной Короны достаточно. Даже с избытком. Помолчи, теперь, и в самом деле. Давай, послушаем нашего мага».

– Бальсар, вы один? Где же наш друг Эрин?

– Рад видеть Вас, Ваше Величество. Как Ваше самочувствие? – вопрос был задан с нужной интонацией, но в голосе мага Василий не услышал ни малейшей заинтересованности. Бальсар, всем своим существом, по-прежнему пребывал где-то за пределами шпального пятистенка...

«– Дворца, как я его теперь называю, – снова не удержалась от комментария Капа, – Королевского дворца. Адрес: Масаны, город Чернигов, раттанарскому королю Василию. Звонить три раза. Впрочем, можно и не звонить – дверь не заперта».

– Рад видеть вас, Бальсар. Так, где же вы потеряли Эрина?

– Эрина, сир? Я не терял его – мы расстались вчера поздним вечером, и с ним тогда было всё в порядке. А что, его до сих пор нет?

«– Он плохо соображает, сир. Я бы сказала, что вовсе не соображает. Всё ещё пребывает в плену чьих-то чар. Сир, расспросите его подробнее – интересно же».

«– Интересно – что?»

«– Ну, как познакомились, где, и тому подобное...»

– Сир, у Вас есть поручения для меня?

«– Ха! Он делает вид, что способен ещё выполнять поручения!»

«– Смотря, какие поручения, Капа», – король насмешливо посмотрел на мага:

– Есть, Бальсар. Поручаю вам хорошо отдохнуть. Немедленно ложитесь спать.

Маг сразу же, без лишних уговоров, полез на печь. Некоторое время поворочался, устраиваясь поудобней, и затих.

«–Видишь, Капа, охотнее всего подданные исполняют то, в чём нуждаются сами. Мудрый король всегда распорядится, как следует».

«– Я почти Вас простила, сир. А Вы снова дразнитесь. И ни одного вопроса не задали: мучайся теперь, гадая, что случилось с ними обоими. Вы бессовестный человек, сир. Знаете же, что я не могу сама ни с кем разговаривать, кроме Вас. Ну, почему Вы не расспросили его? Почему?»

«– Власть короля не должна распространяться на постели подданных, Капа. Я рад, что с Бальсаром всё в порядке. Надеюсь, что с Эрином тоже ничего не случится. Просто он моложе, и не так быстро устанет. Давай, вернёмся к воспоминаниям Фирсоффа».

«– К воспоминаниям мы вернёмся, но я обижена. Сильно обижена...»

«– К тому же ты ничего не забываешь, и я должен буду остерегаться. Опять начнёшь выворачивать меня на изнанку? Не надоело?»

«– А я думала, что Вы ничего не чувствовали, или почти ничего...»

«– Твой скверный характер мне более-менее понятен: ты ещё не определилась – ни кто ты, ни что ты. Хоть тебе и пятьсот лет, как личность ты существуешь только со дня моей коронации. Все твои неординарные поступки я отношу к детским выбрыкам, и буду реагировать на них сдержанно – сколько смогу. Но врать ты мне не смей, если не хочешь со мной поссориться. Имей это в виду».

«– Надо было сказать, что Вам очень больно – я бы уменьшила боль. Почему Вы этого не сделали?»

«– Потому что я – король. Учусь быть королём. Я считаю, что король может попросить об услуге, и в этом нет ничего зазорного. Но просить пощады он не имеет права. Ни у кого. Иначе – что же он за король?»

«– Простите меня, сир. Я больше не буду».

«– Куда уж больше-то, Капа. Больше, по-моему, некуда».

«– А вот и есть, сир! Спорим? На что спорим, сир?»

«– Девчонка! Как есть – девчонка! Хлебну я ещё с тобой...»

«– А то ж! Знай наших, сир! То есть, конечно же, знайте... Наших... знайте... сир...»

6.

– Куда ты так спешишь, Эрин? Торопишься, как на пожар.

– У меня дела. Меня ждут. Я и так задержался, сколько мог. Пойми – мне надо!

– А то король отрубит тебе голову...

– Не думаю: я нужен ему. К тому же, я – не его подданный. У нас головы не рубят просто так, от нечего делать – отрубленное на место не приставишь. Мне надо готовиться к походу – каждая минута на счету.

– Ты, всё ж таки, решил вернуться? В свой... этот...

– В Соргон. Я и не думал никогда иначе. Там мой дом, мои друзья, моя кузница. Там – мои битвы. Там – привычная для меня жизнь. Разве я дал тебе повод считать, что поступлю по-другому?

– Нет, но мы, бабы, всегда надеемся, что будет так, как нам хочется. И до последней минуты не верим, что от нас можно уйти. Наша встреча, словно красивая сказка: поманила и растаяла... И не останется ничего, чтобы закрепить её в памяти... Как зыбко всё и ненадёжно...

Эрин порылся в карманах и вытащил свой кошелёк – кожаный мешочек с затянутой ремешком горловиной.

– Ты права. Обменяемся подарками на память. Эта монета – с портретом короля, – он положил на стол серебряную раттанарскую монету, – И ещё кольцо, – рядом с монетой на стол лёг массивный золотой перстень, усыпанный блёстками бриллиантов, – Жаль, нет ничего моей работы, чтобы подарить. Кольчуга, разве... Но её – не могу, извини. Себе же я возьму это... Если ты не против, – Эрин отодвинул стекло серванта и достал оттуда фарфоровую фигурку пастушки, – Она похожа немного на тебя...

– Конечно, бери. Только – разобьёшь в походе...

– Я попрошу Бальсара, он укрепит её, чтобы не разбилась. Не огорчайся – в жизни ничего по-настоящему не теряешь, пока жива память. Я обещаю, что буду тебя помнить...

– Это приятно слышать, но не утешает. Идём, я отвезу тебя.

Потом была недолгая поездка по Чернигову. Гном сидел на переднем сидении и смотрел, как ловко она управляет автомобилем. И было ему грустно до слёз оттого, что ничего нельзя сделать: каждый должен жить своей жизнью и в своём мире. И это правильно. Король Василий не в счёт – тут случай особый, экстренный. Нет, звать её с собой нельзя: жизнь в Соргоне не для неё... Гном вспомнил обволакивающий уют её квартиры и окончательно решил: нет, не для неё.

Машина остановилась, как только Эрин сказал:

– Здесь.

До дома Василия надо было ещё идти, но гному не хотелось доезжать до самых ворот. Да и дорога там была никакая.

– Мы ещё увидимся, Эрин?

– Не знаю. Может быть. Если нам не придётся срочно уезжать. Король скажет...

– Другими словами – нет. Что ж, правильно. Хорошего не бывает много, иначе это не было бы таким хорошим. Передавай привет своему таинственному королю, – она чмокнула Эрина в лоб, – Прощай. Подожди...

Послюнив палец, женщина стёрла помаду с его лба:

– Никому не верь – не такой уж ты и гном, Эрин. Всё, иди, пока я не разревелась... Прощай... И успеха вам всем... Там...

– Спасибо... Прощай...

Эрин выбрался из машины и, не оглядываясь, чтобы не зарождать в чужой душе пустой надежды, пошёл к дому Василия. Машина рванула с места, взревев мотором и пискнув шинами. На просохшем асфальте дороги остались чёрные следы от резины.

На случай, если вы с нетерпением переминаетесь с ноги на ногу, в ожидании, что я назову вам имя этой женщины, спешу сообщить, что мне оно не известно. Вы, конечно, вправе спросить его у Эрина при первой же с ним встрече. Но, думаю, он вам тоже его не назовёт – не то воспитание, знаете ли.

7.

«– Ещё один гуляка вернулся, сир. Этот, кажется, бодрее. И лимоны ему не нужны – от его вида молоко враз скиснет. Хоть сейчас бери на работу, на кефирную фабрику...»

– Рад видеть Вас, сир. Как Ваше самочувствие?

«– Сейчас начнёт выпрашивать поручение – полежать на садовой скамейке».

– Рад видеть вас, Эрин. У вас неприятности?

– Ничего серьёзного, сир. А вы изменились!

– В каком смысле?

– Похудели, и лицо... Лицо стало жёстче...

«– Видите, я же говорила, сир! За сутки, с небольшим, я проделала работу, на которую Вам пришлось бы затратить несколько лет. Да и то, Вы ничего бы не добились. Оттого и больно, что надо всё сделать и хорошо, и быстро. Время, сир, время! У нас мало времени. Я же Вас предупреждала...»

«– Хочешь сказать, что не старалась сверх необходимого?»

«– Старалась, сир, это правда. От правды куда денешься? Самую капельку только и старалась... Но я же просила прощения, сир...»

«– Я помню, Капа».

– Сир, мы можем поговорить? Вы не заняты?

– Что вас интересует, Эрин?

– Кто такие дон Кихот и Санчо Панса?

– И сколько человек пострадало?

– Серьёзно – ни одного. Возможно, несколько переломов, да выбитые зубы. Бальсар рассказал?

– Нет, Эрин. Вы сами выдали себя своим вопросом. Дон Кихота и Санчо Панса вспоминают только в случае совершения бескорыстного подвига, и чаще всего – ради женщин. В наше время это обычно защита женщины от хулиганов. Я вижу у вас разрез на куртке. Нож?

– Да, сир. Спасла кольчуга. Хорощо, что я её не снял...

– Сравнение с этими литературными (да-да, Эрин, они – книжные персонажи), с этими героями весьма почётно. Вас, наверное, назвали ещё и рыцарями...

– Да, сир. Без страха и упрёка...

«– Так вот, как они познакомились! Ух ты, до чего романтично!»

– Рыцарями называли самых лучших, самых благородных воинов. Вы недавно смотрели фильм о рыцаре Айвенго, и должны представлять, какими они были, настоящие рыцари. У рыцарей был свой кодекс чести, свои военные организации – рыцарские ордена, и получить посвящение в рыцари было высшей наградой и мечтой каждого солдата прошлых времён.

– Совсем, как мастера меча в Соргоне. У них тоже есть свой кодекс и различные правила. Но мастером меча может стать только тот, кто им хорошо владеет. И подвиги здесь не при чём.

«– С подвигами лучше! Правда, же, сир? Что толку хорошо владеть мечом и не совершать при этом подвигов. Ну, скажите же, сир, я – права?»

– Разве мастера меча не воюют, и не совершают при этом подвигов? Командор Тусон, например.

– Вы про Акулью бухту, сир? Но капитан Тусон ушёл в отставку, и где он – никому не известно.

– Командор, Эрин, теперь уже – командор Тусон. Произведен королём Фирсоффом перед отъездом на Совет, и сейчас командует в Раттанаре. Мы с ним обязательно встретимся: только бы до места добраться.

– Тусон, скорее, исключение, сир. Мастера меча не ищут битв, и зарабатывают на жизнь, давая уроки фехтования. Те же из них, кто имеет титул и поместье, вовсе ничем не заняты, кроме повышения мастерства владения мечом.

«– Ну, и какая от них польза, сир? Что они есть, что их нет – всё едино. А вот рыцари – это да! Это – сила! Турниры, прекрасные дамы, и подвиги, подвиги, подвиги...»

«– Будут тебе в Соргоне рыцари. Обещаю»

«– Честное-пречестное слово, сир? И турниры, и подвиги, и дамские перчатки на забрызганных кровью шлемах – всё это будет?»

«– Нет, Капа, не всё. Прекрасные дамы там и так есть. Подвигов на войне будет, хоть отбавляй. Будут и рыцари – слово короля! А вот турниры... Турниров я не обещаю, Капа. Боюсь, нам будет не до них».

«– Вот так всегда: как что-то для меня интересное, так обязательно не будет. Какой Вы скучный, сир! Тоска зелёная с Вами...»

8.

– А кто из них лучший воин: дон Кихот или Санчо Панса? – продолжал расспросы Эрин.

Василий задумался. Как объяснить иномирцу, что сравнение с незадачливым фантазёром в латах и его слугой не могло иметь ничего обидного, несмотря на некоторую внешнюю схожесть с ними Бальсара и Эрина? На дона Кихота Эрин не вытягивал по размеру, особенно, если рядом был Бальсар. А сравнение со слугой, пусть и невероятно изворотливым, гном может принять не иначе, как оскорбление. Ответить так, чтобы не задеть самолюбия Эрина, и, в то же время, избежать ненужной лжи (короли не лгут – помните?), это задача была не простая.

Король использовал слабое знание Эрином классиков мировой литературы и его наивную уверенность, что оба героя Сервантеса – рыцари. Он решил довериться убеждённости и воображению гнома, и ответил уклончиво, ничего не разъясняя:

–Трудно сказать, кто из них лучше. На подвиги они выезжали вместе и все награды и неприятности чудесным образом находили обоих. Они были неразлучны, как родные братья, и, если сейчас упоминают одного, то тут же вспоминается и другой. Каждый хорош по-своему.

– Наверное, так и должно быть: боевых друзей нельзя, не следует разделять и выяснять, чья доля в подвиге больше. Это разумно, сир, – согласился гном, – Нам, в Соргоне, не помешало бы завести какое-нибудь братство из лучших воинов. Тут тебе и пример, тут тебе и поддержка в трудную минуту.

– Я подумаю об этом, Эрин.

«– Ловко Вы уклонились, сир, от ответа на вопрос. А Вы заметили оговорку Эрина – он, кажется, стремится попасть в ряды Вашей армии?»

«– Я заметил другое, Капа. Сегодня он и есть моя армия, а отношения у меня с ним неопределённы: то ли он союзник, то ли нет. И как долго он будет рядом со мной в Соргоне – я не знаю. А жаль терять такого бойца».

«– Да, сир, он – самостоятельный мужчина. Глядите – ужином занялся, пока Ваш единственный подданный дрыхнет без задних ног. Эх, был бы немного выше ростом, ну, хоть – как Вы, я сделала бы его своим рыцарем...»

«– У тебя же перчаток нет! Что же он на шлем прицепит?»

«– Вечно Вы всё испортите, сир. Даже помечтать не даёте...»

«– А ты не мечтай о несбыточном, вот и не будешь огорчаться».

«– Скажете тоже! Мечтать о сбыточном – это и не мечтать вовсе, а строить планы на будущее. Улавливаете разницу?»

«– О сбыточном!? Нет такого слова в моём языке...»

«– Вы не поняли, что я сказала, сир?»

«– Понял, Капа».

«– Ну, так и нечего придираться! Вам лишь бы показать мне лишний раз, что я от Вас завишу».

«– Ещё не известно, кто от кого. Что же касается Эрина, то для дела будет лучше, если рыцарем, сначала, его сделаю я».

«– Решили поменять ориентацию, сир? Соргон будет в шоке. Весь».

«– У тебя одни глупости на уме. Если я не посвящу Эрина в рыцари, то, сколько перчаток ему на шлем ни цепляй, он рыцарем не станет».

«– Вы и сами – не рыцарь, сир».

«– Зато, Капа, я – король. И посвящение в рыцари – моё право. Или ты считаешь, что рыцари в Соргоне от сырости заведутся?»

«– Скажите, сир, а Вы знаете, что гномы не ездят верхом? Это я к тому, чтобы делать из Эрина рыцаря».

«– Ты против Эрина? А только что свои перчатки цепляла ему на шлем. Реальные женщины тоже не постоянны, но не настолько. Переигрываешь, Капа».

«– И ничего не против. Я Вам – для информации, а Вы... Вы перекручиваете все мои слова. Правильно я с Вами не разговариваю, сир...»

«– Ладно-ладно, Капа, не заводись. Не ездят – научатся. Положение обяжет...»

– Ужин готов, сир.

– Спасибо, Эрин. Будите Бальсара: ночью доспит. И что же у нас на ужин?

Бальсара, хоть и с трудом, но подняли, и был ужин, потом – неизменный телесеанс и ночь, полная сновидений: кроваво-кошмарных – у короля Василия (боевые воспоминания раттанарских монархов), полных любовной нежности – у Бальсара, и грустных-грустных – у Эрина.