1.

Улица Столбовая получила своё название от межевого столба, разделявшего земли двух деревень в те ещё времена, когда не были возведены новые стены разросшегося Раттанара, и не были заключены в их кольце и обе деревни, и все их земли, и сам межевой столб. Жили на ней люди хорошего достатка и высокого положения в обществе. Особняки богатых купцов и знати здесь без труда соседствовали с домиками зажиточных ремесленников и не столь зажиточного дворянства. Проживать на улице Столбовой не считали зазорным даже некоторые из весьма привередливых баронов и чиновников самого высокого ранга.

Улица представляла собой длинный ряд чередующихся глухих заборов, скрывающих особняки, и ажурных штакетных оград, часто увитых плющом – перед более скромными строениями. Несколько перекрёстков с пересекающими Столбовую улицами и выходящими из неё тупиковыми переулками немного оживляли это заборное однообразие.

Особняк барона Фехера стоял в стороне от улицы Столбовой, в глубине прямого и широкого переулка-тупика, образованного двумя глухими заборами. Переулок перекрыли рогатками, возле которых постоянно находились люди из квартальной охраны. Такие же посты были выставлены около всех баронских особняков. Даже Геймар не избежал подобного внимания со стороны горожан. Понимая необходимость подобной предосторожности и не желая выделяться особым положением среди остальных, он сам попросил об этом Вустера. Капитан охотно согласился на просьбу Геймара: барон есть барон, и что ему в голову стрельнет и когда – одни боги знают. К отмеченным в списке Джаллона заговорщикам никаких мер пока не принимали, ограничились осторожным наблюдением. Один только купец Тетуан был немного ущемлён в своих правах: к огромным продовольственным запасам на его складах выставили охрану, чтобы помешать их вывезти из города или привести в негодность. Конфискации до приезда короля решили не проводить – еды в Раттанаре пока хватало.

Главные действующие лица заговора – секретарь пенантарского посольства Бастер (или, как выяснилось, барон Неблин, мастер меча из Пенантара) и барон Фехер – не делали ни малейших попыток связаться, ни со своими сторонниками, ни между собой. Предложение Рустака поручить посты у баронских особняков солдатам Тусона принято не было. Их оставили за горожанами, но для контроля раз в два часа проводили обходы усиленным патрулём – полусотней пехотинцев под командой капрала, сержанта, а то и – офицера. Конечно, посты у домов попавших в список баронов, особенно Фехера, при обходе проверяли особенно тщательно.

Кроме того, конные разъезды постоянно объезжали улицы города, и, внешне, не было заметно никаких признаков враждебной Короне деятельности. Конных в городе заметно прибавилось: обращение королевы Магды к раттанарцам помогло обеспечить вполне приличным конским составом и городскую конницу Ларнака, пересадившего своих собутыльников по «Костру ветерана» с тележных одров на верховых лошадей, и конные сотни в ротах Тусона.

Город жил размеренной, тревожной и полной надежд жизнью. К вечеру третьего, после гибели королей, дня по городу поползли слухи. Не глупые и мерзкие сплетни, а именно слухи: невероятные и радостные. Повеселевшие горожане, при встречах, задавали друг другу один и тот же вопрос:

– А вы слышали?

И тут же, наперебой, спешили поделиться последними новостями: король совсем близко, вот-вот будет здесь, может, уже сегодня ночью. Конец неопределённости и тревожному ожиданию. Приедет король, и всё станет, как прежде. И уберут рогатки с улиц, и можно будет свободно ходить по всему городу, не спрашивая ничьего на этот счёт разрешения. Хорошо бы убрать их уже сейчас, и хоть как-то украсить город, пусть только центр – но и это совсем неплохо.

Радостное ожидание сказалось, прежде всего, на дисциплине отрядов квартальной охраны. Армейская муштра в подобных ситуациях оказывается весьма полезной вещью: солдат, в отличие от лица гражданского, привыкает, что все события в его жизни происходят согласно приказам начальства, и если нет приказа на приезд короля, то и ждать короля бессмысленно. Тусон, Вустер и Джаллон, как люди наиболее хорошо информированные, восприняли эти слухи с опаской и недоверием: пути Василию до Раттанара, в самом лучшем случае, оставалось ещё не меньше пяти дней. Тревоги им подбавил неожиданный визит гнома, незаметно пробравшегося в штаб, и так же незаметно ушедшего.

– Не верьте слухам, – сказал гном, – они лживы. Король Василий под стенами Скироны одержал сегодня победу, но сам тяжело ранен. Его не будет в Раттанаре ни этой ночью, ни в ближайшие из последующих. Усильте бдительность, не то не избежать вам неприятностей.

– Откуда вы знаете об этом? – спросил Джаллон. – Даже обладай ваш вестник крыльями, и то не добрался бы до Раттанара так быстро.

– Моё имя – Бренн, – ответил гном, словно это хоть что-нибудь объясняло. – Вы, Джаллон, должны знать, что среди гномов не бывает лжецов. Если я сказал неправду – найдите меня завтра и убейте, мастер Тусон. А сегодня – будьте начеку.

Как бы то ни было, но Тусон запретил солдатам своих рот этой ночью снимать доспехи – даже тем, кому выпало спать в казармах. Своего оруженосца Довера он отослал к Скиронским воротам, которые охраняла рота Разящего, и через которые только и мог прибыть король, с указанием довольно неопределённым:

– Если увидишь, что там что-то не так – мигом ко мне. Надеюсь на твою сообразительность, Довер...

Юноша радостно кивнул и бегом бросился выполнять поручение: он первым увидит короля Василия. Ну, одним из первых. А это было и приятно, и почётно для молодого солдата. Что скажешь: шестнадцать лет есть шестнадцать лет...

2.

Одним из усиленных патрулей в роте Водяного этой ночью командовал капрал Тахат. Чувствовал он себя неспокойно: на душе кошки скребли, и тревога сосала где-то внутри живота. Вроде бы, причин для беспокойства не было: от Огасты он получил весточку через лейтенанта Яктука, что у неё всё в порядке, только жаловалась, скучает, мол, и ждёт с нетерпением встречи. С матерью тоже ничего не случилось: днём к нему пробрался младший братишка Натал (вот же сорвиголова) и обстоятельно обо всём доложил.

Но беспокойство не проходило. И, заступив в наряд, Тахат неожиданно для себя отдал приказ патрулю получать в оружейной копья. Сержант Хобарт выдал, не выразив удивления: как инструктор по рукопашному бою, капрал устраивал солдатам довольно странные тренировки, в пользе которых Хобарт нисколько не сомневался. Сержант ограничился внешним осмотром: пощупал пальцем острия – остры ли, убедился, что древки не имеют ни трещин, ни заусенец, и пожелал Тахату спокойного патрулирования.

– Спасибо, сержант. Надеюсь, что вы правы, но... Что-то мне подсказывает, что не всё сбудется по вашим словам...

– Ты, Тахат, только не перебей, случайно, всех скрытых врагов. Нам-то оставь хоть нескольких, – Хобарт хлопнул Тахата по плечу и захохотал. – Мы ждём от тебя новых подвигов, капрал!

Полусотня вышла из ворот и, повинуясь капралу, свернула в сторону улицы Столбовой – обычному окончанию маршрута. Хобарт хотел крикнуть:

– Не туда, Тахат! – но только махнул рукой и ушёл в казарму.

На перекрестье со Столбовой патруль наткнулся на зарёванного мальчишку:

– Они ушли встречать короля, а мне... а меня... меня не взяли...

– Кто – они?

– Квартальная охрана... Ы-ы-ы... Люди барона Фехера тоже готовятся ехать: уже седлают лошадей... А меня и они не берут...

Тахат осмотрел пустынную улицу: ни рогаток на постах квартальной охраны, ни самих охранников, и впрямь, видно не было.

– Где особняк барона?

– Первый переулок направо.

– Ты вот что, малец... Казармы роты Водяного знаешь? Беги за помощью, а мы тут уж как-нибудь...

Ворота баронова особняка распахнулись, едва полусотня Тахата свернула в ведущий к нему переулок, открыв готовую к выезду дружину Фехера.

– Побежим – всех порубят! – у Тахата от волнения сразу пересохло во рту, и он зачерпнул у забора горсть нетронутого снега. – В три ряда – становись! Всем опуститься на колено, копья упереть в землю! Начнут перескакивать через нас – рубить коням ноги и вспарывать животы! Всадников добивайте, как придётся. Держись, ребята!

Дружинники барона с диким визгом и улюлюканьем рванули с места. В ровном свете уличных фонарей заблестели лезвия обнажённых мечей.

Полусотня пехотинцев, ощетинившаяся остриями копий, не дрогнула, только качнулись слегка наконечники копий, когда солдаты перехватывали их половчее.

«Хорошо, переулок короток – не успеют скорость набрать» – подумал Тахат прежде, чем всё смешалось в свалке боя, и первый ряд всадников напоролся на копья. Два коня, поражённые в грудь, упали перед солдатами Тахата, один встал на дыбы, сбросив всадника под ноги набегающих сзади лошадей, и, пронзённый копьями пехотинцев, опрокинулся назад, усилив сумятицу среди дружинников. Скорость, действительно, оказалась мала, и из пяти всадников второго ряда только двоим удалось перескочить через лежащих лошадей и три ряда пехотинцев. Но и они не устояли: оба коня, приземлившись на израненные ноги, повалились на широкую дорогу улицы Столбовой, придавив своих всадников.

Потеряв в свалке на выезде из переулка ещё несколько человек и лошадей, дружинники развернулись назад, в усадьбу.

– Не давайте им опомниться! За мной! Вперёд! – молодая дерзость Тахата, его задор и бесстрашие передались солдатам полусотни, которые, с удивлением, обнаружили, что все – живы. Правда, слегка помяты, не без того, но главное – живы. И пешая полусотня бросилась в погоню за сотней всадников, увлечённая победным азартом.

3.

Лейтенант Яктук вернулся в казармы со встречи с Тусоном: командор, после долгих раздумий, всё же собрал некоторых своих офицеров, чтобы рассказать о визите гнома.

– Будьте внимательны, господа. Не упускайте из вида ни одной мелочи, ни одной странности. Иногда незначительное событие говорит о будущем больше самой точной разведки. Не позволяйте радостной эйфории лишить боеспособности ваших солдат, и сами не поддавайтесь ей. Можете поделиться моими опасениями с самыми надёжными из подчинённых, с теми, кто не утратил наблюдательности и способности мыслить самостоятельно, не по уставу. Что-то мне неспокойно, господа офицеры...

– Вы правы, господин командор, – поддержал Тусона капитан Ланс, командир роты Матушки, – мои раны тоже ноют в предчувствии боя, а я привык полагаться на них...

Яктук вернулся под впечатлением от сомнений других, но сам, как ни прислушивался к своим ощущениям, не замечал никакой в себе разницы. Может быть, потому, что с момента гибели короля Фирсоффа жил только ожиданием боя, и в каждую встречу с командором ждал от того слов: «Вот он враг, лейтенант, убейте его». Доклад сержанта Хобарта он почти полностью пропустил мимо ушей, осознанно расслышав лишь слово «копья».

– Что – копья? – переспросил он сержанта.

«Вот она, та мелочь, о которой говорил командор, – понял лейтенант после повторного доклада Хобарта. – Вот она, странность!»

Вера в сверхъестественное чутьё Тахата зародилась у Яктука несколько дней назад, после дуэли капрала с капитаном Ульсаном. Вспомнил лейтенант и слова Тусона, сказанные в тот день: «...цепочка совершенно случайных поступков совершенно разных людей приводит к таким неожиданным результатам, что остаётся только удивляться».

«Нет, господин командор, – мысленно возразил Яктук командиру, – случайных поступков не бывает. Особенно, если совершает их Тахат».

– Сержант, всех кавалеристов – по коням! Пехота пусть догоняет! Как же вы не насторожились, Хобарт? Это же Тахат!

Всего несколько минут спустя из ворот особняка, отмеченных сломанным копьём Лонтиров, вынеслась сотня конных копейщиков Куперса, следуя за Яктуком и Хобартом. А во дворе спешно строилась пехота – все наличные солдаты, кроме часовых.

Следы полусотни Тахата искали не долго: запыхавшийся мальчишка с криком:

– Там ваши помощи просят, – был услышан Яктуком, и поднятый им на седло, гордо показывал дорогу к улице Столбовой.

Улица оказалась пуста на всю свою длину: ни заграждений, ни охранников.

– Странно, а где же наши доблестные вооружённые горожане? – пробасил рядом с лейтенантом сержант Хобарт. – Неладное что-то творится, господин лейте-е-е...

Начавшееся движение возле ближайшего справа переулка заставило сержанта проглотить окончание фразы. Сначала на пустынную улицу из невидимого отсюда переулка вылетели, перекатившись через голову, и остались лежать, одна за другой, две лошади. Затем выбежали несколько пехотинцев и, выломав два пролёта штакетного забора, снова скрылись в переулке.

– Что там творится? – неизвестно кого спросил сержант: Яктук и Куперс уже во весь опор мчались к месту событий, и конники объезжали замедлившего Хобарта, следуя за своим командиром.

Тяжеловоз сержанта догнал Яктука только на въезде в переулок, ведущий к особняку барона Фехера. Картина, открывшаяся Хобарту, была примечательна: прямо у копыт его могучего жеребца переулок был перекрыт тушами мёртвых (около десятка) лошадей, дальше по переулку бежали к закрывающимся воротам особняка с полсотни пехотинцев. Среди них были и те, с кусками забора в руках. Вот пехотинцы достигли уже закрытых ворот, приладили к ним свои импровизированные лестницы и полезли через ворота.

– Лопни мои глаза, если это не Тахат, – узнал Хобарт первого из пехотинцев, спрыгнувшего с ворот во двор особняка. Сержант потянул из ножен палаш и, протиснувшись между Куперсом и Яктуком, погнал своего тяжеловоза к воротам. – Во-о-о-дяно-ой! – заорал он диким голосом, – Во-о-о-дяно-ой!

– Снесёт ворота, – заметил Куперс.

– Не снесёт – переулок короток, разогнаться негде, – ответил Яктук. – Набьёт шишки и себе, и коню.

Лейтенант обернулся, чтобы дать команду спешиться, но тут распахнулись ворота особняка – прямо перед носом тяжеловоза. А за воротами крутился вихрь из конных дружинников Фехера, и между ними мелькала угловатая фигура Тахата. Капрал появлялся то там, то там, уворачиваясь и ныряя под лошадьми. Время от времени он взмахивал мечом, и с коня валился ещё один всадник. Пехотная полусотня, ощетинившись копьями, защищала подступы к воротам, и копейщики Куперса, не дожидаясь команды, погнали коней к особняку, подхватив клич сержанта.

– Во-о-о-дяно-ой! Во-о-о-дяно-ой! – пронеслось по переулку и ворвалось во двор к Фехеру. От этого крика задрожали стёкла в доме, своим дрязгом порой заглушая звон мечей.

Тяжеловоз тараном налетел на противника, повалив двух-трёх дружинников и нарушив круговорот вокруг Тахата. Жеребец отчего-то разозлился и стал кусать и лошадей, и всадников, и пару раз поднялся на дыбы, нанося удары копытами и едва не выкинув из седла сержанта. Подоспевшие Яктук, Куперс и остальные конные копейщики довершили разгром дружины Фехера, оттеснив уцелевших на задний двор, к конюшням, а пехотинцы Тахата уже выламывали двери в здание подобранным на заднем дворе бревном.

– Стойте! – в открытое на втором этаже узкое окно высунулся сам барон Фехер. – Стойте! Это нарушение моих прав! Яктук, за что ваши люди напали на меня? Мы всего лишь ехали навстречу королю! Вы с Тусоном подняли мятеж в Раттанаре, Яктук? Очень недальновидное решение!

Сражение затихло. Противники ещё стояли друг против друга с обнажёнными мечами, но бой прекратился и здесь, у ворот, и на заднем дворе.

– Какого короля вы ждёте, барон? – Яктук охотно вступил в переговоры. – Король Раттанара Василий находится в трёх днях пути от нас, в Скироне, и задержится там ещё на неделю. А других королей я просто не признаю!

– Ты не можешь этого знать наверняка, Яктук! – Фехер отбросил вежливый тон. – Весь город ждёт короля сегодня, и этому должно быть объяснение...

– Оно есть: людей обманули, барон. Люди охотно верят тому, чего ждут особенно нетерпеливо. Так кто же тот король, что приедет сегодня ночью?

Фехер не ответил. Он осмотрел двор, заполненный солдатами роты Водяного – подошла пехота из казарм. Своих дружинников он увидел только убитыми и ранеными у их ног. Да несколько лошадей с пустыми сёдлами испуганно жалось к забору. Заднего двора ему не было видно из этого окна, но и там, наверное, было немногим лучше.

– Обман, говоришь? И кто же осмелился так насмеяться над раттанарцами?

– Я у вас хотел узнать, барон.

Хобарт пихнул локтем Куперса:

– Вроде поединок затевается... Ох, уж эти баронские выкрутасы: пока вдоволь не нашаркаются ногами друг перед другом – не подерутся.

– Я тоже барон, Хобарт.

– Ну, ты не в счёт: ты свой брат – сержант.

– А лейтенант – он что, чужой тебе?

– Да и лейтенант не чужой. Я – про Фехера.

– А-а!

Между тем, Фехер спустился вниз и говорил уже тихо, так что слышал его один Яктук:

– Зря ты, Яктук, не с нами.

– С вами – это с кем?

– С баронами.

– Бароны, они тоже разные.

– Это верно: не все такие, как твой отец. Разве нормально, когда сильный, образованный человек должен склонять свою голову перед каким-то каменщиком? Наша власть, наша сила, нам и – править.

– И вы пошли на убийство королей!

– Мы не убивали королей, Яктук. Мы здесь совершенно не при чём, клянусь честью! Мы только ждали момента, когда настанет наш черёд управлять королевством. Зачем нам полуграмотные короли?

– Мой отец был в свите короля Фирсоффа!

– Каждый сам выбирает, где ему быть. Посмотри на это с другой стороны: тебе всего двадцать лет, а ты уже, возможно, барон. А станешь им наверняка, если присоединишься к нам.

– Смириться со смертью отца? Или самому убить его? Да вы, барон, не в своём уме! – Яктук не сдержался, и хлёсткая пощёчина сбила Фехера с ног.

– Мальчишка! Сопляк! До чего же ты глуп, Яктук! Надеюсь, поединок будет честным? – Фехер обнажил меч. – Защищайся!

Пока расчищали круг для поединка: уносили убитых и раненых и оттаскивали в сторону трупы лошадей, лейтенант осматривал двор особняка – место первого своего сражения, и сражения победного. Неподалёку он увидел Тахата, сидящего на бревне. Около него суетился Сабах, ротный маг-лекарь, прилаживая на место срезанный со лба капрала лоскут кожи. Тахат мотнул головой, подзывая Яктука, и Сабах от неожиданности разжал пальцы. Лоскут снова навис на лицо капрала, закрыв его от глаз Яктука. Лейтенант подошёл:

– Это ваше единственное ранение, капрал?

– Угу, – ответил ему, почему-то, Сабах.

– Это удивительно, Тахат, учитывая переделку, в которой вы побывали...

– Со многими сражаться бывает легче, чем с одним, господин лейтенант, – в словах Тахата Яктук уловил знакомые интонации, будто с ним заговорил командор Тусон: ученик явно подражал учителю. – Они бестолково суетятся и мешают друг другу. Тренированный боец может использовать суматоху с выгодой для себя. – Тахат скривился и скрипнул зубами: Сабах больно нажал на рану. – Господин лейтенант, не давайте воли своему гневу. Как бы вам не хотелось убить барона, не позволяйте чувствам командовать вашей рукой. Постарайтесь держать свою голову ясной, а сердце – спокойным. А всю вашу ненависть соберите на кончике меча. Она сама найдёт, куда его направить...

4.

Барон Фехер вышел в круг первым и нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Огорчён он был преизрядно: поражение и, безусловно, плен. Независимо от исхода поединка участь его была незавидной. Убьёт он Яктука или не убьёт – вряд ли имело какое-нибудь значение для его дальнейшей судьбы. Разве что, для себя – последнее удовольствие. Вроде и дружина была неплохо обучена, и настроение у солдат было бодрое: каждому барон пообещал по наделу хорошей земли в своём поместье. А не случилось, не повезло... Кто ж знал, что паника охватит его дружинников от такого пустяка... Ну, не удалась одна атака – надо было пробовать снова. Не устоять пешему против конного – вот главное правило военного дела. А эти устояли! Мало того, они ещё и атаковали! Позор! Какой позор – подобное поражение. Не знаешь теперь, что хуже: убить Яктука и выпить до дна чашу позора, или умереть от руки баронета, чтобы не видеть и не слышать насмешек оставшихся в стороне баронов. Но смерть на поединке – ещё одно поражение. Не слишком ли много на одного? Не хотел же выступать сегодня, отказывался. Но решение принимал не он – вот вам и результат.

– Ты где, Яктук? – барон нервно сплюнул. – Боишься драться?

Лейтенант задержался не из боязни: он отдавал распоряжения, по приказу Тусона отправляя часть имеющихся у него солдат на помощь в другие районы города. Фехер оказался не единственным бароном, попытавшимся покинуть свой особняк вместе с дружиной, и сражения завязались ещё в нескольких местах. Сержант Куперс увёл к Тусону сотню конных копейщиков и половину пехотинцев. Теперь был готов и Яктук.

Поединок, как способ решения спорных вопросов, существовал задолго до появления человека. Пожалуй, нет в природе ни одного живого организма, не соперничающего с себе подобными. Главная причина этого соперничества – создать более благоприятные условия жизни именно для своего потомства. Фактически, это борьба за продолжение рода.

У человека мотивы совсем иные. Продолжение рода, конечно же, присутствует, но где-то на заднем плане, в перспективе, так сказать. Возможно, это связанно не только с умением человека ненавидеть обидчика, но и мстить за нанесенные обиды, не считаясь ни с расстояниями, ни с затратами, ни со здравым смыслом. В отличие от других существ, которые забывают о сопернике, как только тот исчезает из их поля зрения, люди способны помнить о нём постоянно и находить его вне своей контролируемой территории. Поэтому соперничество у человека всегда принимает слишком личный характер и редко прекращается прежде гибели одного из противников.

Пытаясь ограничить бесконтрольное истребление одних людей другими, человеческое общество поставило убийство вне закона, применяя к нарушителям довольно строгие меры. И большинство подчинилось. Но сильную, волевую и самолюбивую личность не остановить никакими запретами. Для некоторых запрет и вовсе – как красная тряпка для быка. К тому же, страдает гордость, когда приходится передавать в чужие, и не всегда чистые, руки право решения жизненно важных для себя вопросов. Для того только, чтобы получить, после долгой волокиты судебного разбирательства, совершено неудовлетворительный результат: ни один обиженный ещё никогда не был полностью доволен решением суда.

То, чем не получается управлять, непременно хочется хоть как-нибудь контролировать. Для этого соперничество сделали гласным и подчинили его определённым правилам и нормам морали. И название ему стало – поединок, или, другими словами, дуэль. Из разрешённого законом способа убийства он быстро стал своего рода видом спорта для жизнелюбивых поклонников острых ощущений. «До первой крови» – говорили они, и с гордостью носили полученные в таких боях шрамы.

Но всё же, изредка случались и смертные бои, когда личные счёты в кругу поединщиков не допускали иного исхода. Это означало, что оскорбление, нанесенное одним из соперников, выходило за рамки общественной морали и смыто могло быть только кровью обидчика. Удар по лицу голой рукой (кулаком ли, или открытой ладонью – пощёчина) считался одним из самых оскорбительных действий. Его трактовали так: «Ты настолько презренный в моих глазах человек, что мне даже оружие поднять на тебя противно». Удар по лицу, как и плевок в лицо, неминуемо означал смертный бой. И Фехер, и Яктук понимали, что из круга живым выйдет только один из них.

Фехер, ступивший в круг раньше, занял середину, стал в центре. А это означало, что ему меньше перемещаться, и меньше расходовать на перемещение сил: ему всего только и надо – поворачиваться на месте, отслеживая движение противника. Яктуку же предстояло двигаться вокруг барона по широкому кругу, а, значит, и уставать больше, впустую растрачивая энергию.

Противники некоторое время присматривались друг к другу: никто не спешил с атакой. Впрочем, барон и не собирался нападать первым. План его действий был прост: измотать, утомить молодого и потому неосторожного Яктука и завершить бой эффектным приёмом. Фехер даже наметил, куда воткнёт острие своего меча: в левую подмышку, в просвет между рукавом и собственно кольчужной рубахой (многие воины, для удобства движения рук, носили кольчуги с проймами в подмышках). Выгодное место – от сердца недалеко: один удар мечом, и конец Яктуку.

Лейтенант тоже выжидал. Несмотря на прозвище «Неженка», полученное им в пенантарской офицерской школе, на его счету было несколько успешных поединков. Убивать на них Яктуку, правда, ещё не приходилось: сражались до первой крови. Но и ранен он ни разу на поединках не был. Соперники баронета там, в Пенантаре, понятно, были послабей нынешнего – такие же юноши, как и сам Яктук, и потому лейтенант теперь осторожничал. Но не ходить же всю ночь вокруг барона!

Решившись, он нанёс первый, прощупывающий, удар. Даже не удар – так, тычок мечом в показавшееся незащищённым место. Барон без труда парировал атаку Яктука, но сам не ответил. Лейтенант атаку повторил, с тем же, впрочем, успехом. Защитная стойка барона была до обидного правильной, и подобраться к нему достаточно близко для нанесения точного удара или укола лейтенанту никак не удавалось. Скорее всего, оттого, что рисковать Яктук опасался. Он тщательно следил за своими ногами, помня наставления учителей фехтования: нога медленнее руки. Для укола мечом достаточно незаметного глазу мгновенного движения кисти, а чтобы шагнуть – гораздо больший промежуток времени. Ответная атака барона могла стать очень опасной, займи Яктук неверное положение: опоздает с защитой или отскоком, и всё, конец.

Барон же дразнил лейтенанта. Он демонстрировал ему то слабо защищённую голову, то, открывая одну из сторон корпуса: правую или левую, понуждал Яктука продолжать атаки.

– Играет, как кот с мышью, – Хобарт растерянно оглянулся на Тахата, ища ободрения в глазах инструктора по рукопашному бою. Тахат ответил ему болезненным взглядом, и было непонятно, отчего он так бледен: от раны или от переживаний за командира. – Что за глупая мода: выходить на поединок с одним мечом. Ни тебе щита, ни кинжала... Сами на кладбище просятся... – неизвестно, кого порицал сержант, наблюдая за поединком.

А в кругу барон, поймав Яктука на ошибке в дистанции, нанёс молниеносный укол в лицо. И как ни был ловок отскок лейтенанта, меч Фехера, всё же, коснулся его щеки, оставив на ней неглубокий, но длинный разрез. На лице лейтенанта выступила кровь. Яктук коснулся раны левой рукой и, оступившись, размазал кровь по всему лицу.

– Раз, – сказал негромко Фехер.

«Попробуй, удержи тут голову ясной, – подумал лейтенант. – И сердце – спокойным... – он явно уступал барону Фехеру если и не в мастерстве владения мечом, то в хладнокровии – бесспорно. – Как там учил Тахат? Движущуюся цель труднее поразить? Так, что ли? Спокойно, Яктук, спокойно...»

Лейтенант кружил около барона, демонстрируя готовность к атаке, но больше не нападал: одной раны было достаточно, чтобы охладить его горячую голову. Поединок всё больше становился похож на комический танец, в котором Яктук как бы передразнивал барона. Каждому положению Фехера, каждой его стойке он противопоставлял наиболее выгодную для защиты свою стойку, тщательно выдерживая дистанцию. Контакта, соединения бойцов не происходило.

«Должно быть, мы очень смешно выглядим со стороны, для собравшихся в круг людей, – проскользнула у лейтенанта мысль. – Поединок – обхохочешься!»

Широкая улыбка раздвинула губы Яктука в ответ на весёлые мысли, но измазанное кровью лицо исказило её в гримасу, открыв барону белые зубы лейтенанта в издевательском оскале. Фехер оскорблено дёрнулся и резво шагнул вперёд с низким прогибом, стараясь достать Яктука по наколенникам.

– Два! – сказал он, подрубив лейтенанту левую ногу.

Яктук пошатнулся и с трудом удержался на раненой ноге. «Повезло, что она не была опорной», – подумал он и сосредоточился на защите. Потеря подвижности сразу поставила его в проигрышное положение, и Фехер ринулся в атаку, стремясь добить противника. Он чередовал уколы с рубящими ударами, нападая, казалось, одновременно со всех сторон. Голова, корпус, ноги. Ноги, корпус, голова. Яктук отчаянно защищался, но было уже заметно, что он начал уставать и потому запаздывал в защите.

– Три! – барон нанёс мощный удар, сверху, в голову лейтенанта, сразу после ложной атаки в левый бок. Яктук не успел подставить свой меч и попытался защититься левой рукой. Добротная кольчужная рукавица выдержала – меч её не разрубил. Но вот рука... Человеческая кость оказалась слишком хрупкой для такого испытания, и хруст лейтенантовой кости, казалось, было слышно каждому в обширном особняке барона Фехера: левая рука Яктука ниже локтя повисла безжизненной плетью.

После этого на Яктука обрушился ураган из железа: его совершенно не было видно из-за мелькающего баронова меча. Удивительным было не то, что барон атаковал, и атаковал так долго. Удивительным было, что лейтенант всё ещё держался. И вдруг – всё, ураган стих. Сражение закончилось. Барон, выронив меч, сполз по Яктуку, и замер, опустившись на колени. Лейтенант отступил в сторону, и всем стало видно разрубленное лицо Фехера. Рана шла наискосок через всё лицо, разделяя его на две неравные части, на одной из которых остался почти весь лоб, левый глаз и верхняя половина носа. На второй – правый глаз, низ носа с окровавленными ноздрями и перекошенный болью рот.

Лейтенант отковылял ещё дальше, давая понять, что добивать Фехера не намерен. Он молча указал Сабаху на раненого врага: лечи, мол. Барон с трудом раскрыл искривленный рот:

– Добей, Яктук! Не унижай меня позором плена!

Лейтенант в ответ только покачал головой.

Барон встал с колен без посторонней помощи, хотя рана его болела нестерпимо. Но душевная боль часто бывает сильнее телесной. Пошатываясь, Фехер некоторое время постоял среди обступивших его солдат и вдруг, резким движением, выхватил у одного из них кинжал из поясных ножен и коротким взмахом распорол себе горло.

Яктук тяжело опёрся на руку сержанта Хобарта, чувствуя, что силы покидают его. Прежде чем отдаться в целительные руки мага-лекаря Сабаха, он попытался отсалютовать мечом поверженному противнику, который, может быть, и не заслуживал уважения сам, но сумел умереть с достоинством.