Я замер, зарывшись лицом в тело Фридриха Гребера, используя его как бруствер. Пули из английского пулемета свистят прямо над головой. Фриц еще стонет, зажимая живот. Но сколько не пытайся затолкать кишки обратно, все равно не поможет. Вонючка Фриц уже не жилец. Я пячусь, пытаясь отползти в сторону своих окопов. Фридрих издает последние в жизни звуки. Голос его неразборчив, глотка будто забита землей. Хотя так оно, наверное, и есть:

-Ганс.…Не оставляй меня…Ганс…

Пулемет затихает. Я бормочу, не прекращая очень медленно отползать к глубокой воронке:

-Все хорошо.…Сейчас я перевяжу тебя. Все будет отлично.

-Ганс.…Зачем ты уходишь?

-За санитарами.

Шипение снаряда зарождается где-то в паре километров и с каждым мигом усиливается. Я открываю рот, но взрыв не только оглушает, но и практически зарывает в землю, отбросив на несколько метров. Осколки будто бы пролетели мимо. Ничего не видя и не слыша, пытаюсь оттолкнуть от себя распотрошенное тело Гребера. Но то ли слабость из-за контузии, то ли тяжесть трупа мешают выкарабкаться из ловушки. Воронка наполнена грязью, смешанной с кровью и осколками.

Слякоть залепила глаза, забилась в рот. На черепную коробку давит так сильно, будто мозг раздулся до огромных размеров и пытается просочиться через уши. Воздуха не хватает. С огромным усилием, уже на последнем дыхании, чуть-чуть приподнимаю голову. Вдыхаю воздух, смешанный с противным запахом кишок Фрица, гниения, пороховых газов. Фронт затих. Наверное, я пролежал без сознания час. Удивительно, как я не умер. Пытаюсь позвать своих, но получается только хрип и кашель. Лежу и смотрю на небо. Вроде бы не ранен.А с утра,возможно, откопают. Если конечно случайный снаряд не сделает это первым.

Взвиваются к звездам редкие ракеты. Где-то слышен треск винтовочных выстрелов, редкие взрывы гранат. Обычный вечерний «моцион». Вскоре звезды исчезают, уступая место черным силуэтам облаков, сквозь которые пробивается луна. На лицо капает мелкий колючий дождь. Из наших окопов, находящихся в какой-то сотне метров, доносятся звуки гармоники. Почему меня не ищут?

Из моей полумогилы заметен лишь кусочек светлеющего неба. Горизонта не увидеть, но я знаю, что скоро рассвет. Конечности от холода свело. Я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Зато пробился голос. Я кричу на немецком, точнее пытаюсь кричать:

-Я здесь. Фаненюнкер Шульце здесь.

Из английских окопов доносится обычный утренний шум. Но, услышав мой голос, островитяне делают пару выстрелов в мою сторону. Слава богу, что они не видят цели. Хватило бы одной гранаты, чтобы превратить меня в кусок кровавого мяса.

Я еще с вечера чувствую, что у меня сломаны ноги, но проверить это довольно трудно. Нижняя часть тела ужасно ноет, может от перелома, а может от тяжести земли и навалившегося тела. Оторванная кисть Фрица валяется прямо около моего присыпанного землей лица. Отвернуться от нее невозможно.

Вдруг я слышу шорох ползущего человека. Потом рядом раздается шепот:

-Ганс, ты как…Кости целы? Все нормально?

Нет ничего прекрасней, чем в минуту полной безнадеги и беспомощности услышать голос лучшего друга. Я сам не узнаю своего хрипящего голоса. Боюсь, что теперь пневмонии мне не избежать.

- Карл, это ты?

Карл Авербух – лучший в роте пластун, самый тихий разведчик. Один раз он в одиночку дополз до вражеского секрета и захватил офицера. Правда, его пришлось прирезать, так как до наших окопов эту свинью было дотащить практически невозможно.Но планшет капитана сохранил не один десяток немецких жизней. Надо же, я сам не заметил, как начал делить жизни на наши и их.

-Да, это я.…Не знаю, смогу ли я тебя незаметно вытащить отсюда один? Ууу…

Карл, по-видимому, перевернул тело Гребера на спину.

-Бедный, Фриц…

Я усмехаюсь. У меня сразу поднимается настроение:

- Это не он бедный, а я… Целую ночь лежать рядом с его потрохами.

Несколько минут работы штурмовой лопаткой и с моих ног будто сбросили добрый центнер земли.

- Счастливчик ты, Ганс… Тебя почти не задело.

Я приподнимаюсь. Оказалось, что воронка довольно глубокая, с добрую траншею. Бросаю взгляд на труп. У Фридриха распотрошен живот, оторвана левая кисть, перебиты ноги. Правой рукой он будто пытается засунуть кишки обратно. В принципе, ничего особенного, за год войны я и не такого насмотрелся. Но Фриц все-таки был моим хорошим другом. На фронте друзьями становятся быстро. А вместо ссор бывает смерть.

Соскребаю с лица липкую грязь. Вся форма покрыта кровью и слякотью. Ноги ноют, хотя почти целы, только сильно ушиблены, колени в глубоких ссадинах, затылок болит, на лбу большая шишка. Но это все мелочи. Только дышать трудно, вроде как сломано ребро. Карл протягивает мне флягу с трофейным ромом. Когда мое отделение ходило в атаку, мы спланшет Авербухом наткнулись на офицерский блиндаж. Молоденького лейтенантика пришлось пришить. Сам виноват, направил на нас свой револьверчик и что-то визжал. Но что значит какой-то там молокосос по сравнению с целым ящиком рома, тремя бутылками французского коньяка и фунтом свежего масла? Я уже который раз ловлю себя на том, что стал мыслить, как окопномый солдафон, а не студент Дрезденского университета.…Хотя, кто я теперь?

Ром отлично согревает. Мне сразу становится хорошо. Будто бы не было ночи в холодной земле на ничейной полосе. Карл достает холщевый мешок. Он накидывает его на живот Гребера, потом стягивает веревками, чтобы внутренности не выпали, пока мы дотащим тело до нашей линии обороны.

- А ты, Ганс, возьми его кисть…для отчетности нужно принести все тело.

Мы тихо смеемся.

- Знаешь, Ганс, когда вы с Фрицем полезли штопать «колючку», а потом по этому квадрату прошлись шестидюймовки…мы подумали, что вас можно не искать. Что же ты не звал нас раньше?

Я пожал плечами.

Мы уже почти дотащили труп Гребера до наших окопов. Ползти мне очень больно. Каждое прикосновение к земле грудью отдается резью в легких. Ноги в гнутся с трудом. Уже видна смотровая щелка дозорного «гнезда», прикрытая бурьяном. Солнце вот-вот должно показаться из-за горизонта. Англичане нас будто бы не замечают. От воронки к воронке. Через каждые несколько метров на глаза попадаются полуразложившиеся вражеские солдаты и их части тел. Особенно запоминается голова негра в железном шлеме. У него выклеваны глаза, а изо рта торчит посиневший язык, изъеденный трупными червями. Меня мутит.

Труп Фридриха с плеском шлепается в окопную грязь. На голову ему мы натянули холщевую мешковину, чтобы лишний раз не смотреть на глаза. Нет, они были целыми, но их взгляд.…Это практически невозможно объяснить. Кажется, что он укоризненно смотрит даже не на тех, кто оторвал его от токарного станка, жены и пятерых детей, а на нас…Фриц был, в принципе, не особо хорошим солдатом, ему часто доставалось от фельдфебеля за неряшливый вид. Но он был в нашем фронтовом братстве, через которое за год уже прошло больше сотни человек. Некоторые еще не успевали сблизиться с нами, как превращались в пакеты с кровавым месивом.

Нас встречало все отделение. Даже штабъефрейтор Дизель, страдающий дизентерией, выполз из своей норы. Гребера сразу оттащили в яму для «жмуриков», как мы ее называли. Вечером его и еще три трупа отвезем на кладбище деревни Сен- Луи. Там, под нещадно фальшивящий звук оркестра, рабочий из Киля Фридрих Иоанн Гребер станет частью планеты.

Авербух недаром самый удачливый наш разведчик, но у него есть одна беда…уж очень он суеверный. Есть у него такая традиция - плевать в сторону врага по возвращению из плена.

Мы знаем, что, сколько не отговаривай Карла, он все равно будет гнуть свое.

Карл еще совсем молод, но уже успел побывать в Бойне на Ипре, пролежать два месяца в госпитале, быть четыре раза раненным. В свои двадцать он считался одним из самых старых вояк взвода. Вместе со мной его направили на офицерские курсы. Вместе со мной он должен будет получить звание фенриха, а потом, возможно, и лейтенанта. Когда я, больше года назад, совсем еще зеленым рекрутом прибыл на фронт, Авербух взял надо мной шефство. Именно вместе с ним я впервые ходил «в патруль». Гауптъефрейтера Авербуха уважает даже лейтенант Зимски, престарелый запасник, бывший учитель литературы. Сколько раз мы с Карлом в недолгие дни отдыха в тылу кутили в Брюссельских забегаловках… сколько раз мы лежали на траве, смотрели в летнее небо и мечтали о том, как вернемся в победившую Германию с лейтенантскими погонами и наградами. Карл тоже раньше был студентом, только Технологического института. Странно, что он попал в пехоту, а не авиацию. Железный крест же его является объектом моей тайной зависти. Когда я приезжал домой, отец, участвовавший в колониальных войнах, шутливо укорял меня в отсутствии наград. Мне было стыдно.

Карл высовывается над бруствером по плечи ( меня всегда удручала его сумасшедшая рискованность). Над британскими окопами поднимаются сотни струек дыма – полевые кухни, костры, даже трубки. Моросит мелкий дождь. Авербух делает три плевка в сторону противника. Вдруг, прямо над ним свистит пуля. Это его только раззадоривает. Ему всегда алкоголь быстро дает в голову.

- Эй, зеленый, принеси мою винтовку.

Молодой солдат из Нижней Силезии стремглав бежит за гордостью Карла, его трофейной винтовкой с оптическим прицелом. Карл – не только лучший разведчик взвода, но и лучший снайпер роты.

Авербух вскидывает винтовку. Несколько минут поиска цели и…выстрел.

-Один есть!

Мы криками подбадриваем Карла. Нам самим интересно, сколько «бриташек» он выбьет сегодня. В прошлый раз он сделал аж четыре зарубки на прикладе.

-Второй есть! Офицер!

Гауптефрейтор улыбается как ребенок, который выиграл в тире леденец.

На звуки стрельбы сбегается половина взвода. Все дружно аплодируют.

-Ты, друг, так скоро второй Крест получишь.

Карл польщено улыбается.

Он целится в третий раз. Вражеские пули уже не раз свистели прямо возле него, а он даже не удосуживается поменять позицию. Все кроме меня спрятали головы за бруствер.

Вдруг…треск разбитой каски. Поток крови, быстро заливающей лицо Авербуха. Я вскрикиваю, прячусь. Мы стаскиваем с Карла каску. Разрывная пуля снесла ему половину черепа…

Траурная музыка. Оркестр фальшивит прямо под сильным дождем. Пять тел опущено в могилы. У каждого она своя. Это, наверное, последние индивидуальные могилы. Места уже не хватает. Дряхлый священник читает молитву. Пять деревянных гробов. Пять грязных ям. Пять солдат, погибших за кайзера…какого-то там кайзера…за какую-то там Родину…

Гибель Карла ввела меня в ступор. Почти весь день я молчу. Лишь сейчас, закапывая могилу, где вечно будет покоиться мой друг, я шепчу:

-Карл, я отомщу…

Я знаю, что это неоригинально, но в войне мало оригинального. Смерть, месть, кровь и, как ни странно, жизнь…именно в грязных окопах чувствуешь острый вкус жизни…

По разбитой снарядами и покрытой грязью дороге мы плетемся в грязи в свои блиндажи и подземные штольни, к крысам и клопам, к дружбе, смерти, радости и долгим часам под звездами. Вокруг – полуразрушенные деревни Шампани. Земля, испещренная порезами траншей, шрамами окопов, язвами воронок…

Уже вечер. Где-то стреляют, где-то трещит пулемет, кто-то кричит. На телеге везут раненых – человеческие обрубки с пустыми глазами.

Звезд сегодня нет. Им стыдно появиться в такой день…один из сотен серых дней на Западном Фронте… Но сегодня погиб Карл.