Он слышал голоса. Это были голоса близких и любимых людей - родных, друзей; ещё совсем новые, принадлежащие врачам и прочему персоналу госпиталя. Он слышал твёрдые доводы неизвестных слов, видимо, сказанных докторами между собой, слышал рыдания матери, мольбу брата, тихие стоны сестры. Он не чувствовал ни нежных прикосновений отеческих рук, державших его холодную ладонь, ни лёгких пальчиков его дорогой Изабелл, возлелеянной ветрами и солнцем Тосканы, ни дрожащих рук старшего своего товарища Франца, научившего его когда-то мастерству дуэли, ни ледяной ладони гувернантки Мари, воспитавшей всех детей его семьи, заменившей постоянно путешествующую по делам компании, оставленной отцом в скудное наследство, исчисляемое одними лишь долгами в десятки тысяч франков, мать. Он захотел открыть свои серые, как речной песок, глаза, дабы взглянуть на самых дорогих сердцу людей, но не смог. Он захотел протянуть свою изящную руку пианиста и вытереть слезу с бархатной щеки старей сестры Катерины, но не сумел. Он захотел приподняться, чтобы обнять малышку Жаннин, свою сводную сестрёнку, свой яркий лучик в бесцветном мире. Захотел, мыслил, но не имел сил претворить в жизнь. Тело лежало непокорным пластом, будто его и не было, будто душа приняла формы разбитого в схватке сосуда. Он поклялся никогда не ронять капель прозрачных рос печали и боли и не отступился от данного слова. Никто не сможет удержать их. Он не заметил, как нарушил клятву. По недвижному лицу сбежали несколько одиноких слезинок, превергнув мать в ещё большие терзания. В палату вошёл врач, после отвёл в сторону Франца.

- Больной никогда не откроет глаз, стоит лишь уповать на чудо, в кои медицина не возлагает надежд. Друг мой, вы можете внести энную сумму, и мы предоставим должный уход, пока он не уйдёт из жизни, - доктор говорил сухо и безучастно, решая всего-то вопрос оплаты, а не судьбы живого человека.

Франц, бывший офицером великой французской армии и наставником лежащего пациента, отмерял шагами палату, попросив выйти родственников. Мать и Катерина успокаивали плачущую самыми искренними слезами, возможными только в детские годы, Жаннин; Изабелл нежно поцеловала руку возлюбленного, прошептав слова, слышимые только ей одной и Господом нашим, покинула лазарет, прижав ладони к трепещущему своему сердцу. Офицер томно выдохнул, приняв мысленно непоколебимое решение, сел к изголовью кровати друга. Франц окинул печальным взглядом его недвижное тело. Перед глазами карнавалом восстали воспоминания недавнего прошлого и их общего детства - двое мальчишек, играющих в саду небогатого поместья; двое юношей, поступивших друг за другом в ряды армии; двое товарищей, сражавшихся с турками на Балканах, защищая греческое поселение от гнёта; вспомнил и последний, роковой, бой. Только здесь виной отнюдь не кровожадные османы и их пушки, а те же французы, те же аристократы, что и они. Пьяные оскорбления, доброе сердце. Сердце преданного друга. Ведь всё предназначалось ему, Францу де Мине, а не этому белокурому ангелу, стоящему ныне на переходе миров! Ведь это его обвинил гуляка-соотечественник в отсутствии гордости и нечестивости, относительно Франции, будто тот предал её, сойдясь в сговоре со врагом. Единственный, кто встал на сторону де Мине - единственный, кто ошибался...Он вызвал обидчика товарища на дуэль и смыл СВОЕЙ кровью позор последнего. Раненый, он сейчас по вине Франца лежал в коме. Только рассказывать правду заступнику не сочлось нужным."Пусть верит в то, что погиб, защищая честь, а не покрывая низость",- офицер твёрдо убедил себя в этом. Наконец, оставшись наедине с раненым, он заговорил тихо и официально:

- Аншель, ты ведь не желаешь такого существования, я знаю. Если ты будешь, - Франц сделал паузу, подбирая подходящее слово, - находиться здесь, твою семью ждёт разорение. Я не имею достаточно денег, дабы помочь им. Я безудержно благодарен судьбе за твою дружбу, ставшую наиценнейшим даром провидения, которого я не заслуживал. Аншель, знаю, что ты принял решение. Возможно только оно одно. Не вини меня. Я сделаю единственное, чем могу отплатить тебе - спасу семью Сирье от ничего краха, - заканчивая предложение, он достал из ножен трофейный кинжал с острейшим лезвием из прекрасной стали. Лучи, исходившие от угасающей масляной лампы, словно танцевали по металлу призывающие демонов пляски.

Юный друг слышал всё до последнего звука. " Я буду благодарен тебе. И семья, как бы они не бичевали твой поступок, вскоре поймут, что этот выбор правилен. Что я сделал его сам. Сёстры мои, Изабелл и мои дорогие мать и Мари, ты, Франц, я буду молиться о заступничестве на небесах, нежели приближу вашу кончину здесь, на земле. Я не могу ни видеть ваши лица, ни обнять и докоснуться до вас... Это хуже, чем смерть... С каждой секундой, я желаю всё больше раскрыть глаза, но не могу. Не медли, мой дорогой друг! Душа, освободившись от оков тела, прозреет и подарит мне счастье лицезреть любимых с высоты небес. Молю, не медли!",- Аншель повторял и повторял слова, которые никто не услышит, прося приблизить миг собственной смерти.

- Прощай, мой чистый заступник. Там, среди ангелов, твоё место, не здесь, среди обманщиков и подлецов, - Франц прошептал мысли вслух поблёкшими и иссохшими губами. Ими же он поцеловал друга в лоб, что тот почувствовал ледяное прикосновение, неверно истолковав его, как поцелуй самой смерти.

Прекрасный кинжал со свистом рассёк воздух, остановившись в мягкой податливой юной плоти. Жало пронзило точно и рассчётливо в сердце, заставив потоки чарующей алой крови озарить бледные больничные простыни. Аншель обрёл свободу. Теперь он видел Франца, так же не сдержавшего мальчишью клятву о слезах, что теперь затмевали его взгляд."Раньше ты никогда не плакал. Прости, что эти слёзы по мне", - невидимый призрак протянул руки к человеку, отправившему его в последний путь. Но с каждым ударом живого сердца старшего офицера, единственным звуком, слышимым в палате, призрак таял. Оторвавшись от тела, душа погибала. Погибала отчасти счастливой.

Он не видел ни вошедшую вскоре мать, не слышал вскрикнувшую сестру, не чувствовал прижавшуюся к охладевшей и разорванной кинжалом груди Изабелл...

Грёзы привыкли жестоко обманывать. Он жил, лишь пока его считали живым. Да, он начал исчезать, когда Франц опустил руки от клинка, он оставался малейшей частицей, когда рыдала сестра, но он растворился в вечности небытия, когда последний человек, в чьём сердце он жил, оставил последнюю надежду.