|
|
 |
|
|
|
Aurum
/ (без цикла)
|
| Архат |
|---|
Как известно, Луна – это глаз Иисуса. Желтый, по большей части – мертвенно-бледный, полуприкрытый тенью Земли, но иногда – вспыхивающий неизъяснимым туманным огнем бронзы и озаряющий все, что есть под ним своим холодным, успокаивающим зеленоватым пламенем. В данном случае – глаз Иисуса озаряет город. И тогда - появляюсь я. Тогда я выхожу из тени на одну ночь только лишь для того, чтобы утром снова войти в эту самую тень. Я иду с именем Иисуса по этому городу для того, чтобы пожирать случайных, встречающихся мне на пути прохожих. По крайней мере – так было раньше, теперь же за «прохожими» приходится охотиться. Ведь они по преимуществу не бродят более по городу, а сидят себе, где-нибудь стайкой – так, словно дожидаются моего прихода. Обычно происходит это мое появление где-то чуть позднее полуночи. Чаще всего – в мае или в июне, по крайней мере – до конца августа, до первых заморозков, потому что по холоду не очень-то приятно пожирать кого-либо. Местом же моего появления обычно является вокзал – главный вокзал этого, по большому счету, маленького и жалкого во всех отношениях городка. Мне просто нравится та тень, что отбрасывает вокзальное здание – из нее, длинной и сумрачной, бархатистой и шероховатой, словно пропитанной мыслями, словами и делами всех тех людей, что побывали здесь, на привокзальной площади, днем очень удобно подниматься, расправляя плечи, стряхивая пыль с ладоней, выходя из темного силуэта этой гротескной во многом постройки, подтягиваясь на руках, будто бы – поднимая свое крупное, иногда – непослушное повелениям разума тело, из проруби. Впрочем, место, где я появляюсь – не принципиально, и однажды я могу появиться и из тени вашего собственного дома. Место – не имеет значения, однако в последнее время я все же предпочитаю именно вокзал. Изредка меня, выходящего из тени, видят люди: многие – пугаются. Некоторые – бегут или падают в обморок, некоторые – начинают возносить мне молитвы или же делают вид, что просто меня не замечают. Но никто из них, находящихся в этот поздний час на вокзале, рядом со входами в метро, на троллейбусных остановках или же – близ продуктовых ларьков, меня не интересует – у них уже нечего съесть, кроме тела или души, а этими блюдами я пресытился много, много лет тому назад – еще когда был совсем юн, когда в моей выводковой сумке под жабрами не было даже намека на наличие в ней полупрозрачных молочных икринок, из которых в момент моей смерти появятся детеныши, а тонкие щетинки на моем хребте были гораздо более чувствительны к перемене температуры, нежели сейчас – словом, очень давно. Так что я потерял интерес к этой грубой пище в далеком прошлом и сейчас она не представляет для меня уже никакого гастрономического интереса. В последнее время я полюбил желания. Как такое может быть, спросите вы, бредя рядом со мною по ночной площади, переправляясь через улицу Гарина-Михайловского, перебираясь через окрашенные в белый цвет металлические оградки и огибая все еще стоящие здесь, в ожидании своих пассажиров, маршрутки? Не знаю. И мне это – совершенно безразлично, хотя в первое время, признаюсь, и занимало мои мысли, но когда я понял, что размышления о механизме поглощения желаний мешает мне, собственно, поглощать желания, желание размышлять о поглощении у меня – пропадало, и меня поглотила всеобъемлющая жажда поглощения. А поэтому – это должно быть безразлично и вам, если уж вас угораздило увязаться этой ночью вслед за мной. Вы должны прекратить задавать мне всякие глупые вопросы, вроде этого, и прекратить строить из себя высокоинтеллектуальные личности, иначе я вдруг неожиданно решу, что интеллект – тоже одно из моих любимых блюд. Но все же желания, это, доложу я вам, поистине – превосходно. У каждого – свой неповторимый, только лишь ему присущий вкус и букет. Многое зависит от степени выдержки желания, хотя иногда они и перестаиваются, теряя всю свою прелесть. У каждого – свой цвет и даже консистенция, ведь не станете же вы отрицать, что желание грубого анального соития с мулом и желание лицезреть поляну первоцветов в Альпах имеют одну и ту же структуру и вкус для меня? Разумеется, нет. Больше же всего носителей желаний на данный момент собирается именно у всевозможных гостиниц, клубов и тому подобных ярко освещенных заведений. Конечно, и желания здесь – подстать контингенту, но, что поделаешь – наступило такое время. Все желания здесь – почти что всегда однотипны и похожи, наверное, на какие-то полуфабрикаты, хотя я – никогда не ел полуфабрикатов, но однажды узнал из одного желания какого-то бездомного с горящими зеленым фосфорицирующим пламенем глазами, умиравшего в полутемном переулке близ Оперного театра, что это такое. Но и полуфабрикаты – подойдут, если времени у тебя – только до восхода, так что стоит ли думать в таком положении об изысках и тонкостях? Итак, я направляюсь к гостинице «Новосибирск». У гостиницы – множество машин, из некоторых, видимо – появившихся здесь совсем недавно, выходят мужчины и их самки. Швейцар, прибывший, должно быть, откуда-то из Ливана, открывает мне дверь, и я дружественно и привычно, как старого знакомого, хлопаю его по плечу правой рукой. Он приветливо улыбается, но я знаю, что за улыбкой этой – нет ничего, даже желаний. Вхожу в холл. Шествую, волоча за собой желтое ячеистое брюхо, оставляя слизь на ковре, мимо диванов, на которых о чем-то оживленно беседуют люди, мимо большого экрана плазменного телевизора, сразу же к бару, а там, в баре, с трудом взгромождаюсь на высокое и – совершенно непредназначенное для меня высокое кресло: две пары задних ножек, пусть и рудиментированных, пусть и не функционирующих уже, но все же – существующих как данность, висят в воздухе, и мне это неприятно. А в баре гостиницы – обычная ночная суматоха: шлюхи, бандиты, официанты, постояльцы и Бог знает кто еще. Бармен Олег как обычно перекидывает из одной руки в другую, смешивая напитки, маленькие серебристые закручивающиеся стаканчики (не знаю точно, как они называются), которые почему-то напоминают мне урны с прахом сожженных мертвецов – неприятное зрелище. Когда же он начинает смешивать содержимое одного стаканчика с содержимым другого, я отворачиваюсь, потому что эта сцена кажется мне какой-то до невероятности неприличной и странной. И, отвернувшись, вижу лицо девушки. Собственно, девушек вокруг меня, почему-то, всегда до невозможности много, но именно эта, похоже, заинтересовалась мною сегодня. Я вижу это в ее глазах, совершенно не похожих на все еще висящее, должно быть, над городом Око Иисуса, и меня это радует. У нее – хорошее тело плодоносящей самки, чуть прикрытое одеждой: твердая и четкая костная структура, чистая кожа, я вижу отлично сформированные молочные железы и сосцы, различимые под ее белой майкой. Ее короткая юбка и оголенный живот дают мне понять, что она на данный момент не находится в фазе течки, однако, судя по чуть раздвинутым ногам и общему положению туловища, готова к спариванию. Я поднимаю верхнюю челюсть, улыбаясь, и заказываю для нее какой-то коктейль – с тоником и текилой. И настоятельно прошу бармена Олега – не смешивать. Он понимающе кивает – видимо, ему тоже надоело заниматься этой жонглерской показухой на утеху посетителям. Девушка же, видя, как мои пурпурные образования на груди набухают и как мой подвижный пластрон открывает их, но пока еще – чуть-чуть, не полностью, так как возбуждение мое не достигло еще нужного уровня, да и я, если честно, всеми силами стараюсь сдержать его, укрывая от посторонних взоров то фиолетово-алое, что тянется от моих ключиц, словно какая-то причудливая рана, к брюху, игриво и ласково треплет мне основание левого уха. Чувствуется ее опыт в подобных вопросах. После бара мы поднимаемся к ней в номер, и она, начав нетерпеливо раздеваться еще с порога, как бы случайно обронив, что приехала из Омска и что в самом скором времени отбудет обратно, идет в душ. Мне же – совершенно безразлично, откуда и по каким причинам она прибыла в этот «Новосибирск», так как я чувствую уже запах ее желания – не того, что лежит на поверхности и обусловлено обычным влечением к моей персоне, приходящего в мои раздувающиеся ноздри ароматом ее соленого пота и ферамонов, а другого, глубокого и невысказанного, лежащего в основе первого. Об этом глубинном желании, должно быть, не подозревает и она сама, занимая надлежащую позу на белой, словно первый снег, кровати. Я же к этому времени, уже настроившись, позволяю моему грудному пластрону подняться вверх, откинуться, и даю возможность тем моим органам, что можно было бы охарактеризовать как репродуктивные, похожим и на щупальца огромного осьминога, и на чрезвычайно длинные, винного цвета языки жирафов, и на лишенных глаз, ртов и чешуи змей, вывалиться на свет Божий. Расправляясь, они попутно так же увеличиваются и в толщине. После, оказавшись рядом с девушкой на кровати, замарав простыню клейкой бесцветной слизью они, будто бы разумные твари, ползущие на запах, извиваются, подрагивая, тянутся к ней. Иногда мне кажется, что эти мои половые органы живут отдельной, никак не связанной со мной жизнью – как сейчас, когда они обвивают постанывающую уже, изогнувшуюся посреди кровати и совершенно обнаженную девушку, а я сам – сижу на краю матраса и размышляю о том, что за желания находятся у нее внутри – внутри Оли, как она себя назвала, из Омска. И, вылавливая где-то в ее сознании, в ее мыслях, а может быть – и где-то еще внутри нее эти самые желания, поминутно поднимаю свою верхнюю хитиновую челюсть. Оля же хочет: кончить три раза подряд, денег, счастья, ребенка, Аркадия – себе в мужья, меня (это, собственно, самое неприятное в подобном случае, потому что я, как бы, получается, пожираю самого себя, пусть даже – и в виде желания), в Петербург, спортивную машину, новую квартиру и чтобы эта сука Светка из первого отдела переломала себе все свои ноги, дрянь поганая. Все эти желания – входят в меня, а множество моих извивающихся разбухших репродуктивных отростков – в Олю. Можно, было бы, конечно, обойтись и без всего этого, но, если девушка захотела сама, могу ли я быть столь чудовищен, чтобы ей отказать? Оля же постепенно пустеет, по крайней мере – пустеет постепенно та сфера Оли, которая отвечает за наличие у нее желаний – она, эта сфера, высыхает, проваливаясь сама в себя, будто бы старая коробочка соцветия физалиса – оранжевая, пламенеющая мертвенно-желтыми и янтарными жилками снаружи, изнутри она – пуста. Желания Оли - поглощаются мной, начиная уже перевариваться, если подобное, конечно, можно сказать о поглощенных желаниях, и их суть, их структура и все, что есть в них – переходит, в некоторой степени, в меня. Вы должны меня извинить – я ведь не биолог, я не знаю, как идет усвоение этих пожранных желаний в моем собственном организме. Однако, я знаю, что всегда после подобного – после очередного сеанса поглощения, у меня возникает моя собственная нужда, мое собственное хотение, не свойственное мне в иное время. Итак, сфера желаний Оли – пуста. Органы мои – медленно и устало, пульсируя, уменьшаются в размерах и скрываются под желтовато-бурым щитом моего грудного пластрона. Девушка, как-то вяло улыбаясь, закуривает, правда, курит она без особого удовольствия, скорее – по привычке, что-то говорит мне. Я – так же по привычке, выработанной за долгие годы проведения подобной операции с женщинами, мужчинами, детьми и стариками, киваю. А потом – она засыпает. Я же – осторожно поднимаю свое тело с кровати и - бреду, волоча огромное брюхо, атрофировавшиеся задние лапки и три извивающихся в предчувствии надвигающегося тонких полосатых хвоста – к окну. За окном же – предутренний сумрак, за окном – конец июня и я – открываю створки. Воздух, свежий и пахнущий какими-то цветами, врывается в номер Оли. Однако, снаружи прохладно, и я, немного поразмыслив, накрываю обнаженную девушку покрывалом – чтобы не простудилась, а сам, взобравшись на подоконник и уцепившись когтями и присосками на брюхе за стену гостиницы, легко, благодаря выделяемой моей кожей слизи, ползу по фасаду «Новосибирска» на крышу здания. Привокзальная площадь – еще пуста, ведь на дворе – только лишь четвертый час ночи, но восток – уже медленно светлеет, и я готов осуществить свое желание, всегда возникающее у меня после пожирания, на краю гостиничной крыши. Город же, окутанный ночной темнотою по большей своей части, спит и не подозревает о моем в нем присутствии. Далеко-далеко, на многие километры – простирается он от гостиницы, будто бы какой-то чудный, сказочный лес, мерцающий мелкими огоньками фонарей и одиноко светящихся окон полуночников, словно чаща – огнями. Река вдалеке источает белый мерцающий туман, окутывающий набережную и редкие пароходики, стоящие у ее берега, а высотки на противоположном берегу кажутся скалами, колесо обозрения – каким-то памятником со множеством спиц, только вот памятником чему – не понятно. Может быть – прижизненным и – самому городу. Где-то на севере виднеется черно-синий гребень настоящего леса, похожий на единую оторочку какого-то темного лоснящегося полотна . Реки и ручьи серых дорог, по которым иногда проносятся одинокие машины, навечно застыли между зданиями, кажущимися сейчас, в сумраке, особенно красивыми и загадочными, и даже те из них, что были днем уродливы или же – гротескны приобрели некоторое изящество. Однако, трудно еще различить каждую постройку в отдельности, и все они – похоже просто на город. Небо вверху – сказочно и по-предутреннему бездонно. Око Иисуса – побледнело, будто бы Он ослеп, но это – не так, просто теперь все небо, на весь долгий день, становится Его огромным глазом и Солнце – зрачком. Звезды редки и гаснут: Собачья мерцает и поминутно уходит куда-то за горизонт, созвездия Ас, Кесиль и Хима, поменяв свое положение по причине ежесуточного поворота оси этой планеты, полупрозрачны, и только лишь Люцифер, по-прежнему полыхающий и неизменный, искрится на западе, чуть выше белого Ока. Зоря же – все больше и больше добавляет в темно-фиолетовое на востоке алое, персиковое и желтое. Сам ветер на этой высоте, легкий, но все же – ощутимый, пахнет звездами – запах ночных цветов и неона не доходит до крыши, и чудится, будто бы в этой прохладе растворен аромат самих Волос Вероники. Я вдыхаю его, и чувствую, как грудь моя, и – то, что под моим пластроном, и спина моя, и – брюхо, и все тело и вся душа - наполняются одним, бесконечным и всепоглощающим желанием. И, чтобы осуществить его, я подхожу к самому краю парапета. Редкие звуки доносятся до моих ушей – посвистывание ветра, музыка откуда-то издалека, похожая на монотонное биение множества сердец – видимо, появляющаяся на свет из какого-то бара или летнего кафе, стрекотание рекламы казино на первом этаже гостиницы, но я – не внемлю им. Я поднимаю свой пластрон, и мои странные багровые органы, не сдерживаемы уже ничем, даже размерами комнаты, словно напряженные струны, вылетают, раскрываясь огромным, почти что в два раза больше меня самого, восьмилепестковым цветком. Они более – не мягки и не извиваются. Они теперь, дрожа в диком напряжении, словно натянутые молодые виноградные лозы, и подчиняются мне. Щетинки на моей спине – стоят дыбом и мелко вибрируют, хвосты – вытянулись в прямые линии и, прикрыв жабрами свою выводковую сумку, я осуществляю свое единственное желание – я, подняв свою верхнюю челюсть, начинаю петь, в полном одиночестве над пустым городом. Звук, рождаемый ветром и моими струнами-щупалицами, идет куда-то вглубь меня и распространяется по всей округе, рот же я открываю только лишь для улучшения резонанса и еще для того, чтобы горловые пластины иногда подвывали в такт вибрации щетинок и щупалец. Я – пою, и песня моя - летит, единственная, над этим спящим городком, заглушая все остальные звуки, рожденная пустотой внутри девушки Оли из Омска, спящей сейчас в свое номере с открытым окном. Оле – снится белый плюшевый зайчик, гуляющий вместе с ней по просторам дикого северного Ленга, почему-то в одночасье покрывшегося множеством нежно-розовых анемон. Это именно ее желания, какими бы они ни были, породили все эти звуки, а не ветер и не высота, необходимые для того, чтобы щупальца мои – расправились, и я благодарен ей за это. Я оставил ей в подарок – абсолютную пустоту внутри, но, конечно, в тот миг, когда я пожирал все ее хотения, то не думал о подобном – я просто ел, и теперь сфера желаний Оли – пуста, а это, доложу я вам – большое достижение для девушки. Хотя она, скорее всего, в ближайшее время заполнит ее чем-нибудь ненужным. А может быть – и нужным. А может – и вообще ничем не заполнит, это, в конечном счете, не мое дело. Мне – наплевать на Олю из Омска, я просто пою, стоя на краю крыши гостиницы «Новосибирск», и эту мою песню, не понимая, в большинстве случаев, что это – песня, слышит весь город. Хотя, и на город этот, говоря откровенно, мне тоже – наплевать. Где-то далеко, на окутанной утренним хладом Затулинке жена Альфреда Федоровича Бабирусса, погибшего столь нелепою смертью почти что месяц тому назад, неожиданно, услышав странные, ни на что не похожие звуки, доносящиеся откуда-то не то – с неба, не то – из самих стен квартиры, подходит к окну, смотрит своими заплаканными глазами в светлеющую даль и думает, что муж ее, возможно, даже и не умирал вовсе, а просто – живет где-то в другом, далеком-далеком, месте. И, может быть, когда-нибудь, вернется к ней. Сторож Петров-Роллин, стоя рядом с закрытыми воротами Заельцовского кладбища, наблюдающий за тем, как призраки погибших в авиакатастрофах летчиков танцуют свои вальсы на аллее между памятниками, дышащий тяжело и напряженно, сжимающий в своих грязных от земли руках металлические звездочки со здешних памятников – единственное спасение от изредка появляющихся тут, на кладбище, злокозненных духов, чудом избежавший встречи с Той-Кто, услышав мою песню, думает, что если и умрет, то никогда не вернется в эти области бытия вот так – светящимся клубком гниения. Уборщица Клавдия Петровна, неожиданно проснувшись под утро, лежа в постели рядом с обнаженной Порфирией Лукьянишной, белые волосы которой похожи на прозрачный и легкий осенний дым костров, в которых жгут опавшие листья, размышляет под нее о том, где же сейчас находится Лариэль – вопрос этот не дает ей покоя уже более двух лет. Бездомные на улицах, мерцая своими зелеными круглыми глазами, поднимают грязные морды к небу и провожают взглядом этот звук – так, будто бы видят его…хотя, может быть, и на самом деле – видят. Участковый Стриженов, лежащий на земле в поклоне почитания перед чем-то непонятным и совсем уж ирреальным, появившемся перед ним этой ночью и показавшей ему столь странные вещи, что Стриженов почти что сошел с ума, двигает в такт ей своей левой ногой. И все, и – всё, что не спит здесь в этот предутренний час, внемлет ей, а я – продолжаю петь, не обращая внимания на то, что внизу уже – собираются водители маршруток. Пожалуй, только им песня моя – совершенно неинтересна, ведь они – видели и слышали и не такое, летая на своих автомашинах по ночному городу, а иногда – попадая и в другие, причудливые, места. Я слышу их слова, доносящиеся снизу: - Ишь, опять пришел. Год, почитай, как не было. Смотри, Палыч – хуи раскинул, играет на них, стервец… Добрый знак. Но слова эти – мне совершенно безразличны, потому что песня моя – прекрасна. Она подобна небу, и – городу, и – тени, и – свету. Она – подобна зрачку Господа нашего Иисуса, уже вот-вот готовому подняться из-за горизонта. Она подобна желанию и пустоте, она подобна аромату звезд и дыханию новорожденного ангела. Она подобна теперь, когда достигла своей вершины гармонии и красоты, всему творению. И сам я – превращаюсь в нее, становлюсь ее частью и пустота во мне – наполняется чем-то несуществующим, но от этого – не менее реальным… Солнце же – восходит. И вот – касается оно лучами взгляда своего верхних окон гостиницы «Новосибирск», делая их оранжевыми. Оно заливает крышу холодным еще светом своим. Оно возгорается на надкрыльях моих, на спине, цветом – зеленым, по бокам дрожащих щетинок, будто бы у некоего насекомого, пламенем изумрудным. Взгляд Господа – падает на меня в тот момент, когда песня моя – столь прекрасна, что несколько мгновений еще – и растворится в ней весь мир. И не будет ничего: ни Оли, ни гостиницы, ни города, ни созвездия Кесиль, ни всего остального. Останется только лишь пустота и – песня, льющаяся в ней, хотя, на самом деле, будет только лишь пустота, потому что – не будет более ни времени, ни пространства. Но взгляд Его, благостный и всепрощающий, все же касается моих надкрылий и щупалец. И тогда – я исчезаю, замолчав. |
|
© Aurum |
|
Объём: 0.509 а.л.
Опубликовано: 08 01 2010
Рейтинг: 10.04
Просмотров: 1353
Голосов: 1
Раздел: Фэнтези
|
|
«Конец Света (пьеса) - продолжительность – 67 сек.»
|
Цикл:
(без цикла)
|
«Та’лик»
|
Клубная оценка: Нет оценки
Доминанта:  Библиотека (Пространство для публикации произведений любого уровня, не предназначаемых автором для формального критического разбора.)
|
| Dobry dziadźka Han | 08-01-2010 14:40 №1 |  Автор
Группа: Passive | экый он замысловатай Ктулху Бодхисаттва...
Niama škadavańniaŭ - niama litaści. | | wayoming | 05-04-2010 21:24 №2 |  Автор
Группа: Passive | Желтый, по большей части – мертвенно-бледный, полуприкрытый тенью Земли, но иногда – вспыхивающий неизъяснимым туманным огнем бронзы и озаряющий все, что есть под ним своим холодным, успокаивающим зеленоватым пламенем вы уже изъяснили, каким огнем, на что он похож. зачем писать при этом "неизъяснимый"? что касается мусорного слова "свой" - оно еще много раз у вас будет встречаться в этом тексте, объясню один раз, потом буду просто цитировать и зачеркивать, потому что механика везде одна и та же. слово "свой" нужно писать только в тех случаях, когда неясно чей. это очень легко проверить - подставляете слово "чужой" и смотрите - если предложение превратилось в бред или фарс - значит, слово "свой" лишнее Тогда я выхожу из тени на одну ночь только лишь для того, чтобы утром снова войти в эту самую тень. Я иду с именем Иисуса по этому городу для того, чтобы пожирать случайных, встречающихся мне на пути прохожих грубый повтор. "только лишь" - часто встречающаяся (в том числе и у вас) тавтология. два слова с идентичным контекстуальным значением идут подряд, одно надо убирать не бродят более по городу, а сидят себе, где-нибудь стайкой вторая запятая лишняя Обычно происходит это мое появление где-то чуть позднее полуночи. Чаще всего – в мае или в июне, по крайней мере – до конца августа, до первых заморозков, потому что по холоду не очень-то приятно пожирать кого-либо. Местом же моего появления обычно является вокзал – главный вокзал этого, по большому счету, маленького и жалкого во всех отношениях городка "по большому счету"=в целом, но не полностью. "во всех отношениях"=полностью. это не сочетается вообще Мне просто нравится та тень, что отбрасывает вокзальное здание – из нее, длинной и сумрачной, бархатистой и шероховатой неудачное построение, рождающее двусмысленность. тень что делает? отбрасывает здание. будь текст вычитанным, я бы решил, что это намеренная абстракция, но увы, в тексте мало абстрактного. далее: исходя из времени суток читатель может сам догадаться, что тень сумрачная и длинная. "бархатистая" уже подразумевает "шероховатая на ощупь" - еще одна тавтология днем очень удобно подниматься, расправляя плечи днем? вы же только что писали - "полночь", "поздний час" поднимая свое крупное, иногда – непослушное повелениям разума тело, из проруби тире и вторая запятая - лишние Впрочем, место, где я появляюсь – не принципиально, и однажды я могу появиться и из тени вашего собственного дома. Место – не имеет значения, однако в последнее время я все же предпочитаю именно вокзал долго описывать, почему так приятно появляться именно у вокзала, потом вдруг сказать, что место пофигу, теперь вдруг оно снова имеет значение. лучше, наверное, сказать "я могу появиться где угодно" Так что я потерял интерес к этой грубой пище в далеком прошлом и сейчас она не представляет для меня уже никакого гастрономического интереса гастрономический интерес к пище - это как автомобильный интерес к автомобилю стоящие здесь, в ожидании своих пассажиров, маршрутки запятые лишние. вообще возникает ощущение, что вы их расставляете интонационно, без всякой связи с правилами, словно хотите нарубить предложение на короткие отрезки. более универсальный метод - просто делать предложения короче, ибо грамотная публика за как попало расставленные знаки цепляется взглядом но когда я понял, что размышления о механизме поглощения желаний мешает мне размышления мешаЮт А поэтому – это должно быть безразлично и вам, если уж вас угораздило увязаться этой ночью вслед за мной "А значит, должно быть безразлично и вам" иначе я вдруг неожиданно решу та же история, что и с "только лишь". не дает это никакого усиления, поверьте. оставьте что-то одно У каждого – свой неповторимый, только лишь ему присущий вкус и букет еще одна тавтология. "неповторимый" и "только ему присущий" - это одно и то же ведь не станете же вы отрицать, что желание грубого анального соития с мулом и желание лицезреть поляну первоцветов в Альпах имеют одну и ту же структуру и вкус для меня? Разумеется, нет.
Больше же всего носителей желаний
"же" у вас рассыпано по тексту, как шелуха от семечек. в большинстве случаев можно безболезненно вычеркнуть Все желания здесь – почти что всегда однотипны и похожи, наверное, на какие-то полуфабрикаты, хотя я – никогда не ел полуфабрикатов, но однажды узнал из одного желания какого-то бездомного с горящими зеленым фосфорицирующим пламенем глазами, умиравшего в полутемном переулке близ Оперного театра, что это такое если вы уже охарактеризовали бомжа, странно писать "какого-то" .при построении многоосновных конструкций главное - не слишком далеко разносить определяющее и определяемое, пояснение и поясняемое и т.п. например: "Все желания здесь почти всегда однотипны, как полуфабрикаты, которых я никогда не ел, хотя и узнал о них однажды у бездомного с зелеными фосфорЕцирующими глазами/горящими зеленым пламенем глазами" Но и полуфабрикаты – подойдут, если времени у тебя лишнее тире а там, в баре, с трудом взгромождаюсь на высокое и – совершенно непредназначенное для меня высокое кресло: две пары задних ножек, пусть и рудиментированных рудиментарных маленькие серебристые закручивающиеся стаканчики (не знаю точно, как они называются), которые почему-то напоминают мне урны с прахом сожженных мертвецов во-первых, они называются шейкерами. во-вторых, отличное сравнение. в-третьих, опять тавтология какой-то до невероятности неприличной и странной.
И, отвернувшись, вижу лицо девушки. Собственно, девушек вокруг меня, почему-то, всегда до невозможности
громоздкие и однотипные характеристики, по сути, мало что говорящие читателю. "крайне неприличной и странной", м? Девушка же, видя, как мои пурпурные образования на груди набухают и как мой подвижный пластрон открывает их, но пока еще – чуть-чуть, не полностью, так как возбуждение мое не достигло еще нужного уровня, да и я, если честно, всеми силами стараюсь сдержать его, укрывая от посторонних взоров то фиолетово-алое, что тянется от моих ключиц, словно какая-то причудливая рана, к брюху, игриво и ласково треплет мне основание левого уха с "мои" такая же история, как и со "свой" - если из контекста ясно, чьи, то слово лишнее. раз "причудливая", значит, уже примерно ясно, какая, зачем писать "какая-то"? и снова неудачное построение. между "девушка" и "треплет мне основания уха" столько всего натыкано, что уже думаешь - рана что ли треплет? или возбуждение? и потом - основание уха не очень-то треплется. потрепать можно мочку, край раковины, основание - разве что потрогать. лучше так: "девушка ласкает мне основание уха, видя, как пурпурные образования на моей груди набухают, и подвижный пластрон открывает их" и т.д. После бара мы поднимаемся к ней в номер, и она, начав нетерпеливо раздеваться еще с порога, как бы случайно обронив, что приехала из Омска и что в самом скором времени отбудет обратно, идет в душ не стоит разделять части одной основы множество придаточных оборотов. "После бара мы поднимаемся в номер, где она идет в душ, начав нетерпеливо раздеваться еще с порога. Она говорит, что в самом скором времени отбудет обратно в Омск, откуда она и приехала." на белой, словно первый снег, кровати штамп ароматом ее соленого пота и ферамонов ферОмонов Иногда мне кажется, что эти мои половые органы живут отдельной, никак не связанной со мной жизнью тавтология И, вылавливая где-то в ее сознании, в ее мыслях, а может быть – и где-то еще внутри нее эти самые желания, поминутно поднимаю свою верхнюю хитиновую челюсть вы же написали, где он вылавливает. и совершенно ясно, что хитиновая челюсть не у девушки это, собственно, самое неприятное в подобном случае, потому что я, как бы, получается, пожираю самого себя, пусть даже – и в виде желания снова одно и то же, разными словами и подряд и чтобы эта сука Светка из первого отдела переломала себе все свои ноги, дрянь поганая Все эти желания – входят в меня, а множество моих извивающихся разбухших репродуктивных отростков – в Олю во втором случае тире стоит потому, что опущено слово "входят", в первом случае оно не опущено, тире не нужно Оля же постепенно пустеет, по крайней мере – пустеет постепенно та сфера Оли, которая отвечает за наличие у нее желаний – она, эта сфера, высыхает, проваливаясь сама в себя, будто бы старая коробочка соцветия физалиса – оранжевая, пламенеющая мертвенно-желтыми и янтарными жилками снаружи, изнутри она – пуста сплошные повторы, предложение можно сократить как минимум вдвое как идет усвоение этих пожранных желаний в моем собственном организме. Однако, я знаю, что всегда после подобного – после очередного сеанса поглощения, у меня возникает моя собственная нужда, мое собственное хотение, не свойственное мне в иное время "моем собственном" это то же самое, что и "только лишь" и "вдруг неожиданно" Органы мои – медленно и устало, пульсируя, уменьшаются в размерах и скрываются под желтовато-бурым щитом моего грудного пластрона Девушка, как-то вяло улыбаясь вы написали, как именно она улыбается Я же – осторожно поднимаю свое тело с кровати и - бреду, волоча огромное брюхо, атрофировавшиеся задние лапки и три извивающихся в предчувствии надвигающегося тонких полосатых хвоста – к окну.
За окном же – предутренний сумрак, за окном – конец июня и я – открываю створки. Воздух, свежий и пахнущий какими-то цветами, врывается в номер Оли
пахнет цветами (просто). или пишите какими, все-таки запах определенных цветов достаточно хорошо различим и я готов осуществить свое желание, всегда возникающее у меня после пожирания, на краю гостиничной крыши раз возникает у него, значит, и так ясно, что это его желание. построение плохое - звучит так, будто желание возникает всегда именно на краю гостиничной крыши Город же, окутанный ночной темнотою по большей своей части, спит и не подозревает о моем в нем присутствии. Далеко-далеко, на многие километры – простирается он от гостиницы, будто бы какой-то чудный, сказочный лес, мерцающий мелкими огоньками фонарей огоньки - это небольшие огни. получается "мелкими небольшими огнями" колесо обозрения – каким-то памятником со множеством спиц, только вот памятником чему – не понятно "памятником непонятно чему со множеством спиц" кажущимися сейчас, в сумраке, особенно красивыми и загадочными, и даже те из них, что были днем уродливы или же – гротескны приобрели некоторое изящество. Однако, трудно еще различить каждую постройку в отдельности, и все они – похоже просто на город вы много раз указывали читателю на время суток, он запомнит. "и даже те из них, что днем были уродливы или гротескны, приобрели некоторое изящество". похожИ Собачья мерцает и поминутно уходит куда-то за горизонт, созвездия Ас, Кесиль и Хима, поменяв свое положение по причине ежесуточного поворота оси этой планеты, полупрозрачны, и только лишь Люцифер, по-прежнему полыхающий и неизменный, искрится на западе, чуть выше белого Ока. Зоря же – все больше и больше добавляет в темно-фиолетовое на востоке алое, персиковое и желтое. Сам ветер на этой высоте, легкий, но все же – ощутимый курсивом обозначена тавтология, легко заменяемая на "неизменно полыхающий". "крыльцо было черным, а само здание - серым". ясно, к чему относится "само здание", совершенно непонятно, к чему относится "сам ветер". опять лишние тире музыка откуда-то издалека, похожая на монотонное биение множества сердец – видимо, появляющаяся на свет из какого-то бара или летнего кафе в тексте так много этих "откуда-то", "куда-то" и "где-то", что возникает ощущение, будто автор не знает, о чем пишет. музыка появляется на свет тогда, когда ее сочиняет композитор, а не когда ее начинают в кафе ставить Я поднимаю свой пластрон, и мои странные багровые органы все уже выучили, чей это пластрон. странные они для читателя, для других персонажей в рассказе, но уж никак не для их обладателя. вы же пишете от первого лица, надо сохранять логику в повествовании Они более – не мягки и не извиваются лишнее тире Они теперь, дрожа в диком напряжении, словно натянутые молодые виноградные лозы, и подчиняются мне здесь, видимо, пропущен глагол. они теперь (что-то делают), дрожа, и подчиняются Щетинки на моей спине – стоят дыбом и мелко вибрируют, хвосты – вытянулись в прямые линии и, прикрыв жабрами свою выводковую сумку, я осуществляю свое единственное желание – я, подняв свою верхнюю челюсть запятая после "линии", тире лишние Звук, рождаемый ветром и моими струнами-щупалицами, идет куда-то вглубь меня и распространяется по всей округе, рот же я открываю только лишь для улучшения резонанса шупальцами. для большего резонанса. как может звук идти куда-то вглубь существа, чтобы потом распространиться по округе? что, округа находится внутри существа? наверное, звук исторгается и распространяется, разве нет? внутри девушки Оли из Омска, спящей сейчас в свое номере с открытым окном. Оле – снится белый плюшевый зайчик своём. тире лишнее (уже сбился со счета, в который раз) Это именно ее желания, какими бы они ни были, породили все эти звуки он еще в процессе поглощения подробно описали, какие у нее желания, по пунктам. фактическая ошибка А может быть – и нужным. А может – и вообще ничем не заполнит, это, в конечном счете, не мое дело. Мне – наплевать на Олю из Омска, я просто пою, стоя на краю крыши гостиницы «Новосибирск», и эту мою песню, не понимая, в большинстве случаев, что это – песня, слышит весь город. Хотя, и на город этот, говоря откровенно, мне тоже – наплевать про крышу в третий раз уже - помним мы прекрасно, где он стоит. все тире на этом отрезке стоят против всяких правил Где-то далеко, на окутанной утренним хладом Затулинке жена Альфреда Федоровича Бабирусса, погибшего столь нелепою смертью почти что месяц тому назад, неожиданно, услышав странные, ни на что не похожие звуки, доносящиеся откуда-то не то – с неба, не то – из самих стен квартиры, подходит к окну, смотрит своими заплаканными глазами в светлеющую даль и думает, что муж ее, возможно, даже и не умирал вовсе, а просто – живет где-то в другом, далеком-далеком, месте. И, может быть, когда-нибудь, вернется к ней нелепой. грубый повтор (выделен курсивом). и ведь написал автор, где доносятся, и написал, откуда (предположительно), а все равно - где-то, откуда-то. будто не читал собственный текст. после "далеком" не нужна запятая Сторож Петров-Роллин, стоя рядом с закрытыми воротами Заельцовского кладбища, наблюдающий за тем, как призраки погибших в авиакатастрофах летчиков танцуют свои вальсы на аллее между памятниками, дышащий тяжело и напряженно, сжимающий в своих грязных от земли руках металлические звездочки со здешних памятников – единственное спасение от изредка появляющихся тут, на кладбище, злокозненных духов, чудом избежавший встречи с Той-Кто, услышав мою песню, думает, что если и умрет, то никогда не вернется в эти области бытия вот так – светящимся клубком гниения построение никуда не годится, не говоря уже о громоздкости конструкции. по-хорошему, надо бы разбить на отдельные предложения и перефразировать, например, вот так: "Сторож Петров-Роллин, стоя рядом с закрытыми воротами Заельцовского кладбища, наблюдал за тем, как призраки погибших в авиакатастрофах летчиков вальсируют на аллее между памятниками. Он дышал тяжело и напряженно, сжимая в грязных от земли руках металлические звездочки со здешних памятников – единственное спасение от изредка появляющихся тут злокозненных духов. Чудом избежавший встречи с Той-Кто, он думает, слушая мою песню, что если и умрет, то никогда не вернется в эти области бытия вот так – светящимся клубком гниения." и еще. вы тут перескакиваете с настоящего времени на прошедшее и с первого лица на третьего в пределах небольшого отрезка, в этом нет ничего хорошего лежа в постели рядом с обнаженной Порфирией Лукьянишной, белые волосы которой похожи на прозрачный и легкий осенний дым костров, в которых жгут опавшие листья, размышляет под нее о том размышляет под постель? размышляет под Порфирию Лукьянишну? Бездомные на улицах, мерцая своими зелеными круглыми глазами двигает в такт ей своей левой ногой а я – продолжаю петь, не обращая внимания на то, что внизу уже – собираются водители маршруток. Пожалуй, только им песня моя – совершенно неинтересна, ведь они – видели и слышали и не такое, летая на своих автомашинах по ночному городу, а иногда – попадая и в другие, причудливые, места. Я слышу их слова опять куча лишних тире Но слова эти – мне совершенно безразличны, потому что песня моя – прекрасна. Она подобна небу, и – городу, и – тени, и – свету. Она – подобна зрачку Господа нашего Иисуса, уже вот-вот готовому подняться из-за горизонта. Она подобна желанию и пустоте, она подобна аромату звезд и дыханию новорожденного ангела. Она подобна теперь, когда достигла своей вершины гармонии и красоты, всему творению. И сам я – превращаюсь в нее, становлюсь ее частью и пустота во мне – наполняется чем-то несуществующим, но от этого – не менее реальным… Солнце же – восходит. И вот – касается оно лучами взгляда своего верхних окон гостиницы «Новосибирск», делая их оранжевыми все тире, размещенные начиная с данного отрезка и заканчивая последним предложением включительно, поставлены не по правилам. возникает ощущение, что скоро тире будет стоять после каждого слова не совсем понятно, зачем вы перешли в концовке на обильные стихотворные инверсии после правки по всем указанным замечаниям текст уменьшится в 1.5-2 раза. получится концентрированный раствор, с которым уже можно деликатно и скрупулезно работать. можно сказать, что удельное сопротивление материала понизится после удаления примесей, и можно будет уже писать нормальную рецензию. пока вот только такой отзыв "Sir", said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore." |
|
|
|
