Заамин. Часть 4. Усадьба

В заповеднике за время нашего отсутствия появились новости: приехал в командировку из Туркмении научный сотрудник, Берекет, он уже приезжал не раз и остановился у Бори с Леной, они давние друзья. Вторая – выдали зарплату. Обе хорошие. Нас с Берекетом представили друг другу, и я пошел к себе разгружаться и помыться с дороги, договорились встретиться через час у них и вместе поужинать. Только спрятал трофеи, пришла Лена – хотели сделать плов, уже зербак поставили, а риса нет. Риса у меня тоже не было, лишь несколько пачек вермишели, Лена сказала, что пойдет, и взяла их. Воду нагрел быстро на печке, ведро: два ведра воды - ведро холодной, ведро горячей, - мне вполне хватало. Мылся я по-прежнему, в «зале». Большая часть воды просачивалась через щели под пол, к утру лужи высыхали, я даже не вытирал. С удовольствием вымылся душистым мылом, переоделся. Взял привезенную мне Хуршедом незадолго перед нашим походом бутылку водки и пошел в гости.

Первый и последний раз в жизни я видел, как из вермишели делают плов. Готовил Берекет, в двух казанах – в одном кипел зербак, в другом он в сухую обжаривал вермишель, непрерывно помешивая, как жарят семечки подсолнечника. Когда вермишель приобрела коричневый оттенок, он высыпал её в зербак. В остальном все так же, как это делают с рисом. Пока готовился плов, мы выпили под зелень, и с усталости я сразу захмелел. Плов мне показался очень вкусным, и с тех пор осталось желание как нибудь приготовить такой. Конечно, это не плов, даже в энциклопедии сказано: «Плов это особым способом приготовленный рис…». Но вкусно.

Лена с Берекетом были знакомы ещё по заповеднику «Тигровая балка» в Таджикистане, оба проходили там практику, а Лена потом работала, Берекет приезжал в командировки. Это было сообщество людей, живших наукой, ради науки, делающие науку, и биология была смыслом их жизни. Они были разбросаны по великим просторам страны, но знали друг о друге, вели дискуссии на страницах научных журналов, знакомились с научными отчетами и иногда посещали друг друга, когда была необходимость собрать данные по другим заповедникам или поставить эксперимент в другом регионе. Слушать их воспоминания было очень интересно. Берекет мне понравился, высокий, гибкий как лоза смуглый парень с тонкими чертами лица, я по-другому представлял себе туркмен. Берекет с Леной пели хорошие бардовские песни, одна, про город, в котором побывать никак не удается, потому, что ни кто не знает, как туда попасть, но он есть, и романтики всю жизнь пытаются его найти, особенно тронула меня. Но усталость брала свое, и сытный, необычный плов совсем меня добил, я распрощался, пришел домой и уснул, как убитый.

На следующий день приехал Люциан, ещё длиннее и тоньше Берекета, он был похож на ходячий циркуль. Люциан мне тоже понравился, в Ташкенте он ездил на работу на велосипеде круглый год и вообще был приверженцем здорового образа жизни. Но не фанат, он не курил, занимался йогой, но выпить и закусить был не проч. Оказалось, у Лены через два дня день рождение, Люциан так подгадал с приездом, что бы поздравить Лену, поохотится заодно на кабана, поесть тандыр – кебаб. Согласовать насчет охоты с начальством поручили мне. Директора не было, и насчет охоты я согласовал с Хуршедом, который тоже решил присоединиться, им с Балтабаем нужно мясо. Охотится, конечно, не на территории заповедника, но за пределами заповедника жили те же стада, которые объедали моих медведей. Я вернулся к Лене, сказал, что все уладил, и Боря с Люцианом пошли к Хуршеду оговорить детали. Я от участия в охоте отказался, Берекет тоже. Предложил Лене поселить Люциана у себя, но она отказалась, Люциан с Берекетом отлично устроились у них в гостевой комнате.

Мы с Борей были самими молодыми в компании, Берекету и Лене было под 30, они старше нас лет на 5, а Люциану уже за тридцатник. Дедовщины, конечно, не было, но относились они к нам как к молодежи, и все время припахивали туда – сюда. Мы не обижались.

Углубился в работу, надо быстро подготовить материалы, что бы передать с Люцианом, хотелось и пообщаться с людьми – с удивлением обнаружил, что за эти три месяца соскучился по общению. Да и гости наши были интересными людьми. Бумаги у меня в целом были в порядке, я не ленился обработать собранные данные сразу, результаты весеннего мониторинга я уже передал в Ташкент с директором, экстренного ничего не было, и я за день почти все закончил. Непроработанными были птицы, не нашел гнездовье Черного аиста, Орла-Бородача, но здесь я в оставшиеся дни вряд ли что успею.

Наши охотники в ночь взяли крупного годовалого кабанчика. Разделали у Бори с Леной во дворе, полтуши порубили Балтабаю с Хуршедом, из второй половины решили сделать тандыр-кебаб, натерли большие куски мяса специями и солью и поставили в холодной кладовке. Из ливера приготовили целый казан калапоча, очень вкусное блюдо из внутренностей – брюшина, хорошо промытые требуха, печень, легкие, почки, нарезанные крупными кусками и пережаренные в сале с луком и специями. В приготовлении этого блюда есть два секрета: легкие надо порезать и поварить минут 15, воду слить, а почки и требуху порезать, тщательно промыть и положить на пару часов в проточную воду. И тогда - пальчики оближешь. Два дня ели калапоча со свежими лепешками, которыми в достатке снабжал Хуршед, ему для этого выделили мешок муки.

Шкуру я положил в ручей, придавив камнями. Как правило, шкуры диких животных не выбрасывали, они ценились. В Ташкенте, да и в любом городе, были умельцы, которые из выделанной шкуры могли сделать классное чучело, а это пользовалось спросом. Особенно голова крупного вепря или оленя на деревянной подложке – было модно иметь такое на стене, особенно у тех, кто считался охотником. А охота была привилегированным занятием партноменклатурной элиты, и чиновники любили эти понты. Беда была в том, что мастера делали чучела только из выделанных шкур. А выделать шкуру очень непросто, на это есть свои мастера, к ним обращались в городе те, кто держал кроликов или нутрий. Но в заповеднике шкуру не сохранишь, её надо выделывать сразу. Можно засолить и высушить, потом размочить и выделать, но качество не то, мех полезет, так только кожу можно сохранить. И биологи придумали свой способ выделки шкур, медленно, но отличного качества и без особого труда. Самое трудное в выделке шкур это очистить шкуру от мездры, подкожного жира. С этой задачей прекрасно справлялись рыбы и всякая мелкая речная живность – рачки дафнии, гамарусы, жуки-плавунцы и пр. За неделю – другую в ручье они так обгладывали шкуру, что её не надо было скоблить. А в реках, где обитали пресноводные креветки, Амударья, Сырдарья, там шкура была готова за пару суток. И ещё, в придачу, пару ведер креветок ловилось на неё, если положить шкуру на металлическую сетку с загнутыми краями. Дальнейший процесс выделки шкуры так же не требовал труда, но требовал времени. Свёрнутую для компактности в рулон шкуру клали под гнет в любую подходящую посудину типа таз, шайка, корыто, и ставили в укромном месте недалеко от дома, договорившись со всеми друзьями не разбрасываться мочой попусту. Если народу было много, посудина наполнялась быстро, но и одному её можно было наполнить за неделю. Ещё дней десять шли необходимые химические процессы, потом всё это вываливалось в реку, шкура промывалась от мочи и была готова для дубления. Если это был мех для одежды – сурок, лиса и пр. его надо было дубить и мять, если для напольного использования в качестве ковра или для чучела, то только дубить. Для дубления годиться толстая кора любого не хвойного дерева, само собой лучше дуба, мы брали с чинары. Кору измельчают и вываривают в воде пару часов в нужном количестве, заливают вместе с корой шкуру в той же посудине так же под гнетом. Раз в два-три дня её надо разворачивать и мять, а если не для одежды, то просто перекладывать для лучшей пропитки. Дней через десять промыть в реке и шкура готова. Я не собирался делать чучело из этого кабанчика, просто решил сделать прикроватный коврик. Для этого можно даже не обрабатывать, очищенную от мездры шкуру высушить на солнце и обработать формалином. Будет очень жесткая, но для коврика это не важно.

Два дня пролетели, как промелькнули, я чуть не ушел на маршрут, забыл, что у Лены день рождения. Хорошо зашли Берекет с Люцианом, который привез подарок из города, а Берекет и я как раз и не знали, что подарить. Решили подарить мою гитару. Лена не играла, Боря слегка бренчал, но всё равно жизнь крутилась вокруг их дома и понятно, что эта гитара будет общая. А музицировать мне всё равно было некогда.

До вечера было ещё далеко, Берекет пошел хлопотать о закусках и напитках, а Люциан сказал, что рано утром приехал директор и предложил сходить к нему. Халил Рахимович встретил нас радостно, усадил за дастархан на топчане, напоил чаем и провел небольшую политинформацию о стране и мире, после чего выдал мне премию за ремонт дизель-электростанции. Люциан оказался подкованным политически, он был комсоргом то ли курса, толи всего института, когда учился, и они сразу нашли общий язык с Халилом Рахимовичем. Кончилось это тем, что Люциан попросил у директора выдать мне мотоцикл, аргументируя, что моя работа требует большей оперативности. Халил Рахимович видимо хотел отказать, но потом что-то вспомнил о Люциане и согласился. На радостях и пока он не передумал, я тут же распрощался и побежал искать Хуршеда, который по совместительству заведовал складом. Нашел его у Лены, общались с Берекетом. Новость обрадовала всех, в нашем маленьком сообществе дополнительное транспортное средство было весьма актуальным. Пошли получать мотоцикл все вместе.

Это был «ИЖ-Юпитер 3» с коляской, лучше бы «Планета», то же самое, но с одним цилиндром, чем проще, тем надежней. Коляску я тут же открутил и оставил её на складе – я не умею с коляской, ни разу не пробовал, и желания не было. Полчаса мы с Борей протягивали гайки и убирали консервирующую заводскую смазку, проверил масло, сделал смесь, заправил и завел. Треск двигателя как музыка. Отрегулировал зажигание и карбюратор, сделал кружок по полянке – новый есть новый, обкатать и хоть куда. Чуть не рванули с Борей на Супу, в автолавку, но были остановлены старшими – все есть, нечего зря раскатывать.

Мотоцикл не лошадь, его я не боялся, с детства не слазил с велосипеда, потом «Ковровец», потом «Восход», после армии «Ява». На «Яве» два раза ездил из Душанбе в Ташкент. Один раз с другом, через Байсунский перевал, Самарканд, Карши, двое суток, с ночевкой, второй раз один, 16 часов, через два перевала по 3 500м н.у.м., Анзоб и Шахристан. Поднимаешься выше облаков и полное ощущение полета. «Юпитер» не уступает «Яве» по характеристикам, но качество отвратительное, надо постоянно протягивать и регулировать. Чуть не уследил и все. Так как теперь мотоцикл был у меня в подотчете, я им и распоряжался. Из хозяйственного сарайчика во дворе, которым я не пользовался, сделали гараж. Сделали громко сказано, просто закатили в него мотоцикл.

Воодушевленные такой удачей пошли собирать арчевые шишки для тандыра и добрать хвороста, Боре поручили тандыр, а меня ему в помощники. Тандыр надо разжигать загодя, что бы дрова прогорели, а камни раскалились. Причем все должно быть наготове – мясо насажено на тонкие стволы или крупные, толщиной в руку, ветки подходящих деревьев, момент, когда дрова уже прогорели, а камни как надо раскалены, пропускать нельзя. И хворост и шишки мы набрали сразу, на ближайшем склоне Туяташсая. Наполнили тандыр хворостом и дровами, шишки кидают, когда дрова прогорят, перед тем, как ставить мясо, они дают особый, ни с чем несравнимый аромат. Команды разжигать не было, но у нас всё готово. Боря предложил накатить по поводу такого хорошего дня, но из-за директора я отказался и его уговорил повременить до вечера, мало ли что. И как в воду глядел, Халил Рахимович, раз уж мотоцикл все равно уже в работе, дал целый список и деньги и попросил съездить на перевал Супа в автолавку. Конечно, и у нас нашлось, что там прикупить, и, посадив сзади Борю с пустым рюкзаком, поехал в свою первую поездку на новом мотоцикле.

Это здорово – ощущение полной свободы передвижения! За рулем я не сидел давно, да и новый мотоцикл нельзя перегреть, а он греется во время обкатки, поэтому ехали не быстро, под уклон катились на нейтральной. Когда ты на колесах, всё близко! Чтобы дойти до Супы надо полдня пешком, а на мотоцикле мы там были через полчаса. Мотоциклы очень распространены в сельской местности Средней Азии. Этому транспорту не нужны дороги, а климатические условия позволяют эксплуатировать почти круглый год. Мотоциклы с коляской используют как когда-то ишака с арбой – такие копны сена и хвороста перевозят, что мотоцикла не видно, едет себе копна по дороге, а из неё бабай торчит. Особым спросом пользуются четырехтактные мотоциклы «Урал», «Днепр», страшный дефицит. Большим уважением пользовались люди, умеющие настроить и починить мотоцикл. В Ташкенте на рынке в Сергели был мужичок с чемоданчиком, который за 3 рубля регулировал зажигание всем желающим. Я познакомился с ним, он инвалид, пенсия мизерная, но этот бизнес позволял ему неплохо жить. Делал он и более сложный ремонт, за 10 рублей мог поршневую поменять. Вообще техническая неграмотность аборигенов давала жить многим технически подкованным людям. Я тоже этим пользовался при случае.

Кишлак Супа был маленьким, меньше Зартепа, но рядом с ним вырос целый город строительных вагончиков, строителей здесь было явно больше, чем местных жителей. Кроме длинного ряда вагончиков административно – складского назначения, перед которыми стояли огромные шаланды с тягачами «МАЗ» и военные полноприводные «КамАЗы», был контур из бытовых вагончиков. В них жили строители. Центр контура – площадка, каменистая, вытоптанная, четыре фонарных столба по углам периметра, на двух из них динамики-колокола. Отдельно длинный щитовой сарай с окнами – столовая. Контур был разорван отсутствием двух вагончиков, что образовывало широкий въезд, у которого и стояла автолавка. Народу не было, видимо, все на объекте. Крутились местные детишки, две апы выбирали что-то из детской одежды и ткани. Круглый, как колобок маленький продавец лениво что-то им объяснял. Увидел нас, оживился – новые люди всегда интересны в горах, где все друг друга знают.

- Салам Алейкум! - поздоровались мы.

- Алейкум Вассалам! – вежливо поздоровался с нами продавец, женщины прикрыли лица платками и слегка поклонились, но детишки закричали: «Здрасте!!!», видимо, очень довольные, что умеют здороваться по русским, и мы ответили им так же. Мы спешились, и пока Боря набирал заказы, пошел посмотреть, как живут строители. В некоторых вагончиках двери были открыты, слышалась музыка, но подходить и навязывать свое общение я стеснялся, и просто ходил по площадке, рассматривая, как всё устроено. За коротким высоким дощатым забором виднелись какие-то строения, я заглянул: два вагончика были чем-то вроде душа, баня мужская и женская, судя по рисункам. К ним проложена водопроводная труба, видимо, от ближайшего ручья. У каждого вагончика большой титан на дровах, дощатые столы, наверное, для стирки, и длинные, сваренные из тонкого железа желоба, сверху труба с сосками, - умывальники, как в пионерском лагере. Странно, значит, здесь не только мужчины работают.

Решил зайти в столовую, посмотреть, как устроен прием пищи. В столовой ждал сюрприз – вокруг длинных столов, как в армейских полевых условиях, с двух сторон такие же дощатые лавки, - сновали молодые, вполне цивильно одетые узбечки.

- Здравствуйте! – поздоровался я по-русски.

- Здравствуйте! – нестройным хором ответил они мне.

- А вы местные или городские?

- Мы студенты, на практике. Из Джизака. А вы?

- Я из Ташкента, биолог, работаю в Заповеднике, здесь недалеко.

- Мы много слышали про заповедник, хоть бы раз посмотреть… - сказала одна за всех, самая бойкая, смуглая красавица с косами, в тюбетейке, джинсах и обтягивающей кофточке с красиво очерченной грудью.

- Да у вас здесь красота такая же, чем вас удивить в заповеднике?

- Там у вас медведи есть, а ещё Крепость царя Мук и проклятый кишлак.

- Медведи здесь тоже есть, многие встречали, Крепость понятно, а проклятый кишлак вам зачем?

- Говорят, там Шайтан живет, вот бы увидеть…

- И не боишься увидеть Шайтана?

- Я комсомолка, хочу доказать, что все это сказки и суеверия.

- А как ты это докажешь?

- С нами здесь ещё наши ребята есть, они на стройке сейчас, мы геодезисты, нам проводник в кишлак нужен, мы экспедицию на два дня хотим туда собрать, из студентов. Обойдем все дома, переночуем там, и все убедятся, что никаких шайтанов нет и быть не может.

- А если в кишлаке не шайтан, а что-то другое, что местные считают шайтаном, но тоже опасное, тогда как?

- Да что там может быть?

- Снежный человек.

- Снежный человек существует?!!

- Не знаю, следы встречал, даже слепок ступни сделал…

- Но это же научная сенсация!!!

- Пока нет, надо его хотя бы сфотографировать.

Девушки смотрели на меня с восхищением и нескрываемой завистью. Видимо, их работа казалась им скучной по сравнению с тем, чем занимался я.

- Извините, девчата, там меня коллега уже заждался, приглашение в заповедник я вам делаю, меня Сергей зовут, есть еще научные сотрудники, Лена и Боря, даже если меня не будет, можете в моем доме располагаться, ключи под крыльцом. Они назвали свои имена, но я не запомнил.

Боря совсем меня не заждался, апушек уже не было, детишки крутились неподалеку, а Боря с продавцом пили пиво, с печеными в костре и раскрывшимися от этого как устрицы, косточками урюка. Не знаю, чего уж там Боря наговорил про меня продавцу, но встретил он меня подобострастно, и заискивающе улыбаясь, назвал себя:

- Я Ахмед! Юз грамм, ака? – они, оказывается, пили не только пиво.

- Ты на седле-то удержишься? – спросил я Борю с осуждением.

- Да ты чё, Серега, я и после литра удержусь, а мы всего по соточке…

- Рахмат, Ахмед-ака, выпить не могу, за рулем, приезжайте к нам в гости, у нас выпьем, а сейчас ехать надо, люди ждут.

Мы тепло попрощались с гостеприимным продавцом автолавки. Боря довольно уверенно забрался на мотоцикл сзади меня, вернулись мы без приключений. Встречали нас как космонавтов из далекого космоса, высыпали все, кто был у Лены дома. Для всех это было эпохальное событие, шутка сказать – свой транспорт. Даже директор был доволен, как оперативно мы выполнили его заказ. Поставил мотоцикл в «гараж» и испытал облегчение – ответственность придавила, и за рулем давно не ездил. С непривычки устал. До вечера время было, мясо и без меня приготовят, помощников хватало, и я пошел к себе отдохнуть и уснул. Чуть весь праздник не проспал, мне постучали пару раз в окно, я не услышал, а семеро одного не ждут.

Когда пришел, веселье было в разгаре. Мне сразу налили полстакана водки, штрафной, и достали из тандыра горячий кусок мяса на ляган, большое круглое блюдо. Я зверски проголодался, от запаха тандыр-кебаба слюни потекли, выпил водку за здоровье новорожденной и принялся уплетать сочное, иссекающее горячим жиром ароматное мясо. Кроме Лены, Бори, Берекета и Люциана за столом были Хуршед и Балтабай, они тоже пили водку и ели мясо, нарушая законы шариата. Видимо, это была не первая, и даже не вторая бутылка, все навеселе, глаза блестят, и разговор принял оживленный, но несколько сумбурный характер. Хуршед с Балтабаем по-киргизски обсуждали какое-то районное начальство, которым, как я понял, оба были недовольны. Боря был уже хороший, и Лена вполголоса уговаривала его немного полежать в соседней комнате, отдохнуть. Боря категорически не хотел отдыхать. Меня заинтересовал разговор Люциана с Берекетом:

- Чем обусловлен агрессивный характер кочевой цивилизации, по сравнению с земледельческой? - вопрошал Люциан. И сам же отвечал:

- Кочевники не привязаны к постоянному месту жительства, это раз. У них нет экономической сословности, это два. Каждый мужчина чабан, погонщик караванов и воин в одном лице. Земледельческая цивилизация требует дифференциации экономических сословий. Не может человек совмещать крестьянский труд и одновременно быть воином. Земледельца кто-то должен защищать, отсюда феодалы, в замках которых крестьяне скрывались от набегов врага, рыцари, профессиональные наемники – воины, которые с появлением тяжелой, закованной в латы конницы могли противостоять натиску кочевников.

- Ладно, - соглашался Берекет, это можно наблюдать на Кавказе и даже у нас, в Туркмении. Но где примеры агрессивности здесь, среди этих горцев? Их никак нельзя отнести к земледельческой цивилизации. Они сезонно кочуют за своими отарами в горах, и в кишлаках постоянно находятся только женщины, дети и старики. Женщины и дети занимаются не столько земледелием, сколько собирательством. Экономически это кочевая цивилизация, которой характерны набеги на соседей с целью грабежа. Получается, что только нравственные нормы Корана препятствуют дикому поведению жителей этих гор?

- Нет, Берекет, Коран не мешает тем же арабам или афганцам, и тем же чеченцам и другим представителям кочевых цивилизаций, особенно горцам, совершать набеги на земледельцев, и на соседей, и на караваны. В Афганистане есть племена, которые уже тысячи лет живут тем, что им платят дань все, кто держит путь через их территорию в Индию. А кто не заплатит, того грабят. И это вся их экономика. На Кавказе чабаны пасут отары в горах, но спуститься на равнину и ограбить земледельцев у них не только не аморально, но и являлось доблестью и составляло существенную долю национального продукта на душу их населения. Здесь дело не в морали, мораль позволяла горцам воровать и грабить соседей, даже украсть невесту считалось более достойным, чем просто сосватать её. Всё дело в экономике.

- Люциан, причем здесь экономика? Какая экономика может помешать, если грабить выгодно? Это же какой стимул – нападать на караваны, вместо того, что бы на полях спину гнуть.

- Да, пока не появилась торговля! Поэтому сказано: «Там где торговля, там мир!».

- Охи, торговля здесь причем? Тем более в кочевых или земледельческих цивилизациях, в которых торгаш никогда не был уважаемым человеком, а торговля была постыдным и неугодным Богу делом. Это были презираемые, не смотря на свое богатство, люди. А некоторым сословиям даже было запрещено заниматься торговлей, как неблагородным, постыдным делом. Первая религия, обозначившая торговлю не презренным, а достойным делом, это Ислам. Но запрет давать деньги в рост, ибо это смертный грех, тормозил свободное обращение денег, исключал кредитную деятельность, и это тормозило развитие торговли в исламском мире.

- Не надолго, мусульмане быстро нашли способ обойти этот запрет. Везде с мусульманами жили евреи, которым религия не запрещала заниматься ростовщичеством, и мусульмане отдавали свои деньги евреям, которые вели кредитную деятельность. И мусульманин не грешил, и еврей зарабатывал, а главное, был резервный капитал, который можно было привлечь для снаряжения каравана или морского путешествия, или другие нужды. Еврейские диаспоры в исламском мире были банками, или инвестиционными фондами в современном понимании.

- Ну и как это объясняет миролюбие и гостеприимство местных горцев?

- Очень просто – Шелковый Путь! Великий Шелковый Путь! Который связывал Китай и Античный мир, Индию и Средиземноморье, Европу и Азию, Персию и Скандинавию. И всем на этом пути нужен был мир, и путь проходил только по землям тех правителей, которые могли обеспечить безопасность караванов.

- Торговля была выгоднее грабежей и захватнических набегов?

- Конечно! Кочевники, завоевывая земледельческие цивилизации, сначала просто отбирали у крестьян все, даже женщин, оставляя за собой выжженную пустыню. Но очень быстро поняли, что дальше грабить будет некого. И правители кочевых цивилизаций под страхом смертной казни ограничили поборы с завоеванных территорий. Отсюда «десятина» - 1/10 от урожая.

- В исламе Коран ограничивает правителя брать 1/10 с торговцев и ремесленников, а с крестьянина можно не более 1/40 брать…

- Ещё гуманнее, ведь крестьянин это и есть основа экономики аграрной цивилизации, а грабят его все, кому не лень.

Лена все-таки уговорила Борю пойти отдохнуть и присоединилась к разговору, прервав его:

- Давайте еще выпьем и споем?

Каким бы интересным не был разговор, выпить все согласились. Люциан взял гитару, она оказалась хорошо настроена, видимо до моего прихода уже пели. Мы сидели за небольшим деревянным столом у тандыра, вечер тихо опускался на плечи гор, окрашивая их в изумительные пурпурные тона. Я попросил спеть песню про город, которую слышал прошлый раз, и они втроем – Лена, Берекет и Люциан, негромко и очень красиво спели её. Мы все заслушались, стало грустно. Толи песня подействовала, толи им действительно уже пора, Хуршед с Балтабаем стали прощаться. Мы уговорили их выпить по русскому обычаю «на посошок» и они ушли.

Небо синело все темнее, проступили первые звезды, с гор ласкал прохладный вечерний бриз. Разожгли небольшой костерок рядом с тандыром. Блики огня заплясали по лицам, превратив в сказку все вокруг. Пить после такого ужина больше не хотелось, говорить и петь тоже, мы разлеглись на курпачах вокруг костра и молча наслаждались журчанием реки и покоем. Я понял, ещё немного и я не уйду, останусь ночевать у костра, поблагодарил за вкусный ужин, хорошую компанию, попрощался и пошел к себе.

На душе было спокойно и радостно от общения с хорошими людьми, от этого синего горного вечера и мир наполнился каким-то глубоким, вселенским смыслом, который чувствуешь, но не выразить словами.

Уснул не сразу, разговор Люциана с Берекетом крутился в голове. А когда уснул, всю ночь вел караваны по Шелковому Пути, оборонялся от кочевников и писал какие-то книги в Крепости царя Мук.

Утром проснулся рано, от бившего прямо в глаза луча яркого утреннего солнца. Выспался хорошо, настроение отличное. Решил попробовать найти гнездовье Черного аиста, сфотографировать и понаблюдать хоть пару дней, до отъезда Люциана, что бы передать с ним, что смогу по птицам. Собраться было минутным делом, позавтракал лепешкой с купленным вчера в автолаке плавленым сыром «Янтарь» из круглой коробочки, запил крепким сладким чаем. Взял фотоаппарат, бинокль, флягу с водой, флягу сладкого чая, пару лепешек и остатки сыра – жаренная кабанятина изрядно надоела.

На крыльце дома Лены стоял Люциан, тоже ранняя пташка, подошел поздороваться.

- Куда собрался, друг? – Люциан явно тоже куда-то собрался. На поясе у него висел туристический топорик в кобуре, нож, за спиной тощий рюкзак.

- Хочу до твоего отъезда что нибудь по птицам собрать, передать в Главохоту.

- По птицам? Хочешь, покажу, где много лет подряд Черный аист гнездился? Может и в этом году там же, эти птицы редко место гнездовья меняют…

- Было бы большой удачей для меня!

- И орла-бородача там недалеко гнездовье есть. В Туяташсай надо идти, далеко, но к вечеру обернемся.

- Я то пойду куда хочешь, а тебе не в лом туда идти? Можешь на карте показать, я на месте найду…

- Мне по пути, я там тоже кое-что посмотреть хочу.

- Тогда мне повезло! Ты готов?

- Да, как раз хотел идти и тебя увидел.

Разговаривали мы уже по дороге к Туяташсаю. Далеко по этому ущелью я не ходил, прошел немного первый раз, когда в заповедник приехал, ранней весной, и потом, когда нашел следы «снежного человека». Туяташсай вел в скалистые горы, венцом ущелья был безымянный четырехтысячник, отмеченный на карте номером. Люциан хорошо знал местность, он повел меня не по ручью, как я шел когда-то, а по склону, по кабаньей тропе, которая параллельно ручью тянулась метров на десять выше, и была намного удобнее для ходьбы. Тропа петляла между зарослями арчи, миндаля и шиповника, но кабан не скалолаз и по его тропам удобно ходить. В горах все пользуются кабаньими тропами. Время от времени из под ног брызгали куропатки – кеклики. Кажущийся нестройным хор насекомых, из беспорядочного жужжания и трескотни сливался в гармоничный гимн вечной жизни. За час мы отошли довольно далеко от усадьбы заповедника, и поднялись до альпийских лугов. Впереди сверкала снегом вершина четырехтысячника, но до неё было очень далеко, расстояния в горах обманчивы.

- Километров семь ещё идти, - Люциан присел на камень, переобуться и затянуть шнурки, я сделал тоже самое. Как ни подогнана обувь, а по горам разбалтывается, особенно при интенсивной ходьбе, приходится перешнуровывать. Люциан шел очень хорошо, мог бы меня загнать при желании, он был легче и явно тренированнее меня. Мы выбрали темп, который нас обоих устраивал, быстро, но без спешки. Немного передохнули, напились из фляжки и продолжили путь. На ходу я старался замечать следы моих подопечных – помет, клок шерсти на шиповнике, заломанные кусты, и запоминал для отметок в карте, на потом. Так прошли ещё километра два, иногда Люциан останавливался и сверялся по карте, внимательно осматривая окрестные склоны. Я не спрашивал, что он ищет, захочет – сам скажет. Если бы скрывал что-то от меня, пошел бы один. Усталость чувствовалась, подъем все круче и круче, а шли быстро. День разгорался, уже начинало припекать. Спустились к ручью, в тени большого грецкого ореха сделали привал. Я разулся и с наслаждением опустил горячие ноги в ледяную воду. Люциан взял с собой лепешки и тандырное мясо. Тандыр-кебаб по определению ближе всего как мясо горячего копчения. Холодное оно тоже вполне съедобно. Перекусили мясом с выкопанным здесь же диким луком – анзуром. Запили ледяной водой ручья с армейским сахаром-рафинадом. Самая вкусная вода это с тающих горных ледников, вкуснее не встречал. Высоко в синем небе над ущельем парили беркут и снежные грифы. Стоило нам прилечь отдохнуть, как грифы закружили над нами плавными кругами. Беркут не обращал на нас внимания – мы не его добыча. Пролетел вездесущий удод, вслед пустельга, возможно, за ним. Трудолюбивые пчелы ворошили цветок за цветком в поисках пыльцы и нектара. С жужжанием тяжелого бомбардировщика пролетал шмель, трещали стрекозы. Стрекозы здесь очень красивые, огромные, с большими переливающимися глазами, слюдяными крыльями в мою ладонь и разноцветным туловищем – от зеленого до фиолетового. Внизу лисьи хвосты давно отцвели, а здесь только отцветали, а выше ещё только начали цвести. И так почти всё разнотравье, весна поднимается все лето, к вечным снегам. И насекомые перелетают от одного цветущего растения к другому, поднимаются в горы вместе с весной. Поэтому в горах весь сезон цветочный мед, и пчеловоды поднимаются в горы вместе с весной. И чабаны со своими отарами за сочной травой.

Передохнув, тронулись дальше. Тропа петляла вокруг выступов скал, то забираясь вверх по склону, то спускаясь к самому ручью. Все чаще и чаще приходилось перелазить по скалам, двигались мы теперь намного медленнее. Посмотрев в очередной раз карту, и оглядев в бинокль окрестности, Люциан сказал:

- Дальше по ущелью не пойдем, надо на хребет выбираться…

На хребет так на хребет. Склоны здесь были хоть и крутые, но вполне проходимые. А вот ущелье дальше сужалось в узкий и мрачный каменный каньон, и предложение подняться над ущельем было привлекательнее, чем продолжать путь в эту каменную трещину.

Мы шли по правому склону. Противоположный, на котором я когда-то обнаружил следы «снежного человека», практически ничем не отличался, и по нему тоже шла кабанья тропа. Видимо, Люциан шел по правому, потому, что забраться нам предстояло на правый хребет, эта гряда разделяла Туяташсай и Аксуотсай. Подниматься решили по широкой в этом месте, тянущейся чуть ли не от вершины хребта осыпи. Шли без связки, край осыпи был утыкан скалистыми выступами, и за эти «зубы» можно было всегда придержаться, а то и идти по краю, как по ступеням. Когда-то это была расселина, по которой бежал ручей, потом её засыпало щебнем. Подниматься было не сложно, но очень трудно – склон становился все круче. Шум реки притих, небо стало больше, здесь намного жарче, чем в ущелье. Растительность поменялась, большие деревья остались внизу, на склоне молодые деревца арчи, вездесущий шиповник, кусты барбариса да вьющаяся ежевика, все низкорослое. Ветра, землетрясения, снежные лавины, много факторов, которые не дают на крутом склоне вырасти большому дереву. Хотя бывает.

Подъем занял часа два. Мы выбрались на хребет как раз в таком месте, где острое лезвие скал превращалось в небольшую поляну, метров 15 шириной, которая, в свою очередь, растекалась в небольшое плато, метров 300 шириной и протяженностью несколько километров. Снизу оно никак не угадывалось.

- Если идти по плато, придешь к подножию пика, - показал рукой направление Люциан, - бывал когда нибудь на такой вершине?

- Нет, никогда.

- Надо обязательно побывать. Впечатления непередаваемые, такой вид открывается – дух захватывает. А что чувствуешь при этом! Не передашь словами…

- Заберусь обязательно, как нибудь с Борей соберемся и залезем.

- Да, лучше вдвоем, одному опасно. Пойдем по краю плато, над Туяташсаем, на противоположной стороне есть старая корявая арча, это ориентир, прямо над ней в скальном выступе одна пара гнездилась, а вторая дальше, ещё около километра пройти, там нависающая скала и под ней гнездо. И если дальше идти, на этом же склоне орел-бородач гнездится, его легко узнать, там костей под гнездом куча.

- Когда ты был здесь последний раз?

- В прошлом году.

- Врядли сменили гнездовья, скорее всего, здесь.

Близость цели сняла усталость, я невольно ускорил шаг. Пока лезли, решили, как доберемся до вершины хребта, сделаем привал, пообедаем, но, не сговариваясь, пошли к гнездовьям.

Противоположный склон каньона это практически отвесная каменная стена, изборожденная трещинами. Некоторые осколки скал, весом в десятки тонн, со временем отваливались от склона, образуя каменные впадины среди острых торчащих пиков. В одной из таких впадин, над корявой арчой, под каменным навесом прилепилось гнездо Черного аиста, редкой птицы, занесенной в Красную книгу. Сюда они прилетали в брачный сезон – вывести птенцов, а потом улетали в Африку. От этого склона, на котором находились мы, до противоположного, было не более 150 метров, каньон был узким и глубоким. Что бы не напугать птиц, залегли под низкорослой арчой и разглядывали гнездо в бинокли. Гнездо было обитаемым – самка сидела на яйцах или на птенцах, глубокое гнездо не позволяло это увидеть. Я настроил объектив и сделал несколько снимков. Моя оптика позволяла снимать с такого расстояния как с двух-трех метров. Решили дождаться, когда прилетит самец с кормом. Долго ждать не пришлось и мне удалось сфотографировать этого красавца в полете, на подлете к гнезду и как он кормит самку. Птенцов, если они есть, аисты кормят, отрыгивая уже полупереваренную пищу. Какую добычу принес аист, мы не разглядели. Это была большая удача, я бы ещё долго выслеживал, где гнездятся эти осторожные птицы. Мог и вообще не найти. В азарте я хотел бежать к следующему гнезду и к гнездовью орла-бородача, но Люциан меня остудил:

- Не торопись, никуда они от тебя не денутся. Надо выяснить, есть ли птенцы, если нет, наблюдать, когда появятся. Потом сделать схрон, шалаш маскировочный, и жить в нем неделю, фиксируя количество вылетов-прилетов, количество птенцов, сколько в день кормежка. Теоретически подобраться к гнезду и собрать помет, отправить в лабораторию, определить состав пищи. Здесь это нереально, к гнезду не подберешься, и слава Богу, ещё спугнешь ненароком, и вообще больше аисты сюда не прилетят. А пока для отчета и этих снимков хватит, данные из прошлогодних отчетов перепишешь, скорректируешь, что пара одна и один одиночный аист. А реально выследить, когда птенцы вырастут, как они будут их на крыло ставить. Вот это интересные будут фотографии, у нас в Главохоте таких нет.

- Понятно, хорошо. Давай пообедаем, передохнем и к орлу-бородачу ещё схожу. Посмотрю, там он гнездится, или нет, гнездо сфотографирую.

- Давай…

На этом лугу родника или ручейка с водой не было, лишь у самых ледников можно было набрать воды, так сказал Люциан, но нам хватало и той, что во флягах. Мы разожгли небольшой костерок на плоском камне, вскипятили воды и заварили соцветья зверобоя и зры, вылили в котелок крепкий сладкий чай из фляги и получили замечательный напиток. Вырезали из веток орешника два «шампура», насадили на них нарезанное тандырное мясо, постное съели внизу, а жирное вкуснее есть горячим, разогрели над углями и наелись так, что идти уже никуда не хотелось.

- Серега, давай ты следующий раз за птицами продолжишь наблюдение?

- Хочешь вернуться в усадьбу?

- Да, но через Аксуотсай, здесь есть удобный спуск, и я там мазар один в прошлом году нашел странный, посмотреть хотел…

- Давай, ты мне и так много времени сэкономил, а птиц так и так наблюдать буду, это же работа моя.

- Тогда передохнем немного, и вниз, в Аксуотсай.

Мы прилегли в жидкой тени низкорослой арчи и немного покемарили. День перевалил полдень, потянулись тени. Умылись из фляги, допили остатки чая с лепешкой и пошли вниз. Люциан неплохо облазил эти горы, шел он уверенно. Склон хребта со стороны Аксуотсая не сильно отличался от того, по которому мы поднялись. Травянистый склон, поросший арчой, миндалем, фисташкой и шиповником. То тут, то там торчали каменные зубья скал, зеленели островки зарослей ежевики, шуршали серые осыпи, скатывая щебень вниз и теряясь в ущелье. Съехав по одной такой осыпи метров 200, мы выбрались из неё и оказались на кабаньей тропе. Вел Люциан, я шел за ним, гадая, что там за могила такая, что ради неё Люциан готов целый день лазить по горам.

Тропа, петляя меж скальных выступов, довольно быстро привела нас на дно ущелья Аксуотсай, к реке. Мы сделали привал у воды. Люциан как будто оправдывался:

- Уже недалеко, надо спуститься по ущелью километра два, там поднимемся на противоположный склон, это отрог центрального хребта, невысоко. Я случайно на эту могилу натолкнулся, уж больно необычное место для захоронения. Не по хребту, не вдоль ущелья, там вообще не ходит никто, кроме зверей.

- Сейчас не ходят, когда-то ходили…

- Да, похоже, мазар древний, может быть, со времен царя Мук.

- Люциан, Лена с Борей говорят, ты археологией увлекаешься, раскопки ведешь, могилы ищешь, а про Крепость слышал?

- Крепость царя Мук?

- А здесь ещё другие есть?

- Смотря что крепостью считать. По горам разбросано немало сторожевых башен, они тоже эпохи саманидов, многие их крепость называют, но это не так.

- А настоящая крепость?

- Крепость есть. Но попасть в неё не каждому дано. Люди годы убили, пытаясь в неё попасть, всё зря. Я тоже искал, видел её в бинокль, но проход не нашел. Был один археолог, который по слухам нашел Крепость, работал в ней, хотел экспедицию научную организовать, вроде в ней много старинных фолиантов, даже из Александрийской библиотеки рукописи он там обнаружил. Но это слухи все, документальных, вещественных доказательств нет. А археолог погиб, и все тайны унес с собой в могилу. Да ты слышал, наверное, об этом.

- Слышал. Но ведь в кишлаке, который называют проклятым, были люди, знающие дорогу в Крепость? Можно было нанять проводника, купить карту, ещё как нибудь выведать у них проход?

- Не так все просто. Простые жители кишлака ничего о Крепости не знают, тем более как туда попасть. Был там один древний род, их предки ещё в доисламскую эпоху были жрецами, зороастрийцы, огнепоклонники. Мусульмане не жалуют многобожников, местные муллы всех их в ислам давным давно обратили. Но они хоть формально жили по Корану, и намаз делали, и законы шариата соблюдали, но религию предков сохраняли в преданиях и легендах. И обряды какие-то языческие сохраняли. Поэтому хоть и уважаемые люди были в здешних горах, но держались обособленно, типа наших староверов. Вот этот языческий клан и хранил тайну Крепости, никого в неё не посвящая. Больше в кишлаке никто дорогу в Крепость не знал.

- Но договорился же с ними археолог? Почему другие не могли договориться?

- Ни за деньги, ни за какие другие блага они бы дорогу в Крепость никому не показали. Археолог над эпохой зороастризма работал, хорошо тему знал, он их по понятиям развел. Письмо у него было арабской вязью на фарси от каких-то авторитетных дервишей с Памира, что бы помогали ему. На Памире же до сих пор зороастризм исповедуют, ислам не прижился на Памире, так, чисто формально. И амулет, знак у него какой-то был, чуть ли не от самого Заратустры. Это ему в Афганистане, он там на практике был в далекие советские годы, задолго до афганской войны, еще студентом, при раскопках попался в мазаре древнем. Он взял, как любопытную вещицу, а потом ему какой-то мулла-богослов объяснил, что это очень значимая для зороастрийцев вещь. Ну, он и таскал с собой этот амулет, при случае показывал, вот здесь сработало. Вообще ученый был от Бога, искренне преданный науке человек. Я не был с ним знаком, но общих знакомых много. Такие вещи случайным людям не даются, значит, судьба у него была в Крепость попасть, и здесь погибнуть.

- Обидно. Столько лет шел человек к своей цели, а только достиг – умер.

- Вот с этим, пожалуй, не соглашусь. Может, он как раз потому и умер, что выполнил свою миссию на земле, сделал то, для чего пришел в этот мир. Ведь у каждого из нас есть своя миссия на земле, другое дело, что знать нам этого не дано. Но сказано, когда человек идет своим путем, ему помогает вся вселенная. Я бы добавил, что когда человек не идет своим путем, вся Вселенная ему мешает. Поэтому надо искать свой путь, а окружающий мир подскажет, своим путем ты идешь, или нет.

- А может не потому погиб, что миссию свою выполнил, что-то мне подсказывает, что не завершил он дело свое. Может, наоборот, потому погиб, что обманным путем в Крепость попал. Сам же сказал, развел он этих бабаёв-зороастрийцев. Для них это святое, а он, скорее всего, атеистом был и смеялся в душе над наивной верой этих людей. А над Крепостью, похоже, заклятие серьезное есть, а с этим лучше не шутить. Заколдованная Крепость, иначе давно бы нашли.

- Может и так. Я не встречал ни одного человека, который в Крепости был.

Здесь я чуть не проболтался.

- А где эти зороастрийцы, которые археологу путь в Крепость показали?

- Не знаю, сгинули куда-то. Те, кто с археологом в Крепость ходили просто не вернулись однажды. Искали их охотники в горах, не нашли. А дома женщины остались и дети-подростки, ещё старик один, совсем древний, почти слепой, почти глухой. Их вместе с кишлаком в долину вывезли.

- Ты знаешь, где они жили в кишлаке?

- Если с Чортаньга смотреть, третий дом, с балахонной.

- Я в этом доме был…

- Зачем?

- Так, случайно зашел.

- Встретил что нибудь необычное?

- Нет.

- А то Борю туда Хуршед послал, они родня Хуршеду какая-то, так Боря там чуть со страху не умер…

- Да, он мне рассказывал…

Продолжать разговор не хотелось, Люциан мог понять, что я что-то скрываю. Передохнули, сполоснули уставшие ноги в ручье и тронулись дальше. По Аксуотсаю шла наша центральная дорога, если можно так выразиться, грунтовка, по которой ездили на лошадях к себе в Зартепу наши лесники, и на дальний кордон к Уразбаю. По этой дороге мы и шли, время от времени Люциан сверялся с картой и осматривал противоположный от того, по которому мы спустились, склон в бинокль. Мы прошли уже больше двух километров, до усадьбы оставалось около пяти, когда Люциан нашел, что искал. Не знаю, какие у него были приметы, напротив нас глубоко в тело склона уходил распадок, по дну его бежал ручеёк. По нему мы и стали подниматься. Один склон этого распадка был собственно склоном хребта, второй образовывала скальная гряда, такой мини-хребет, отводок от основного. Мы забрались на гребень этого отводка и карабкались по нему, постепенно он становился более пологим. Ширина гребня около метра, постепенно гребень расширялся, идти было все комфортнее, здесь уже была протоптана кабанья тропа, куда-то хрюшки по нему ходили. Ручей иссяк, лишь иногда среди камней блестела лужица воды, указывая, что ручей есть и он рядом. Это был подземный родник, на хребте, куда мы поднимались, ледников не было. Пройдя немного по хребту распадка, который перед слиянием с основной горой стал совсем пологим, мы остановились перед плоской каменной глыбой, примерно метр в ширину и больше двух в длину. Я не сразу понял, что она плод рук человеческих. Это и была цель нашего пути.

- Вот, Серега. Два года назад случайно натолкнулся. Что-то заставило обратить внимание на этот камень, присмотрелся – рукотворный, видишь, как строго он обтесан.

Я уже видел, что надгробие, если это был могильный камень, не прямоугольной, а ромбовидной формы, неправильного ромба, причем острые концы затуплены, т.е. шестигранник ромбовидной формы, но настолько правильной, что случайность исключена.

- Я его сверху заметил, он так четко выделялся правильностью формы, что я не мог мимо пройти…

- И что под ним?

- Не знаю. Одному его не сдвинуть, я пробовал. И рычаги делал из стволов, и веревками обвязывал, бесполезно, тяжелый.

Я осматривал камень по периметру. Он не врос в землю, лежал на каменной подложке, виден шов. Но раз ни землетрясения, ни снежные лавины не сбросили его с постамента, значит, был замок. Скорее всего, что-то типа выемки, как у крышки кастрюли, эта выемка под весом камня надежно держит его в специальном пазу. Тогда этот камень не сдвинуть, его надо сначала приподнять, что бы он вышел из замка, и потом сдвинуть в сторону. А поднять его без приспособлений нас с Люцианом мало, он не меньше тонны весит. Я высказал Люциану свои соображения. Люциан согласился.

- Есть идеи какие нибудь?

- А это так надо, поднимать этот камень, открывать могилу? Может, пусть лежит, как тысячу лет лежал?

- Неужели у тебя нет научного азарта, узнать неведомое?

- Да мой научный азарт как-то больше с биологией связан, а не с гробокопательством. Хотя археологов понимаю, у меня друг, одноклассник, с 8-го класса по экспедициям рабочим ездил, сейчас археолог, диссертацию пишет. Они все сумасшедшие, хлебом не корми, дай какую нибудь могилу раскопать…

- Это ты сейчас так рассуждаешь, а вот наткнешься на что нибудь уникальное на раскопках, все бросишь и будешь всю жизнь копать!

- А ты слышал про археолога Герасимова?

- Что-то знакомое, напомни?

- Его обвиняют в том, что из-за него началась Великая Отечественная война. Он в 1941 году раскопал могилу Тамерлана, а по преданию кто откроет эту могилу, выпустит дух войны, и будет страшная война.

- А когда он её раскопал?

- Через два дня война началась.

- Ладно, Серега, не пугай меня. Я и так боюсь. Ты человек технически подкованный, придумай, как могилу открыть.

- Без блока не обойтись. Надо треногу из стволов орешника или крупной арчи делать. Крепить её хорошо, подвесить колесико подходящее на оси, хорошие веревки. Но это решаемые вопросы, а вот тягловую силу не знаю, лошадь нужна. Есть правда, одна идея, веревки длинные нужны…

- Что за идея?

- Вон, на гряде, камни, еле держаться. Надо найти подходящий, сопоставимый по весу, но не больше, а то он нам всю конструкцию утащит и сбросит. Обвязать камень, раскачать и скинуть, он через блок поднимет плиту, или, по крайней мере, противовес создаст. А мы уже подналяжем и приподнимем. Хорошо бы ломик, но тащить его сюда… сделаем лаги из стволов.

- Здорово! А я хотел попробовать вдвоем с тобой его сдвинуть!

- Поэтому поджидал меня на крыльце?

- Ага!

- Я догадался, что мы не случайно встретились. Не сможем мы его сдвинуть, не приподняв, он в пазу, а поднять не сможем, сил не хватит. Это только видимая часть, неизвестно ещё, какая у него в пазу толщина, он может быть намного больше, чем кажется. Можно было бы лошадьми через блок, но как сюда лошадей затащить?

- Интересно, как древние это сделали?

- Толпой, наверное, они все толпой делали…

Осмотрели близь лежащие камни на предмет использования их в качестве противовеса, подходящие были, и нависали они над обрывом так, что столкнуть проблем не было. Опасение вызывало то, что невозможно рассчитать силу рывка. Одно дело вес самого камня, другое рывок, который произойдет, когда веревка натянется, вес камня будет усилен инерцией падения, какую скорость он наберет, пока будет лететь? Длина веревки должна быть минимальной, иначе камень разгонится и сорвет нашу конструкцию. Опять же, где взять столько крепких веревок. Бельевые, с которыми мы лазили в горах, здесь не годились. Придется всю упряжь в заповеднике собрать, вожжи подойдут.

- Серега, есть другая идея! Снизу, как мы поднялись, лошадь не поднимется. Но по хребту её можно сюда привести. И здесь она по гряде пройдет, и места хватит. Нам же только приподнять камень, тянуть будет в сторону спуска, и мы лагами поможем.

- Чтобы лаги подсунуть, камень приподнять надо, в эту щель ты только лезвие ножа можешь запихать. С лошадью ты хорошо придумал, действительно возможный вариант. Я о другом думаю, как камень обвязать? Зацепиться не за что…

Мы ещё раз тщательно осмотрели камень – только подрубить щель, что бы вожжа пролезла, больше никак. Взять зубило и подрубить в нескольких местах. Но это реально.

- Люциан, ты с лошадьми как? Нормально управляешься? А то я не очень…

- Нормально, надо только лошадь послушную.

- И сильную желательно. Вон у Хуршеда карабаир есть, но с ним разве сладишь? Хуршед сам его боится.

- Нет, с ним я не справлюсь, попроще найдем лошадку. Нам бы только приподнять, а там мы сдвинем лагами.

- Ладно, здесь ясно все, пойдем в усадьбу, готовиться. Завтра попробуем. Лошадь ты сам подбери. Давай Борю возьмем?

- Давай, если он захочет.

- Попросим помочь, не откажет.

Обратная дорога на спуск, и без препятствий, но пришли уже вечером – устали. Я сразу пошел к себе, сполоснулся, проглотил лепешку с оставшимся от похода сыром, запил холодным чаем и рухнул спать. Приснился мне старик из Крепости. Он укоризненно качал головой в чалме и грозил мне пальцем.

Рано утром разбудил стук в окно – Люциан с Борей. Они ещё вечером привели лошадку, которую дал им Хуршед, покормили её овсом, и всю ночь она паслась у реки на свежей воде. Общаться с лошадьми Люциан умел, да и Боря тоже. Огромный моток вожжей и всяческих веревок был принайтован к седлу. Похоже, они собрали все, что было в заповеднике.

- Все есть, но нет зубила и блока.

- Зубило я где-то видел, по-моему, в сарае с дизелем, сходи, посмотри, - послал я Борю за зубилом, там есть хороший слесарный молоток, его то же возьми.

Начет блока я думал вчера весь оставшийся путь, и не придумал ничего, подходящего колеса взять было негде. Хорошо подошло бы колесо от детской коляски, снять резинку, сделать подходящую ось и блок готов. Но откуда здесь детская коляска? В кишлаке еще может быть, да и то…

- Только колесо от мотоциклетной коляски. Разбортовать, проволока пятерка есть, столбы электросети ей к пасынкам прикручены, много осталось. Пятеркой подвесим за ось к треноге, лишь бы сам обод выдержал, по идее должен. Громоздкая конструкция, но другого не вижу ничего.

- Отлично, нам не красота нужна, лишь бы сработало.

- Тогда я к Хуршеду, за колесом.

Хуршеду пришлось наврать, что проколол колесо, когда ездил в Супу. Сказал, поставлю от коляски пока, потом заклею проколотое. Хуршед без разговора открыл склад, снять колесо минутное дело. В своем коттедже разбортовал его, засунул в мешок. Боря принес молоток, зубила он не нашел. Я тоже не был уверен, что видел зубило именно там, решили не тратить время на поиски, в качестве зубила использовать цельно литой топорик Люциана, если по нему бить тяжелым молотком ничем не хуже зубила получиться. На всякий случай взяли ещё один топорик, а так как с нами лошадь, взяли лом с пожарного щита, не на себе же тащить. Отрубили два куска проволоки – пятерки, достаточных, что бы скрепить треногу подвесить колесо. Приладили поклажу к седлу лошади, в последний момент я понял, чего не хватает – хомут! Как без хомута запрячь лошадь в веревки, что бы тащить камень? Боря махом сбегал за хомутом – он был в его сарае. Гробокопательский азарт охватил и меня, я не думал о том, что мы найдем под этим камнем, меня захватил процесс технического осуществления проникновения в эту могилу. Если это вообще могила, может, тайник какой-нибудь или просто камень.

Поднимались по правому хребту Аксуотсая, по нему шла хорошая, протоптанная тропа. Привыкшая к горным тропам лошадка не проявляла никакого беспокойства, не смотря на то, что частенько тропа нависала над обрывом. Боря вел её в поводу, шли мы налегке, поклажа наша и так была не большой, и её мы нагрузили на лошадь. Хомут принайтовали к седлу, что бы не натереть лошади шею во время восхождения. Шли моча, быстро, торопились, так как не знали, сколько провозимся, ночевать в горах не предполагали и не готовились к этому, решили, что управимся одним днем. Было около 10-ти утра, когда мы прибыли на место.

Само надгробие находилось на практически ровном месте на гребне бокового хребта, может, подобрали такое, а может, выровняли специально. Но в полутора метрах от камня, справа и слева, если смотреть по оси камня начинался крутой склон, лошадь можно было вести или вверх, откуда мы пришли, или вниз, откуда мы с Люцианом поднялись прошлый раз. Логичнее было вниз, расстояние позволяло, но склон был крутой. Привязали, как смогли, лошадь к изумрудному кусту эфедры, у которого она сама нашла какую-то вкусную траву, и приступили к изучению камня на предмет обвязать его веревкой. Несмотря на то, что камень от времени выкрошился, когда-то прямые углы стали округлыми, и щель в некоторых местах так же выкрошилась и позволяла вставить лезвие топорика, раздвинуть её топором ни на миллиметр не получилось. Но для того, что бы приподнять камень нам в первую очередь надо было решить эту проблему. По пути сюда мы заметили несколько подходящих тополей на склоне, хорошо доступных. Срубить их и притащить сюда с помощью лошади было делом нелегким, но не сложным. А вот как обвязать?

Решили подрубить все шесть углов на глубину, достаточную, что бы веревка плотно легла в этот паз, и при хорошей затяжке выдержала вес камня. Цельнолитой топорик Люциана подошел даже лучше, чем зубило. При ударе тяжелым молотком он звенел и отскакивал от камня, но дело свое делал – с каждым ударом от камня откалывалась горсть щебня и мы углублялись в породу. Для ускорения процесса решили разделиться, Люциан остался рубить камень, а мы с Борей взяли лошадь и пошли за стволами для треноги. Пошли к дальнему замеченному нами стволу. Привязали лошадь на гребне хребта, спустились метров двадцать – несколько тополей росло в сухом истоке ручья на склоне Аксуотсая, но нам подходил один, остальные были очень толстые, уже могучие деревья, или молодая поросль. Срубить ствол и очистить его от веток много времени не заняло, а вот вытащить его на гребень эти двадцать метров пришлось попотеть изрядно. Бревно получилось примерно 15см в комле и около 10см в конце, длиной больше 4-х метров, нам такое как раз и подходило идеально, но я не думал, что живое дерево такое тяжелое, этот ствол был вдвое тяжелее тех бревен, которые мне приходилось таскать в студенческом строительном отряде в Стрежевом. Когда мы вытащили его на гребень, оказалось, что приделать его к лошади это тоже непростая задача. Вернее, привязать к вожжам, которые прикреплены к хомуту, не проблема, и притащить куда угодно, если бы это было на равнине. А вот тащить бревно по узкой тропе на гребне хребта – никак, бревно скатывается в ту или иную сторону, угрожая при падении утащить за собой лошадь. Пришлось привязать комель как можно ближе к лошади, чуть ли не под хвостом, а к тонкому концу привязали веревку. Боря вел лошадь под уздцы, а я шел сзади и ловил веревкой конец, который норовил скатиться то в одну, то в другую сторону. Это было не очень тяжело, но требовало большого напряжения, и к концу пути спина у меня одеревенела, а руки горели от веревки. Люциан за это время прорубил не только углы, но и начал рубить щель по периметру. Так как транспортировка стволов оказалась более сложным делом, чем мы предполагали, а рубить камень получалось очень хорошо, за следующим стволом пошли все вместе. Втроем было намного легче, мы споро срубили два ствола и очистили их от веток, дотащили один до гребня, и в том же порядке – Боря впереди с лошадью, а мы с Люцианом сзади с веревками в руках, поволокли. Люциан не давал бревну катиться в мою сторону, а я в его, и мы легко доставили этот ствол к камню. Так же приволокли второй.

Самая значительная часть работы была сделана, - камень подрублен, бревна для треноги есть. Осталось собрать конструкцию, треногу с блоком из колеса и обвязать камень. Мы здорово проголодались, день уже далеко перевалил полдень, было жарко. Нашли небольшую полянку в тени каменного уступа неподалеку. Пообедали без костра, рацион привычный, - лепешки, дикий лук анзур, жареное мясо. Запили холодным чаем со сгущенкой. Немного полежали в тени, но расслабляться было нельзя, дел было много, а день убывал.

Решили изменить начальную схему крепления камня. Вместо того, что бы обвязывать его вожжами, намного надежнее было обвязать его проволокой-пятеркой. Проволоки хватало, и ещё оставалось на то, что бы скрутить треногу. Но не хватало подвесить колесо, это не страшно, ось с гайкой у нас была, и подвесить колесо на вожжах было вполне надежно. Колесо будет крутиться, счетверенная вожжа крепче всей нашей конструкции, а поднять нам надо всего сантиметров 10 – 15, от силы 25. Пару шагов нашей лошадки. Но камень лежал плотно, Люциан уже пробовал поддеть его ломиком в подрубленную щель – даже не шелохнулся. Обвязали проволокой камень по углублению, прорубленному Люцианом, сделали скрутку и просунув лом в свободную петлю, затянули её с одной стороны, оставив место для лома с другой стороны, просунули лом и затянули окончательно. Проволока плотно вошла в щель, и с двух концов образовались хорошие круглые петли, в местах, где при скручивании находился лом. Мы это сделали специально, за эти «ушки» и будем его привязывать вожжами. Нашли подходящие углубления для бревен, углубили топориком, комли стволов встали плотно. Верхушки скрутили оставшейся проволокой. Два ствола направили как упор в сторону, куда собирались тащить, один в противоположную. Конструкция получилась довольно прочная. Не сразу удалось подвесить обод на вожжах, но и с этой задачей мы справились. Привязали две вожжи, одну к одному «уху», вторую к другому, перекинули через обод и прикрепили к хомуту. Люциан с Борей встали по обе стороны лошади, понукать и страховать её, чтоб не скатилась, ненароком, по склону, а я с ломиком приготовился отвести камень в сторону, если он приподнимется.

- Начали! – скомандовал Люциан и хлопнул ладонью лошадь по крупу. Лошадка напряглась и сделала робкий шаг. Конструкция наша немного пошатнулась, заскрипела, но выдержала, вожжи натянулись, камень вроде бы шелохнулся, но не приподнялся ни на миллиметр. Следующий, более уверенный шаг лошади приподнял камень на несколько сантиметров, я тут же просунул в образовавшуюся щель лом, но моих усилий не потребовалось, ещё шаг лошади, камень завис одной стороной в воздухе и начал плавно поворачиваться, угрожая снести треногу, на которой висел. Пока Люциан успел среагировать и сдал назад, камень развернулся на 90 градусов и лег поперек своего ложа в самом начале, открыв почти полностью темный лаз, уходящий вглубь горы. Если это и было захоронение, то склеп, а не могила. Пока Боря распрягал лошадь, мы с Люцианом осмотрели камень, действительно, по всему нижнему краю был вырублен паз, сантиметра три глубиной и около десяти шириной, по ширине основания, но котором он лежал. Даже удивительно, как такой неглубокий паз так прочно держал камень в основании. Луч фонаря осветил короткий коридор и растворился во мраке, высветив мутное пятно на полу – внизу было помещение. Люциан намерился спуститься в склеп, но я его остановил, и он со мной согласился, - в подземелье мог скопиться смертоносный газ. Когда я работал в водоканале все колодцы, прежде чем спуститься в них, проверяли специальным фонариком с зажженной свечой. И были несчастные случаи, когда этим правилом пренебрегали, один раз погибла бригада из трех человек. Если свеча гасла, спускаться в колодец было нельзя, но если в колодце скопился метан, могло и хлопнуть. Как быть с этим склепом, я не знал, стали думать. Решили, пусть проветривается, пока мы разберем треногу и навьючим на лошадь наши пожитки, - задвинуть камень мы могли и ломиком. Разобрали и отнесли бревна под карниз, где обедали. Может, пригодятся ещё. В этих хлопотах прошло около часа, вход в подземелье манил неизвестностью, очень хотелось узнать, что внутри. Наконец Люциан не выдержал:

- Давайте так, пацаны, обвязываем меня веревкой, я с фонариком иду вниз, вы страхуете, если что, быстро вытаскиваете меня, сразу же не задохнусь, откачаете.

Все-таки зажгли веточку и спустили на веревке в этот подвал. Веточка не погасла и ничего не взорвалось. Мы обвязали Люциана вожжами, и он с фонариком спустился в подземелье. Как и договаривались, он все время одной рукой тряс вожжу, если перестанет, мы его вытягиваем. Минут через десять Люциан появился, живой и невредимый.

- Это склеп. Там можно дышать, все нормально, пошли.

Мы с Борей спустились к нему. В три фонарика комната освещалась очень хорошо, плюс свет из входа. Это был склеп, на постаменте лежали останки обезглавленного человека, очень похожие на мумию. Но этот эффект создавал толстый слой пыли. Вдоль стен, на каменных выступах стояли кувшины, какая-то утварь, что-то похожее на свитки, много каменных изваяний, разных размеров, от около метра до совсем маленьких, размером со спичечный коробок, типа нески. Мы обошли всю пещеру, она была небольшая – головы нигде не было, похоже, покойник попал сюда без неё. Рядом с покойником лежало копьё, с большим широким лезвием, такие я видел только в кино про африканские племена. На стене были какие-то надписи и рисунки на неизвестном мне языке. Осмотрев внимательно пещеру, мы выключили фонарики, глаза привыкли, комната была небольшая и света из входа вполне хватало.

- Что дальше? – спросил я Люциана.

- Здесь только специалист разберется, что это за захоронение. Похоже, шаман какой-то, копьё явно ритуальное. Не из местных, мусульмане так не хоронят. Видимо шел караван из далека, и где-то здесь этот вельможа голову потерял. Так и захоронили его, без головы, но сообразно высокому сану. Или воевода легионеров Александра Македонского, пал в бою, а некоторые племена забирают головы поверженных врагов, вешают на ограду, а свои потом нашли тело и похоронили - ответил Люциан.

- Что будем брать? – спросил Боря.

- Я ничего не буду, - сразу открестился я, - боюсь таких вещей, можете считать меня суеверным, но нас сюда ни кто не звал, неизвестно, какие здесь заклятия витают. Ещё неизвестно, как аукнется, что мы могилу открыли. Не зря же её так запечатали этим камнем. И уверен, не мы единственные эту могилу нашли, и до нас находили, однако никто не открывал…

- Ага, - откликнулся Боря, - откроешь её, мы с лошадью, с приспособлением таким целый день промучились…

- Эти приспособления со времен Архимеда существуют, а всем кишлаком можно было и без всяких приспособлений камень отвалить, не стали же этого делать.

Мы с Борей вопросительно смотрели на Люциана, он был старше и вообще, это была его находка. Люциан крепко задумался на несколько минут, и решил:

- Сделаем так, я возьму несколько наиболее характерных предметов, показать археологам в Ташкенте, может, определят, к какой культуре принадлежит эта могила и какой она эпохи. Вы возьмете каждый, что хочет, покойника не трогать. Если это очень ценная для науки находка, приведу археологов, пусть изучают. Если ни кого не заинтересует, решим, что дальше.

Боря согласился, я на самом деле ничего из могилы брать не хотел. Люциан стал изучать фигурки людей и животных, стоящие на уступе вдоль округлой стены, Боря принялся открывать кувшинчики и амфоры. Вдруг в пещере резко потемнело, нам показалось, задвинули камень, я пулей выскочил наверх, - слава Богу, всего лишь лошадь встала над входом, закрыв солнце и бросив тень. Но испугаться мы успели, - за мной выскочили и Боря и Люциан. Это подействовало освежающе, я утвердился в своем мнении, а Боря тоже решил ничего не брать. Отвели лошадь в сторону, привязали, напоили её из алюминиевой миски, флягу воды одним глотком, бедное животное. Спустились снова помочь Люциану выбрать образцы. В амфорах был уксус, видимо, когда то вино, что подтверждало – могила не мусульманина. В маленьких кувшинах какая-то мастика, с виду похожая на столярный клей, толи масло, толи благовония, запах из каждого кувшинчика был разный, но скорее приятный, чем нет. Свитки оказались действительно свитками, но так ссохлись, что разламывались при попытке развернуть, это был пергамент, но очень сухой. Люциан аккуратно, не разворачивая, завернул каждый отобранный в газету и положил в найденный здесь же небольшой пустой деревянный бочонок, возможно, для свитков и предназначенный. Сначала мы приняли его за барабан. После этого попросил нас с Борей светить на рисунки и надписи на стене пещеры, а сам, как мог, срисовал их. Я опять жалел, что не взял фотоаппарат. Ещё Люциан взял несколько каменных фигурок небольшого размера, вместе с бочонком это еле уместилось в рюкзак. Мы поднялись из склепа, перерубили проволоку и сняли её с камня. Аккуратно поддевая ломом, вернули камень на место, это было не сложно. Люциан сказал, что следующий раз привезет небольшую таль, так что даже лошади не понадобиться, соберем треногу и поднимем талью. Оставшиеся куски проволоки мы положили к бревнам, и на всякий случай закидали все ветками и травой, придавили плоскими камнями. Если просто идти мимо по гребню отрога ничего не заметишь. С одной стороны к седлу привязали хомут, лом и прочие пожитки, с другой рюкзак Люциана. Боря вел лошадь под уздцы, Люциан шел рядом с рюкзаком, подстраховывая, а я замыкал наш караван и думал, кто бы это мог быть, там, в склепе, и как он голову потерял. Спустились с хребта, первым делом напоили лошадку. Сами тоже страдали от жажды, последнюю воду отдали лошади еще наверху. Напились, наполнили фляги.

Небо засинело, верхушки гор порозовели, приближался закат. Уже ощутимо сосало под ложечкой, но еды у нас не было, и мы поспешили в усадьбу. Настроение было хорошее, мы не разбогатели, но у нас получилось задуманное и это воспринималось нами как успех.

Дошли быстро, несмотря на усталость, налегке – вся поклажа на лошади. Дома я наскоро помылся, поел, что под руку попалось, и проявил пленки, сделанные вчера. До завтра просохнут, и успею напечатать фотографии, снимки гнездовья черного аиста. Послезавтра Люциан уезжал.

Утром меня, как обычно, разбудило солнце. Негативы были уже вполне пригодны для использования. Наскоро перекусил куском лепешки и чашкой растворимого кофе с сгущенным молоком, пошел в библиотеку. В библиотеке комната, которая у нас у всех служила кухней, была приспособлена под фотолабораторию. Полкомнаты занимал громоздкий, но очень хороший увеличитель «Беларусь», на печке размещались ванночки, на стене красный фонарь. Ещё было реле и тумбочка с реактивами, больше ничего и не требовалось, чайник горячей воды я принес с собой. Фотограф я неопытный, поэтому на изготовление фотографий ушло много времени. Только к обеду я развесил мокрые фотографии на бельевых веревках, специально для этого натянутых по всей библиотеке, закрепив их бельевыми же прищепками. Некоторые снимки получились очень удачными, я их напечатал в трех экземплярах, себе, в заповедник и в Главохоту. Которые мне не очень понравились, напечатал только для заповедника, всё равно научный материал. Жаль, не успеть до отъезда Люциана сфотографировать гнездо орла-бородача.

Люциан сидел на ступеньках крыльца моего дома, в куцей тени небольшого навеса над крыльцом.

- Привет! Ты что на жаре? Дом открыт, внутри прохладней…

- Да я недавно здесь, тебя ищу. Ты где пропадал?

- Фотографии делал, с тобой отправлю…

- Вот насчет этого я и ищу тебя. Геологи заехали с Бахмала, Халил Рахимович их в домике Рашидова поселил. У них «ГАЗ 66» с кунгом, места полно, предложили до самого Ташкента подвезти. Не хочешь сам в Ташкент съездить? Отдашь фотографии, отчитаешься, дома побываешь?

- Заманчиво… Одичал здесь уже.

- Так давай, я уже договорился, что мы вместе едем, осталось с тобой согласовать.

- Мне тогда собраться надо, материалы собрать, с директором согласовать.

-Халилу Рахимовичу я сказал, что нам вместе надо в Главохоту, тебя начальство хочет видеть, он и не пикнул, но для субординации зайди, согласуй.

- Когда едем?

- Они завтра утром, на 8.00 настроены, так договорились, с остановкой на обед как раз вечером в Ташкенте будем.

- Ладно, спасибо тебе, до вечера снимки высохнут, и я готов, утром едем.

- Я ещё почему тебя хотел взять, там профессор с ними из Ленинграда, большой учёный, геолог, но много лет в Азии проработал, знает много об истории Средней Азии, с авторитетными археологами знаком, и мне, и тебе интересно пообщаться будет, дорога долгая, когда ещё такая возможность будет…

- Это ты здорово придумал, что же сразу не сказал, я бы и не сомневался, ехать ли мне!

- Вечером познакомишься с ними, мы их на ужин пригласили, Хуршед с Балтабаем вчера кабана взяли, с тандыр-кебабом не будем заморачиваться, мясо уже замариновали, шашлык сделаем.

- Добро. Может надо чего? В магазин сгонять?

- Да всё вроде есть, они с собой водку, хлеб, консервы привезли, в заповеднике оставить, огурцы, помидоры. Лепешки Хуршед принесет, зелень есть.

- Водка у меня тоже есть, ладно, если что надо, мы с Борей сгоняем на Супу, а нет, так ещё лучше…

Мы ударили по рукам и я пошел готовится к неожиданной поездке в Ташкент. Начал с директора, тот отпустил без всяких вопросов, сказал только, что ждет меня через неделю.

Эта оказия была как нельзя кстати, я давно ломал голову, как вывести в Ташкент свои трофеи из крепости. В общественном транспорте нередко обыскивали менты на предмет наркотиков, если кто-то казался им подозрительным. Я всегда казался подозрительным из-за молодости и явно городской внешности, но когда показывал удостоверение Главохоты, меня не трогали, но мало ли. А в составе экспедиции ни мне, ни Люциану ничего не угрожало, видимо, Люциана это так же устраивало.

Дома я наскоро перекусил и приступил к сборам. Тщательно завернул книгу в махровое полотенце, наган во второе, уложил на дно рюкзака, под пакет с документами. Сверху одежду, нож просто положил в боковой карман рюкзака, к ножу претензий не было. Осталось не забыть фотографии, и я готов. Пошел в библиотеку, фотографии высохли, но свернулись почти что в трубочки. Взял с полки подходящую по размеру книгу и уложил отобранные фото между страницами, пока доедем, отлежаться. Вернулся, положил книгу с фотографиями в рюкзак, к отчетам. Теперь всё.

Какой-то осадок от вчерашних раскопок у меня все таки остался. Такого чувства не было после возвращения из Крепости, наоборот, мне показалось, что мы там кому-то понравились, нам даже как бы разрешили взять то, что мы там взяли. А вот вчерашняя могила оставила странные впечатления. Особого чувства вины я не испытывал, но что-то тревожило, ощущение, что зря мы открыли этот склеп, присутствовало. Надо бы поговорить с Борей, не испытывает ли он похожих чувств. Я лег помедитировать, и не заметил, как заснул.

Разбудил меня Боря, сказал, что геологи уже пришли и собираются жарить шашлык. Мы быстро забортовали мотоциклетное колесо, которым пользовались, как блоком, и пошли присоединиться к остальным. По дороге Боря признался, что испытывает аналогичные чувства по поводу вчерашней могилы.

Геологи, их было трое и шофер, были намного старше нас, всем за сорок, а профессору вообще за шестьдесят. Кандидат в доктора Ханума, доктор наук Анвар из академии наук УзССР и профессор Виктор Иванович из Ленинграда, ещё водитель, но он где-то у машины. Меня представили и все вернулись к своим занятиям, - Анвар с Берекетом жарили шашлык на небольшом мангале, Ханума с Леной колдовали над столом, а Люциан о чем-то оживленно спорил с Виктором Ивановичем. Я присел к ним, с их позволения. Речь шла о вчерашней находке, Виктор Иванович продолжал :

- Теоретически это мог быть кто-то из македонцев. Когда Александр Македонский пришел в эти края, он понял, что его легионы, знаменитые своими фалангами и клиньями «свинья», здесь, в горах, теряют своё преимущество. Победы, которые он одерживал на равнинах, как раз и были обусловлены приёмами тактического боя, которые в горах не работали. И тогда он решил женится на красавице Роксане, дочери падишаха, правителя этих гор, что бы в качестве зятя, без войны пройти через его территорию в Индию. Это был стратегически правильный брак по расчету, но привел к недовольству его военной элиты. Многие военачальники считали, что царь обязан женится на своей соплеменнице, у некоторых были дочери и они надеялись породниться с великим завоевателем. Как бы там ни было, к определенным конфликтам в свите Александра это привело, что не изменило решение Александра Македонского женится на Роксане. Результатом этих конфликтов был уход нескольких легионов в горы. Сомнительно, что они ушли от обиды на Александра за брак с иноземкой. Скорее Александр обвинил их в мятеже, когда узнал о их недовольстве его решением. Военачальники этих легионов убежали, спасаясь от гнева царя, и увели с собой свои легионы. Потеря этих легионов была много меньше потерь, которые ожидали армию Александра, если бы он с боями пробивался через эти горы. Беглецы ушли далеко в горы, вырезали всех мужчин в высокогорных селениях, а женщин взяли себе в жены. По легенде именно так возникла нация памирцев, их язык имеет балканские корни, и ничего общего с персидским и с тюркскими языками. Например, по фарси «иди сюда» будет «инджа биё», а по памирски «тару йа» и так во всем. У таджиков аналог нашего «как дела?» звучит «Чи хель?», у памирцев «Ца ранг?». Конечно, взаимопроникновение языков за столетия сыграло свою роль, и в современном памирском языке много тюркских и персидских слов. Но памирцы и по внешности отличаются, много голубоглазых, форма носа эллинская. Да и их огнепоклонничество и многобожие тоже указывает на эллинские корни. Так что косвенные подтверждения этой легенде есть. Но произошло это дальше и южнее этих мест. Поэтому ваш склеп, скорее всего, принадлежит казненному высокопоставленному чиновнику или воеводе, которого его близкие, тем не менее, уважали, и похоронили со всеми почестями. Голову же добыть не смогли по независящим от них обстоятельствам. В любом случае это интересная находка, думаю, археологов она очень заинтересует, - закончил Виктор Иванович, нас уже звали к столу.

Шашлык испускал такие ароматы, что слюнки текли. Как и плов, шашлык имеет огромное количество способов приготовления. Говорят, способов приготовления плова столько, сколько жителей в Средней Азии. Про шашлык можно сказать то же самое. Наш сегодняшний шашлык, в результате не простой дискуссии, готовили по туркменски. Отличается он с виду большими кусками мяса, с кулак, маринуется в луке и специях, а по вкусу – просто очень вкусное мясо. Жариться дольше, чем наш, обычный азиатский, и требует большего жара и внимания. Меня познакомили с водителем, широкоплечим парнем лет тридцати, он представился как Иван Алексеевич, так его все называли.

Выпили за встречу, с удовольствием закусили, запах жарящегося шашлыка давно уже разбудил аппетит, а я так вообще был голоден. Водка приятно согрела душу.

Геологи представляли собой разительный контраст, как будто кто-то специально собрал в эту экспедицию максимально непохожих между собой людей. Ханума была юркая миниатюрная женщина, явно с наличием корейской крови, неопределенного возраста, ей можно было дать и тридцать и пятьдесят. Анвар крупный, немного полноватый мужчина с пышной, уже начинающей благородно седеть шевелюрой, сильными руками с огромными ладонями и очень приятным, располагающим к себе смуглым лицом, живыми карими глазами. А Виктор Иванович напоминал Калинина с аккуратно подстриженной бородкой. Даже очки у него были как у всесоюзного старосты, видимо, какой-то стиль питерской интеллигенции. Как я понял из разговора за столом, экспедиция у них была не строго научной. Когда-то давно Виктор Иванович работал в этих краях, даже сделал какие-то открытия. Анвар и Ханума его ученики, воспользовались случаем навестить экспедицию, работающую в Бахмале, организовали своему учителю экскурсию по местам боевой славы. И вот возвращаются, полные впечатлений, а профессор так вообще в экстазе. Как обычно, кулинарные дискуссии продолжались и за столом, Анвар всё таки замариновал, по своему, особому рецепту, кастрюлю мяса, и всё рвался пожарить ещё и свой вариант шашлыка, но Берекет столько нажарил, что Анвара отговорили. Решили, что завтра по дороге остановимся, где нибудь в хорошем месте, и приготовим его на обед.

Постепенно водка брала своё, разговоры приобрели непринужденный разнобой, тело было сытым, а душа жаждала духовной пищи. Зазвучала гитара. У нас играли понемногу все, ну а геологов, не умеющих играть на гитаре в то время я не встречал. Переместились к тандыру, разожгли костер. Мне тоже хотелось петь, но репертуар у меня был армейский и уличный, а ребята знали много бардовских песен и здорово исполняли. Многие я слышал впервые. Я все таки спел несколько песен Высоцкого, который то же считался уличным, но принимался в любой среде. Кто бы не пел, подпевали все, а песни, которые пел я, знали все, и недостатки моего вокала компенсировались общим хором, как, впрочем, и у других исполнителей. Это был чудесный концерт бардовской песни, высоко в горах, вдали от цивилизации, в коллективе, где каждый и зритель, и певец, и дирижер, и конферансье. Засиделись глубоко за полночь, не раз подкидывали хворост в огонь, лишь Иван Алексеевич ушел раньше – ему за руль, он и не пил ничего. Такое единение людей, по профессии вынужденных долгие годы жить вдалеке от больших городов, высоко в горах, месяцами вообще в узком кругу своих коллег, в палатках, привыкших сносить все тяготы и невзгоды походной жизни, оставило у меня незабываемое впечатление на всю жизнь.

Утром Люциан разбудил меня не было и семи, предупредил, что бы я не говорил, если спросят, где именно мы нашли захоронение, он назвал геологам другое место, и не хотел, что бы его уличили во лжи. Зачем вообще надо было хвастаться этой находкой? Если кто-то из археологов всерьез заинтересуется, академии наук так прижмут, что всё равно сам покажешь, раз уж факт находки не скроешь. Видимо, Люциан не хотел, что бы об этом склепе узнали раньше, чем он сам оповестит научное сообщество, скрывать наше открытие Люциан не собирался. Мы с ним плотно позавтракали остатками вчерашнего ужина с горячим чаем, взяли рюкзаки и пошли к машине.

Геологи уже укладывались, Иван Алексеевич прогревал мотор, Анвар с Ханумой укладывали рюкзаки и курпачи в кунге так, что бы на них было комфортно сидеть. ГАЗ-66 самый лучший советский джип. В армии я убедился в этом не раз, там, где в солончаках садились и ЗИЛ-33 и даже «Урал», 66-той выкарабкивался. Даже гусеничная техника ложилась на брюхо и беспомощно ворочала гусеницами, а 66-той за счет того, что легкий, пробирался. Геологический газон ничем от армейского кунга не отличался, только оборудован был под научные цели, столы письменные, спектрографы и прочее. Пространство между столами с аппаратурой и кабиной мы заняли рюкзаками, накрыли их курпачой, превратив в роскошные диваны, ехать на которых было намного удобнее и мягче, чем на откидных сиденьях-скамьях, обтянутых дерматином. Несмотря на то, что кунги были всегда оборудованы связью с кабиной, и в армии, и на гражданке этот прибор никогда не работал – стучали в окошко кулаком по крыше кабины и кричали высунувшемуся из кабины водителю, что от него хотят. Это меня позабавило.

Анвар с Ханумой заботливо устроили Виктора Ивановича у окна, что бы он мог осматривать окрестности и фотографировать. Мы разместились с не меньшим комфортом, и тронулись. Теперь судьба нашей экспедиции целиком была в руках Ивана Алексеевича.

Когда спустились к повороту на перевал Супа, открылся сказочный вид на плато, разлом которого и образовывал ущелье Чортаньга. Виктор Алексеевич что то, видимо интересное для геологов, рассказывал про это плато. Но сыпал таким количеством непонятных терминов, что я понимал только палеолит, неолит, мезозойская эра и что-то связанное с меловым периодом. Речь шла о горообразовании, движении тектонических плит. Из всего услышанного я понял, что наши горы растут, из-за наползания материков – Индонезийского на Евразийский, которые движутся на встречу друг другу со скоростью 2-3см в год. Поэтому происходит такое количество землятресений, они сопровождают горообразовательный процесс. И так будет всегда, миллиарды лет, пока движение материков не остановится. Анвар и Ханума это всё знали, но Виктор Иванович показывал в окно наглядные примеры характерных для этого процесса разломов, и непрерывно щелкал фотоаппаратом.

Фотоаппарат меня поразил, это был «Никон» размером с мыльницу, с автонаведением фокуса и выдержки, и больше всего меня удивило, что он автоматически ставил дату и время – для научной работы это очень важно, и приходилось записывать в блокнот, когда снят каждый снимок. Впрочем, фотоаппарат всех восхитил. Кто-то спросил, откуда такое? Оказывается, пару лет назад Виктор Иванович ездил с докладом в Японию, и японские коллеги подарили ему это чудо техники.

Спустились в Заамин, залитый солнцем поселок как будто вымер – колхозники трудятся на горных террасах табака и виноградниках, а остальные прячутся в тени дворов и чайханы. Мы тоже остановились у чайханы, но есть не стали, купили лепешек и зелени у расположившихся в тени чинары апушек. Впереди долгий путь через бывшую голодную степь, но по дороге не мало оазисов и мы решили самую жару переждать в одном из таких мест, заодно и шашлык пожарить. Вчера замаринованное мясо взяли с собой.

Так как всё интересное для геологов кончилось и вдоль дороги простирались обыденные для этой местности предгорья, разговор перешел на темы общего характера, кто о чем. Виктор Иванович расспрашивал нас с Люцианом о нашей работе, об открытиях и находках. Его очень заинтересовала тема моей диссертации – экология белокоготного тянь-шаньского медведя. К сожалению, я мало что мог рассказать, только собрал материал, и даже определенных выводов сделать пока не мог. Зато насмешил всех рассказом, как я нашел снежного человека. Все мы сроднились за эти два дня общения, геологи оказались очень простыми интеллигентными людьми, и я в который раз вспомнил слова матери, что истинная интеллигентность это простота. Когда расспросы о моей работе в заповеднике иссякли, я осмелился задать вопрос, который больше всего волновал меня последнее время:

- Виктор Иванович, вы знаете что нибудь о местах силы? Есть легенды, что в окрестностях заповедника встречают дервишей, паломников в места силы, аж из Афганистана и других краев. И здесь есть люди, побывавшие в таком месте и получившие то ли просветление, то ли озарение…

- Действительно, в этих, и не только в этих горах не мало святых мест, которые издревле считаются местами силы. Научная идеология, априори отрицая наличие Бога как высшей духовной сущности, не поощряет эти суеверия, поэтому нынешние поколения мало знают об этом, а многие даже не догадываются, в каких святых местах живут. За пропаганду религиозных суеверий можно и из комсомола, и из партии вылететь. Но я беспартийный академик, могу и рассказать кое что, с научно-исторической целью, - и Виктор Иванович задорно, как-то молодецки подмигнул. Сразу стало понятно, что знает он много, и даже рад поделиться этими знаниями, которые в аудитории на лекции не передашь.

- На самом деле святых мест, к которым стремятся паломники со всего исламского мира в этих краях много. Прежде всего Самарканд. Крупнейшим суфийским тарикатом в Самарканде традиционно является орден Кадирийя. Его главный культовый центр — мемориальный комплекс Шохи-Зинда, Живой царь. Здесь покоятся останки святого имама Кусама Ибн-Аббаса — двоюродного брата пророка и, как тут считают, второго человека в исламской иерархии. До начала ХХ века, практически до завершения гражданской войны в Средней Азии, вокруг гробницы проходили регулярные массовые зикры членов ордена. В Самарканде находятся сады шейха Бахауддина, а недалеко находится мазар матери Бахауддина, а чуть в другую сторону, ближе к Бухаре, — мазар его учителя, хазрата Амири-Кулола. Саид Амири-Кулол, горшечник, считается наставником-муалимом Бахауддина Накшбанда. Могила Амири-Кулола представляет собой кучу сухой глины, символизирующую его профессию, глина считается чудодейственной.

Бухара — один из самых приятных городов Средней Азии, сохраняющий свое архитектурное единство. Чайхана у Ляби-хауза — любимое место Ходжи Насреддина. Недалеко отсюда стоит памятник Ходже, восседающему на своем знаменитом ишаке. Здесь находится мавзолей Исмаила Самани — основателя династии Саманидов.

Аджина-Тепе. Так местное население называет археологический курган на месте бывшего буддийского монастыря VI–VII веков н. э. В переводе Аджина-Тепе означает «курган джиннов». До исламского завоевания Средняя Азия была частью индо-бактрийского культурного ареала, эллинизированного после походов Александра Великого. Эллинистический буддизм — визитная карточка индо-бактрийской культуры. К началу исламской экспансии священные захоронения монахов-махаянистов распространились на территории современных Северной Индии, Пакистана, Кашмира, Афганистана (Арианы), Таджикистана (Согдианы), Узбекистана, Туркмении и еще в целом ряде примыкающих регионов

В 1966 году в Аджина-Тепе раскопали огромный курган, в которым нашли остатки круглой ступы и других строений монастырского комплекса с росписью и скульптурой. В частности, было обнаружена гигантская статуя так называемого хатлонского (по названию Хатлонской области) Будды, длиной около двадцати метров, а также около сотни Будд поменьше. Гигантскую статую демонтировали и перевезли в Ленинград для реставрации. Как и все остальные находки. На месте осталась лишь сырая порода. Над разрытым захоронением возвышается огромный курган-ступа. Местное население на протяжении столетий считало курган Аджина-Тепе заколдованным местом, где джинны по ночам устраивают свои шабаши. До сих пор ходит множество легенд о том, как люди попадали в разного рода катастрофы, спровоцированные этими джиннами.

Затем знаменитое на всю Среднюю Азию озеро Искандеркуль, переводится с таджикского как «озеро Александра». Согласно местной легенде, Александр Македонский, во время своего азиатского похода, останавливался на берегу этого озера, а его знаменитый конь Буцефал даже якобы здесь утонул. Обитатели этих мест утверждают, что иногда, среди ночи можно видеть, как над черными водами Искандер-куля маячит белый силуэт коня, как бы встающего из водных пучин.На сакральную значимость района Искандер-куля указывает наличие в одном из приозерных ущелий древнейшего культового места — мазара Ходжи Исхока. Ходжа Исхок — это сидящая в одной из потаенных пещер человеческая мумия, почитаемая окрестным населением как чудотворные мощи святого. Некоторые историки считают, что мумия, возможно, представляет собой останки согдийского царя Спитамена, бежавшего в горы от недругов и нашедшего свой последний приют в труднодоступной пещере над озером.

В окресностях озера находится святой источник Кух-чашма — это естественный родоновый источник. Протекая сквозь ароматические целебные травы, в изобилии растущие в этих местах, и насыщаясь горным мумиё, эта вода приобретала целебные свойства и необыкновенный вкус. Кроме того, многие источники в окрестностях Искандер-куля, и в Фанах золотоносны, и золото присутствует в воде, усиливая лечебные свойства. Так как вода действительно лечит, естественно, что местные жители издревле считают эту воду святой.

Ходжа-оби-гарм, кишлак между двух потоков быстрой и полноводной горной реки. В середине этого острова, окруженного впечатляющими пиками и замысловатыми, поросшими джангалом скалами, пробивался горячий источник, считавшийся священным у всего Шелкового пути.

Город Кабодиён, расположенный на юге Таджикистана, почти у афганской границы. Кабодиён, прежде всего, известен тем, что здесь родился знаменитый восточный поэт-мистик Насир Хисрав — один из классиков персидской поэзии и большой исмаилитский пир-учитель, принесший из Египта на Крышу мира тайное учение о сущности космоса и разума. Мазар Насира Хисрава находится в Хороге, на афганской стороне Пянджа. Это место свято для всех исмаилитов мира, одним из регионов компактного проживания которых является Западный Памир.

В долине Хазрати-Бурх расположено два очень известных мазара: пещера с могилой Хазрата Алауддина — сына сподвижника пророка (мир ему!) Салмана Фарси и рукотворный мавзолей Хазрати-Бурх. Хазрат Аллоуддин считается сыном знаменитого сподвижника Мухаммада, одного из семи мудрецов суфийской традиции Салмана Фарси, то есть Соломона Перса. Салман Фарси был евреем, практиковавшим зороастризм, а потом христианство. Позже он присоединился к Мухаммаду и стал одним из столпов раннего ислама. Отсюда «суфизм» -находящиеся под сенью (пальмовым навесом) в доме пророка, как свидетели живого слова Истины. Пальмовая ветвь — это символ новой инициации, в противоположность ветви акации как символу инициации ветхой. Позже «суфизм» стали выводить из слова «суф» (шерстяная накидка из верблюжьей шерсти, носимая дервишами) или искаженного «софия» (греч. «мудрость»). Идрис-Шах считает, что «суфизм» происходит из междометия «суффф!» как особого ритуального восклицания.

Хазрат Аллоуддин появился в этих краях, вероятно, в конце VII века. Место, считающееся его могилой, представляет собой весьма живописный гигантский грот, в котором стоит циклопический каменный гроб, метров пяти длиной. Вход в грот представляет собой бело-розовую арку из чистого мрамора высотой, наверное, более десяти метров, напоминающую по форме арку готического собора. Ее видно издалека, на первый взгляд, кажется — благодаря своим четким и гармоничным формам — творением человеческих рук. Многие мазары мусульманских святых в Средней Азии являются традиционными культовыми местами с еще доисламской поры. Позже, как считают многие исследователи, и особенно в период первоначальной исламизации местного населения, новые власти объявляли эти места мазарами (то есть гробницами) известных в мусульманском мире святых. Вокруг новой ситуации складывалась и новая мифология, часто являвшаяся исламизированным продолжением традиций Хазрати-Бурх (хазрат Бурх Сармаставали) был современником Моисея и происходил из страны Джазира Сарандева, с которой отождествляют Индонезию. После многочисленных путешествий по миру Бурх обосновался в долине Оби-Хингоу и научил местное население ковроткачеству. Вероятно, здесь мы имеем дело с наследием специальных суфийских тарикатов, ориентированных на это древнее ремесло. Вместе с тем, «бурх» означает «горный козел» — культ этого священного животного был широко распространен в горных регионах Средней и Центральной Азии до их исламизации. До сих пор почти на всех священных мазарах можно видеть украшения из рогов горного козла. Вдоль русла Оби-Мазора, в особенности в непосредственной близости от самого мазара, встречается особая красная порода в виде налета на камнях, которую хранители местной традиции называют «кровь бурха». Этот символ очень близок алхимической киновари, а сам образ горного козла-бурха отождествился с хазратом Бурхом как местным святым.

В священных пещерах можно увидеть отпечаток пятерни человека – ладонь с растопыренными пальцами. Священная пятерица — один из ключевых символов исмаилитской традиции, но его сакральная генеалогия, несомненно, более древняя и восходит еще к периоду первых наскальных изображений, сделанных неолитическим человеком. Известно, что большинство фигур так называемой пещерной живописи являются изображениями астральных объектов — прежде всего планет и созвездий. Из этой эпохи тянется традиция отождествления космических объектов с животными, а позже — героями. К примеру, на неолитических стоянках в верховьях Ягноба священные скалы расписаны изображениями горных козлов и «запечатаны» магическими пятернями шаманов. Саркофаг Хазрати-Бурха достигает в длину четырех метров, полутора — в ширину и полуметра в высоту. Он весь покрыт белой известью, как и внутренность мавзолея. Солнце пробивается сюда через входную дверь и щели в куполе, высвечивая на параллепипеде гроба Первопредка и круглых выбеленных стенах гробницы огненные руны космической книги духа — Рух-намэ: «Человек знания жив вечно после смерти своей, хотя кости его под землей сгнили. А профан мертв, хотя ходит по земле и считается в живых, — так он ничтожен», - процитировал на память Виктор Иванович и продолжил:

- Кроме этих общеизвестных и описанных во многих литературных источниках как древности, так и современными учеными, есть святые места, о которых ходят легенды. Кто-то верит, что они есть, кто-то отрицает, считая мифологией народов Шелкового пути, но серьёзные ученые, как советские, так и зарубежные, считают, что такие места есть. Но знают о них только посвященные. Шейхи не доверяют исламским богословам, окончившим советские медресе, считая их агентами КГБ, и не без основания. Информация о нахождении этих мест передаётся от наставника к ученику. О многих таких местах ходят легенды, что надо быть особенным человеком или обладать особыми знаниями, посвящением, что бы попасть в эти места. Одно достоверно, люди, побывавшие в таких местах, совершившие такое паломничество, действительно становятся другими, приобретают такие возможности, которые не доступны простым людям, этот феномен описан многими древними и не очень древними авторами.

Виктор Иванович так увлёк нас этой интереснейшей в моей жизни лекцией по истории страны, где я родился и вырос, и был уверен, что знаю хорошо, что все заслушались. Почти всю информацию о святынях Средней Азии, которой оперировал Виктор Иванович, мы знали из школьного курса истории Таджикистана. Но подавалась она в столь ущербном, идеологизированном виде, что совершенно была нам не интересна, а уж о мистическом содержании этих мест нам вообще не говорили, естественно. Все науки нам преподавали исключительно с позиций диалектического материализма. Особенно от этого подхода страдала история.

Мы бы так и слушали его до самого Ташкента, но водитель лекцию не слышал, а голод не тетка. Машина съехала в уютную тень ореховой рощи у небольшой, звонкой речушки недалеко от дороги. И не заметили, как проехали большую часть голодной степи. Мы с Люцианом быстро набрали хворост и плавник, на нас так подействовал рассказ, что даже не обменялись мнением об услышанном, погруженные каждый в свои мысли. Анвар за это время сложил отличный мангал из камней и уже насаживал мясо на шампуры, Ханума резала салат, а Виктор Иванович с шофером лежали в тени на курпаче, давая отдых затекшим спинам. Мы разожгли хворост, он весело затрещал в нашем очаге, и несколько минут спустя Анвар уже отодвинул пылающий костер в сторону и поставил первые шампуры над молодыми углями. Люциан с бутылкой воды укрощал вспыхивающий то и дело под каплями жира огонь. Вокруг распространился запах жаренного на живом огне мяса.

Только сейчас я понял, как проголодался. Не мудрено, в дороге уже четыре часа, но было так интересно, что мы забыли про еду. Ханума протянула мне насаженные на шампуры баклажаны, помидоры и перец, что бы я запек их на огне. Печёные баклажаны легко расстаются с тонкой кожицей и перемешанные в подходящей посудине с чесноком, луком и печёными помидорами и болгарским перцем превращаются в вкуснейший салат, который мы называли «зеленая икра», в отличие от обыкновенной баклажанной икры.

Хорошо промаринованное свежее мясо жарилось быстро, не успели мы с Ханумой приготовить зеленую икру, как ляган на дастархане уже украсили дымящиеся шампуры. Дастархан удался на славу – свежая зелень, крупно порезанные огурцы, помидоры, перец, зеленая икра, свежие лепешки и ароматное горячее мясо. Веселый говор струящейся по камням воды, синеющие вдали горы и тень орешника дополняли полноту наслаждения вкусной едой. Мы молча погрузились в это наслаждение. Воистину Запад ест, что бы жить, Восток живет, что бы есть.

Дорога петляла по бывшей голодной степи, меж хлопковых полей. Зеленовато-бурые кусты хлопчатника уже украсились белыми раскрывающимися коробочками хлопка, но до настоящего белого кипения было ещё далеко. Придорожные кишлаки утопали в зелени чинар, абрикосовых и персиковых деревьев, на которых наливались плоды. Зеленели поздние яблоки и груши, желтела сквозь листву медовая айва. Виноградная гроздь с налитыми соком ягодами грозила сорвать лозу, затеняющую дворы. Грецкий орех покрылся своими маленькими зелеными плодами, внутри которых в это время года орехи молочной спелости, скорлупа мягкая, из них варят очень вкусное и лечебное варенье. На полях иногда виднелись хлопкоробы, колдовавшие с арыками, регулируя полив. Бригадиры на лошадях объезжали участки. Хирманы, полевые станы хлопкоробов, пустовали, иногда в тени под навесом дымился казан или отдыхала бригада из нескольких человек. Через два месяца и до самой зимы на хирманах будет кипеть бурная жизнь – сбор хлопка, дело государственной важности, причастны все, от мала до велика. Не только студенты и школьники, но и коллективы НИИ, да и от каждого завода хлопкоробы по неволе проживут здесь пару месяцев в антисанитарии, холодные и голодные. Умри, а норму сдай. У каждого гаишника придорожного рядом огромная куча хлопка-сырца, у гаишника тоже норма, к концу смены надо сдать. Останавливает гаишник машину, дает фартук водителю – вот поле, соберешь полный фартук поедешь дальше. Растет куча хлопка, если движение интенсивное. Если торопишься или собирать неохота, можно откупиться, три рубля.

Оставшуюся часть пути до Ташкента проехали в сладостной сытой дремоте. В Ташкенте я тепло простился с новыми друзьями и вышел у Алайского рынка, путь геологов пролегал для меня очень удобно, рукой подать до остановки маршрутки, которая шла в Улугбек, поселок физиков-ядерщиков в Кибрае. Он был за городом, как Зеленоград в Москве, но имел все городские привилегии - прописка, телефоны. Через полчаса я уже входил в Тонькину квартиру. Прошло около трех месяцев, как я уехал отсюда, а казалось, что целая вечность.

Улугбек.

В квартире был небольшой сабантуй, я удачно приехал. Отмечали квартальную премию, собралась почти вся молодежь нашей лаборатории. Традиционно все события, от дней рождения до защиты диссертаций наша лаборатория отмечала неимоверным количеством сухого вина и сопоставимым количеством вкусного плова, обязательная закуска до плова корейское блюдо Хе, о нем стоит рассказать отдельно. Мне все обрадовались, я тоже вдруг осознал, как соскучился и насколько мне дороги мои бывшие коллеги. Оживленные разговоры о взаимоотношениях Улугбекской диаспоры вообще и конкретно Института Ядерной Физики в частности тут же переключились на расспросы о моём житье-бытье в горах. Я устал с дороги и, выпив штрафной бокал вкусного вина, нырнул в ванну, отложив все рассказы на потом, когда немного приду в себя. Надо ли говорить, с каким наслаждением я растянулся в горячей ванне.

Средняя Азия в то время представляла собой самое неимоверное смешение наций, рас, культур и религиозных конфессий. На фоне официальной коммунистической идеологии уживались исламская традиция, частью в рамках национальной политики СССР, частью далеко за пределами этих рамок, как впрочем, и все остальные легальные религии. Тысячелетия Великий Шелковый Путь способствовал в качестве крупнейшей транспортной артерии взаимопроникновению культур и народов. Государства кочевников вообще имели весьма абстрактные границы, их стада и народы перетекали как ртуть по бескрайним степям того времени. Научные и технические достижения Китая становились известными в Европе, а европейские в Азии. На смену кочевым цивилизациям приходили земледельческие, на смену язычеству религии пророков, распространялась письменность, рождалось международное право, образовывались культурные и экономические отношения и военные союзы. Не обходилось и без войн, которые при всех негативных последствиях для людей тоже способствовали взаимопроникновению народов и культур. Азия, в которой я родился и вырос, была пестрым сплавом наследия прошлых веков, щедро удобренная великим переселением народов времен образования СССР и Великой Отечественной войны. Средняя Азия Российской империи имела компактное проживание некоренного населения в губернских городах – Верный (Алмаата), Пишпек, Ташкент, и таможенных гарнизонах. В древних столицах и торговых центрах Самарканде, Бухаре, Хорезме и других правили дружественные царю национальные элиты. Душанбе тогда был обычный кишлак, отличающийся от остальных только тем, что базарным днем в этом кишлаке был понедельник, за что кишлак и получил своё название. Административным центром Туркестана был Ташкент, там была ставка генерал-губернатора Туркестана, большой военный гарнизон, высокий уровень европейской культуры, благодаря многочисленным жителям – носителям этой культуры. До революции это был довольно стабильный регион, массовое переселение Уйгуров, китайцев-мусульман из Китая, вот пожалуй и вся миграция. А вот после революции и гражданской войны демографическая ситуация Средней Азии представляла собой кипящий котел. Это беженцы, бежавшие в Среднюю Азию от продразверстки, коллективизации, последовавшего за этим голодомора, помните: «Ташкент – город хлебный!». Раскулаченные крестьяне, не всех выслали в Сибирь, кто-то, особенно с Кавказа, оказался в засушливых азиатских степях. Разночинный народ, бежавший от репрессий. Комсомольцы - добровольцы Вахшстроя, которые рыли канал, мелиорация сухих степей для посевов хлопчатника (фильм «Человек меняет кожу»), и заключенные, которые на самом деле его рыли. Много технических специалистов, строителей. Их талантом и руками строились дороги, мосты, каналы, были орошены голодные степи, построены заводы, создан мощнейший энергетический комплекс самой дешевой энергии – каскадные электростанции. Из многочисленных лагерей ГУЛАГа тоже многие оставались в Средней Азии, кто не хотел возвращаться, а многим не куда было.

Во время Великой Отечественной войны Средняя Азия приняла огромное количество беженцев с оккупированных территорий и городов центральной России. Кроме организованной эмиграции гражданского населения сюда ссылали «неблагонадежные» народы, прежде всего немцев Поволжья, корейцев с Дальнего Востока и Сахалина, репрессированные народы Кавказа и Крыма. Для многих представителей этих народов ссылка стала настоящей родиной. В Кзыл-Орде даже выпускалась единственная в СССР газета на корейском языке. Причем каждый народ привнес в общую копилку свои знания, умения, и занял свою нишу там, где умел что-то делать лучше других. Корейцы быстро распространились по всей Средней Азии, своим невероятным трудолюбием и умением работать на земле практически монополизировали выращивание лука, риса и многих других культур. Они брали у колхозов в аренду гектары, благодаря им появился термин «гектарщики», и творили на этих гектарах чудеса. Разница в урожае от соседних колхозных гектар с той же культурой могла превосходить в разы. Любому председателю было выгодно отдать корейцам землю в оборот, он получал план, а всё, что сверх плана получали корейцы. Очень быстро корейцы – «гектарщики» превратились в мощный сектор теневой экономики. Сейчас трудно представить, что за честный адский труд на пользу общества людей преследовали и сажали в тюрьму, но так было. Поволжские немцы тоже в основном трудились в сельском хозяйстве, животноводство, свинофермы, мясопереработка, лучшие председатели колхозов, когда стало разрешено, были из немцев, которые так же отличались трудолюбием и хорошей организацией труда. Самое лучшее в Азии пиво – Чимкентское, тоже делали немцы в Чимкенте. Впоследствии из немцев вышло много хороших инженеров, строителей, высококвалифицированных рабочих, врачей. Крымские татары научили всю Среднюю Азию делать выращивать виноград и делать вино, и вообще огородничать. Это не значит, что до татар в Азии не рос виноград и не было огородов. Но технологии, сорта винограда для вина принесли татары. Всё надо уметь, а они умели и других научили. И всё равно у них была не превзойдённая рассада весной, всего, что растет на земле, и несравненное вино. Зато русские научили всех пить это вино и продукты перегонки. Чеченцы и ингуши по всей Средней Азии, в основном Казахстане, строили кошары и другое для села, попросту шабашили, и монополизировали экспедиторскую деятельность, и всё, где страшно было работать другим – можно сесть. Тюрьмы чеченцы не боялись.

Естественно, все эти навыки и умения быстро распространялись. Перенимали все, что могли у соседей, привносили своё, и нередко узбеки делали вино, русские выращивали лук и шабашили, а у нас в институте Ядерной физики было несколько кандидатов наук корейцев, один из которых в сеансе одновременной игры в шахматы сыграл вничью с Талем. Религиозная толерантность, веротерпимость была такой, что сейчас можно только мечтать. Я до сих пор не знаю, какая у корейцев основная религия, у нас они были христианами, почему то протестантами в основном, или атеистами. Немцы придерживались католичества, в основном в семьях, не выставляя свою религиозность напоказ, что в то время было просто необходимо всем верующим. Русские традиционно исповедовали православие, но это всё относится к старшим поколениям. Идеологический пресс был жестоким, могли исключить из комсомола за то, что крестился, и прощай ВУЗ. Одного хорошего специалиста и большого начальника сняли за то, что был в церкви на отпевании матери, такова была её воля. Воцерковленных русских, да и всех остальных, было немного. На ислам особо не давили, во избежание возмущения коренного населения, но местная политическая элита и интеллигенция рисковали точно так же потерей карьеры при посещении мечети. Нечего было боятся чеченцам, любая карьера для них и так была исключена, но они предпочитали справлять свои обряды, собираясь в доме уважаемого человека и приглашая муллу, из своих. За татарами и узбеками, а тем более казахами и киргизами я никогда особой религиозности не замечал, но формально они считали себя мусульманами. Экзотическую общность представляли из себя местные, бухарские евреи. По быту они были мусульмане, язык местный, а вера вроде иудейская. Их приватная экономическая ниша сапожники, парикмахеры и торговцы газводой с переносных тележек в людных местах. Европейские ашкенази были демонстративно атеистами, более того, как и большинство светских людей других национальностей, носителями общей для всех коммунистической идеологии. Среди них было много хороших врачей, журналистов, преподавателей ВУЗов и всяческой другой интеллигенции. В брежневскую эпоху, уже довольно либеральную, человек любой национальности мог быть и учителем, и врачом, и милиционером, и кем угодно. Существовали национальные нормы на партноменклатурные должности – первый секретарь национал, второй русский и тп. КГБ больше интересовалось, есть ли у тебя родственники за границей, судимые, чем дышишь вообще. У евреев и немцев было больше родственников за границей, чем у других, и пятая графа доставляла им определенный дискомфорт. Религиозность в советской Средней Азии существовала в быту как определенные национальные обряды и традиции, а не как идеологическая основа общества, идеологическая основа общества у всех была одна, мы строили коммунизм, самое справедливое общество на земле, в этом ни кто не сомневался. Не знаю, насколько верно определение, что христианство есть религия любви, а ислам религия справедливости, но видимо что-то в этом есть, потому что идеи построения справедливого общества очень органично пришлись к мусульманскому менталитету. Такой европейский апгрейд на восточное мировоззрение. Несмотря на кухонные споры на вечные темы кто виноват и что делать, критиковали только способы построения коммунизма и сомневались, что его вообще можно построить, но в величии цели не сомневался ни кто. И готовы были умереть за идею, и умирали, в том же Афганистане, причем писали заявления добровольцами, рвались выполнить интернациональный долг. Глупо, наверное, но как пел Высоцкий: «… так лучше же, чем от водки и от простуд…». Я люблю своё поколение, это последнее поколение по настоящему советских людей, потерянное поколение по Хемингуэю, мы не успели реализовать себя. У нас отобрали родину предатели страны, но это было позже.

Такое взаимопроникновение народов и культур ярче всего было заметно в кулинарии. Плов, лагман, самса, чебуреки стали общенациональной пищей, так же, как корейские хе, кукси, чимча, острая морковь, которую так и прозвали «корейской». У чеченцев и казахов по одному национальному блюду - чеченские галушки и их казахский аналог бешбармак. Эти блюда готовили в украинских, русских семьях наравне с борщом и другими славянскими кушаньями, так же в столовых и ресторанах с бифштексами и гуляшами можно было съесть всё перечисленное. А шашлык вообще не имеет национальности, только готовят его по-разному, армяне и грузины из свинины, нарезанной крупными кусками, часто на косточке, азиаты из мелко нарезанной, иногда молотой баранины, туркмены из верблюда, на огромных шампурах большие куски постного мяса. Но это если выдерживается национальный колорит, основная масса жарила шашлыки, как Бог на душу положит, было бы что жарить, к этой категории принадлежали и мы.

Улугбек поселок городского типа, построенный в 60-х годах при Институте Ядерной физики Академии Наук УзССР. Курировал его сам академик Александров, создатель реакторов этого типа. С Александровым я даже один раз здоровался за руку, он зашел к нам в лабораторию и поздоровался со всеми сотрудниками. Вокруг института была посажена огромная роща, не знаю, сколько периметр, но ширина лесопосадки три километра – санитарная зона. В роще нельзя было строить, заниматься хозяйственной деятельностью, но разрешалось гулять, устраивать пикники, некоторые выгуливали домашнюю скотину, а я один раз даже ночевал у костра с одной девчонкой. Летом роща была любимым местом у местных алкашей и молодежи. От института в поселок пролегала толстая труба, примерно полметра над землёй, в теплоизоляции, поселок отапливался от института. На этой трубе удобно было сидеть, а придавленные места в оцинкованном кожухе использовать в качестве стола, называлось это «ресторан труба». Особенно посиделки в роще нравились москвичам и новосибирцам, они любили азиатский солнечный климат, буйство зелени и тепло восемь месяцев в году. Руководство академии наук поступало очень мудро, вербуя кадры из России. Своих физиков – ядерщиков ВУЗы республики не готовили, да и другие науки двигали национальные кадры, получившие образование в столичных ВУЗах. В Новосибирске научных кадров было много, там такие маститые авторитеты физики работали, что сделать научную карьеру молодому ученому было не просто, люди десятилетиями ходили в МНСах. Естественно, трудно было и с заработком, и с жильем. Узбекские власти выбирали наиболее перспективных молодых кандидатов наук или углубившихся в какие нибудь важные технологии специалистов и предлагали им сразу должность, до которой в Новосибирске расти и расти, квартиру, которую в Новосибирске неизвестно когда получишь, и многие с удовольствием соглашались. Таким образом к тому букету народов, образовавшемуся в Средней Азии по уже перечисленным причинам постоянно прибывали трудовые мигранты. В Ташкенте после землетрясения, когда город отстраивала вся страна, квартиры строителям давали без очереди, и образовались целые микрорайоны с Украины, Белоруссии, со всего СССР. Кому то климат понравился, кто-то ни где квартиры не имел, образовывались семейные пары, рождались дети, да и вообще от добра добра не ищут. В Улугбеке в ИЯФ работали специалисты из всех наукоградов СССР, кто прикомандированный, а кто оставался жить, даже москвичи. Научное сообщество в СССР было очень мобильным, постоянно кто-то ездил в командировки в другие аналогичные НИИ и постоянно кто нибудь приезжал к нам. Студент МИФИ коренной москвич Женя приезжал к нам на практику преддипломную, защитил диплом и вернулся писать диссертацию, защитился, женился и остался. Защищались наши в основном в Дубне.

По голосам за дверью я понял, что зербак (плов без риса) готов, бросают рис, да и по своему состоянию было ясно, если сейчас не вылезу, точно усну. Прохладный душ после горячей ванны взбодрил меня. Переоделся в чистый спортивный костюм и присоединился к столу. Вдруг выяснилось, что я чернее всех присутствующих, так крепок высокогорный загар. Под хе уже допивали первую трехлитровую банку янтарного вина, но на очереди стояли ещё три, вино в банках разное. Хе это острое корейское блюдо из мяса без термической обработки. Настолько острое, что в исполнении корейцев есть его практически невозможно. Настоящее корейское хе я пробовал один раз в жизни, сосед кореец обмывал какое-то событие, зашел к нам и угостил тарелкой хе и бутылкой водки. В Азии принято угощать соседей по поводу и без повода. Мы с ребятами как раз собрались выпить, на столе уже стояла водка, на плите кипел зербак, готовили плов. Налили, поставили тарелку с хе в середину стола, выпили, каждый ткнул вилкой и закусил. И всё. Весь вечер мы пили водку стаканами и заедали хлебом, не чувствуя вкуса ни водки ни хлеба. Такое хе корейцы готовят для себя. Если же они готовят для смешанной компании, то делают его намного лояльнее и есть его можно вполне, но тем, кто любит острое, не острым хе не может быть по определению. Готовится хе из любого мяса, всех видов рыбы, ел из печени, кальмаров, требухи, собаки. Мясо или рыба нарезается тонкими полосками и замачивается на полчаса в крепкий раствор уксуса. Потом выжимается максимально, добавляется лук один к одному по объему, можно больше, перец, соль, растительное масло немного. Через три часа можно есть, всё это время его несколько раз хорошо перемешивают. Отличная закуска под любую выпивку. Простота приготовления, универсальность и доступность продуктов, и главное вкус этого блюда сделал его очень популярным в молодежной среде, особенно в общагах. Изощренные кулинары добавляют в хе зелень, зиру, кориандр, соевый соус, но это уже изыски. Именно такое изысканное хе и уплетали мои друзья в ожидании плова, и я с удовольствием к ним присоединился. Съесть хе можно очень много, и без последствий, сырой, не свернутый от нагрева белок усваивается хорошо, естественно, речь о здоровых людях, которым можно острое. Мы несколько раз готовили средних размеров тазик хе из рыбы и вчетвером съедали его полностью с ведром вина. Лучшее хе из свежепойманной, живой рыбы. А из магазинной толстолобик, который сам по себе вкусный, но костлявый. В хе косточки рыбы растворяются в уксусе, и этот недостаток исчезает, хе это самое лучшее, что можно приготовить из толстолобика. Мы выпили вина из полулитровых банок, одинаковой посуды у Тоньки на всех не хватало, да и удобно, сразу разлил трехлитровый баллон на шестерых и порядок.

Руководил компанией Толик, на работе зав.отделом Анатолий Иванович, все собравшиеся работали у него в отделе, мой бывший шеф. Это был крепко сбитый, начинающий полнеть розовощекий тридцатилетний парень, прирожденный лидер. С диссертацией у него дела шли туго, многие однокурсники уже защитились, но по должности он пока всех обгонял, благодаря природной смекалки и хозяйственной хватки. Мы создавали электронный ускоритель для космоса. А начальник производственного отдела это, прежде всего, администратор и хороший завхоз, а уж потом ученый. Толик был бойбача – сын бая, так его шутя называли однокурсники, отец Толика раис, председатель колхоза в Каршинской области. У Толика была машина, шестерка-жигуль, предмет всеобщей зависти и восхищения.

Здесь же присутствовал Шорасул, настоящий бойбача. Все шесть братьев и отец у него работали в торговле, а две сестры выданы замуж за сотрудников ОБХСС. Это был мощный торговый клан, но Шорасула отец в торговлю не пустил, решил, что младший станет ученым. По мусульманским законам отец должен построить каждому сыну дом и выдать замуж дочерей. Отцовский же дом остаётся младшему сыну, который и содержит родителей до самой смерти, а остальные ему помогают. Так Шорасул закончил физфак ташкентского университета и пришел к нам. Числился он на какой-то инженерной должности, но делал всё, что скажут, ходил в синем рабочем халате и кто не знал, думал, что он просто работяга. Зарплата его никогда не интересовала, это был добрый, радушный человек, не очень хорошо говорил по русски, и у него всегда можно было взять взаймы, причем он никогда не просил вернуть и некоторые этим пользовались. Однажды он всех насмешил. Зашел как-то во время одной из посиделок разговор о том, как лучше деньги хранить. Почему среди нас, совсем не богатых людей, и, в отличии от Толика и Шорасула, не имеющих даже богатых родителей, возникло это обсуждение, я даже не знаю. Все спорили, предлагая свои варианты, и кто-то сказал, что лучше всего закатывать сторублевки в банки, как огурцы и помидоры. На что молчавший до этого Шорасул сказал: «Нэт, плёхо, год – два труха превращаются…». Когда до нас дошло, что это мог сказать только тот, кто попробовал, мы покатились со смеху.

Была моя одноклассница Лена, она у нас работала по снабжению, её отец главбух института, через неё лимиты выбивали. Хорошая девчонка с неудачным замужеством и прелестной дочкой. У них с Толиком был служебный роман, который они тщательно скрывали, у Толика хорошая, крепкая семья и двое детей. Какой бы хорошей и крепкой семья ни была, мало кто избежал служебного романа. У нас с Тоней тоже с этого началось.

Ещё двое такие же как я в прошлом аппаратчики, специалисты по вакууму и вообще на все руки, мой ровесник Серега Степанов, высокий красавец – блондин с прибалтийской внешностью истинного арийца, и Юра, моложе нас, доморощенный хиппи и рокер.

Серега имел поповские корни, его прадеды были священнослужители и прабабки были все из семей священнослужителей в далеком городе Балашове Саратовской губернии. Прадед Сереги бежал от репрессий во время конфискации церковных ценностей по ленинскому декрету, тогда убивали священнослужителей тысячами, и прадед Сергея спас семью, погрузив всех на подводы, до ближайшей станции и ехали до самого пустынного полустанка, где и сошли. Это был пустынный полустанок у небольшого кишлака Кибрай, новой, только построенной железнодорожной ветки Ташкент – Чирчик. С Серегиным прадедом было три младших брата, жена и трое детей – девочек, одна из которых и стала впоследствии его матерью. Мужики были работящие и умелые, только Серегин прадед был попом, остальные служили при храмах по ремеслу – крыши латали, купола золотом крыли, строили, ремесленничали. Фамилия у них была Лыковы, поставили они дом. Другой брат женился, так же из беженок жену взял, поставили второй, первые четыре дома этих братьев дали название поселку – Лыковский. Посёлок давно утонул в окружении разросшегося Кибрая, но несколько улиц, имея формальное название, всё равно местными назывались Лыковским поселком. Ни кто из Серегиной родни больше по поповской линии не пошел. Все они были работящие, не пьющие, хорошие люди. Девушки в невестах не засиживались, крупные, статные, красивые, работящие. Серега тоже со школы был успешным парнем, спортсмен, он умудрялся добиваться хороших результатов и в игровых видах – футбол, волейбол, и выполнил первый разряд по боксу, ещё соревнования и кандидат, а там и до мастера рукой подать. Ещё Серега был школьным активистом, в десятом классе комсоргом школы, собирался поступать в физтех. Сгубила его карма православная. Мать попросила окрестить племянников, детей сестры. А для этого самому надо было креститься, в детстве Серега не был крещен, побоялись. Ну и крестился, а что такого, ни кто же не узнает. Вот здесь и прокололись, в то время попы обязаны были сообщать куда надо о всех крестившихся. Вызвали Серегу в комитет комсомола, там ещё из райкома и ещё кто-то в штатском, пропесочили по доброму, с большим сожалением сообщили ему, что имели на него виды в райком и исключили из комсомола. А исключенный из ВЛКСМ это намного хуже, чем просто не комсомолец. Некомсомолец ещё как-то мог пробраться в ВУЗ, по болезни не вступил, или переезжали часто, редко, но было. А вот исключенный это всё. С большим трудом в ИЯФ взяли работягой обыкновенным, и то без всякого карьерного роста, квалификация у него на 6-ой разряд была, работал по 2-му, как ПТУшник. Руководство нашей лаборатории ситуацию знало, и втихаря от парторга подкидывало премии и внеурочные, что бы хоть как-то оплатить хорошего и нужного специалиста.

С тех пор прошло уже столько лет, армию отслужили, но Серега так и не пришел в себя от этой истории. Не знаю, что его больше придавило, предательство священника, или сами последствия столь безобидного, как он понимал, поступка, но блеск в его глазах погас, учебники он забросил. Иногда мы пытались подбодрить его, он действительно был талантливый парень, но Серега только усмехался и отшучивался. Семью тоже не заводил, а какие девчонки по нему сохли! Племянников он крестил, и любили они его не меньше, чем родного отца.

Родители Юры строили институт, целая улица, так и называлась – Строителей, это те, которые строили институт и поселок. Хорошие двухэтажные кирпичные дома с высокими потолками. Поселок же в основном, не считая новостроя – двух девятиэтажных стенок, состоял из двухэтажных коттеджей на две семьи, эксклюзив, жить в таком было хорошо и престижно. Всё начальство, партактив и многие ученые жили именно в коттеджах. Коттеджи утопали в садах, да и весь Улугбек был очень зеленым, а весной превращался в рай, так всё цвело и пахло. Окраины поселка это и был старый кишлак, частный сектор. Жили там вперемешку выселенные во время войны крымские татары, невесть как приехавшие ещё до революции русские и местные узбеки, но больше всего татар. К ним мы и бегали за вином – вино делали все, но на продажу многие боялись, а татары этим жили. Отношения с милицией видимо были отрегулированы всерьез и надолго, торговали из года в год. У некоторых можно было купить вино не только этого, но и предыдущего, и даже позапрошлогоднего урожая. Каждый винодел гордился своим вином и у каждого были свои фанаты, но переменчивые. Бывало, открывал хозяин бочку, и в ней оказывалось очень хорошее вино, это сразу становилось известно всему поселку, и все ходили в этот дом, пока не выпьют. Почти все, кто делал вино для себя, иногда, если деньги нужны, продавал свои запасы, полтонны вина. Тоже бывали интересные открытия. В домах, где постоянно торговали вином, во дворе стоял какой нибудь невзрачный столик под навесом, на нем хлеб, лук, соль. Литр рубль, можно сразу выпить и закусить, как многие и делали по дороге с работы. За отдельную плату могли пожарить чебуреки. Вино хоть и сухое, а с литра вставляло хорошо. Делали татары и креплёные вина, но у нас они были не популярны. Каждый дом имел свое название, «Красная корова» - хозяйка держала бурую корову, «Садовая» - по улице, «13-й» - по номеру дома и т.д. Со стороны могло показаться, что мы шифром разговариваем: «Попробуй с «Красной коровы»! – не, мне «13» больше нравиться! – в «угловом» новую бочку открыли, зайдем, попробуем?». Так частенько переговаривались мужики в ресторане «Труба».

Все ждали от меня каких нибудь интересных рассказов, жизнь в поселке тоже довольно замкнутая, всё крутиться вокруг института. Я же взмолился, убеждая ребят, что прожил всё это время в абсолютно диких горах, и ничего там интересного нет, а вот по местным сплетням истосковался. Пока меня не было действительно произошло несколько курьёзов. Один еврей, Лев Моисеевич, доктор наук (то, что он еврей, ни какого значения не имеет, в ИЯФе не мало евреев-ученых, просто это был такой интеллигентный и щепетильный во всем человек, какие часто бывают среди евреев) совершенно случайно устроил радиационную тревогу и всполошил весь поселок. Лев Моисеевич работал в институте с начала его основания, пользовался большим уважением и знал его весь поселок. Лаборатория, которой он руководил, занималась исследованиями геологических пород, с реактором, где облучали породу для дальнейшего изучения, их помещение соединял пневмопровод, такой же, как популярная впоследствии пневмопочта. В специальных контейнерах образцы давлением воздуха передавались в лабораторию, где защищенные специальными костюмами работники переносили контейнеры в боксы. В боксах контейнера открывали манипуляторами, и весь процесс был безопасным. Сам контейнер хорошо защищал от радиации и в закрытом виде образцы не представляли собой опасности даже незащищенному человеку. Лев Моисеевич очень заботился о здоровье своих сотрудников и тщательно следил за соблюдением мер радиационной безопасности.

В тот день Лев Моисеевич по каким-то делам находился в предобеденное время рядом с проходной, а от проходной до реактора километра три, и пошел на обед, не заходя к себе в лабораторию. Сотрудники лаборатории, видимо зная, что шефа до обеда не будет, смылись на обед пораньше. А в соседней лаборатории, не зная, что контейнеры ни кто не встречает, отправили последний контейнер с образцами и тоже ушли на обед. С этого началась необъяснимая цепь случайностей: даже если контейнер не встретить, он просто выпадает из пневмотрубы на стол и всё. Этот же, видимо из-за неравномерной загрузки образцами, перевернулся, покатился, упал на пол и открылся, что тоже странно, даже при падении контейнер не должен был открыться, видимо, был старый, и крышка разболталась, или не достаточно плотно закрыли. Лев Моисеевич пришел с обеда раньше других, ничего не заметил и мирно сел в кресло рядом с рассыпавшимися образцами почитать прессу и покемарить после обеда. Когда пришли сотрудники лаборатории он дал необходимые распоряжения и ушел к себе в кабинет. Работники, обнаружившие рассыпавшийся контейнер, втихаря, пока ни кто не узнал, собрали образцы и отправили по назначению. И всё бы ничего, но пока Лев Моисеевич кемарил в кресле рядом с образцами, он реально облучился. На этом цепь случайностей не прервалась. В институте ядерной физики такая радиационная защита, что малейшее излучение фиксируется на проходной, если кто-то из сотрудников «грязный», т.е. «светит», что на сленге означает радиационное излучение, его сразу выдергивают из потока и отправляют в спецчасть, там с ним разбираются дезактиваторы. Выйти из института Лев Моисеевич никак не мог. Но когда он шел к проходной на выезд ехала машина, и шофер, зная и уважая Льва Моисеевича, предложил добросить того до дома, ведь идти далеко, одна санитарная роща три километра. Лев Моисеевич с радостью согласился. Но машины идут через другую, простую проходную, это был простой хозяйственный ГАЗ-53. Машины для перевозки активного сырья были совсем другие и для них были отдельные ворота, причем каждый рейс у них секретный. ГАЗик со Львом Моисеевичем спокойно покинул институт, датчики на этих воротах грубые и не уловили превышение дозы через металл кабины автомобиля.

Утром ничего не подозревающий Лев Моисеевич придя на работу при попытке пройти через проходную устроил такую радиационную тревогу, что все датчики заклинило, а батальон, заступающий каждый день на дежурство по охране института, был поднят по тревоге. Ничего не подозревающий Лев Моисеевич попал не только на растерзание дезактиваторам, но и на допрос в первый отдел. То, что он никак не мог объяснить, при каких обстоятельствах и где он облучился, да ещё и за пределами института, вызвало у особистов настоящую истерику. Спецмашины с дезактиваторами прочесывали поселок. Коттедж Льва Моисеевича «светился» весь, но «светились» ещё и жена, дети, канализация. Источника облучения найти не могли, и получалось, что источник сам Лев Моисеевич, чего ни кто, включая самого бедолагу, объяснить не мог. Хорошо, что ребята, когда слухи о загадочных явлениях со Львом Моисеевичем и его семьёй расползлись по поселку, пришли в больницу – специальная больница для дезактивации, - и честно во всем признались Льву Моисеевичу. Который, что бы не подставлять ребят, ещё и наврал особистам, что сам рассыпал контейнер, а потом забыл об этом. Время от времени в институте случались такие курьёзы.

Вино легко кружило голову, забытая еда казалась необычайно вкусной. Я тоже рассказал о своем житье – бытье в заповеднике, о людях, о скалах, об ущелье Чортаньга и даже о крепости и найденной нами могиле обезглавленного война, опустив многие подробности. Только о проклятом кишлаке рассказывать не стал, показалось, что посмеются надо мной и моими страхами.

Услышав про кабанов в Юрке и Толике проснулись охотничьи инстинкты. Был у нас в лаборатории парень, Паша Глазычев, сейчас его здесь не было. Здоровый увалень, всем своим видом ходячая иллюстрация произведений Некрасова, настолько ярко выраженный крестьянский тип. Паша бал застенчивый парень, над ним прикалывались все девчонки, и он всерьёз их побаивался. Но охотник и рыболов он был потомственный, имел с отцом зарегистрированные ружья, мотоцикл «Урал», и частенько брал с собой Юру и Толика. Правда, я не помню, что бы они кроме рыбы хоть раз чего нибудь с охоты привезли. Толик сказал, что ружьё у него есть, отец подарил на совершеннолетие, но оно дома у отца, в колхозе в Карши. А то бы он тоже с удовольствием съездил на охоту. Юрка предложил взять Пашу с ружьями и охотится по очереди, на кого ружей хватит. Я смеялся над ними от души. Конфискованных у браконьеров ружей у меня было полно, но я им не говорил. Юрка вызвался сгонять за очень вкусным вином к себе на строительную. Тонька взяла в помощники Серёгу Степанова – крутить фарш из привезенного мной кабаньего окорока, жарить чебуреки.

Юрки не было подозрительно долго и вернулся он не один – с Пашей и младшей сестрой Иркой. Паша с горящими глазами и полным неверием, что существуют такие благодатные места с кабанами, а Ирка из любопытства увязалась. Её мы тут же отправили на кухню Тоньке помогать. Вино они принесли знатное, не покупное, а из Пашиного погреба, «для себя». Шорасул сказал, что старшие братья брали его несколько раз на охоту, ему не понравилось, но ружья дома есть, и он может у братьев попросить. Я успокоил всех, объяснив, что ружей у меня для желающих хватит, только патроны пусть купят на Пашкин охотничий билет, картечь и жаканы, 16 и 12 калибра. На карабин тогда патроны не продавали, их выдавали промысловикам или нелегально можно было купить у военных.

Засиделись до поздней ночи, так взбудоражила всех предстоящая охота. Меня вполне устраивала оказия вернуться в заповедник на машине с охотниками, и если охота будет удачной, сокращение поголовья кабанов в заповеднике, эту проблему мне всё равно решать придется. Вино и закуска не кончались, расходится гости не собирались, и мы с Тонькой уже несколько раз запирались в ванной, что бы насладиться встречей. Не знаю, как у неё, а я вел монашеский образ жизни, женщины у меня не было. К утру сплотился боевой охотничий отряд из Анатолия Ивановича, Юрки, Паши, и примкнувшего к ним по телефону москвича Жени. Охотником он не был, но страстно желал побывать в настоящих горах, и наши охотники великодушно его взяли. Все девчонки, Лена, Тоня, Ирка умоляли взять их тоже, обещали, что будут вести себя хорошо, не хныкать и делать всю черную работу, но мужики были непреклонны – женщины отпугивают удачу.

Охота.

Несколько дней в Ташкенте промелькнули одним мгновением. Днем я разъезжал по начальству с отчетами, вечерами собирались друзья, ночи сгорали в любви и страсти. «Охотники» не на шутку собирались, такую амуницию приготовили, ножи, топоры, а когда я увидел, сколько патронов они накупили, решил, что это не охота, а карательная экспедиция.

- Ты только покажи нам кабанов, только кабанов покажи, хотя бы одного кабана, - жарко молил меня Паша, - сколько раз ездил, ни одного кабана не видел!

- Да покажу, не одного, стадо покажу. Наши каждую ночь почти ходят, никогда пустыми не возвращались…

- Эх, вот бы там несколько кабанов оказалось! – не унимался Паша, - мы бы всех взяли! У меня коптилка сам знаешь, какая! На всех бы мяса накоптили, весь Улугбек бы винца попил с копченой кабанятиной!

Так они доставали меня по очереди до самого отъезда. Я бы и не прочь ещё пару дней с Тонькой покувыркаться, но как только я с работой разделался, они меня чуть ли не на пинках в машину и в горы.

- Ничего, Серега, - утешал меня Паша за рулем отцовской «Волги», - следующий раз мы сами к тебе приедем. Если хоть одного кабана увидим, мы постоянно к тебе ездить будем!

О проблеме кабаньего перенаселения я им уже рассказал.

На «ГАЗ-24» ехать комфортнее, чем на «66» или «53». Палатки, спальные мешки и ещё много лишнего я заставил из машины выложить – не понадобиться, все таки у нас в заповеднике усадьба, где у меня свой коттедж. В освободившееся пространство багажника набрал много действительно нужных в заповеднике вещей, от туалетной бумаги и батареек до продуктов, канистры хорошего вина и пару бутылок водки, не считая, сколько вина и водки взяли мои «охотники». В библиотеке нашел книгу по дизель-генераторам, последний раз за ней обращались несколько лет назад, и я договорился держать её до первого требования. Кроме этого у меня были списки от Лены, Хуршеда, набрался целый рюкзак выполненных заказов. Так что оказия с охотниками была очень кстати.

События этого недолгого пребывания в Ташкенте так меня утомили, что почти всю дорогу до Заамина я проспал. Сквозь сон слышал, как бурно мои попутчики обсуждают открывающиеся пред ними пейзажи. На Сырдарье остановились, купили пару огромных копченых жерехов. Пообедали в чайхане, в маленьком кишлаке за Джизаком, где нас накормили приличной шурпой, свежей зеленью с помидорами, горячими лепешками и вкусным пловом с зеленым чаем. Лишь в Заамине меня оставила сладкая дремота, и я пересел на переднее сиденье. Начинались настоящие горы, смотреть здесь лучше в оба, тем более Паша никогда в этих краях не бывал. Да и выспался я не плохо, отоспался за все последние ночи и дни. Колхозные поля за неделю побелели раскрывающимися коробочками хлопка. Мы прикупили у чайханы свежей зелени, огурцы, помидоры, купили дыню и арбуз – везти всё это из Ташкента не имело смысла. Петляющий над ущельем Чортаньга серпантин произвел на моих друзей впечатление, ни кто из них круче Чимгана ничего не видал, а Женя был на Кавказе, поднимался на Эльбрус, но в наших горах просто растерялся от обилия впечатлений. Сейчас горы были покрыты кудрявой зеленью, но за ними сверкали вечным льдом заснеженные пики на фоне бескрайнего синего неба. Женя без конца щелкал фотоаппаратом – у него была пленка для цветных слайдов, которыми он собирался поразить свою московскую тусовку. Я ему советовал не тратить пленку, - впереди много пейзажей ещё поразительнее этих.

В заповедник приехали уже под вечер. Мои охотники были немного придавлены величием высокогорья, но энтузиазма не потеряли. В усадьбе нас встретили только Боря и Лена. Хуршед с Балтабаем уже уехали в кишлак, Директор с Усмоном три дня как в Джизаке – Халила Рахимовича вызвали в райком по поводу предстоящей хлопковой кампании. Берекет уехал к себе в заповедник с материалами наблюдений, дописывать диссертацию.

Лена с Борей очень обрадовались, что я вернулся, и приехал не один. В заповеднике уже были случаи, когда сотрудники уезжали на два дня и не возвращались даже за своими вещами, именно так случилось с моим предшественником.

Машину поставили у моего дома, а сами расположились в зале, в котором у меня стоял диван. Весь пол мы застелили курпачами, растопили в кухне печь, посреди зала расстелили дастархан – вечера в горах прохладные, что бы сидеть на улице, нужен костер, решили пока обустроится в доме. Я завел ребят в комнату, которая служила оружейной и предложил выбрать каждому себе по ружью, у нас из всех только Паша был со своим ружьём, современное, ИЖ-27, 16 калибр, таких в моем арсенале не было, а вот попроще – навалом. Толик выбрал себе одноствольный «Байкал» 12 калибра и легкую двуствольную тулку 16-го, сказал, что у него 16-го калибра картечь и 12-го жаканы. Юра честно признался, что ничего в ружьях не понимает, и я дал ему простую, но хорошую ИЖ-18 16-го калибра. Женя подумал и взял такую же. Сам я решил идти со своим служебным карабином, охотится я не собирался, так, на всякий случай. Тут подоспели Боря с Леной и позвали ужинать. Борю от участия в охоте я сразу отстранил, для людей это праздник, а для него повседневный быт. Не надо смешивать компанию.

Мои Ташкентские друзья закидали Лену расспросами о житье-бытье в горах, она сначала смущалась, но потом сама закидала их расспросами о житье-бытье в городе. Боря быстро влился в компанию, правда изысканный вкус кибрайского вина не оценил и налегал больше на водку. Наши же ребята с удовольствием уплетали жаренную кабанятину, которая нам в заповеднике изрядно поднадоела. Лена к сладостям и привезенной из города колбасе осталась равнодушна, ей понравилось вино с зеленью и сыром. Паша с Юрой и Анатолием Ивановичем, дойдя до определенного градуса, пристали к Боре с расспросами о кабанах и охоте вообще. Боря дал волю фантазии и я еле сдерживал смех, слушая ту лапшу, которую он им вешал. Лена же не всегда могла удержаться и время от времени заливалась смехом, на что наши охотники не обращали внимания, думая, что она смеётся какой-то шутке. Я предложил отдохнуть денёк, адаптироваться в горах, и послезавтра идти за кабаном. Но мои охотники были непреклонны, времени у них всего три дня, и завтра же они хотят на охоту. Паша даже поставил под сомнение мои рассказы, что кабаны есть и их действительно много, раз я буксую с выходом на охоту. Тогда я разогнал всех спать – на охоту выходить надо затемно, часа в четыре утра, а время уже десять.

В три я поднял всю честную компанию, умылись, позавтракали остатками ужина, наполнили фляги крепким сладким чаем, проверили оружие и патроны. У каждого на поясном ремне болтался дичайшего вида огромный охотничий нож, - Паша снабдил, в свободное время в институте многие увлекались такими поделками. По моему, таким ножом без ружья кабана завалить можно. Звезды уже поблекли, вершины приобрели контуры, серый рассвет вступал в свои права, когда мы вышли из дома. Идти было не далеко, до первой расселины Аксуотсая. Стадо, облюбовавшее тучные заросли камыша в этой расселине каждый день кормилось там почти до рассвета, и примерно в пять утра поднималось по расселине прямо к хребту. Там они растекались по солнечной стороне склона на дневные лёжки под низкими ветками арчи. Можно было их встретить в расселине, можно на хребте, где меньше растительности и все стадо как на ладони. Это было небольшое стадо, голов около двадцати. Его надо было проредить, потому что оно обитало прямо в центре заповедника, и постоянно травило посевы овса и ржи, а так же наш картофель. Другие, более многочисленные стада, тоже загуливали по заповеднику, но обитали на приграничных территориях.

Когда подошли к расселине, я завел ребят на противоположный склон и показал в бинокль пасущееся стадо. Мы были с подветренной стороны, но тишину соблюдать приходилось, кабан чуткий зверь. Когда Паша увидел кабанов, забыл обо всем на свете и чуть ли не бегом бросился в расселину. Еле догнал его и остановил.

- Паша, подожди, они там ещё час кормиться будут. Потом пойдут по расселине, давай решим, где мы их встретим, время есть.

- А как мы в расселину попадем? Заметят, уйдут.

- Аккуратно обойдем по саю, потом поднимемся с подветренной стороны и будем ждать. Там арчевник густой, они мимо пойдут. Стрелять надо сразу всем, распределить цели и по команде, после первого выстрела они в рассыпную бросятся. Потом пойдем за подранками, добьём. Сколько сразу будет попаданий, столько кабанов и возьмём. Можно подняться на хребет, они всё равно туда выйдут, там уже прицельно можно стрелять пока они по склону после первых выстрелов будут убегать, шансов больше, можно пол стада положить.

- Не, Серега, давай в расселине, а то пока будем на хребет карабкаться, они нажрутся и слиняют. Скоро солнце взойдет.

- Как хочешь, это ваша охота, я охотиться не собираюсь, так, за вами присмотрю. Аптечка у меня и вообще. Командуй сам, ты здесь самый опытный.

Паша быстро распределил роли и повел остальных к месту засады. Вел он правильно, видимо сразу наметил ориентиры, время от времени слюнявил палец и проверял ветер. Я не торопясь следовал шагах в двадцати за ними. Кабанов я им показал, остальное их дело, нельзя лишать людей удовольствия. Я бы в расщелину не пошел, поднялся бы на хребет, и когда стадо вышло, спокойно бы взял двоих, а то и троих по открытому склону. Но это их охота. Да и не пристало мне по должности охотиться в заповеднике. Я даже патрон не досылал и карабин с плеча не снимал. Немного замешкался на склоне, увидал свежий помет медведя, не более часа назад здесь проходил. Насчет медведя я всех тщательно проинструктировал – лучше сами застрелитесь, чем медведя застрелить. Да и не должно здесь мишки быть, они выше в горах кормятся в это время. Пока я разглядывал медвежьи следы, пытаясь угадать, откуда и куда шел мой подопечный, ребята скрылись за отрогом расщелины, и видимо, уже лежали в засаде. Что бы не попасть случайно в чей-то прицел, вместо кабана, решил остаться с этой стороны. Но не успел выбрать место присесть, передохнуть в ожидании охотников с трофеями, как за холмом загрохотала оглушительная канонада. Такое впечатление, что не четыре, а как минимум десять человек палят не переставая. Через пару минут пальбы на меня из-за бугра выскочила большая свинья и чуть не сбила меня с ног. Затормозив с разгона всеми четырьмя копытами и подняв облако пыли, она еле обогнула меня и юркнула в кусты. Я даже за карабин схватиться не успел. После этого канонада смолкла так же внезапно, как началась. У меня было ощущение, что мои гости всё стадо положили. Судя по тому, как ухал Толикин «Байкал», тащить нам кабанов придется много. Надо бы за лошадью сходить, подумал я. В наступившей тишине поднялся на бугор и оглядел расщелину. Все мои охотники стояли с ружьями в руках и растерянно оглядывались по сторонам. Я так же осматривал расщелину, но кабанов не видел.

- Где кабаны, Паша? – крикнул я.

Они аж присели, так неожиданно и громко прозвучал мой вопрос.

- Здесь где-то… должны быть… - как-то неуверенно ответил Толик за Пашу.

Среди стреляных гильз и скошенных картечью листьев мы не нашли даже капли крови. Даже за подранком идти не куда. Если раненый кабан не истекает кровью, его сильный организм залечит рану, затянет жиром и многие кабаны годами носят в себе обволоченные жиром картечины и даже жаканы. Ни одного реального попадания, пальба ради пальбы.

- Ну вы и даете, мужики. Стоило ради того, что бы в воздух пострелять, так далеко ехать?

Охотникам было стыдно.

- Даже не знаю, как так получилось… - оправдывался Пашка.

Ему было хуже всего, он самый опытный, и косить, что ружьё чужое, не пристрелянное, как это делали остальные, он не мог. Мне стало жалко охотников. Мы ещё побродили по расселине в надежде обнаружить подранка или следы крови, но так ничего и не увидели.

- А как вы расположились для стрельбы? Как стреляли? – спросил я Пашу, - мимо меня свинья пробежала, чуть с ног не сбила…

-Женьку в центр, сами по флангам, я крайнего слева стрелял, Толик крайнего справа, а Юрка с Женькой по центру в какого попадут…

- Так вы стадо в лоб встретили, как панфиловцы танки Гудериана?

- Ну да, а как?

- Они должны были мимо вас пройти, вы сбоку почти в упор могли стрелять, с подветренной стороны они вас никак бы не учуяли. В бочину картечь всадить, из восьми дробин хоть одна в жизненно важный орган попадет. Или жаканом в область уха, тоже верняк. А лучше пропустить и стрелять сзади, кабан сзади очень уязвим, «в жопу попал – убил наповал», охотничья пословица. У кабана такая густая и прочная щетина на холке и голове, что картечь рикошетит, в лоб картечью только глаз можно выбить. Я из карабина в лоб кабану попал, а он голову приподнял клыками вверх как раз, только лоскут шкуры снял со лба. Боря его жаканом в ухо уложил, а то бы он меня на клыках бы потаскал, все кишки бы выпустил.

- Да я кабанов только на картинках и в зоопарке видел. Сколько ездили на кабана на охоту, только треск в кустах слыхал…

- Ну ладно, не грустите, первый блин комом. Вон Женя довольный какой, берите с него пример.

- Да что мне эти кабаны! Мяса не ел, что ли? Я и не стрелял по кабанам, просто так по кустам палил. Вы посмотрите, какая природа! Горы какие!!! Серега, давай на ту вершину заберемся?, – показал Женя на сверкающий в лучах восходящего солнца четырехтысячник над Туяташсаем.

- Не так просто, минимум день уйдет, я сам на него ещё не восходил.

- Так у нас есть ещё два дня!

- Не, так не пойдет, - вступил в разговор Анатолий Иванович, - я по горам лазить не мастак, и не большой любитель. Вот на охоту бы сходить с кем нибудь из настоящих охотников, - он покосился на Пашу, который понуро брёл сзади.

- На охоту можно, с Борей поговорю, сходит с вами в ночь. А мы с Женькой выспимся и с утра в Туяташсай рванем. Вершину штурмовать не будем, научную работу проведем, гнездовья черного аиста и орла-бородача заснимем, за медведем понаблюдаем. Хочешь, Жень?

- Ещё бы! На хрена мне эта охота!

Мы не спеша спускались по руслу Аксуотсая, по пути я показал им древний холм и с него в бинокль крепость царя Мук, которая еле просматривалась в сиреневой дымке набирающего силу рассвета.

В усадьбе нас встретили с удивлением. Боря уже дров натаскал и тандыр приготовил, думал, мы много мяса принесем, собрался тандыр-кебаб делать. Я хотел сказать, что кабанов не нашли, что бы не смущать ещё больше гостей, но они сами всё по честному рассказали, чем рассмешили Борю с Леной до слез. Сходить с ребятами ночью на охоту Боря согласился, за пределами заповедника, в соседнем урочище, обитало большое стадо, которое постоянно совершало набеги на наши картофельные посевы. Ночи стояли лунные и охота у Бори всегда была удачной.

Так как жаренная кабанятина пришлась городским гостям по вкусу, привезенные из города продукты я разделил с Леной, свои заскладировал. В большом казане сварили то, что узбеки называют кувордок, мы кавардак, а правильно картофельный мясной соус, пол казана обжаренного мяса, половину картошки, лук, морковь, вода. Еда вкусная и сытная, между первым и вторым, среднее блюдо. После сытного обеда, который с нами с удовольствием разделили приехавшие из кишлака Хуршед и Балтабай, мы завалились спать и проспали почти до вечера. О нашей охоте я попросил Борю ничего не рассказывать, но у нас и так не принято было болтать о таких вещах.

Проснулись часам к четырем. Я с удивлением ощутил запах дымящегося тандыра. Вышел на крыльцо – точно, у Бори дымиться тандыр, судя по запаху, с мясом. Оказывается, Хуршед с Балтабаем ночью взяли кабанчика, и узнав про гостей, привезли Боре полтуши. Боря решил угостить ребят отменным тандыр-кебабом, и ему это удалось. Охотники от алкоголя отказались, что правильно, правда Боря на правах инструктора всё таки злоупотребил. Хуршед с Балтабаем с удовольствием выпили вина, но в кишлак взять отказались. Юра и Женя не плохо играли на гитаре и пели. Одну гитару ребята привезли с собой, одна у нас была. Репертуар у них, в отличии от нашего обычного бардовского, был эстрадный, и мы получили превосходный концерт у костра, - Пугачева, Леонтьев, «Самоцветы», «Цветы», «Машина времени», «Воскресение», - вся популярная эстрада в их исполнении звучала сегодня в наших далеких от цивилизации горах, под искрящимся звездами небом. Мы с Женей не стали засиживаться, завтра нас ждал трудный и интересный день. Ребята стали собираться на охоту. Что бы не будить нас с Женькой, они решили с Борей и Леной, что после охоты заночуют у них.

Мы с Женей выдвинулись в семь утра, экипировавшись, как я обычно в горах, оружие не брали, только фотоаппараты, я свой служебный «Зенит-Гелиос», у Жени тоже «Зенит» но с панорамным объективом, хорошо пейзажи снимать. Только фотографии не сделать, пленка слайдовская. Следов ночной охоты мы не заметили.

По Туяташсаю поднимались той же тропой, по которой меня вел Люциан. Женя всю дорогу восхищался бурной растительностью, огромными цветущими лисьими хвостами, которые внизу уже давно отцвели, красотой скал и небольших водопадов, тут и там образованных падающими струями горных ручьёв. Непрерывно щелкал фотоаппаратом, видимо запасы плёнки у него были серьёзные. Он даже пытался снять парящих высоко в небе снежных грифов, менял объективы наших фотоаппаратов для этих съемок. Перед восхождением на плато сделали привал. Перекусили лепешками с толстым слоем смальца, запили крепким сладким чаем из фляги, наполнили флягу ледяной водой, ещё одна у нас оставалась с чаем. Голодная смерть нам не грозила, у нас были лепешки, тандырное мясо, повсюду рос анзур и дикий чеснок. А вот где будет следующая вода, я не знал, Люциан говорил, что у подножия пика, с ледников.

Поднялись на плато без приключений. Женя хоть и был чисто городской парень, да ещё и москвич, от меня не отставал – в студенческие годы занимался дельтапланеризмом, спускался на байдарках по горным уральским рекам, увлекался альпинизмом. Спортивно он был не плохо подготовлен, и любил горы, почему и рвался к покорению вершин. Будет чем похвастаться в Москве. Взобравшись на плато, мы немного передохнули в тени арчи и пошли дальше, время к двенадцати, надо много успеть. Я запланировал, если удачно сфотографируем гнездовья, дойти до ледника и осмотреть подступы к восхождению. Вот и то место, откуда мы с Люцианом наблюдали гнездо черного аиста. Арча разрослась, мы подползли к пропасти напротив гнезда. Птенцы в гнезде были, их трудно было разглядеть, похоже, три. Родители уже не сидели на яйцах, то одна, то другая птица прилетала с кормом, было слышно, как кричат птенцы, выпрашивая корм. Скалу под гнездом украшали белесые потеки помета. Третьего аиста ни где не было видно, но его сиротское гнездо было в сохранности, может, охотится вдалеке, а может, нашел где нибудь себе пару. Мы сделали хорошую фотосессию, аккуратно покинули укрытие, что бы не спугнуть птиц, и пошли не торопясь дальше, то и дело осматривая в бинокль противоположный склон каньона, где то недалеко должно быть гнездовье орла-бородача. И прошли бы мимо, если бы не спикировавшая к гнезду птица. Мы по инерции рассматривали примерно тот же уровень скалы, а гнездо орла оказалось намного ниже. Зато его было видно, как на ладони. Три крупных, уже оперившихся птенца с голыми шеями, в огромной корзине из крупных сухих веток. По глыбам окаменевшего помета и количеству костей животных под гнездом было понятно, что гнездо используется не один год. Мы с трудом нашли подходящий куст на нашей стороне, под которым можно было укрыться так, что бы и нас не было видно, и гнездо хорошо просматривалось. Здесь пришлось пролежать подольше, орлы намного реже прилетали кормить своих птенцов. Приносили каких-то мелких грызунов, сурков или сусликов. Три кормежки за полтора часа мы всё таки сфотографировали, причем несколько снимков очень удачно. Глубоко в ущелье заметили в бинокль кабанье семейство, вепрь, несколько свиней и штук десять поросят, шли вдоль ручья, время от времени что-то выкапывая. Моих подопечных не было видно, в это время они спят где нибудь в тени, если не голодны. Повсюду на плато в мягкой земле попадались следы копыт кийика, горного козла, но не свежие, два-три дня, не позже. Пастбище для кийиков и архаров идеальное, но видимо где-то есть лучше или безопаснее. У них сейчас ягнята, на открытых пространствах беркут опасен, да и других хищников хватает.

- Ну, что, Жень, программу по науке мы выполнили, пойдем к леднику, восхождение на пик поизучаем?

- Давай до основания дойдем, не много осталось, там пообедаем и посмотрим по времени. Может, маршрут для восхождения определим?

Так и решили. Но близость вершины была обманчивой. Когда мы подошли к леднику, было уже часа четыре, мы взмокли от жары и быстрого марш-броска по плато, которое хоть и было довольно ровным, но имело стабильный подъем. Разделись и с наслаждением поныряли в обжигающие струи небольшого водопада бегущей по леднику талой воды. Эта процедура сразу сняла усталость и обнаружила зверский аппетит. Из нескольких камней соорудили очаг, поставили варить похлебку из жаренного мяса с разнотравьем. Хотелось горячего. Пока варилась похлебка, перекусили тандырным мясом с лепешками, не боясь испортить аппетит, аппетита у нас было в достатке. Отсюда, от подножья уходящих в небо скал вершина выглядела неприступно. Она уходила прямо в бескрайнее синее небо, и снежные грифы, плавно кружившие вокруг неё или над ней, подчеркивали недосягаемость цели. После обеда навалилась усталость. Предложил Жене придуманный когда-то мной эксперимент: он притворится трупом на полянке, и сквозь рукав попробует снять грифов своим широкоугольником. А я из укрытия в камнях буду фотографировать со стороны, могут получиться классные снимки, если грифы нам поверят. Время вернуться назад у нас вполне хватает, а исследовать вершину ни сил, ни времени уже нет. Женя согласился, сюда в два этапа надо идти, день на изучение маршрута восхождения и устройство стартового лагеря, на второй – штурм вершины.

Женю я проинструктировал, как мог – главное, не шевелиться. Зрение у грифа отменное, малейшее движение его спугнет, они знают, что трупы не двигаются. Поэтому самое сложное это иметь терпение лежать не шевелясь, сколько – не известно, пока не прилетят. А кружить над добычей они могут долго.

Женя лежал идеально. Он улегся поудобнее, я накрыл его штормовкой, настроил рукав штормовки так, что бы было видно небо, он просунул в рукав объектив фотоаппарата и через него наблюдал за грифами, держа палец на спуске. Я залег в расщелине камней, как в пещере, мне даже неба с грифами не было видно, но и меня не заметить даже вблизи. Если грифы начнут спускаться и кружить над Женькой, то место для фотографирования у меня идеальное. Хватило бы терпения. К моему удивлению, ждать пришлось не долго, то ли грифы осмелели, то ли голод заставил их рисковать, у них тоже сейчас птенцы, но спустились к Женьке они довольно скоро, примерно через полчаса. Я прошлый раз вроде дольше лежал. Хорошо, что я вставил новую кассету, пока грифы кружили над Женькой, а потом ходили вокруг, приноравливаясь, с чего бы начать его есть, я исщелкал полпленки. Не знаю, снимал ли Женя, мне казалось, он просто уснул. Ходивших по земле грифов он видеть не мог, разве что в щель из под штормовки, а фотоаппарат его был через рукав направлен прямо в небо, но кадры пикирующих на него грифов должны быть идеальные. Я же из своей расщелины имел возможность снимать всё на поляне, и как грифы кружили над «трупом», и как садились, ходили вокруг и приноравливались к трапезе. Вдруг раздался громкий клёкот и грифы взмыли в воздух, не переставая кружить над поляной, я сразу понял, что их что-то напугало. Но что? Женя не шевелился, это точно, может, я просто не заметил. И тут на поляну в поле моего зрения вышел медведь. Довольно крупный самец изучаемого мной вида. Я даже забыл о Женьке на мгновенье, и щелкал медведя кадров пять, пока он направлялся к своей законной добыче. Медведи большие любители лакомится падалью, которую не гнушаются отбирать у других хищников. То ли грифы, заметив медведя, так быстро спустились к добыче, то ли медведь, заметив пикирующих грифов, понял, что есть чем поживиться, но друг другу они помешали, а мне подарили отличные фотосюжеты. Медведь осторожно обошел «труп» Жени, принюхиваясь. Я решил, что хватит, боялся, что Женька испугается, когда увидит медведя, и вышел из укрытия, что бы медведь убежал. Медведь очень удивился моему появлению и встал на задние лапы, издав при этом ворчливый, негодующий рык. Услышав столь странный для птицы рык Женя выглянул из под штормовки и с удивлением уставился на медведя. Я фотографировал. Медведь с не меньшим удивлением смотрел на оживший «труп» Жени. Хорошо, я успел сфотографировать этот момент, потому, что в следующую секунду они молча бросились в разные стороны друг от друга. Медведь сразу понял, что творится что-то неладное и надо бежать, а вот что подумал Женя я так и не узнал, он не смог вспомнить, о чем думал в этот момент. Я остался один на поляне, грифы тоже сообразили, что здесь что-то не то и взмыли в небеса. Только штормовка, одиноко брошенная посреди полянки, напоминала о недавних событиях. Треск кустарника позволял угадать, куда направился медведь, но было непонятно, куда так мгновенно исчез Женя. Я пошел в сторону, в которую он бросился от медведя – открытое пространство плато, не в пропасть же он сиганул. Громко позвал его:

-Женя!!! Жень! Всё нормально! Ты где?! Ау-у-у!!!

Тишина.

- Женя! Я тебя с медведем сфотографировал, представляешь, какие снимки?! Ау-у-у!!!

Тишина. Вдруг, из под ледника, с которого струился водопадик, Женькин голос:

- Я чуть не обосрался от твоих экспериментов!!!

До сих пор Женя думает, что грифы это только предлог, а на самом деле я на него медведя выманивал. Но за снимки, благодаря которым он стал героем – шутка ли, лицом к лицу с медведем в живой природе, далеко в горах, - он мне это простил. Назад возвращались в смешанных чувствах – я был очень доволен собранным материалом, Женя дулся на меня, считая, что я использовал его в темную, как приманку для медведя. Он знал, что тема моей диссертации медведи, и решил, что птиц я придумал, что бы заманить его в этот эксперимент. Но к концу пути он успокоился и даже стал шутить над происшествием. Договорились с ним ни кому ни чего не рассказывать, пока не сделаем фотографии. Всё равно не поверят.

В усадьбу пришли вечером, усталые, голодные. Компания встретила нас холодным вином и зеленью, над углями дымился шашлык, ночная охота была удачной. Взяли годовалого подсвинка и крупную свинью. В эту ночь собрались снова.

- Куда вам столько мяса? Увезете?

- Сами на крыше поедем, а мясо увезем. Мы уже два тандыра пожарили, сколько сможем, здесь пожарим, какой смысл сырое везти? В городе такой тандыр-кебаб не сделать, а так я его ещё дома подкопчу – пальчики оближешь! – ответил за всех довольный Паша.

Мы с Женей сняли стресс хорошей порцией вина и шашлыка, и пошли в библиотеку проявлять пленки. Удивленному Боре сказал, что хочу фотографии в главохоту с ребятами передать. Когда проявили плёнки - просто обалдели от таких удачных кадров. Женя ликовал, даже я позавидовал, у меня таких фотографий с медведем не было. Повесили на сквознячок, что бы быстрее просохли, решили напечатать сегодня. Женя был более опытный фотограф, дал мне не мало ценных советов, и выбрал самую подходящую фотобумагу, оказывается я печатал не на той. Мы вернулись к костру, послушали охотничьи байки под хорошее холодное вино – канистра стояла в реке. Через два часа, когда мы показали ещё тёплые от глянцевателя фотографии, на наших охотниках лица не было. Лена с Борей тоже были в шоке, зато Женя светился от гордости. На фотографиях сцены с медведем были намного более впечатляющими, чем в жизни. Даже кружащие над прикинувшимся мертвым Женькой огромные снежные грифы, с размахом крыльев почти четыре метра, производили жуткое впечатление. А уж что там про медведя говорить.

В эту ночь наши охотники взяли ещё два кабана, и весь следующий день коптили мясо в тандыре, получился полный багажник тандырного мяса. Паша и шкуры прихватил в мешок, на верхний багажник привязал, что бы дома выделать. На следующий день мы тепло простились с нашими гостями. Все были довольны, а Женя счастлив. Не смотря на удачную охоту, и кабанятину, которую попробовал весь Улугбек, настоящим героем этой поездки стал все таки он.

После отъезда гостей я было заскучал, но навалилось столько работы, что скучать было некогда. Засевали с Уразбаем карты озимых – овес и ячмень, для подкормки животных. Халил Рахимович привез из Джизака весточку от Люциана, он сообщал, что наши находки очень заинтересовали археологов, в Академии Наук рассматривают вопрос о выделении средств для экспедиции на следующий год. Халил Рахимович был в недоумении – какой такой павлин-мавлин? О наших раскопках мы никому не говорили. Сказали, как договаривались с Борей, что Люциан древний камень нашел в горах, а мы помогли выкапывать. Халила Рахимовича тема не заинтересовала, сказал, что бы держали его в курсе и без его ведома никаких археологов в заповедник не пускали. Время от времени гонял на мотоцикле в автолавку на перевал Супа, со снабжением у нас стало лучше намного. Иногда навещал Уразбая на его дальнем кордоне, ездил в окружную, по Бахмальской дороге. Когда со мной увязывался Боря, мы брали водку и по пути навещали трактористов, Боря оставался, а я ехал дальше, ночевал у Уразбая, а на обратном пути забирал Борю. На корову Уразбай так и не накопил, и я отдал ему пиалку с опием, которую заработал весной на маковом поле. Уразбай выменял на неё корову и рассчитался с дядей. Это было самое лучшее применение содержимого пиалки, я вообще её выбросить хотел. Незаметно пролетел август, материала было столько, что не успевал обрабатывать. Однажды ездили с Борей в Заамин, звонили, он матери в Ленинабад, я в Ташкент. Тоньке не дозвонился, позвонил в институт, попал на Анатолия Ивановича. Он обрадовался, передавал от всех привет. Сказал, что пытались взять неделю в счет отпуска и приехать ко мне, но все отпуска запретил парторг – аврал, на носу хлопковая компания, все планы научные и производственные спрессованы до нельзя. Я тоже всем передал привет и надежду на скорый свой приезд, мне всё равно материалы в главохоту везти.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ