Часть 1. Агония СССР.

Глава 1. Кирпичи и люди.

Спустившись с высокогорья, где Сергей работал в заповеднике, он обнаружил, что, несмотря на непродолжительное время своего отсутствия, не прошло и года, многое изменилось.

Подруга, с которой он прожил три года до отъезда в высокогорье, нашла себе другого. В институте, где он работал до заповедника, вакансий, подходящих для его компетенции и интересам, он не нашел. Своего жилья у Сереги не было, и поболтавшись по одиноким подругам и друзьям, имеющим жильё, он устроился дежурным электриком на кирпичный завод, который предоставлял общежитие. Находился завод в поселке Ялангач, на границе Ташкента и области.

Кроме наличия общежития Сергей питал теплые чувства к этому производству, которое сохранилось у него с армии. Почти сразу после принятия присяги в сержантской учебке командир полка отобрал тридцать курсантов, по одному ему известным критериям, и отправил в город Фрунзе – ближайший к Отару, где находилась учебка, населенный пункт, в котором имелся кирпичный завод. Работать курсанты должны были на этом заводе в обмен на кирпич, из которого полкану до осени кровь из носу надо было построить здание директрисы на полигоне. Это было самое лучшее время, которое Серега провел в армии. Привезли их поздно вечером на армейском грузовике, поселили в красном уголке, куда наспех поставили железные сеточные кровати, такие же, как в армии, выдали матрасы и бельё. Комендант общежития объяснил, что завод представляет собой колонию-поселение для условно приговоренных к такому режиму, они живут в общаге, и солдат с ними селить нельзя во избежание конфликтов. Вольные работники жили в своем жилье, район вокруг завода назывался Алаарчинка из-за речки Алла-Арча, и пользовался в городе нехорошей репутацией из-за обилия шпаны. Поэтому комендант посоветовал курсантам не шляться по округе, а соблюдать маршрут: завод – красный уголок. Кормить будут в заводской столовой по талонам, которые завтра утром в столовой и выдадут.

Умотанные многочасовой тряской по степи в кузове ЗИЛ -133, курсанты застелили кровати, кое-как умылись – туалет и умывальники были в конце коридора, и завалились спать. Подъём, как и положено, в армии, в 6:00, только успели умыться, пришел комендант и повел завтракать в столовую, где всем выдали талоны на обед и ужин. Кормили нормально, лучше, чем в учебке.

В полвосьмого солдат собрал старший мастер для распределения по рабочим местам, и спросил:

- Стропальщики есть?

Когда то, будучи школьником, Серега ездил в стройотряд и две недели работал стропальщиком в порту на притоке Оби, в г. Стрежевом. Работа состояла в том, что бы цеплять грузы в трюме баржи и кричать наверх «вира» - «майна». Он поднял руку и толкнул стоящего рядом Валеру из Караганды, с которым успел подружиться, который тоже поднял руку и тихо спросил:

-А что это такое?

- Класс работа, лишь бы взяли, там допуск нужен…

И тут же мастер спросил:

-Допуск есть?

- Есть, но корочки на гражданке остались, кто знал, что понадобятся, технику безопасности можем пересдать…

- Ладно, как раз два стропальщика нужны, идите к инженеру по ТБ, распишетесь там, он вас проинструктирует.

Пока шли в заводоуправление, где и находился красный уголок, в котором жили курсанты, а так же кабинеты руководства, Сергей проинструктировал Валерку, что такое стропальщик и уже на инструктаже Валера врал очень убедительно, как работал стропальщиком на стройке. Серега с Валеркой расписались в журнале и получили доступ к работе, на работу их сразу и отправили. Бывшие стропаля были зеками и освободились месяц назад, работать стропальщиками желающих не было из-за маленькой зарплаты. Цеплять пакеты кирпича в печи было кому – рабочие на высадке только подводили автозахват к пакету, и он зажимал пакет, они блокировали захват рычагом, кричали «вира» и кран поднимал пакет из печи и опускал в кузов грузовика, который ожидал очереди. Вот здесь начиналась работа стропальщика – пакет надо было принять, правильно поставить в кузове, что бы поместились остальные пакеты, разблокировать захват и отправить за следующим пакетом. Когда машина загружена, спрыгивали с кузова, подъезжала очередная, стропаля залазили в кузов и принимали следующие пакеты.

В обед в столовой, где на талоны дали суп с мясом, макароны по-флотски, компот и хлеба, сколько хочешь, курсанты обменялись впечатлением от работы, и Серега с Валерой убедились, как им повезло. Те, кто попал на садку, за день «сажали», т.е. укладывали в печь 6 тонн сырого кирпича, у них с непривычки уже руки отваливались, а те, кто на высадке – разбирать уложенный садчиками и уже обожженный кирпич, работали как черти в аду, такая в печи высокая температура и дышать нечем. Серега с Валерой целый день прыгали с машины на машину, как акробаты, зато на свежем воздухе.

К вечеру, когда машины делали последний рейс, некоторые шофера предложили стропальщикам платить рубль за уборку кузова от кирпичной крошки. Заработав, таким образом, по нескольку рублей Серега и Валера почувствовали себя миллионерами. Денег солдатам не платили, а на 5-6 рублей можно купить и сигареты и портвейн. На ужине они набрали хлеба с собой и по дороге купили в магазине банку болгарской кабачковой икры и пару банок кильки в томате. Жизнь налаживалась.

В красном уголке курсанты, зажатые армейской дисциплиной и запуганные сержантами, уже отошли и воцарила вольная, гражданская атмосфера. Серега дружил с Валеркой и Колей из Чимкента, рост которого был 195, и его называли Шлангом, не из-за роста, а за то, что не мог подтянуться на турнике, Коля при своем росте был довольно хилым. Остальные ребята были не ниже 185 и довольно крепкие, два месяца службы в учебке с ежедневными занятиями на спортгородке принесли свои плоды. Тридцать таких парней, среди которых некоторые были до армии серьёзной шпаной, включая карагандинского Валерку, представляли из себя силу, с которой ни кто не связывался. Солдаты не боялись ни вольнопоселенцев, ни местной шпаны, но держались от всех в стороне, избегая конфликтов и дружбы тоже – ни кто не хотел раньше времени вылететь из этого кайфового места и вернуться к муштре и армейскому распорядку. Все очень быстро освоили профессии, которые им достались, и показатели на работе у каждого были отличные, курсантами были довольны, о чем постоянно докладывали командиру полка. Курсанты об этом не знали, но работали хорошо, не опаздывали и не прогуливали. В пьянке тоже ни кто замечен не был, а пьянство это серьёзная проблема на таких заводах, особенно среди вольных. Садчики работали в две смены, а выгрузка и стропальщики только днем.

Курсанты, конечно, не были монахами, и выпивали иногда по вечерам, и подрались несколько раз между собой, но всё это без ущерба для производства. Недалеко от завода был маленький парк, в котором давно не бывала хозяйская рука. Он весь был заросший кустами и деревьями, какой-то заброшенный и дикий. Днём там гуляли по аллейкам мамаши с колясками, резвились детишки постарше, а вечером парк становился безлюдным, прохожие обходили его стороной, ходили всякие легенды – страшилки про злодеяния в этом парке. Как и во всех парках того времени, в этом были скамейки вдоль аллей, и открытая летняя сцена – ракушка со скамейками перед ней, в таких читали лекции общества «Знание» и выступали всякие доморощенные ансамбли, фольклорные в основном. Вот это место и облюбовали курсанты. Оно находилось в самом центре парка, вокруг зеленой стеной деревья и разросшаяся сирень. Там собирались и просто отдохнуть на природе, и выпить, а самое главное, туда приходили часам к 6-ти девчонки, с которыми курсанты познакомились ещё впервые дни, их родители работали на заводе и эти малолетки, почти наши ровесницы, часто тусовались на территории. То обед в ночную смену принесут, то за ключами, то ещё что нибудь. Они были частью знаменитой алаарчинской шпаны, очень дерзкие и очень легкие. И у всех забурлили романы, девчонкам солдаты нравились больше, чем дружба с зеками и местной шпаной. Дневная смена, искупавшись в заводском душе и поужинав в столовой, шли не в красный уголок, а сюда, в парк. Кто-то из девчонок уже был здесь, другие подходили. Как правило, пили портвейн, иногда кто-то из девчонок притаскивал спирт, мама работала в больнице, пары возникали стихийно, и когда сумерки сгущались, разбредались кто куда, в основном по кустам. К себе курсанты пригласить не могли, Серега же подружился с одной Ленкой, она жила с мамой, которая периодически дежурила ночью в больнице, и Ленка приводила его к себе. Один раз они попались, мама пришла за минуту до того, как Серега успел уйти, но восприняла довольно благосклонно. Потом Ленка сказала, что ей очень понравилась Серегина наглаженная форма, до блеска начищенные сапоги и сверкающая пряжка ремня. У Сереги на форме было несколько значков – «Гвардия», «ГТО», ещё какие-то, включая комсомольский, и выглядели они для непосвященного человека очень солидно, как медали и ордена. Ещё Серега по приезду закинул пилотку в тумбочку и купил в военторге фуражку от парадной формы, и в ней выглядел и старше, и солидней. Патруль на алаарчинку не совался, по крайней мере, ни кто из курсантов ни патруля, ни милиции здесь ни разу не видал, а в город Серега не ездил, всё, что ему было надо, он нашел здесь. Однажды они с Колей Шлангом возвращались поздно вечером из парка, Ленка в этот день не пришла, а у Шланга девушки не было, он с ними робел и терялся, и как девчонки ни кадрили его, что-то никак не складывалось. Шли они через частный сектор, в некоторых домах ещё горел свет, и Серега вспомнил, что в одном дворе, явно не жилом, они с Валеркой видели огромную грушу, усыпанную спелыми плодами, и предложил набрать груш. Они изменили маршрут, нашли этот дом, забрались в огород. Серега залез на дерево, быстро набрал полную запазуху груш, и только потом заметил, что Коля возиться на земле. «Неужели в темноте опавшие груши собирает?», - подумал Сергей и спустился к товарищу. И обалдел – весь участок был засажен индийской коноплей, анашой попросту, и Коля набивал шишками фляжку, карманы, как понял Серега, он уже набил.

- Валим отсюда, - шепотом сказал Шланг, - пока нас здесь не зарезали.

Они перемахнули через забор и благополучно добрались до завода, где попрятали добычу и вернулись с грушами в красный уголок. Там высыпали груши на общий стол, взяли Валерку и пошли курнуть косяк. Валерка восхищенно выслушал рассказ, мастерски забил папиросу, и то ли анаша оказалась убийственной, то ли с непривычки, но очнулся Серега только утром на своей кровати, одетым. И то его разбудили на работу. Тем не менее, чувствовал он себя отлично, Валерка подмигнул ему, улыбаясь улыбкой посвящённого, они умылись и пошли на работу. Работа была однообразной, и все события происходили за пределами работы. Деньги, которые Серега с Валеркой зарабатывали уборкой кузова грузовиков, позволяли им существовать безбедно, хоть и без излишеств. Остальные курсанты тоже не бедствовали, быстро связались с родителями и периодически получали переводы на почте. Жили дружно и всегда выручали друг друга. Те, у кого не к кому было обратиться на гражданке за помощью, всё равно жили, как все, сигареты и вино им доставалось от друзей, кормили по талонам. Женщины, которые работали с ними в бригаде, иногда приносили домашнюю еду и подкармливали солдатиков. Тогда они обедали с ними, а талоны на обед продавали зекам, которых кормили в той же столовой, но в разное время. Вольнопоселенцы работали в другом цеху, начальство распределило курсантов так, что с ними в бригадах работали только вольные и несколько пожилых условников. Солдатам ни до тех, ни до других дела не было, у них были свои миры, у солдат свой.

Большинство из курсантов призывались из Средней Азии, и на гражданке пробовали курить траву, а некоторые были заядлыми курильщиками, как Шланг и Валерка. Естественно, общительный и нагловатый Валерка быстро нашел единомышленников, и угощал их, и курил с ними, и Шланг уже переживал, что трава скоро кончится. Однажды он позвал Серегу на разведку – пройти мимо того дома и взглянуть, как там обстановка. Если всё нормально, то, как стемнеет, они с Валеркой решили наведаться туда и пополнить запасы. Те, кто курил, с появлением травы охладели к алкоголю, Серёга же предпочитал портвейн, и запасы травы его не волновали. Но на разведку сходить согласился, ему интересно было при свете дня посмотреть на плантацию, а может и груш набрать. После работы они пошли по той улице, и, заглянув за забор, увидели огромного пса, он сразу бросился на них, злобно рыча, и если бы не забор, порвал бы в клочья. Это был настоящий чабанский лабай, среднеазиатская овчарка, собака серьёзная. Серега успел заметить, что делянка с анашой была тщательно ухожена, её явно кто-то возделывал в этом заброшенном доме, и их со Шлангом визит незамеченным не остался. Поэтому появилась собака, а может быть, в доме был ещё кто нибудь. Сделав вид, что они загляделись на груши и случайно заглянули за забор, Серега с Колей быстро удалились. Пополнить запасы так и не удалось, несмотря на то, что Шланг с Валерой всё время разрабатывали планы, как отвлечь или обезвредить собаку, ни один план не был реализован. Потом кто-то из курильщиков нашел через зеков в поселке барыгу, и оказалось, что траву можно покупать в любых количествах и совсем не дорого.

Иногда, провожая девчонок, курсанты наталкивались на стайку местной шпаны, причем холодок по спине возникал реальный от вида этих ребят, но девчонки здоровались с ними, как с братьями, и те отвечали им так же, не обращая внимания на солдат. Без девчонок солдаты поодиночке, как правило, вечером не ходили, и если встречались с местными, расходились так же, делая вид, что не замечают друг друга. Потом курсанты узнали, что они не первые солдаты, зарабатывающие таким образом кирпич для части, людей на заводе всё время не хватало, а армия намного охотнее расплачивалась людьми, чем деньгами. И когда-то, в прошлые годы, здесь были кровопролитные бои между солдатами и местными, между солдатами и условниками, между всеми со всеми, и, в конце концов, образовался определенный паритет, солдат ни кто не трогал, потому, что за одним избитым солдатом приходил целый взвод и тупо били всех подряд, кто попадется, да и милиция была всегда на стороне солдат. Хотя солдаты тоже иногда вели себя по-свински, в основном с девушками, но это в прошлом, в этот раз подобрались порядочные ребята. Всё это Сереге рассказала Ленка, оказывается, весь поселок всё про них знает, здесь полпоселка на кирпичном заводе работает, и как в любой деревне, слухи ходят быстрее, чем происходят события. Почти все девчонки, которые гуляли сейчас с этими, переписывались с предыдущими «любимыми» солдатами, а некоторые из их старших подруг вышли замуж за «своих» солдат после дембеля и уехали к ним на родину. Правда, некоторые потом вернулись, не прижились.

Прожив в этом кирпичном раю два месяца, курсанты с тоской вернулись в учебку, кирпича, заработанного ими, хватало. Для Сергея это были самые лучшие два месяца в армии. Потому, что после первого шока армейской жизни в учебке, где все расписано до минуты, от подъема до отбоя, это был глоток настоящей свободы. Даже потом, в войсках, когда подразделение, в котором служил Серега, выдвинулось в составе дивизии на Советско-Китайскую границу, все думали, что начнется война, или когда их кинули в Афганистан, когда ни кто не думал, что начнется война, или когда валялся целыми днями на койке в ожидании дембеля, он не мог забыть это пьянящее чувство свободы, смесь запахов цветущих южных деревьев, кирпичной пыли, неподмытой любви с малолетками, где придется, и портвейна. Вроде ничего такого не произошло, всё Серега пробовал и раньше, на гражданке, и, тем не менее, это было какое-то особое время, запомнившееся на всю жизнь.

Поэтому, когда в поисках работы Сергей наткнулся на вакансию дежурного электрика на кирпичном заводе, у него что-то ёкнуло в груди, и он решил пойти. Электриком до этого он работал только на дизель-электростанции, его задачей было завести дизель и дать ток, т.е. он мало что понимал в серьёзном оборудовании и не умел читать схемы. Но из школьного курса физики он знал, что в электричестве только две неисправности – или где-то в цепи нет контакта, или наоборот, лишний контакт, т.е. замыкание. Надо просто найти, где, исправить, и всё заработает. Допуск до 1000 вольт у Сергея был, просроченный, но всё равно эти экзамены каждый год надо сдавать, так что не проблема. Дежурила бригада, и хоть кто-то из бригады всё равно знает и умеет если не всё, то многое, так всегда, а сложные поломки дежурная бригада оставляла дневной, каждодневной бригаде, электрики которой имели электроцех, станки, и прочее для ремонта сложных неисправностей. «Если не получиться электриком, перейду в слесаря или ещё куда, на заводе людей всегда не хватает, зато общага», - подумал Сергей, когда оформлял трудовую в отделе кадров.

Кирпичный завод состоял из двух заводов, старого, построенного ещё до войны, если не до революции, когда-то печь топилась углем, а вагонетки таскали по рельсам лошади. Потом он был переведен на газ и электричество, но всё было ветхим и старым. Вагонетки все время сходили с узкоколейных рельс, транспортеры ломались и работали в этом, как он назывался, старом цеху, в основном «химики», уловно – осужденные колонисты. В новом цеху было всё автоматизировано, но всё равно оставалось много ручного труда, и там тоже работало много условников. Вольных на заводе было мало, в основном специалисты – электрики, слесаря, руководство цехов и завода. Общежитие же само и было колонией – поселением, обнесенное высоким забором, за которым два корпуса общаг и плац, где спецконтингент строили на проверку перед каждой сменой, не убежал ли кто. Жили в ней и вольные, несколько мужиков бомжеватого вида. Из всего предложенного Сергей выбрал комнату с молодым парнем узбеком, условником. Жить с этими бомжами ему не захотелось. Некоторые условники жили с семьёй на съемных квартирах, но на проверку всё равно приходили. Проверки эти были неплохим ментовским бизнесом, каждое отсутствие на проверки сколько-то стоило и условники откупались, некоторые так откупались, что вообще не ходили на проверки. Позже Серега узнал, что были такие осужденные, которые ни когда не появлялись в колонии, только числились, а срок им шел. Ещё в общежитии была вахта с дежурным милиционером и комнатой с зарешеченной дверью – туда сажали пьяных или провинившихся чем-то условников, но это случалось редко. Вольным тоже не разрешалось проносить в общагу алкоголь и приводить женщин, как и условникам. Ещё была спецчасть, в которой работала толстая молодая женщина Лида, старший лейтенант, и кабинет начальника колонии. Сергея всё это не касалось, но он быстро подружился с Лидой, которая оказалась очень доброй и образованной женщиной, необъятных размеров из-за какой-то гормональной дисфункции. Раньше она работала в уголовном розыске, но из-за этой болезни её перевели на бумажную работу, оформлять документы на прибывших и освобождающихся условников. Она рассказала Сергею, что настоящих уголовников здесь практически не бывает, в основном первоходочники по легким статьям, «маслокрады» - осужденные торгаши, шофера, виновные в авариях, цеховики, и больше всего хлопкоробов.

- Кого? - удивился Сергей, подумав, что ослышался.

- Хлопкоробов, - повторила Лида, - про дело Гдляна – Иванова слышал?

- Что-то читал в газетах, - припомнил Сергей.

- Ну, вот за эти крупномасштабные приписки, которые совершались по приказу из обкомов и райкомов, сотнями стали сажать бухгалтеров колхозов, председателей, бригадиров хлопководческих бригад и просто крестьян. Для отчета, целыми колхозами. Все понимают, что ни какие они не преступники, хорошо еще, что срока условные дают в основном.

- А у завода просто, нет какого нибудь другого общежития? А то обстановка какая-то гнетущая, забор, вахта, построения эти… - спросил Сергей.

- Нет, да ты не расстраивайся, здесь нормальные люди живут. И порядка больше. Вон в общежитиях тракторного завода почти каждый день пьянки, драки, поножовщина, когда в угро работала, постоянно на вызов выезжали. А здесь этого нет, очень редко бывает. Выпивку проносят, конечно, особенно шофера, дальнобойщики, у них инстинкт, если не за рулем – надо выпить. Начальство знает, но если всё тихо, спокойно, не наказывает, сквозь пальцы смотрит. Главное, что бы работали, мы полностью зависим от завода. Но из-за пьянки все равно инценденты бывают, так что ты держись от этого подальше. Самое частое ЧП у нас – побегушники. Напьётся и уедет домой, а потом не знает что делать, или поедет на выходные домой и там загуляет. Мы ждем обычно неделю, если не возвращается, начальник отряда домой к нему едет, или звоним, если телефон есть, если далеко живет, участковому звоним, просим, чтоб зашел. А если его нет неделю, и дома не появлялся, то в розыск передаём, поймают – отправят в зону досиживать. А нам и так людей не хватает.

- Ладно, привыкну. Я всю оставшуюся жизнь здесь работать не собираюсь, заочно на биолога учусь. Найду что нибудь по специальности и с жильем, уйду, - признался Лиде Сергей.

- Да и так понятно, что ты к нам не навсегда, - засмеялась Лида, - работа каторжная, добром сюда ни кто не идет, только от безизходности, вот и создают при таких производствах колонии – поселения, по решению суда ни куда не денешься, сколько дадут, столько и отработаешь.

Из-за своей полноты Лида не вызывала у Сергея никаких сексуальных желаний, но общаться с ней было интересно. Как-то Сергей спросил её, замужем она или нет.

- Ни кто не хочет быть счастливым, - грустно улыбнулась Лида.

С работой Сергею повезло, он попал в бригаду, где бригадиром был условник, парень лет тридцати, который окончил электротехнический техникум, и всю жизнь проработал электриком на крупном стекольном заводе в Гзлкенте. Он знал любое, самое сложное оборудование, релейные схемы, и остальным только оставалось выполнять четко его указания. Ну и учиться Сергей умел и всегда считал, что лишних знаний не бывает, поэтому месяца через два уже знал почти всё оборудование, которое часто ломалось, и самостоятельно его ремонтировал. В основном же дежурным электрикам приходилось менять вставки в электрощитах, перегоревшие лампочки или бросать проводку туда, куда вдруг понадобилось электричество. Дежурили сутки – трое, так что время свободное имелось, и иногда коллеги по бригаде брали его на «левые» работы, в основном провести проводку в частных домах, или починить какое нибудь оборудование в магазинах, так что был и приработок. Обеды в заводской столовой были не ахти, но дешевые, а завтракали и ужинали в общаге, где в каждой были общие кухни с четырьмя газовыми плитами и в комнатах посуда, оставшаяся от предыдущих поколений зеков. Умывальники и туалеты в общежитии были, а после каждой смены все шли в заводской душ, смывать с себя пот и пыль. Завод работал в три смены и пойти искупаться можно было в любое время. Солдаты тоже работали на заводе, так же, как когда-то Сергей, зарабатывали для части кирпич, но жили они в части, их привозили каждый день, кормили их отдельно и даже душ у них был свой. Они были всё время под контролем офицеров, и их жизнь совсем не напоминала те счастливые месяцы, которые Сергей прожил в своё время в армии .

Сосед по комнате, высокий худой узбек по имени Нигмат, был хорошим парнем, но очень грустным. Срок у него был 5 лет, он работал шофером в далеком ферганском колхозе, как и везде школьников гоняли собирать всяческую сельхозпродукцию. Старшие классы работали на сборе хлопка, а младших послали на картошку, которую Нигмат вывозил с поля на своем ГАЗ-51. Один мальчик спрятался в высокой траве на поле, рядом с картофельным, и уснул, Нигмат не видел его из-за высокой травы, и переехал. Когда нашли мальчика, он был уже мертв. Нигмату в кишлаке чуть не устроили суд линча, его бы разорвали родители ребенка, если бы не отбила милиция. И не смотря на то, что он даже не знал о происшедшей смертельной случайности, ему дали 5 лет за убийство по неосторожности. Сам срок его не угнетал, он переживал за погибшего по его вине ребёнка. Этот срок сломал ему всю жизнь – Нигмат только вернулся из армии, собирался жениться, отец уже начал строить ему дом и невеста была любима им и с родителями уже договорились о свадьбе. И всё рухнуло в один момент, да и в родной кишлак он уже не думал возвращаться – как жить рядом с родителями погибшего ребенка? Он вообще не знал, как ему дальше жить. Серега впервые был свидетелем настоящей человеческой трагедии, он каждый день видел потухшие глаза человека, который не понимает, что с ним произошло и как жить дальше. Нигмат хорошо работал в самом адском пекле – на высадке обожженного кирпича, когда брезентовых рукавиц едва хватает на одну смену, прогорают, кирпич после обжига долго остается раскаленным, ни когда, ни на что не жаловался, покорно выполнял любые задания по уборке помещений и территории. Но Серега видел, что ему совсем не хочется жить. В свободное от работы время он лежал на кровати, бессмысленно глядя в потолок, и на все предложения Сереги сходить в кино, просто погулять или выпить отвечал вежливым отказом. Сереге было искренне жаль этого парня, но вывести его из этого ступора у него не получалось. Невеста Нигмата вышла замуж, родители практически прервали с ним всякую связь, писем он не получал и навещать его ни кто ни разу не приехал за два года, которые он уже отсидел. Как то он сказал Сергею, что по окончании срока останется здесь, на заводе, потому, что возвращаться ему некуда. Серега его понял, он уже испытал, как возвращаться туда, где тебя ни кто не ждет и никому ты не нужен.

В общаге было много разных сообществ, Серега быстро со всеми перезнакомился, но не сразу разобрался в этом странном социуме. Все-таки это была колония, и тон задавали не те, кого осудили на условно из зала суда, а те, кто освободился условно – досрочно из зоны, таких тоже было не мало. На зоне они ничего из себя не представляли, блатных условно – досрочно не освобождали, это были обыкновенные мужики, в большинстве своём сотруднящие с администрацией колонии. Но на вольном поселении некоторые почувствовали себя бывалыми зеками и заблатовали. Они и здесь активно стучали на поселенцев, поэтому администрация колонии кое-что им позволяла, ведь именно так эти «авторитеты» заработали себе условное освобождение. Но остальных поселенцев, попавших сюда с воли, они старались подмять, навязывая свои зоновские понятия, и у них это неплохо получалось. Вольные, которые жили в общаге, были задавленные жизнью мужички, которых Серега сначала принял за бомжей, и полностью подчинялись навязанным им блатными законам. Серега считал, что это всё его не касается, сам ни во что не лез, и считал, что его это тоже не коснется, он же не зек, в конце концов. Да и в отношениях со всеми условниками, как все вольные называли поселенцев, Серега был очень уступчив и доброжелателен, врагов у него не было, и друзьями обзаводиться он не спешил. В свободное от работы время он или уезжал в Улугбек к девчонкам, с которыми дружил, или валялся в комнате, читал книги, слушал музыку, с собой он привез магнитофон и любимые записи. Он даже соорудил подобие цветомузыки из круглого плафона, трех разноцветных ламп и стартера для светильников дневного света – стартер обеспечивал мигание ламп и хоть и не в такт музыке, Сергею нравилось лежать в темноте, слушать музыку и рассматривать разноцветные блики на потолке. Нигмат смотрел на это как на чудо и очень зауважал Серегу за то, что он может делать такие вещи.

В общаге, где он жил, доминировала «Андижанская семейка», зеки жили так называемыми семейками, по принципу землячества в основном, но были и другие. Андижанцы были в авторитете по многим причинам: во-первых, у них в Андижане была самая крутая крытая тюрьма во всей Средней Азии, для особо опасных рецидивистов. Соответственно, знакомство или косвенная связь с авторитетами преступного мира, побывавшими в этой тюрьме или когда то сидевшими в ней. Во вторых их было много, человек пятнадцать. И самое главное, их лидер, кандидат спорта по боксу, Алишер, и на гражданке был вполне авторитетным парнем. Попал он за ерунду, мелкое хулиганство, какая-то драка в ресторане, но по слухам, входил в какую-то серьёзную преступную группировку. По крайней мере, его «грели», т.е. иногда приезжала их андижанская братва и привозила ему не только жратву, но и что нибудь по кайфу, и деньги. Все андижанцы жались к нему и как могли шестерили, а по отношению к другим были высокомерны и заносчивы, чувствуя за собой силу «семьи». Другие семейки предпочитали с ними не связываться. С ментами у Алишера тоже было всё в порядке, Серега сам в этом убедился. Однажды один из андижанцев, Анвар, в прошлом чемпион республики по вольной борьбе, потом занаркоманил и сел за наркотики, по пьяни избил милиционера на вахте. Его бы обязательно за это раскрутили, т.е. добавили бы срок и отправили в зону, но Алишер все уладил.

Как то Серега проснулся после ночной смены, Нигмат был на работе, и пошел, поставил чайник на кухне, заварить чаю и позавтракать. Торчать на кухне в ожидании ему не хотелось, и он вернулся в комнату, что бы минут через пятнадцать придти за кипятком. Когда он вернулся, его чайник стоял холодный в стороне, а на его огне уже закипал другой. Рядом стоял молодой узбек, и Серега спросил его:

- Ты зачем снял мой чайник? Тебе что, другую комфорку трудно зажечь?

Серега ни куда не торопился, и если бы этот парень сказал что нибудь вроде: «Извини, брат, спешу, сейчас мой закипит, и твой поставим», этим бы и закончилось, да и спросил его Сергей вполне миролюбиво. Однако тот повел себя неожиданно дерзко, и обматерил Серегу, на что Сергей, недолго думая, врезал ему в нос. Парень упал и стал кататься по полу, зажимая рукой лицо и что-то кричать по узбекски. Эффект получился неожиданным – из этого парня кровь хлестала, как из зарезанной свиньи, и уже весь пол был в крови. Сергей испугался. Он поднял парня, перетащил его через коридор в умывальник, помог ему умыться. Тот перестал кричать и только всхлипывал, зажимая рукой ещё кровоточащий нос и разбитую губу.

- Посиди здесь, пока кровь не остановиться, потом поговорим, попросил его Сергей, а сам схватил стоящее в углу ведро и тряпку для мытья полов, набрал воды и бросился на кухню. Хорошо, что в общаге почти ни кого не было, все работали в первую смену. Когда Серега уже домывал пол, он увидел в проеме двери сапоги, а подняв глаза – дежурного милиционера. Это был Мирахмат, пожилой киргиз, как раз тот, которого когда-то бил андижанец Анвар. В умывальник он уже заглянул, и откуда кровь уже понял.

- Э-э-э-э… Сироджиддин, - назвал его по мусульмански Мирахмат, - что сделал? Зачем человека бьешь?

- Мирахмат-ака, давай, мы сами разберемся, а ты ни чего не видел, я отблагодарю, - попросил его Серега.

- Я доложить должен. Это драка называется, узнают, что не доложил, плохо будет, начальник сильно сердиться будет… - забормотал Мирахмат задумчиво, тем не менее, посматривая на Серегу с интересом.

- Да ни кто не узнает, как начальник узнает? – продолжал уговаривать Серега.

- Он сам скажет, кого ты бил.

- Да не будет он козлить, не принято это у зеков, я с ним договорюсь. Кто это такой вообще?

- Андижанский семейка, плохие люди. Начальнику не скажут, а тебе плохо будет. Потом ты к начальнику пойдешь, ты все скажешь, и тогда опять мне плохо будет.

- Про тебя в любом случае ни я, ни они не скажут, а ты просто не видел ничего, - продолжал уговаривать Сергей.

- Ладно, если до конца дежурства всё уладишь с ними, - кивнул Мирахмат на умывальник, - я докладывать не буду. Пузырь с тебя.

И Мирахмат вернулся на вахту, откуда он и прибежал, улышав крики. Серега занес в умывальник ведро и тряпку, вымыл руки, и предложил своему потерпевшему обсудить всё спокойно в своей комнате. Там он усадил его на стул, омыл лицо мокрым полотенцем, и предложил сохранить этот инцендент в тайне. Вся спесь с этого парня слетела, он превратился в обычного кишлачного паренька.

- Я не скажу ни кому, если ты обещаешь, что тоже ни кому не скажешь… - проскулил он сквозь разбитые губы.

- А если твои спросят, что у тебя с лицом, что скажешь?

- Упал, скажу, поскользнулся на ступеньках и ударился…

- Годиться, я обещаю, что ни кому не скажу, ни чего. Ты же сам виноват, брат, нельзя такие слова человеку говорить, какие ты сказал? – уточнил на всякий случай Сергей.

- Да, нельзя, - согласился парнишка, - я сам виноват.

Сереге стало немного спокойнее, они пожали друг другу руки, и познакомились, парня звали Бободжон, он был примерно одного возраста с Серегой, но на голову ниже и в два раза шире, примерно одной весовой категории, и вполне мог дать отпор, но видимо, не умел.

Сергей решил не дожидаться конца смены, когда придут остальные андижанцы, там ещё неизвестно, что будет, быстро собрался и сбегал за водкой. Купил две бутылки, чтоб закрепить отношения, и отдал на вахте Мирахмату. Тот удивился, но ни чего не сказал, Серега же уверил его, что всё нормально и парень сам понимает, что виноват.

- Этот Бободжон смирный парень, я удивился, что драка у вас. Но там, в этих андижанцах, и другие есть. Будь осторожнее, старайся не размахивать руками, всех не перебьешь… - напутствовал его Мирахмат, и Серега понял, что он на его стороне и ни куда докладывать не будет. « Это главное, а с остальными как нибудь разберемся», - подумал Сергей.

Вернувшись к себе в комнату, Сергей позавтракал без всякого удовольствия, утренний инцендент испортил настроение на весь день. Лег почитать ещё непрочитанную вчерашнюю прессу, и не заметил, как уснул. В стране вовсю разворачивалась перестройка, и ему снился Горбачев с Раисой, покойный Рашидов и какой-то двуглавый монстр по имени Гдлян – Иванов.

Проснулся он от громкого стука – дверь в комнату распахнулась от удара ногой и в комнату вошел Алишер, лидер андижанцев. Зачем-то запер дверь изнутри на шпингалет и подошел почти к самой кровати:

- Ты ште, билатной? – шипел он сквозь зубы, - пачму беспредел делишь, наш людей бьешь?

Алишер говорил типа по фене, но с жутким узбекским акцентом, наверное, от волнения. Сереге стало смешно, и он не выдержал, засмеялся. Он даже не посчитал нужным встать, и лежа на кровати, спросил:

- Ты поговорить пришел, или драться? Если драться, то давай сразу, без предисловий.

Серега видел, что Алишер больше понтуется, чем злиться по-настоящему. И пришел он не драться, а пугать.

- Ладна, - подумав секунду, сказал Алишер, - давай пагаварим. И пододвинув себе стул, присел на краешек, как бы готовый в любой момент кинуться в драку. Серега таких пантов насмотрелся в своей жизни достаточно, душанбинские улицы, где он вырос, не Чикаго, но расслабиться тоже не дадут. Стало ясно, что драки не будет. Когда хотят бить, бьют. Когда не хотят, бьют со страху. Здесь ни того, ни другого.

- Зачем Бободжон бил?

- Это же твой семейник, что у меня спрашиваешь, у него спроси, он знает.

- Он сказал, теперь ты скажи.

- Я за спиной не говорю, зови его, при нем будем разговаривать, чтоб ясность полная была.

- Ладна, попозже вечером зайдем, поговорим, - уже спокойно ответил Алишер, и ушел, не прощаясь, но дверью не хлопал, прикрыл аккуратно. «Вечером так вечером, что там этот осел наплел Алишеру?», - подумал Серега и снова уснул. Спустя какое-то время его разбудил Нигмат:

- Сергей, к тебе пришли.

Серега приподнялся на кровати и увидел стоящего в дверях Бободжона.

- Заходи, Бободжон, чай пить будем, - пригласил Серега его как друга.

-Сергей-джан, ты извини, так получилось. Я Алишеру всё объяснил, все нормально теперь, мы плов сделали, пойдем плов кушать. Алишер сказал, если хочешь, можешь с нашей семейкой жить.

- Рахмат, Бободжон, мы с Нигматом уже договорились, в гости идем, там ужинать будем. Алишеру тоже большой рахмат, я его уважаю, но жить один привык.

- Хоп, майли, так и скажу. А насчет остального не беспокойся, я сам всё объяснил, я сам виноват.

- Да ладно, Бободжон, бывает.

Бободжон почтительно прикрыл дверь и только сейчас Серега увидел удивленное лицо Нигмата, на котором редко появлялись эмоции. Он ничего не понял из разговора, особенно про гостей, к которым они договорились идти, и мучительно соображал, это Сергей так не понятно говорил, или он так плохо русский язык знает. Пришлось Сереге ему объяснять, что он это придумал, чтоб на плов не идти, отказаться просто так он не мог, это неуважение. Нигмат успокоился, но, похоже, так и не понял ничего. С какой это стати андижанцы Серегу на плов зовут? Что там кому Бободжон объяснил? Почему ему ни кто не объяснил?

Однако информация в общаге распространяется никому не ведомым путем. Уже через неделю Серега заметил, что многие почтительно с ним здороваются, кто раньше вообще не замечал, а Мирахмат стал здороваться за руку, при этом понимающе улыбался. По этой хитрой улыбке Сергей и догадался, что информацию Алишеру слил именно Мирахмат. Он искал любую возможность отомстить андижанцам, а кто там кого, ему наплевать. И он технично, с ментовской изощренностью связывал хвосты, что бы поссорить андижанцев с кем угодно. Но не все андижанцы приняли объяснение Бободжона, и если с Алишером у Сереги установились ровные, почти дружеские отношения, то борец Анвар и ещё некоторые выражали Сереге откровенную неприязнь.

Серегу это мало заботило, он продолжал жить своей жизнью. Примерно раз в неделю привозили этап из СИЗО – те, кто до суда был арестован и по суду получил колонию-поселение и с перережимки с общего режима, кто досидел по сроку до условно –досрочного освобождения на стройки народного хозяйства. Зеки это называли на «химию», потому, что начиналась история колоний-поселений с отправкой зеков на вредные производства химической промышленности, куда добровольно ни кто не шел, да так и прилипло. Позже колонии-поселения стали организовывать на всех трудоёмких и вредных производствах, где ощущалась нехватка рабочей силы. Прибывших встречали, обязательно находились какие нибудь земляки, кто-то встречал знакомых по воле или по тюрьме. Не всегда такие встречи радовали встретившихся, было полно разборок и выяснения отношений кто кого сдал, но любой этап вносил разнообразие в жизнь колонии, этапы ждали.

Однажды Сергей в столовой во время обеда обратил внимание на смуглого, похожего на таджика парня, видимо, с недавнего этапа, раньше его не было. Парень спокойно, но уверенно что-то втолковывал одному из андижанцев, который влез без очереди. «Земляк, наверное, может даже из Таджикистана», - подумал Сергей, подошел поближе и поинтересовался:

- Что случилось?

- Всё нормально, - ответил не андижанец, а этот парень, а андижанец молча забрал свой поднос и встал в конец очереди.

- Недавно здесь?, - спросил Сергей.

- Последним этапом, с таштюрьмы.

- А сам откуда?

- Самаркандский. Регистан знаешь?

- Знаю.

- Рядом жил.

- А я смотрю, на Таджика похож, я сам из Душанбе, дкмал, может земляк.

- Да, таджик. В Самарканде, как и в Бухаре, Карши, большинство таджиков, это же бывший таджикистан, Самарканд наша древняя столица.

- Да я знаю всё это, даже знаю, как почти весь царский Туркестан после революции стал Узбекистаном, а таджикам и киргизам остались горы, где нет пахотных земель.

- И как это произошло?

- В реввоенсовете Туркестана, который пришел на сману царской власти, когда разрезали Туркестан на республики Средней Азии, было 22 узбека, трое русских, один еврей. Туркмена ни одного не было, им досталась пустыня, так как всё решали голосованием.

Они оба рассмеялись и познакомились, парня звали Боходыр, сокращенно Боха. В Азии сокращали полные мусульманские имена, как на Кавказе всех Магомедов зовут Мага, так же в Азии Насреддинов Насри и тд. Боха был профессиональный карманник, вор, не в законе, а по жизни. Но знал законников и многих авторитетов. Подружившись с Бохой Самаркандским, именно так тот был известен в преступном мире, Серега открыл для себя целый пласт неведомой ему жизни, которую ни кто не видел, а она была.

Боха жил в другом, новом корпусе общежития, формально втроем, но он быстро освоился, сдружился с кастеляншей Тамарой, крымской татаркой лет тридцати, узнал о тех, кто числится в общаге, но не живет, «поселил» их к себе в комнату и жил один. Друзей у Бохи, кроме Сергея, не было, но странным образом он знал всё, что происходит в колонии, кто чем дышит и что из себя представляет. Из всей колонии Боха серьёзно относился к нескольким, с виду неприметным, людям, а ко всем остальным с легким презрением. Это была его первая судимость, но чувствовал он себя в криминальной среде как рыба в воде, это был его мир. Первая судимость у него была не потому, что ни когда не попадался, до этого получалось откупиться или улизнуть, не раз старшие подельники брали всё на себя, отмазывая молодого Боху. Боха, оставшись на свободе, воровал ещё больше – ему надо было «греть» подельников, зону, общак. «Взять на метлу», что в переводе с фени обосновать в разговоре свою правоту, Боха мог любого, и Серега в этом убедился ещё в первый день знакомства.

От Бохи Сергей узнал о ворах в законе, не книжных фантастических персонажах, а о тех, кто живет бок о бок с остальными людьми, и управляет преступным миром. Оказалось, воров в законе в Азии по пальцам перечесть, если не считать заезжающих иногда гастролеров и этапированных в Андижанскую крытую или на особый режим в Караулбазар. Собственно же воры в законе в Азии были покойные к тому времени Мерет Душанбинский, Ерванд Самаркандский, и живой Нарик Ташкентский, Каграманов Нариман, с ТашГРЭС. Нарик держал общак, смотрел за Ташкентом, да и за всем Узбекистаном, так как кроме него на воле воров в законе не было. За Таштюрьмой смотрел вор Рауль Кантария, внук того самого, который на рейхстаг залез. «На Кресте», т.е. в областной тюремной больнице, смотрел вор Алик Зимогор, но он тоже откуда-то, не местный. Нарика короновали не так давно, пару лет назад, и не все с этим согласились. Короновали его на сходке в Москве, куда, по слухам, он возил деньги чуть ли не вагонами. Но по жизни Нарик был игровой, катала, и блатной мир в радикальной его части негодовал – как это может быть вором в законе человек, который не ворует?! Боха тоже был радикалом, жил чисто по понятиям. Когда они с Сергеем сдружились довольно близко, Боха рассказал, что долгое время был близок с Ервандом, бывал с ним на деле, знает всех в Самарканде, кто «по жизни» живет, и что Ерванда убрал Нарик, так как Ерванд не признал его вором. Как и многие фраера.

- Фраер разве на презрительное понятие? – спросил Серега.

- Фраер без пяти минут вор.

- А как вора называете? Не вор же?

- Они друг друга называют босяк, бродяга, так и мы, за глаза «Брат», «Вор», но козырные все могут бродягами называться, если по понятиям живешь. А если шнырь какой нибудь или мужик простой себя бродягой назовет, за это спрос есть. Мужику простят, поправят просто. На мужике любая зона держится, Ерванд говорил: « Иной мужик вора стоит!», - поговорка такая воровская. А козла и зарезать могут за чужую масть.

- Тогда понятна поговорка: «Прости, бродяга, фраер маху дал!», раньше она до меня не доходила…

- Это когда кто нибудь из фраеров в камере или на зоне разблатуется не в меру, а туда раз, вор заедет, когда случайно, когда специально, зону вылечить, порядок навести.

Сергею интересно было слушать рассказы об этой всамделешней, а не придуманной писателями, многие из которых менты, жизни. Как-то Боха пообещал, если Сергей поедет с ним в Самарканд, показать могилу Ерванда.

- Тогда поймешь, как его люди уважали, - сказал Боха.

Сереге очень интересно было побывать на могиле настоящего вора. Между тем, сообразно другой воровской пословице, которую Сергей так же слышал от Бохи: «Рушились империи, менялись строи, а преступный мир был и остаётся преступным миром», жизнь текла своим чередом.

Сергей всё с большим интересом читал газеты и смотрел телевизор – в стране происходили такие странные, интересные изменения, о которых ещё совсем недавно даже говорить было нельзя. И самое удивительное, это всё шло сверху, от той партийной элиты, прежде всего самого генсека, над которой народ уже давно смеялся в анекдотах и откровенно презирал. А тут унтер-офицерская вдова сама себя высекла, так казалось Сергею, когда он смотрел трансляцию заседаний съезда народных депутатов или читал газеты. Стало трудно купить алкоголь. Такого дефицита, как в России, в Азии не было, и не могло быть, у каждого во дворе виноградники и не то, что какие-то маргинальные сословия, целые народы имели традиции изготовления вина, например, крымские татары, которых здесь жило половина выселенного Крыма. Они тоннами делали вино, многие узбеки и русские, имеющие виноградники, ничуть от них не отставали, да ещё и гнали чачу из отжимков, которая была лучше любой водки. Но в магазинах и ресторанах уже возникали проблемы. Началась пропаганда каких-то идиотских комсомольских свадеб, на которых гостям подавали безалкогольные напитки. На эти инициативы своего мудрого правительства народ ответил просто и бесхитростно – коньяк и другие алкогольные напитки подавали в чайниках, и пили из пиалок. В любой чайхане можно было купить и чай, и что нибудь покрепче, но в чайнике и пиалках. Люди недоумевали от этих новшеств, и решили, что, видимо, Россия так спилась, что другие методы уже не действуют. По телевизору показывали в прямом смысле убийственные очереди за водкой в российских городах. В Ташкенте такого не было, и люди с ужасом смотрели эти кадры.

На фоне борьбы с алкоголизмом Серега подружился с дальнобойщиками, взрослыми, лет по 40 и больше, мужиками, которые были из разных городов, и только один из Ташкента. Все они любили выпить и считали, во многом обосновано, что сидят ни за что. Частный извоз был запрещен, как и любая частнопредпринимательская деятельность, на это была статья в УК СССР, а грузовые перевозки были запрещены особо, но и распространены в силу своей доходности, и очень популярны. Съесть и переработать всё, что выращивали в Азии местные не могли, с поставкой в северные регионы плановая экономика страны почему-то не справлялась. А самое главное, выращенный урожай закупался у производителя за копейки, а если удавалось вывезти его в Россию и даже сдать оптом на базу, уже были полновесные рубли. Естественно, это целый подпольный бизнес, в котором были задействованы автобазы, купленные подразделения ГАИ на границах республик, председатели колхозов, скрывающие сотни тонн ходовой продукции для перевозки ее в Россию и т.п. Фуры имели сменные документы, номера, поддельные накладные, и много чего разного, но иногда всё же попадались, и если не получалось откупиться, садились, но на условный срок почти у всех денег хватало, да и судьи тогда были не жадные. Самым старшим по возрасту из дальнобойщиков был Слава Терновский, 12 – кратный чемпион республики по мотокроссу, шестикратный чемпион по авторалли, трехкратный чемпион СССР, мастер спорта международного класса. Из спорта ушел в дальнобойщики, лет десять колесил просторы страны, попадался, откупался, попался, сел. На заводе работал на дизельном погрузчике. Это болгарское чудо техники мог завести только Славик, особенно зимой. Он вообще настолько был с техникой на ты, что иногда просто поражал своими знаниями и уменьем, Серега многому у него научился. Теперь он всё свободное время проводил на территории завода, в гараже. Все дальнобойщики, с которыми дружил Сергей, их было трое, жили в одной комнате, Слава и Сашка работали в гараже, но не шоферами, условникам нельзя покидать очерченную властями территорию, а по ремонту любой техники, которой на заводе было много и она вечно ломалась. Зеки народ не затейливый, надоело работать – сломали линию или станок, и отдыхай, пока не починят.

У Славы не было одной ступни, и он прихрамывал. Серега думал, это спортивная травма, но как-то спросил, и Славик рассказал. Однажды менты перекрыли все дороги, какая-то облава масштабная. Их предупредили свои люди в ГАИ, что соваться даже с легальным грузом не стоит, гребут всех, пока разберутся, скоропорт потечет. А у них уже загружена фура помидором, и хозяин уже полетел в Тулу встречать, времени у них два дня, потом начнет течь. Осведомитель из ГАИ сказал, что за два дня эта канитель точно не кончится. И они решили идти по грунту, по степи, вдоль железной дороги. По расчетам им за сутки хватало Казахстан проскочить, а дальше дальнобойщиков уже не трогали, брали положенную мзду и даже документы не смотрели. Они уже прошли почти весь Казахстан, до России было рукой подать, как у них спустило колесо, уже второе, запаска, вдоль железной дороги много всякого острого железа валяется, ни каких запасок не хватит. Они это знали, и запаслись камерами. Когда перебортовали запаску, Славик придерживал её ногой, накачивали пневмонасосом машины, и запаска взорвалась, оторвав ему ступню. Хорошо, напарник молодец, иначе бы Славик истёк кровью в этой степи. Они наложили жгут, напарник приложил к ране подушку, намертво прибинтовал её, и стали ждать поезд, которые в этих края проходят не часто. Наконец показался состав. Напарник поставил машину поперек рельс, остановил состав, передал проводницам раненого Славика, а сам остался с машиной, перебортовал колесо и довез груз. А Славу сдали с рук на руки врачам скорой помощи, которую вызвали на ближайшую станцию, и сразу на операционный стол. Так Слава остался жив.

Второй дальнобойщик, Саша, из Ангрена, маленького шахтерского городка в Узбекистане. Это был высокий, широкоплечий парень спортивного телосложения, очень сильный. Ему только исполнилось 40 лет, но он был лысый, как бильярдный шар, у него было мужественное, с резкими чертами лицо и женщинам он нравился, не смотря на лысину. В Москве у него жила жена и сын, он давно разошелся, но материально поддерживал и с сыном иногда общался по телефону, сыну было 14 лет, и он серьёзно занимался автоспортом. В Москву их перевез Сашка, когда был большим начальником – руководил автобазой порта Дудинка в Находке. Он ещё в армии вступил в КПСС, после армии закончил автомеханический факультет политеха, работал инструктором райкома, потом уехал в Находку за длинным рублем. Там сделал головокружительную карьеру, перевез семью в Москву, и сам уже был в ожидании переезда в Москву, ему предложили небольшую, но перспективную должность в министерстве. Потом какая-то личная трагедия, жена то ли загуляла, толи другого себе нашла, и Сашка запил. Он и до этого трезвенником не был. А тут запил по настоящему, влетел из партии, потом с работы, вернулся в Ангрен, где у него жила старенькая мать, и стал дальнобойщиком. Иногда его навещал напарник, здоровый толстый узбек по имени Бахруддин. Он был лет на десять младше, и звали его все Баха. Сашке дали три года, и он пока Сашка сидит, работал с другим напарником. Попались они вместе, в г.Куйбышеве, с грузом арахиса, но Сашка всё взял на себя, и Баха остался на свободе. Между рейсами Баха навещал Сашку, привозил деньги и угощенье, выпить, закусить. И сразу уезжал, он много работал, ему надо было кормить кучу детей. В общаге Сашку уважали и побаивались – он часто бывал пьяным и по малейшему поводу лез в драку, драться он любил и умел, физически был очень сильным и когда он пьяный шел по коридору, все встречные заходили в первую попавшуюся комнату, что бы не попадаться ему на пути. На всякий случай. А Сашка качался от стены к стене и орал песню: «Ап, и тигры у ног моих сели!...», - тиграми Сашка почему-то называл узбеков. Это был единственный Сашкин недостаток, во всем остальном он был рубаха парень, всегда выручал деньгами любого обратившегося, если они у него были, конечно, да и вообще мог помочь всем, чем сможет в любую минуту. Но когда долго не пил, неделю или больше, впадал в депрессию. Третьим обитателем их комнаты был Толик Фарапонтов, которого по имени ни кто не звал, а с подачи Сашки звали Фарапоша. По аналогии с фильмом «Бег» по Булгакову, пьяный Сашка обнимал Толика и кричал:

- Фарапоша! Друг мой! – и бедный Толик всегда старался смыться из общаги, когда намечалась пьянка. Сам он сидел на кукнаре, и не пил. Только когда случался перебой с кукнаром, Толик покупал водку и в одиночку глотал её стаканами, это у него называлось «снять ломку через бухло». Толик выпадал из общего контекста, у него была своя компания в общаге, свои связи вне её, и вел он довольно скрытный образ жизни, практически ни с кем не общался. Серега же подошел к компании Сашки и Славы идеально, ведь он был местный, знал все дома в Кибрае и Улугбеке, где можно было купить чачу или вина, да и передвигался свободно. Сашка даже предлагал переселить Серегу к ним в комнату вместо Фарапоши, но Серега не захотел, ему хорошо было с Нигматом, который совсем не мешал жить и все время был на работе или спал. Серега всегда мог уединиться в своей комнате с книжкой и спокойно почитать или послушать музыку. Слава и Сашка были намного старше, и их богатый жизненный опыт был чрезвычайно интересен Сереге. Он часами мог слушать былины о трудных и опасных дорогах подпольных перевозчиков, об их теневой жизни и огромных деньгах, когда улыбается удача. Это были настоящие джентльмены удачи, бродяги, которые на манер средневековых пиратов, бороздили на своих фурах необъятные просторы СССР. Часто им удавалось заработать большие деньги, но редко удавалось удержать их в руках. Славик сам был из семьи дальнобойщика, его отец тоже когда-то был спортсменом, потом шоферил и он пошел по стопам отца. Его мама держала в узде и отца, и Славу, и за деньгами был присмотр, у родителей хороший дом, новая «шестерка», у Славы своя «шестерка», а это был самый лучший жигуль по тем временам. Кроме того, он был другого склада человек, а Сашка был авантюрист, можно было сказать до корней волос, если бы у него были волосы. За счет умения дерзко рисковать Сашка может и зарабатывал больше Славы, но едва успевал послать какую-то часть денег сыну, он все деньги спускал на шлюх и рестораны. Женщин облегченного поведения Сашка любил, всегда был готов сорваться на любую тусовку, где предполагались легкие девчонки с соответствующим продолжением, и в этом они с Серегой быстро нашли общий язык и ни чем не отличались друг от друга. Сашка много рассказывал о своих сексуальных приключениях в разных городах и весях нашей страны, куда его заносила нелегкая судьба дальнобойщика. От него Серега впервые узнал о «плечевых», - работающих на трассе проститутках, которые катались туда – сюда, почему и назывались плечевыми, и путешествовали не меньше самих дальнобойщиков, иногда неделями не покидая кабину КамАЗа, зарабатывая себе на жизнь своим телом. Стоили они не дорого, и покупали их только тогда, когда было мало денег. Когда же деньги были, намного интереснее было закатиться в шикарный ресторан и «снять девочек» попрестижнее. Они останавливались в люксовых номерах гостиниц, в каждой гостинице тоже был этот сервис, и там тоже встречались интересные дамы. Такие как Слава, серьёзные дяди, как правило, имели чуть ли не в каждом городе «подругу», одинокую женщину, которой возили подарки, угощали из привезенного груза, всегда можно скинуть пару ящиков персиков или ещё чего, женщина рада. Эти мужики проститутками пользовались редко, предпочитали своих «подруг». У «подруг» иногда было несколько «друзей» и случались накладки. Но без особых последствий, на трассе ни кто ни к кому не ревновал, и не клялся в вечной любви, трасса живет по принципу здесь и сейчас, гнездо занято – полетели к другому.

Серега знал самых разных женщин в Улугбеке, Кибрае и даже в Чирчике, которые не были проститутками, но были одиноки, некоторые имели своё жильё, любили мужскую компанию, выпить, повеселиться, ну и все остальное, что с этим связано. Постепенно он перезнакомил всех с Сашкой, и так как в Сашке была перспектива – за него потенциально можно было выйти замуж, а в Сереге такой перспективы не наблюдалось, Сашка ценился больше, особенно у дам бальзаковского возраста. Конечно, Серега с Сашкой ни когда не приходили с пустыми руками, когда денег не было, они смирно сидели в общаге, а когда случался приработок, и деньги шуршали, водили понравившихся женщин в ресторан. Серега рестораны не любил, он и бывал в них всего несколько раз в жизни, на свадьбах у друзей, но женщинам рестораны почему-то нравились, и Сашка знал в этом толк. Ещё Саша умел стильно одеваться, удобно, но с каким-то особым шиком спортивно-ковбойского типа. Он носил хорошие, ладно сидящие на нем джинсы, классные кроссовки, гармонично сочетающиеся рубашки – батники или фланелевые в крупную клетку, красиво связанные свитера, только появившиеся тогда куртки «Аляска», если зимой, и Серега постепенно перенял этот стиль. Шмотки Сашка заказывал Бахе, и Серега тоже через него прибарахлился. Как-то Сашка снял с Бахи золотой перстень-печатку, они тогда вошли в моду, и подарил его Сереге. Зекам золото иметь не полагалось, и всё, даже нательные золотые крестики, положено сдавать на хранение администрации. Подаренная Сашкой печатка принадлежала Сашке, так что Баха ни чего против не имел. Серега носить печатку стеснялся, его смешили расплодившиеся в то время блатные коммерсанты в спортивных костюмах «Адидас», остроносых лаковых туфлях и с золотыми перстнями на пальцах.

Однажды, возвращаясь вместе с работы, Серега с Сашкой увидели у киоска «Союзпечать» у автобусной остановки по пути с завода в общагу очередь. Никогда очереди у киоска не было, и Серега иногда покупал в нем свежую прессу. Поинтересовавшись у очереди, что дают, узнали, что напечатано письмо Совета Министров СССР «О кооперации» и какие-то законы. Серега мало интересовался политикой, а Сашка не интересовался вообще, и они пошли дальше. В общаге Серега обратил внимание, что многие кучковались на плацу вокруг людей с газетами, и даже вахтенный милиционер читал какую-то из центральных газет.

- Что пишут? – поинтересовался он у вахтенного, молодого лейтенанта, пришедшего недавно по разнарядке райкома, бывшего комсомольского функционера.

- Партия взяла новый курс, перестройка, экономика теперь будет не только государственной, но и кооперативной, - серьёзно ответил тот.

- Прочитаешь, дашь потом почитать?

- Я не читаю, а изучаю инициативу партии.

- Ты так серьёзно к инициативам партии относишься?

Милиционер посмотрел на Серегу как-то странно, и немного подумав, на полном серьёзе ответил:

- Я за партию жизнь отдам!

Серега решил, что это надо почитать обязательно. Когда они пришли, Слава был уже в комнате, и тоже читал «Известия». Там было письмо Совета министров о кооперативном движении и указ об отмене статьи УК СССР о частнопредпринимательской деятельности и ещё каких-то статей, мешающих развитию частного сектора экономики. Не удивительно, что вся колония – поселение бурлила, около 80% сидящих в колонии сидели за частнопредпринимательскую деятельность - спекуляцию, дальнобойщики, цеховики и пр. и теперь получалось, что они сидят за то, что с этого дня законно и приветствуется государством. Открыл кооператив, купил себе хоть десять КамАЗов, вози, что хочешь куда хочешь, плати налоги и живи в своё удовольствие. Было, отчего забурлить. Ведь спекулянт в советском законодательстве это, по человеческим понятиям всего мира - купец, обыкновенный коммерсант, где-то дешевле купил, потом подороже продал, обычная коммерческая деятельность, и она теперь разрешена. А здесь полколонии сидит за спекуляцию, от колхозников, продававших свою продукцию без справки от колхоза до студентов, фарцующих шмотками, пластинками и косметикой. Серега решил поговорить обо всем с Лидой, но спецчасть осаждала толпа условников, которые так же хотели получить ответы, что теперь будет с ними, которые сидят за то, что теперь разрешено по закону. Особенно волновались цеховики – то, за что они сидели, организация подпольного производства от колбасы и шмоток, до автозапчастей и стройматериалов, теперь не только разрешено, но всячески поощрялось государством. Было от чего сойти с ума.

Такой перестройки ни кто не ожидал, ни зеки, ни менты. Сергей решил съездить в Улугбек, поговорить с ребятами из института и родственниками, что они думают об этих законах. Тем более впереди было два дня выходных. Добравшись на попутке до поселка, он первым делом зашел к Тоне, они продолжали дружить и иногда Серега с Сашкой загуливали у неё с какой нибудь ещё Тонькиной подругой. Встретились они тепло, нововведения в поселке такого ажиотажа, как в колонии, не вызвали, хотя споров было много, кто говорил, что это новый НЭП, а кто считал, что как только люди легализуют свои подпольные капиталы, ловушка захлопнется и всё равно всё отберут. Советской власти народ не доверял. Тоня, оказывается, сама собиралась ехать к нему – пришел вызов из университета на сессию, Серега заканчивал четвертый курс. Это было кстати, учебный отпуск оплачивался, и провести 15 дней в Душанбе, где Сергей учился и жили родители и много родственников и друзей, было здорово, кирпичный завод и жизнь в колонии порядком надоели. Вызов присылали за месяц, неделя уже прошла, но Серега успевал: оформить учебный отпуск на заводе два – три дня, купить билет и все дела. Из всех, с кем Серега успел поговорить в Улугбеке об открывшихся перспективах, ни кто кооператив создавать не собирался. Перемены всех пугали.

- У нас крымские татары активизировались, - рассказала ему Тоня. В Улугбеке и Кибрае было много крымских татар, - листовки какие-то пишут, друг другу передают, в Чирчике демонстрацию устроили. Энвера помнишь, с нами работал?

- Помню, конечно.

- Уволился, продал дом, машину, у брата живет, в Крым собирается.

- А чего добиваются?

- Чтоб в Крым разрешили вернуться, чего ещё, им только это надо, на родину хотят. Но не все, кто здесь из молодежи хорошо устроился, те бы остались, но старики заставляют всех уезжать, там наша земля, наша Родина и прочее.

- Отпустят, как думаешь?

- Не знаю, вряд ли, но у них уже несколько случаев самосожжения было в Чирчике, настроены очень серьёзно.

- Да, дела. Поеду, узнаю, что там, в Таджикистане твориться, какие настроения у людей.

- А здесь узбеки некоторые поговаривают, что всех надо выгнать, и татар, и русских, тогда узбеки заживут. Турков-месхетинцев уже выгнали, резня была в Ферганской области.

- Да, я по телику видел. Но здесь то до этого не дойдет. Куда этим республикам без России? Это дебилы всякие рознь разводят между людьми, хотят на этом руки погреть.

- Всё равно неприятно, они такие наглые стали, - пожаловалась Тоня, - коснись что, «Езжай на свой Россия!» кричат. А нам и уезжать-то не куда, никого в России не осталось.

- Не бойся, Россия нас не бросит. У меня тоже все в Таджикистане, тоже не куда уезжать, и таких, как мы, миллионы. Не бросят же на произвол судьбы столько людей, - как мог, успокоил Сергей Тоню.

Вернувшись на завод, Сергей быстро оформил документы на учебный отпуск, на всякий случай согласовал с начальником колонии, который тоже подписал, хотя до Сергея ему дела не было. Лида сказала, что было какое-то совещание в МВД республики, вроде масштабная амнистия готовиться, но пока это тайна, что бы зря не обнадеживать людей. Но своим дальнобойщикам, Сашке и Славику, Серега об этом сказал.

- Да обязаны просто они сделать амнистию, - возмущался Сашка, стольких людей пересажали, которые не воровали, не грабили, не убивали, хотели заработать, для себя, для семьи, и государству только польза была от нас.

- Закон обратной силы не имеет, - охлаждал его рассудительный Слава.

В таком неопределенном и взбудораженном состоянии Серега оставил своих друзей и уехал на сессию. Уже в аэропорту, в ожидании рейса, он прогуливался по площади и услышал звучащую где-то неподалеку музыку. Пошел на звуки и на тенистой аллее увидел армянина со столиком и стоящим на нем магнитофоном. Песни на русском языке, но эту группу Серега раньше не слышал, музыка ему понравилась.

- Что за группа? – спросил Сергей продавца.

- Э-э! Брат! «Мираж» не знаешь, что ли? – вопросом ответил ему парень, с сильным кавказским акцентом.

- Сколько стоит?

-Три рубля!

- А что так дорого?

- Каперативный, панимаешь, да?

Так Серега первый раз в жизни увидел кооператора и столкнулся с понятием кооперативная цена. До отлета было времени достаточно, покупателей не наблюдалось, и Серега, как мог, расспросил парня, что такое кооператив и как они его так быстро организовали. Узнал он немного, парень просто работал продавцом, и сам ни чего не знал. Кооператив возник чуть ли не на третий день после публикации письма СМ СССР, председатель большой человек, его ни кто не знает, у продавца только товар и бумага с печатью, там цены, перечень товара и его фамилия, что он официально торгует от этого кооператива. Цену товару кооператив назначает сам, какую хочет. Зарплата от проданного, больше продашь – больше получишь.

Но и этой скудной информации Сергею хватило, что бы серьёзно задуматься, всю дорогу он думал об этом, разглядывая купленную кассету с неизвестной группой. Кассета такая стоила в магазине 1,9 рубля, не важно, что на ней записано. Если брать оптом, то можно и дешевле. Почти две цены с кооперативной наценкой, 100% прибыли. А если они берут пустые кассеты и сами записывают, то рентабельность ещё выше, а записывать можно самые дефицитные ансамбли, которые раскупят, как горячие пирожки. Как ни крути, серьёзная тема получались эти кооперативы.

От аэропорта до дома, родители жили в центре города, Серега доехал на маршрутке, как всегда, за 20 копеек. «Интересно, если бы это была кооперативная маршрутка, сколько бы мог стоить проезд?», - подумал Сергей, и, прикинув очередь в аэропорту, решил, что и за 50 копеек ни кто не отказался бы доехать.

Дома были родители, они знали, что Сергей сегодня приезжает, и так как у журналистов не регламентированный рабочий день, оба не пошли на работу, что бы встретится и пообщаться, последний раз виделись почти год назад, в прошлую сессию. Одна сестра была замужем и жила отдельно, вторая, младшая, училась в Ленинграде, так что жили сейчас родители одни. Серегу сразу усадили за стол, накормили, выпили по пятьдесят за приезд, и всё расспрашивали его, как он устроен и не собирается ли жениться на Тоне. Тоня им очень нравилась и мама хотела, что бы Сергей женился на ней. Серега уклончиво отвечал на такие вопросы, и, в свою очередь, сам пытался побольше узнать, что они думают и вообще им известно о происходящих в стране событиях. Мама не интересовалась политикой, она работала в отделе культуры газеты «Вечерний Душанбе», и писала в основном всякий слюнявый мелодраматический бред для домохозяек, а отец больше интересовался политикой, чем экономикой. С ним интересно было обсудить возвращение Андрея Сахарова из Горьковской ссылки, от отца Сергей узнал, что Сахаров сказал блестящую, умную и справедливую речь на съезде народных депутатов, и рассказал, как депутаты его освистали и захлопали, не дали говорить. И что один из его бывших коллег подошел поздравлять Сахарова с освобождением и получил пощечину за доносы и подписанные этим подлецом письма в осуждение Сахарова. Ещё отец рассказал, что печатают ранее запрещенные книги, выходят острые, злободневные статьи, за которые ещё пару лет назад можно было не только вылететь с работы, но запросто сесть в тюрьму. Вволю наобщавщись с родителями, Сергей позвонил в Университет, в учебную часть биофака и записал расписание лекций и экзаменов на весь период сессии, потом ушел в свою комнату, отдохнуть и переварить информацию.

В комнате было все так, как он оставил почти год назад, только пыли прибавилось, видимо, сюда редко кто заходил. Он взял со стола старенькую «Электронику», протер её носовым платком, достал кассету с «Миражом», включил и растянулся на разложенном, как топчан, диване, закрыл глаза. Музыка была новой, совсем не похожей на все советские ансамбли, которые он слышал раньше. Но особенно завораживал женский голос, исполняющий песни, и сами тексты, которые очень отличались от идеологически выдержанных песен советских ВИА. Это было что-то настолько новое, в голосе певиц или певицы было столько женственности, сексапильности, этот голос манил, как голоса сирен у аргонавтов. Серега думал немного послушать музыку и поспать, но так был возбужден услышанным, что сон как рукой сняло, и он ещё раз перевернул кассету, пока уснул.

Вечером Сергей проснулся отдохнувшим и со здоровым чувством голода. Мама сказал, что она хотела уже его будить, и что звонил его двоюродный брат Рома, спрашивал, приехал он или нет. Сергей пока не планировал никаких встреч, сессия начиналась через три дня, и он успевал, увидится со всеми, с кем хотел. Надо было только заехать на факультет взять методические пособия и список учебников. При необходимости взять недостающие в библиотеке. Так же мать сказала, что иногда к ним заходит Ольга, взять что нибудь почитать, вернуть книгу и всегда справляется о нём. Ольга была одноклассница Сергея, с которой у него был до армии бурный роман, первая любовь. Сергей остался в десятилетке, а Ольга после восьмого поступила в индустриальный техникум, но они продолжали встречаться. Когда Сергей отслужил, она как раз окончила техникум по специальности программист ЭВМ. Сергей как-то был у неё на работе, это были огромные комнаты с большими, до потолка, белыми машинами, в которых что-то тихонько жужжало, стрекотал аппарат, похожий на телетайп, с длинной лентой в дырочках. В узких проходах между машинами ходили редкие сотрудники в белых халатах на фуфайку и валенках, в машинном зале мощные конденционеры поддерживали низкую температуру. Иначе машины перегревались. Это был вычислительный центр Министерства Строительства. Потом Сергей уехал в Ташкент и как-то само собой их отношения прекратились. Иногда Серега вспоминал её и ему казалось, что он её по-прежнему любит.

Странно, он не пробыл дома и суток, а работа на заводе и вообще вся Ташкентская жизнь казалась далеким - далеким прошлым. Серега решил прогуляться по улице. Стояла теплая душанбинская осень, начало октября. Хорошее время, когда уже нет летней жары, но тепло, и наполнено красками начинающих желтеть деревьев, зеленью вечнозеленых кипарисов и яркими красками южных плодов. От нагревшегося за день асфальта ещё дышало сухим теплом, но воздух уже свежел от потоков кристально чистого горного ветерка с Варзобского ущелья. Ещё пару часов и будет настоящий рай. Пряные ароматы цветущих поздней осенью деревьев и кустарников по вечерам пахли ещё сильнее, их диковинные запахи смешивались неповторимым ароматом и навевали ассоциации восточных сказок, нечто между волшебной лампой Алладина, сказками Шахерезады и путешествием Синдбада-морехода. Душанбинские улицы всегда многолюдны. В Душанбе нет понятия «час пик», здесь, если судить по количеству людей на улицах, ни когда не поймёшь, во сколько начинается рабочий день, когда обед и во сколько он заканчивается. По вечерам прохожие на улицах заметно молодеют, взрослые люди уже находятся дома, или в чайхонах и ресторанах. Молодежь тянет на движение, даже в немногочисленных на то время барах и кафе ни кто особо не засиживался, всех манил это пьянящий аромат осени, свежесть горной прохлады, спускающейся с гор вместе с ароматом горящего угля мангалов и дымом тандыров. Душанбе был молодежным городом, в нем было много учебных заведений, и со всей республики выпускники школ продолжали обучение здесь, за исключением тех, кто поступал в центральные ВУЗы, таких было немного. Но и в Душанбе приезжали учиться из других республик, в основном с Кавказа, но встречались студенты даже из Новосибирска, такая студентка была у Сергея в группе, когда он до армии учился на дневном.

Сергей зашел в популярный у его одноклассников когда-то, в до армейское время, бар «Сиявуш», который в их бытность назывался «Театральное кафе». Кто и почему его переименовал, Сергей не знал, театральным это кафе называлось потому, что находилось рядом с Драматическим русскоязычным театром, очень популярным у душанбинцев, и после спектакля было удобно зайти в это кафе и поделиться впечатлениями. Тогда оно и стало популярным. Переименование ни чего не изменило, только завсегдатаи по прежнему называли его театральным, а на стенах появились фрески из тысяча и одной ночи. Здесь вполне можно было встретить знакомых, но в этот раз Сергей ни кого не узнал, все люди были новые. Он взял коктейль «Отвертка», который по прежнему был популярен, присел за пустой столик, выбросил трубочку из коктейля, пил его маленькими глотками и слушал музыку. Народу было много, но некоторые столики пустовали, компании сдвигали столы или брали стулья у пустующих столиков, но в основном танцевали. Одинокие девушки сидели у стойки, некоторые курили, тогда это было в диковинку, и чуть ли не знаком для мужчин, что это падшая женщина и с ней можно всё. В основном молодые девушки если и курили, то втихаря, в своей кампании. Таджички такого себе не позволяли, за это можно было получить по лицу от любого взрослого мужчины, а уж от своих братьев и отца будет реальная экзекуция. Русские вели себя вольготнее, но всё равно не так развязано, как в России. Среди русских отцов тоже было не мало таких, которые в строгости воспитывали своих дочерей. Звучали «Арабески», «Баккара», «Бониэм» и леди динамит мисс Сьюзи Кватор. Серега хотел подойти, спросить, есть ли у них группа «Мираж» и знают ли бармены такую вообще, но передумал. Ему вспомнились события трех летней давности, когда он приезжал с Тоней, не на сессию, а просто в отпуск, и заодно познакомить родителей с Тоней. Он поехал с Тоней в микрорайон, где их семья жила, когда Серега учился в школе, это уже после армии им дали квартиру в центре. В этом микрорайоне был ресторан «Русская кухня», он открылся в период какого-то мероприятия Российско – Таджикской дружбы, и в честь этого был назван. И там действительно была русская кухня, с грибами, в горшочках и пр. Говорили, что даже поваров из России выписали специально. Это был целый торговый центр, на первом этаже супермаркет, бар, на втором ресторан и концертный зал, где устраивали свадьбы, а позже дискотеки. Во время возвращения Сергея из армии это уже был ресторан «Бахор», с обычным для Таджикистана ассортиментом блюд и напитков. Незадолго до его поездки в Душанбе в Институт Ядерной Физики УзССР, где тогда работали Серега с Тоней, москвичи привезли на кассете концерт Вили Токарева «Небоскребы». Тогда шансон был чисто уличным жанром, исполнялся под гитару во дворах или на бардовских тусовках, и был как бы официально запрещён. Сергей специально перед поездкой записал бобину на 19-ой скорости, с самым высоким качеством, на что тогда были способны бытовые ленточные магнитофоны, и взял её с собой в бар. В баре за столиком сидели знакомые девчонки из параллельного класса Серегиной школы, да и все остальные были знакомы, хотя бы на лицо. Серегу с Тоней тут же усадили за столик, все не виделись со времен окончания школы. Серега купил пару бутылок шампанского и коктейли тем, кто шампанское не хотел, себе взял водки. Серега познакомил Тоню с Нигинкой, которая с 8-го класса была в их школьной компании. Немного поболтали о том, о сем, вспомнили, кто где из одноклассников сейчас. Тут в бар зашла крепко подвыпившая тройка бывших школьных хулиганов, один из которых, Вахидов Фархат, одноклассник, сразу узнал Серегу и бросился обниматься. Сереге как-то боязно было просит бармена поставить привезенную кассету, но когда он увидел, что Фархат и остальные здесь завсегдатаи и бармен дружески приветствует их из-за стойки, то дал кассету Фархату и попросил, что бы бармен её поставил. Ничего не подозревающий бармен поставил кассету. Надо сказать, аппаратура в баре была мощная, и пение Вили Токарева разнеслось на всю округу. В ресторане даже перестала играть музыка, и многие посетители высыпали на балкон и с удивлением слушали необычный концерт. В то время проигрывать музыку в общественных местах можно было только по утвержденному цензурой списку. Что бы буржуазная идеология не проникала в умы советских людей. Это нарушалось часто, но если вместо утвержденных цензурой «Самоцветов» ставили не утвержденную «Машину времени», на это смотрели сквозь пальцы, и бармены из уважения (или боязни) к своим клиентам допускали такие нарушения, как правило, за это не наказывали. Но здесь зазвучало явно что-то такое не советское, что бармен, хоть и не сразу понял, с другого конца стойки бросился выключать магнитофон. Его перехватил другой из этой тройки, Сашка Ржевкин, высокий атлетически сложенный парень, в прошлом афганец. Он своими длинными руками поймал бармена, подтянул его к стойке и что-то шептал ему, не подпуская к магнитофону. Нигинка сказала Сергею на ухо, что ребята уже столько драк устроили в этом баре, и барменам тоже доставалось, что вряд ли кто с ними свяжется. И клиенты бара, и посетители ресторана, и случайные прохожие, которых собралась целая толпа на площадке перед баром, где прекрасно было слышно музыку, все-таки дослушали концерт до конца. Милицию все-же кто-то вызвал, но Серега уже спрятал кассету за пазуху, взяв под руку Тоню, ретировался из бара. Воспоминания об этом были смешны, Вили Токарев, Розенбаум и другие шансонье уже были у каждого, кто имел магнитофон и ни кто их не запрещал. Перестройка, гласность.

Допив коктейль, Серега вышел в синие сумерки опустившегося на город вечера, и зашагал по алее центральной улицы города, естественно, Ленина, которую с незапамятных времен называли «Бродвеем». Это была красивая аллея, она делила стороны проезжей части пополам, в центре сама алея, засаженная по бокам высокими платанами с густой кроной, акациями, другими деревьями, сплетающими свои кроны так, что в дождь можно было укрыться – на аллее было сухо ещё часа два. Между аллеей и проезжей частью было по три метра газона, засеянного вечно зеленой травой и кустарниками роз, другими цветами. Сейчас воздух наполнялся густым запахом ночных фиалок, самих цветов видно не было, сумерки густели. По аллее прогуливались многочисленные парочки, на скамейках сидели компании, похоже, студентов, откуда-то доносилась музыка. Погуляв ещё часик туда – сюда, Серега решил, что надо идти домой, и возможно, позвонить Ольге.

Ольги дома не оказалось, сестра сказала, что на дежурстве в ВЦ и дала телефон. Серега позвонил на работу, Ольга обрадовалась звонку, по крайней мере, так казалось. Она сказала, что дежурит до 9-ти утра, и Серега предложил ей сразу ехать к нему. Ольга сказала, что подумает, и утром позвонит. Потом Сергей позвонил брату и договорился с ним завтра встретиться, если Ольга не приедет.

Утром позвонила Ольга, часов в 8 утра, и сказала, что приедет, но ближе к обеду, а пока ей надо съездить домой. Серега решил смотаться в универ, взять учебный план, расписание сессии и учебники в библиотеке. Он предупредил мать, что Ольга придет, и если он ещё не вернется, пусть подождет его и уехал в университет, это недалеко, четыре остановки на любом транспорте по ул.Ленина.

Университет его встретил прохладой, смешанным запахом вивария и оранжереи. Было малолюдно, у дневников начались после сессионные каникулы, только в учебной части крутилось несколько заочников с разных курсов, из Серегиных однокурсников никого не было, зато в учебной части теперь работала девушка, с которой они когда-то поступали на дневное. Оказывается, она вышла замуж, родила, и после декрета перевелась на заочный и устроилась работать на свой факультет. Серега расспросил о факультетских новостях, больше из вежливости, взял учебный план, с радостью обнаружил, что библиотекой пользоваться не придется, все учебники по этой сессии у него были свои, взял методички по лабораторным и семинарам, переписал расписание и уехал домой. Как он и ожидал, дома уже ждала его Ольга. В прошлый приезд Сергея они не встречались, не виделись, наверное, года полтора – два, и Серега с радостью обнаружил, что Ольга совсем не изменилась к худшему, наоборот, она стала более женственной, немного округлилась, но ровно настолько, что бы превратится из подростка в красивую девушку. Они вместе пообедали, выпили не много за обедом, и уединились у Сергея в комнате. Хотелось о многом поговорить, но всё, что успел Сергей, это поставить кассету с новой музыкой и рассказать, как он её купил. Ольга сказала, что долгое время встречалась с парнем из техникума, однокурсником, чуть не вышла за него замуж, но потом расстались. Больше они ни чего рассказать друг другу не успели, потому, что, как пишут в любовных романах: «… их тела слились в горячих объятиях». До вечера они не вылазили из постели, слушая музыку, которую привез Сергей. Ольга раньше тоже не слышала про такую группу и музыку слушала впервые, ей понравилась. Вечером Ольга засобиралась домой, Сергей пытался её оставить на ночь, но Она отказалась, завтра ей снова в смену, на сутки, заменить подругу, а белый халат и пропуск дома. Сергей расстроился, проводил Ольгу на остановку и договорился, что послезавтра она с работы приедет прямо к нему.

На следующий день Сергей после завтрака засел за телефон, и обзвонил своих друзей и одноклассников по имеющимся у него телефонам. Дома не нашел ни кого, рабочий день все таки, а некоторых вообще не было в Душанбе – кто учился в других городах, в центральных вузах, кто уехал по работе, кто в поисках лучшей жизни или по семейным обстоятельствам. Но кое-кого Сергей нашел, и договорился встретиться, как только возникнет такая возможность. Определившись, таким образом, с друзьями и встречами, Сергей сказал матери, что обедать не будет и вышел из дому. Дом, в котором они жили, был домом Союза Писателей, и отец и мать были членами этого союза. Он находился «на горе» - возвышенности в центре города, напротив Путовского базара, за хозяйственным супермаркетом «1000 мелочей». По соседству располагалась воинская часть 201-ой дивизии, а если спуститься к реке Душанбинке и перейти по мосту на ту сторону, располагались самые любимые места детства – Комсомольское озеро и Зоопарк, а потом за зоопарком построили ВДНХ Тадж.ССР, и стало ещё интереснее. Тут же находился стадион имени Фрунзе, самый крупный в республике, на котором Сергей и все его сверстники периодически занимались спортом, а некоторые стали знаменитыми спортсменами.

Комсомольское озеро называлось так потому, что выкопали его комсомольцы на субботниках, вручную. Начали ещё до войны, закончили во время войны. Бабушка Сергея, которую он никогда не видел, она была журналистом и погибла в авиакатастрофе, возвращаясь из командировки, когда матери Сергея было семь лет, тоже копала это озеро. Что интересно, у неё не было билета на рейс, в котором она погибла, и её коллега, из таджикской газеты, уступил ей свой билет, это спасло ему жизнь. Он потом долго приходил к прабабушке и прадедушке Сергея, которые растили троих, оставшихся от бабушки детей, приносил подарки и всё извинялся, что он отдал ей билет. Сергей помнил этого седого, пожилого таджика, он и сам до пяти лет жил у прабабушки с прадедушкой, и однажды прадед сказал ему, кто этот старенький бобо, и почему он плачет, глядя на портрет бабушки. Своего деда Сергей не знал, тот вернулся с войны в орденах и с фронтовой женой, к детям почти не заглядывал, у него родился сын в новой семье, и дети и внуки из старой стали не нужны.

Потом, общаясь с одноклассниками, уже взрослым, Сергей узнал, что почти у всех, чьи семьи жили в Душанбе до войны, хоть кто-то, да копал Комсомольское озеро. Этим гордились, в засушливой Средней Азии, в центре города возникло огромное, как всем казалось в детстве, озеро, не очень глубокое, но очень красивое. В нем был настоящий, выступающий из воды почти на метр, обложенный натуральным камнем и засаженный плакучими ивами остров. На острове парковые скульптуры сталинского реализма – девушка с веслом и ещё что-то в этом духе. На озере была лодочная станция, где давали напрокат лодки и водные велосипеды, две чайхоны, одна над водой, вторая в парке при озере, там же бильярдная и ресторанчик. У моста через Гиссарский канал, откуда в детстве с замиранием духа прыгали Серега и его сверстники, особым шиком считалось прыгнуть с перил, между каналом и озером располагался уютный, но мало кем посещаемый ресторанчик «Хисор». Он был на противоположной стороне от пляжа, выручку в основном делали на продаже с лотков лепешек и самбусы. Посетителей было мало, солидные люди отдыхали в более людных местах, мальчишки, которые сновали всюду, покупали только лепешки, и, если хватало денег, самбусу. До Хрущёва повсюду красовались бюсты Сталина, город Душанбе тогда назывался Сталинабад, и Гиссарский канал, тоже рукотворный, мелиоративный, из которого и наполняли озеро водой, был канал им.Сталина. В Таджикистане Сталина любили, у многих таджиков, особенно кишлачных, на лобовом или заднем стекле был портрет Сталина со всеми орденами в мундире генералиссимуса. Особенно умилял Сергея этот портрет в рамочке с цветистой бахромой, в котором черно-белая фотография Сталина была раскрашена вручную под цветную.

Спустившись к мосту, Сергей постоял над бурной в это время Душанбинкой, в горах ещё таяли ледники, но через месяц – полтора река превратится в ручей, который можно прейти по камням. Сначала Сергей хотел сходить в зоопарк, там работал Коля Баутин, выпускник биофака, с которым Сергей подружился ещё школьником. Коля работал в террариуме, обожал змей и других пресмыкающихся и земноводных, на руках у него не хватало трёх пальцев, результат укусов кобры и гюрзы. Пришлось отрезать очередной укушенный палец, что бы остаться в живых, но любить змей от этого Коля меньше не стал. Но только показалась водная гладь за зеленью деревьев, Серега изменил свое намерение, тем более, он не знал, в зоопарке Коля, или нет. Серега перешел через дорогу и спустился в парк у озера. В это время года местные уже не купались. По озеру скользили несколько байдарок и каноэ, на озере была спортивная секция гребцов от стадиона им.Фрунзе, который был неподалеку, сразу за зоопарком. Редкие отдыхающие загорали на пляже, видимо, приезжие, осеннее солнце не сжигало, как летом, и давало хороший, ровный загар. Сергей прошел мимо пустующих, не работающих бильярдных, лодочной станции, чайхоны, выбрал грибок рядом с загорающим мужчиной кавказкой наружности интеллигентного вида, он читал толстую книгу в профессорских очках и явно не собирался купаться или уходить. Сергей разделся, попросил его присмотреть за одеждой и с удовольствием поплыл. Вода была теплой, наверное, она даже не успевала остыть за ночь. Сергей не был на комсомольском озере несколько лет, за озером раскинулся новый парк, видно было высоченное, больше, чем в горсаду, колесо обозрения, которое в Душанбе почему-то называли «Чертово колесо». Ещё там виднелось какое-то большое здание и бил фонтан. Но это на другом краю озера, здесь, где купался Сергей, всё оставалось как во времена его детства. Сергей доплыл до острова, первоначально он к нему и плыл, но так хорошо было в теплой воде, так приятно плылось, что он передумал вылазить и поплыл дальше, на другой берег. Плыл не торопясь, и совсем не устал, когда достиг другого берега. Однако обратно решил не плыть, а обойти по берегу по аллее вдоль озера, затененной могучими чинарами. Пока дошел, отжался и обсох, плавок с собой не брал, купаться не собирался и прогулка была кстати, не хотелось одеваться на мокрые трусы. Посидел немного на скамейке грибка, оделся, интеллигентный кавказец , кажется, даже не заметил его присутствия, и пошел на автобусную остановку, подниматься наверх пешком не хотелось. По дороге зашел в чайхону, взял чайник чая, печак, три горячих, из тандыра, самбусы, пахнущие луком, специями и тандырным дымом. Села не за столик, а на топчан, и с удовольствием пообедал.

Дома Сергея ждал брат Рома, и весь вечер они проговорили о неожиданно открывшихся перспективах кооперативного движения. Рома был настроен скептически, он работал фотографом , но в ателье они с напарником только числились, что бы иметь документы, на самом деле разъезжали по кишлакам, фотографировали всех желающих, потом возвращались, делали фотографии, раскрашивая специальными химикатами под цветные, типа портретов Сталина, которые они тоже делали, и возвращались в кишлак, где устраивались у магазина или в другом людном месте. Простодушные кишлачные жители, увидев себя в такой красе, покупали фотографии, и зарабатывали фотографы на этом неплохо, машину, хоть и «Запорожец», Рома себе уже купил. В кооперативы он тоже не верил, считая их какой-то ловушкой, но перспективы понимал и это было заманчиво. Разошлись за полночь.

Утром приехала Ольга, и весь день ушел на воспоминания детства и любовь. На этот раз Сергею удалось уговорить Ольгу остаться, аргументируя тем, что ей завтра не на работу, а у него последний день и сессия начинается. Они выпили оставшуюся ещё от Ромы водку, поужинали и день любви плавно перешел в ночь любви под звуки того же «Миража», который, как ни странно, совсем не надоел, а даже наоборот.

Сессия была плотной, налетела, как электричка, и Сергей с утра до вечера проводил в университете. Все думали, что он по прежнему работает в заповеднике, и пока не требовали справку с места работы, Сергей это мнение поддерживал. Ребят в группе было четверо, остальные девушки, всего тридцать человек. В основном это были учительницы из районов, выпускницы педагогического училища, которым нужно было высшее образование для карьерного роста. Несколько лаборанток и медсестер, которые не поступили в мединститут или закончили медучилище, а заочного в мединституте нет, пошли на биофак, потому, что это тоже годилось для их карьеры. Парни двое были профессиональные биологи, таджики, один ровесник Сергея, Ильхом, другой постарше, Убайд. Они работали на противочумных станциях, это были настоящие зоологи, Убайд браконерничал по байбаку, азиатский вид сурка, его мех красного цвета был красивый, теплый, он прекрасно шел и на мужские, и на женские шапки. Это был его основной заработок, и не плохой, хотя на противочумных станциях и так платили хорошо – полевые, инфекционные и ещё какие-то надбавки превращали жалкие 120 рублей зарплату м.н.с в полновесные 300 рублей, которые мало где заработаешь, особенно молодому специалисту. Третий был лакец Раджаб, колоритнейшая фигура во всем биологическом факультете. Он был местный лакец, из Курган-Тюбе, где лакцы жили, не поймешь с каких времен. Лет на 10 старше Сергея, Раджаб учился на факультете уже 15 лет. Это был типичный душанбинский торгаш, с красной «шестеркой» - жигули, огромной золотой печаткой на пальце, и очень хорошими связями в аэропорту, благодаря которым у него связи были и в других местах. Сам доцент биофака как-то просил Раджаба достать ему билеты. Когда-то он был боксером, мастером спорта, и до сих пор курировал нескольких талантливых боксеров из университетской сборной, а их тренер, Виталик Регулян, был его другом. Сергей быстро подружился с Раджабом, как раз на этой сессии они впервые и встретились. Вообще их группа была дружной, и, несмотря на то, что кишлачные учительницы были очень скромные в быту, иногда они собирались всей группой, кроме замужних, и устраивали вечеринки на какой-нибудь из снятых на время сессии девчонками квартир. Но были и городские девушки, русские, и одна женщина «за тридцать», которая по праву была бы лидером группы, если бы не восточные законы, что мужчины всегда доминируют.

Вот эта Тамарка, которую все , и деканат, называли Тамара Васильевна, была умной и опытной женщиной, она была директором центрального ресторана Курган-Тюбе, зачем ей биоологическое образование, было не понятно, но ей нравилось учится. Муж у неё тоже был лакец и Раджаб его неплохо знал. Раджаб быстро собрал вокруг себя группу, которая не только боготворила его, но и согласна была во всем ему подчинятся. Это касалось только девчонок, пацаны сторонились Раджаба, может, не без оснований, от него веяло опасностью. Но Раджаб, как и любой повелитель, любил власть. Однажды он привез Сергея в аэропорт, и показал 17 атвоматов газводы:

- Вот мои пчелы, круглый год взятка несут!

Сказал он, и, подозвав какого-то с виду бомжа, забрал у него бумажные деньги и насыпал ему мелочи. Слуга побежал к автоматам газводы, он работал разменником, заодно присматривал, что бы не крали стаканы и не били автоматы кулаками. Если такое случалось, он давал знак и из тени деревьев, где прохлаждались на лавочке крепкие ребята, те выходили и били этих кулачников по голове.

- Вот пчелы, круглый год взятка несут!, - повторил Раджаб ещё раз.

Серега не стал отвечать, каждому – своё. Раджаб был самым старшим и уважаемым студентом на биофаке, когда они закончили, посчитали, получилось, что он учился 18 лет. Кроме Сергея, все были местные, только он из другой республики, и как бы немного иностранец. Однажды Сергей завел с Раджабом разговор о кооперативах, и Раджаб сказал, что он для себя пока не решил, надо ему это, или нет, но у него есть друг, шашлычник, который уже имеет кооператив, и можно его навестить, заодно и пообедать. С этого разговора прошло пару дней, лекции заканчивались часа в два, а вечерних лабораторных в этот день не было, и Раджаб сказал, что он взял парную печень на рынке и курдюк, и предложил съездить к его другу кооператору. Они взяли Тамару, звали и других девчонок, но кроме нее, ни кто не поехал, завтра экзамен, все выбрали учебу. Они поехали втроем, ехать надо было в Варзобское ущелье, километров 15 от города. Там в живописном месте у бурной реки, под раскидистыми чинарами и грецким орехом стояло несколько топчанов с клетками для кекликов, Небольшая стекляшка типа ларька «Союзпечать», кухня, рядом на забетонированной площадке мангал и несколько столиков. Посетителей не было. Раджаб припарковал машину прямо у столиков, хозяин очень обрадовался, увидев, кто приехал. Ахтам, так звали хозяина, они обнялись с Раджабом, прикоснувшись щеками, как бы обозначая поцелуй, взял мясо и пошел в стекляшку. Оттуда принес свежую скатерть, Тамара сама взяла её у него и застелила, а Ахтам принес вина, тарелку с нарезанными овощами и тарелку с фруктами, потом чайник чая и пиалы. Что бы гости могли выпить и закусить, пока он пожарит мясо.

Раджаб в это время вытащил из машины колонки, провода которых оказались очень длинными, видимо специально для таких выездов на природу. Колонки пристроил на крыше автомобиля, аппаратура в машине была мощная, он поставил Серегину кассету с «Миражом», которую Сергей таскал с собой и она в университете однокурсникам тоже понравилась. Окрестности шашлычной огласились песнями «Миража», все выпили за успешную сессию. Сергею не терпелось поговорить с хозяином, но было ясно, что время не пришло, и он просто расслаблялся под ласковыми лучами уходящего лета. В ущелье было свежо, и они выбрали столик на открытом месте, на самом солнцепеке, но прохладный ветер с гор заставлял с наслаждением подставлять лицо солнечным лучам, жары не было. Мимо по варзобскому шоссе время от времени пробегали машины. Ахмат принес первые палочки шашлыка, пили вино, ели шашлык, Раджаб рассказывал интересные истории из боксерской жизни. Пока наслаждались природой, вкусной пищей и вином, к шашлычной одна за другой подъехали ещё три машины, посетители. Ахмат принялся обслуживать клиентов и поставил на угли ещё целую стопку шампуров.

- Смотри, Ахмат, какую мы тебе рекламу сделали! – крикнул пробегавшему мимо Ахмату Раджаб, - ты с нас за вино не должен деньги брать теперь!

Ахмат засмеялся, махнул рукой и продолжал суетиться вокруг клиентов, которые расположились на топчанах у самой воды. Наконец он выполнил все заказы и присел к столику передохнуть в ожидании следующих пожеланий.

- Ахмат, вот друг из Ташкента, учимся вместе, расскажи про кооператив, человек интересуется, - попросил его Раджаб.

- Сам ещё не знаю, как получиться, охи, это дядя мой меня уговорил, он председатель, сам регистрировал, ещё девушка одна, русская, бухгалтер у нас, остальное всё я. Как работал всю жизнь шашлычником, так и работаю, но менты меньше пристают. Запретили им вроде кооперативы трогать. Больше денег остается.

- Все сами закупаете?

- Конечно, охи, вот это место заброшенное было, раньше ларек был коопторга, потом несколько лет ничего не было, взяли в аренду, выкупать будем. Мангал свой привезли, столики купили, топчаны заказали, ковры дядя дал, свои, из дома, - показал он на расстеленные на топчанах ковры, - ну, посуду там – сям, где могли, достали. Мясо, овощи – фрукты, специи, вино, все закупает дядя. Акбар-ака его зовут, Раджаб знает, он всю жизнь в торговле проработал. Он снабжение, я работаю, бухгалтер бумаги пишет, ещё ни разу не сдавали, не знаю, сколько с нас возьмут.

За топчаном позвали, и Ахмат побежал выполнять очередной заказ.

- Мне тоже предлагают кооператив сделать, - сказал вдруг Раджаб.

- Из автоматов с газированной водой? – удивился Сергей.

- Нет, автоматы ни кто не отдаст, если только свои где-то купить. Восемь месяцев в году лето, только успеваю заправлять. Государство свою долю берет, остальное моё. Там возле касс место есть кафе сделать, только строить на свои деньги придется. Народу море, а поесть толком негде, один ресторан, да и то далеко. Дело верное, но я пока не решил, что-то не верю я в эти кооперативы, построишь, а потом всё отберут.

- Это точно, - встряла в разговор Тамара, - у нас в управлении уже совещание было, думали, может кооператив создать. Секретарь райкома всем предлагает переходить в кооперативную собственность, выкупать точки общепита и создавать кооперативы, наш ресторан тоже хотят кооперативным сделать, но умные люди не советуют.

- Сегодня Совет Министров такое письмо написал, завтра другое напишет, а наши деньги нам ни кто не вернет, - поддержал её Раджаб.

Обратно ехали, задумавшись, всех и пугали наступающие перемены, и манили открывающиеся возможности, но душа советского человека сопротивлялась переменам, ибо опыт поколений показывал, что все благие начинания советской власти всегда выходили боком простому работяге. Сергею было легче в том, что ему нечего было терять. Но труднее в том, что и начинать ему тоже было не с чего.

- Если бы у меня были деньги, я бы открыл кооператив, - сказал он, прощаясь, только пока не знаю, какой. Пока встретил только звукозапись, торгово – закупочные и вот общепит. Ни в чем из этого я не разбираюсь, а делать надо то, что знаешь и умеешь. Но я все равно, что нибудь придумаю.

Тамара с Раджабом рассмеялись и от души пожелали ему удачи.

Как-то возвращаясь из университета, Сергей встретил братьев Сабировых, соседей с третьего этажа. Они оба учились в художественном училище, старший уже закончил. Они были мало знакомы, дети писателей, получивших квартиру в этом писательском доме – дом был построен на средства Союза Писателей Таджикистана, - жили до переезда в этот дом в разных районах Душанбе. В этом же доме Сергей почти не жил, сразу после переезда семьи уехал в Ташкент, приезжал только на сессии, но шапочно все были знакомы. Мать этих ребят, Гуля, жена таджикского писателя Бозора Сабира, часто заходила к родителям Сергея, она покуривала, и мама Сергея, как и отец, и сестры, и он сам, были курильщиками и по всему дому были пепельницы, в доме всегда были сигареты. Гуля курила тайно, и если бы даже Бозор случайно зашел бы, а заходили часто почти все, в доме была очень хорошая библиотека и можно было взять внезапно понадобившуюся книгу, так бывало, на Гулю ни кто бы не подумал, она успевала избавиться от сигареты. Братьев Сабировых Сергей не видел несколько лет, удивился, как они выросли и повзрослели. Старший был ровесник Сергея. Поздоровались, оказывается, старший брат, Джамшед, после окончания художественного училища уже учился в Институте искуств во Львове, на западной Украине. Серега спросил, есть ли работы, он искренне интересовался творчеством художников, сам после восьмого класса чуть не поступил в художественное училище, и не упускал случая посмотреть. Ребята тоже были рады показать свои работы и пообщаться с новым человеком, тем более соседи. Каждой квартире принадлежал подвал, и хозяева приспособили их, кто во что горазд. Сергей, когда у него была пасека, превратил подвал в мастерскую для изготовления ульев. Другой сосед, мастер спорта международного класса по радиоспорту, сделал радиорубку, кто-то даже шикарный кабинет. Братья Сабировы , естественно, художественную мастерскую. Подвал не очень подходящее место, но и у знакомого Сергея, довольно известного, очень талантливого художника Кирилова тоже была мастерская в подвале, в Москве, на Арбате. У братьев получилось нечто среднее между мастерской и чайханой. Как понял Сергей, несмотря на краски и палитры, большинство картин все-таки написаны не здесь, а подвал это больше место общения. Родители вряд ли бывали здесь, и можно было без помех собираться с друзьями, а то и с подругами. Какие-то картины Сергею понравились, какие-то не очень, но похвалил он все – душа художника нежна и ранима. Младший заварил зеленого чаю, накрыли небольшой дастархан, Джамшед вытащил бутылку хорошего, редкого таджикского вина «Орзу», что в переводе «Мечта». Разлили по пиалам, выпили за встречу. Сергей поинтересовался у Джамшеда:

- Как там, во Львове, трудно учиться?

- Кому как, мне легко, - ответил Джамшед, - я же не кишлачный чурка, русскую школу заканчивал, а училище художественное Душанбинское одно из лучших в Союзе.

- Да, знаю, у меня много друзей наше училище закончили и теперь кто в Мухинском, кто в Строгановском, а кто и так востребован. Володю Устюжанина помнишь?

- Помню, его работы до сих пор в училище висят.

- Сейчас в Ленинабаде самый крупный кинотеатр оформляет, мозаичное панно на фасаде.

- Да, талантливый парень. Как там в Ташкенте? После турков - месхетинцев спокойно?

- В Ташкенте и было спокойно. С Турками в Ферганской долине был конфликт, резня, уехали турки.

- Да знаю, но сами узбеки как относятся к выходу из СССР?

- К выходу из СССР? Первый раз слышу. Вы, наверное, больше меня знаете.

- В каждом народе СССР, в котором ещё сохранилось национальное самосознание, есть желание обрести свободу и независимость.

- Свободу от кого?

- От русских. Ты же не станешь отрицать, что наши страны завоеваны царской Россией, и мы фактически уже больше ста лет в оккупации.

Сергей не верил своим ушам. Ладно бы какой-то кишлачный, дремучий чурка рассуждал бы таким образом. Но это дети крупного писателя, известного, лауреата множества всяких премий, сами получили и получают прекрасное образование в СССР, элита таджикской интеллигенции, и так рассуждает.

- Ты серьёзно, Джамшед, или прикалываешься?

- Как можно шутить на тему векового рабства своего народа! – патетически воскликнул Джамшед.

- Допускаю, что в религиозных радикальных кругах могут быть такие настроения, но вы то сами кто? Самая что ни на есть просвещенная часть общества, элита советской творческой интеллигенции, неужели вы можете серьёзно говорить о выходе из СССР? И о каком рабстве ты говоришь? Покажи мне, где таджики более рабы советской власти, чем русские? Или любые другие народы СССР?

- Вот это и есть долг просвещенной интеллигенции, особенно творческой, пробудить в одураченном советской пропагандой народе национальное самосознание!

- О-о-о! Это во Львове такому учат или другие учителя есть? Или во Львове лучше знают, что таджикам хорошо, что плохо? Им на Украине виднее?

- У Украинцев национальное самосознание на высоком уровне, особенно у западных, они имеют поддержку в правительстве и во всех звеньях политической системы, и когда ни будь поставят вопрос о выходе из Союза. Но мы, таджики, сами будем решать судьбу своей страны и своего народа!

- А кто это вы и спросили вы у народа, он этого хочет?

- Мы, таджики, бедный народ, но не ощущающий себя бедным народом. А есть народы, которые богаты, но ощущают себя бедными. Когда мы станем свободными, мы построим своё независимое государство так, как это смогли наши предки саманиды, согды.

- Ага, такую независимую Согдиану, - смеялся Сергей, - только от кого независимую и каким образом независимую? От русских?

- Русских нет, - вдруг сказал Равшан, младший брат

- Как это нет? – удивился Сергей.

- Нет такой нации – русские. Смесь угро-финских племен и украинцев, ну и всякие выходцы из покоренных народов. Русские как нация не существуют.

Сергей растерялся, такой бред он слышал первый раз.

- А ты не пробовал объяснить это тем ста пятидесяти миллионам, которые считают себя русскими, что их нет? – спросил он у Равшана.

Оба брата промолчали, видимо, они жалели, что начали этот разговор. Тогда Сергей добавил:

- Если это бред нескольких глупых студентов, то это пройдет. Если же такие настроения действительно овладели умами таджикской интеллигенции, вы зальёте кровью эту страну. Потом от своих же таджиков будете в Москве прятаться.

Братья промолчали. Сергей попрощался и ушел. «Надо бы ещё с кем ни будь из наших творческих работников пообщаться, не просто так эта дурь у пацанов в головах, кто-то серьёзно над ними работает», - думал Сергей, и от этих мыслей было нехорошо на душе. Таджикистан был его родиной, и ещё миллионы людей, так же как он, родились здесь и выросли. Другой родины у них не было, разве что историческая, Россия. Он вспомнил про Крымских татар, то, что рассказала Тоня перед его отъездом на сессию. «Видимо, пробуждение национального самосознания имеет намного больший размах, чем может показаться», - подумал Сергей.

Сессию Сергей закончил, как обычно, в первой тройке. Не потому, что так хорошо учился, а потому, что конкуренция была очень слаба, все девчонки были обременены всякими женскими заботами, у кого семья, у кого уже дети, таджички – учительницы из горных кишлаков вообще больше рассчитывали на жалость муалима, и тройки им конечно, ставили. Сергей тоже был равнодушен к учебе, и больше тройки ему и не надо было, но иногда получал хорошие оценки на экзаменах благодаря эрудиции. Вот так они и соперничали как лучшие студенты группы – Ильхом, Убайд , Сергей и иногда кто нибудь из русских городских девушек. Замыкал список успеваемости обычно Раджаб, который обычно вообще не приходил на экзамены, но тройки и зачеты стабильно появлялись в его зачетке. Хвостатых должников, как на дневном, у них на заочном не было. Преподаватели всегда разрешали пересдать, если сразу не получилось. Понимали, что люди взрослые, семьи у всех, а не сданная сессия не оплачивалась.

Перед отъездом у него получился серьёзный разговор с Ольгой, с которой они встречались всё это время, когда она была не на дежурстве, и с Ромой. Сергей сказал им, что решил уйти с завода, и вернуться в Душанбе. Какие ни какие, а связи здесь всё таки были, а в Ташкенте ему совсем не на кого было рассчитывать. И предложил Ольге опять восстановить отношения и создать семью, все таки столько лет вместе. Ольга согласилась и обещала ждать его возвращения. С Ромой они договорились, что Рома соберет как можно больше информации, и желательно найдет что нибудь, с чего можно начать, что бы заработать начальный капитал. Рома о кооперативе своего мнения не изменил, но Сергей твердо решил, что создаст кооператив. Заработать же проще всего на фотографиях, сказал Рома. На фотографиях, так на фотографиях, какая разница. С этим Сергей уехал в Ташкент.

В общежитии завода было сплошное бурление мозгов, - пока Сергей учился, вышел закон об амнистии. Он практически приводил в соответствие наказание по тем законам, которые были отменены, и даже под неё попадали мелкие хулиганы и воришки, т.е. как раз все те, кто сидел в колониях – поселениях с условным сроком, и многие в зонах, кроме рецидивистов и осужденных по тяжким преступлениям. Но написан этот закон был так мудрёно, что сами менты не могли в нем разобраться. Такой амнистии ещё не было – она была растянута во времени по какой-то странной формуле, вроде все попадают под амнистию, но в зависимости от того, сколько отсидел. Потом оставшийся срок надо было разделить, на какое-то число, то ли количество отсиженных дней, толи ещё что-то в этом роде, отнять от оставшегося срока и получалось, сколько тебе ещё сидеть. Все ходили с калькуляторами и считали дни. Все время у ментов и у зеков получались разные цифры, колония была на грани бунта. Пока всю эту амнистию не взял под свой контроль очень уважаемый авторитет Коля по кличке Бизон. Оказывается, он был вольный, как и Сергей, но и Сергей, и многие зеки были уверены, что он отбывает срок, так как Коля просидел полжизни и так сливался с зеками по умению общаться и всем повадкам, ни кому и в голову не приходило, что он вольный. А что на проверки не ходил – так блатной же, менты его не трогают, а остальным дела нет. Коля договорился с Лидой из спецчасти, что она будет вести расчеты, а он вроде народного контроля, их проверять, и одобрять или пересчитывать вместе с Лидой, нашли ему и помощника, колхозного бухгалтера из хлопкоробов. С большим трудом колонию успокоили, и в течении месяца каждый знал конец своего срока. Получалось, что всем сидеть от двух недель до полугода. В заводоуправлении схватились за голову – уже через три месяца завод встанет от нехватки рабочих рук. Начальник колонии даже ездил в МВД, и там ему обещали прислать новых условников из зон. Сергей знал, что больше двух недель его задерживать не имеют права, и подал заявление сразу по приезду, но начальник завода очень просил, что бы Сергей хоть на месяц задержался, так получилось, что почти все электрики попали под амнистию, причем уходили уже в ближайшие дни. Ещё его попросил Коля Бизон, он тоже был электриком, только не дежурным, а в день, и у них уходило несколько человек, а в дежурство осталось по одному человеку в смену. Колю Серега уважал, и согласился.

С Бизоном Серега познакомился в больнице, в Дурмени, недалеко от Ялангача, к которой был прикреплён завод. Здоровье у Сереги было отменное, и в больницу он попал исключительно по собственной глупости. Серега видел, как многие зеки вколачивают себе пластмассовые, выточенные из зубной щетки шары в член, якобы для того, что бы нравится женщинам. Он знал об этом способе и в армии, но никогда не видел, и не встречался с такими специалистами, которые это умеют делать. В общаге было полно таких спецов, и пол общаги ходили с шарами в члене. Ему тоже несколько раз предлагали усовершенствовать свой инструмент, но он отказывался, как-то не по себе было от мысли, что такой важный орган надо пробивать отверткой и вкатывать под кожу пластмассовые шары. На заводе в смене Серега работал с одним татарином из Янгиюля, который давно хотел усовершенствовать свой орган. Однажды он пришел к Сереге очень возбужденный, сказал, что есть классная тема – не надо никаких шаров и отверток. Он знает пацана, который умеет делать намного лучше. Способ состоял в том, что тетрациклиновая мазь, которая, по сути, просто вазелин с тетрациклином, нагревается на водяной бане примерно до 40 - 45 градусов. Вазелин становиться жидким, набирается в предварительно подогретый шприц, что бы не застыл в иголке, и вводиться шприцом под кожу. Потом вазелин остывает и постепенно превращается в подобие хряща, дырочка от шприца зарастает быстро, через три дня членом уже можно пользоваться. Такой простой, и доступный способ покорял, да ещё и с антибиотиком, ни какого тебе заражения, практически простой укол.

- Да ладно, что ты менжуешься, - уговаривал его Ринат, так звали напарника, - ну не понравиться, вырежешь потом, чиркнул лезвием и все дела!

Серега согласился попробовать, он понял, что Ринату страшно одному. Ринат привел спеца к Сереге в комнату, когда Нигмат был на работе, они приготовили всё необходимое, Серега вкачал себе по три кубика с каждой стороны, справа и слева. Член в эрегированном состоянии стал похож на кобру. Ринат сделал себе по два кубика, но столько раз, что его член напоминал гранату – лимонку Ф-15. Первый чрез неделю испытал новшество Ринат, он поехал к своей Ленке в Янгиюль, и, вернувшись к следующей смене, рассказал, что раньше Ленка была вообще безразлична к сексу, поворачивалась к нему задом и просто ждала, когда он кончит. В этот раз, когда она привычно повернулась, а он ей заехал, она даже приподнялась, оглянулась и посмотрела, точно ли это Ринат. Но ни чего не сказала. Ринат ушел и не знает, что она почувствовала и догадалась или нет, что он сделал со своим членом. Спустя пару дней Серега поехал к Тоне, испытать свое орудие. Он не стал секретничать, во всем признался Тоньке и показал свое усовершенствование. После опробования Тоня сказала, что большой разницы не чувствует. А вот Серега очень даже почувствовал – при резком движении он порвал себе уздечку, тонкую жилку, соединяющую головку члена с наружней кожей. Ничего страшного, немного жжения и капля крови, но Серега понял, что теперь так будет всегда, по крайней мере, часто. Да и вообще ему всё не нравилось, и таскать эту гранату в штанах, и эта кобра, в которую член превращался, когда вставал. Он поговорил со знающими зеками, как избавиться от этой канители, и вдруг оказалось, что легко избавиться – чиркнул лезвием, и он вылетел, можно от пластмассового шара, а от вазелина нет, вазелин только в больнице можно вырезать. Он ещё подумал с недельку, опробовал свой новый член ещё на одной женщине, и понял – надо вырезать. «Даже если бабам это нравиться, - подумал Сергей, - кто для кого, женщины для меня или я для женщин?». Наконец, он решился, и после очередной смены поехал в больницу. Хирург, молодой симпатичный узбек, его очень рассмешила история с Сергеем, сказал, что ничего страшного, но надо ложиться в больницу. Сама операция займет минут 15, но надо понаблюдать, как затянутся шрамы, иногда с этим бывают проблемы. Он предложил Сергею ложиться прямо сейчас, утром сдать общий анализ крови и после обеда его прооперируют под местным наркозом, он сам будет всё видеть, если хочет. Серега отдал хирургу пакет с бутылкой коньяка и коробкой конфет, приготовленный заранее, и пошел в приемный покой оформляться.

Коля уже лежал в палате с водянкой. Серега не знал, что такое водянка, но обрадовался знакомому лицу. Коля лежал на угловой койке и читал книгу в огромных очках с толстенными стеклами.

- Зрение садиться, - сказал он, здороваясь с Сергеем, - как черепаха Тортила скоро буду, уже читать без очков не могу, а скоро и постоянно, наверное, носить придется. Возраст, что делать. А ты что здесь?

Серега вкратце рассказал Коле свою историю, чем довел его до истерического смеха.

- Ты не обессудь, не над тобой смеюсь, сам лет десять шары носил, потом вырезал. Просто уж больно как-то глупо у тебя всё получилось. Хотя глупости ни у кого умно не получаются, - успокоил Серегу Бизон, - это пустячное дело для врачей, восстановят тебе твой прибор, правильно, что сразу обратился.

- Что это у тебя за болезнь такая? – поинтересовался у Коли Сергей.

Оказалось, что водянка это форма простуды, когда простужаешь яйца, а не горло.

- И как ты умудрился яйца простудить? – обескуражено спросил Сергей.

- Помнишь подъемный кран на новом заводе, башенный, цех достраивали, трубу выставляли? Он и сейчас там стоит. Ну, мы после работы сидим с мужиками, пиво пьём, кто-то воблу притащил, спешить не куда. Ну и заспорили там двое наших, слабо на кран залезть и там, на стреле флажок красный воткнут был, типа пройти по стреле и снять флажок. Даже не знаю, с чего спор начался, дошли они до ящика водки, и не лезет ни тот, ни другой. Ну, я говорю, давай, спорим на ящик, что я сниму этот флажок? Они забились каждый по ящику, и ещё там один к ним присоединился, короче три ящика на кону, ну я залез. А там ветер такой, холодно, вот когда по стреле шел, видимо, меня и продуло, я же медленно шел. Снял я этот флажок, спустился, теперь они будут мне пузыри выкатывать, когда я захочу, сразу мне три ящика зачем?

Серега недоумевал от этого бесхитростного рассказа:

- Коля, тебе сколько лет?

- А-а-а! Серега, ты же знаешь, нам всю жизнь семнадцать, - со смехом ответил Бизон.

Утром Сергей сдал анализы, а после обеда его прооперировали. Смотреть он не хотел и не смотрел, но ощущения были жуткие, он не чувствовал анестезированную ткань, но слышал, как она хрустит под ножницами хирурга, его ножницами оперировали, и видел эти ножницы в крови и пинцеты. Хирургическая сестра, узбечка лет тридцати, не могла сдержать смех, и все время прыскала в повязку. Хирург быстро отрезал всё лишнее, но зашивал намного дольше, видимо раны были довольно глубокие, и ему пришлось потрудиться. Потом смешливая медсестра тщательно перевязала его, оставив лишь кончик головки, чтоб пописать. Когда она закончила перевязку, врач спросил:

- Тебя как звали?

- Сергей, - удивленно ответил он.

- Поздравляю, Сироджиддин! – сказал врач, и они с медсестрой дружно рассмеялись.

«Ну да, - подумал Сергей, у мусульман же обрезание это как у нас крещение, т.е. они мне типа обрезание сделали», ему было ни холодно ни жарко от этой мысли, он хотел, что бы быстрее всё кончилось и зажило. Операцию ему делали не на столе, а на каталке с носилками, на этой каталке его и отвезла, все ещё посмеиваясь, в палату медсестра. С её помощью он выбрался из каталки и в раскорячку, кое как улегся на постель. Анестезия отпускала, и боль потихоньку нарастала, как это бывает с зубом, но была терпимой, и вскоре Сергей заснул. Ночью он вставал в туалет, и вроде все было нормально. Он был перевязан не бинтами, а заклеен лейкопластырем, под которым были швы.

Утром Сергей проснулся от дикой боли – между ног хлюпало что-то липкое. Сергей окинул одеяло, все трусы были в крови, он осторожно стянул их и увидел свой член, стоящий, как кирзовый сапог. Швы выдержали, они были сшиты толстой саморассасывающейся жилкой, больше похожей на толстую леску, но кожа, которая была сшита этой леской, во многих местах была порвана и из неё текла кровь. Кто-то позвал врача, прибежала дежурная медсестра, ловко забинтовала, остановила кровь, успокоила Сергея, что при таких операциях так часто бывает. Потом его позвали в операционную, Сергей еле дошел. Врач осмотрел его и снова что-то зашил. Вечером ему дали брому, сказали, что это помогает от эрекции, но утром всё повторилось. Так было три дня, и лишь на четвертый член встал как-то вяло и швы выдержали. Сергею пришлось пропустить смену по больничному, ещё три дня лежал под наблюдением врачей. Швы затягивались, и он уже выходил во дворик, когда его зашла проведать Лида из общежития. Вернее, она пришла к Бизону, согласовать кой какие вопросы, ну и заодно проведать его. Они вышли в больничный дворик, присели на лавочку пообщаться. Сергей рад был Лиде, тем более она уже всё знала, перед тем, как навестить их в палате, она зашла к врачу. Лида рассказала всякие мелкие новости по общаге, кто ушел, кто, когда уйдет из его друзей, потом вдруг спросила:

- Как у тебя с Николаем Ивановичем? С Колей отношения?

- С Бизоном?

- Ну да, с ним. Он человек серьёзный, ты с ним поосторожнее. Не матерись и блатных слов не употребляй, не любит он этого.

- Да я и так не употребляю, да и не матерюсь, хотя с моей историей не хочешь, заматеришься…

Они вместе ещё раз посмеялись над Сергеем с его изрезанным и уже изорванным в клочки членом, потом Лида сказала:

- Ты за своё хозяйство не переживай, мужчину шрамы украшают. Врач сказал, что всё у тебя в порядке, а стоит так, как многие и не мечтают. А насчет Коли – он мужик хороший, но принципиальный очень, за любое неправильное слово или поступок спросить может по всей строгости арестантской жизни. Он же червонец отсидел на особом режиме, за ним три трупа, два на воле, и один в зоне.

- Как же ему вышку не влепили?

- По воле самооборона у него была, а в зоне тоже что-то там наши неправильно сделали, он уже на досрочно - условное уходил, хорошо работал, да он вообще не преступник, а мужик, работяга, только невезучий очень. И тут ему кровника кинули тех потерпевших, которых он на воле убил, чеченцы. Так не положено по закону, случайно вышло, а там или он его, или Коля, ну вот Коля убил его и явился с поличным. Там даже майора, начальника оперчасти сняли за это, а Коле те три года, которые уже скостили, добавили, так он свой червонец от звонка до звонка и отсидел.

- Ни чего себе, судьба человека. Так то видно, что мужик серьёзный, но чтоб такое…

- Он к нам пришел когда, устроился электриком в бригаду на каждый день. У них бригадир вольный был, но приблатненный такой, кажется, ранее судимый, с зеками свысока держался. Ну, Коля новенький, сидят электрики у себя в цеху, паяют что-то. Тут залетает этот бригадир, кричит: «Вы, пидарасы, вы чё там то-то и то-то не сделали!». Коля подходит к нему, говорит: «Ты кого пидарасами назвал?» и так аккуратно вывел за дверь, поговорил с ним минут десять и больше у нас этого бригадира не видал ни кто, даже за трудовой книжкой кого-то прислал. Ну, мужики рассказали начальнику цеха, а тот взял, и Колю бригадиром поставил, так он и работает до сих пор.

- Да, дела. Спасибо, Лида, что предупредила. Я вообще-то человек интеллигентный, в разговоре мат не употребляю, но мало ли что вылетит иной раз. Спасибо тебе, - поблагодарил её Сергей, не мало удивленный её рассказом.

Коля тоже выздоравливал, их в один день выписывали. У Сергея раны уже затянулись корочкой, под которой, если приподнять, виднелась тонкая розовая кожица, и хоть он перебинтовывал пока член, чтоб не задеть случайно и не причинить себе боль, было уже ясно, что скоро всё заживет. Жилка, стягивающая швы, отсыхала и отваливалась на узелках, а то, что внутри, должно само было рассосаться, поэтому снятие швов Сергею не угрожало. Правда, эстетика была нарушена напрочь, со стороны можно было подумать, что член сначала изрубили как попало, потом так же как попало собрали. Но это Серегу мало волновало, лишь бы работал.

Коля предложил слегка нарушить режим, все равно завтра выписывают, и раздавить пузырек, у него есть, один из должников принес. За выздоровление. Серега сказал, что пока не испытает в деле, не будет чувствовать себя выздоровевшим, но выпить согласился. Они взяли в палате пару помидор, огурцов, на ужин давали макароны с котлетами, котлеты, соль, хлеб и стаканы взяли в столовой и пошли в одну из дальних беседок, которых было несколько в больничном саду, по вечерам они пустовали. Ходил Серега пока ещё походкой пьяного моряка, но потихоньку все нормализовывалось. Они присели с Колей в дальнюю, маленькую беседку, разложили на столике свою не хитрую закуску, Коля предварительно смахнул пыль и застелил столик газетой.

- Я о чем поговорить с тобой хотел, - Коля открыл бутылку и плеснул немного по стаканам, - ты парень нормальный, я людей вижу, да и наблюдал тебя иногда.

Они чокнулись и выпили за здоровья, Коля тут же плеснул по новой.

- Только ты неосторожный очень, душа нараспашку, все тебе друзья, со всеми готов пайку делить, все тебе хорошие, а это не так, - продолжал Бизон, - люди разные.

Они снова чокнулись и выпили. Коля закусил кусочком больничной котлеты, немного помолчал, плеснул по стаканам, но чокаться не стал, отставил стакан, закурил и продолжил:

- Разные они, люди, и в этом разбираться надо, но сразу в людях не разберешься, поэтому осторожным надо быть.

- Ты случайно, не на друзей моих, Сашку со Славой, намекаешь? Я с ними хлеб делю…

- Нет, нет, ты сразу на измены западаешь. Если бы конкретно что-то, я бы так и сказал, всё ровно у тебя, но другое хочу, что бы ты понял, во многом судьба наша – дело случая. И поэтому присматриваться надо к людям, прежде чем к груди прижать и в десна целоваться. А тебя кто не хочет, тот не обманит. Доверчивый ты, поверь мне старику, и болтливый очень, такого можешь наговорить, семь верст до небес, и все лесом. Это вообще черта вашего поколения, книжек начитаетесь, и кажется вам, что знаете всё, а от этого только ещё больше в блудню попадаете.

- Почему это? Ты и сам любишь книжки читать.

- Не в книжках дело. Дело в том, что книги, как и люди, разные, и пишут их разные люди и с разными целями. А у вас, молодых, критического отношения к написаному нет, так как опыта нет жизненного, и у многих и воспитания должного, вот и верите всему, что написано. А это потом к большим бедам может привезти, и разберешься даже если во всем к концу жизни, что толку от того, что разобрался? Понял ты, где и в чем был не прав, в чем ошибался, а годы не вернешь, и исправить многие ошибки уже не исправишь. Мясо надо, когда зубы есть.

- Ты это к чему, Коль? За мной что-то заметил? Где-то я вел себя неправильно?

- Я же тебе сказал, я крутить задницей не буду, как есть, так и скажу. Ты здесь не причем, просто ты мне в сыновья годишься, детей у меня нет, а жизненный опыт хочется передать кому-то, предостеречь от ошибок, вот и пытаюсь подсказать, где кому получается, а ты уже сам смотри, нужны тебе мои советы или ты и так собой доволен. Если вижу, что можно подсказать, подсказываю, кто-то прислушивается, кто-то нет. Ты парень не глупый, но родители тебя не смогли многому научить, или сами не понимают многих вещей по жизни, или ты мало от них взял, но иногда такое чувство, что ты как маугли, сам по себе где-то рос, понятий жизненных ни каких, все книжные. Ты не обижайся, этим по молодости все грешат, детдомовские или кто малолетку прошел, те рано взрослеют, а домашние дети развитого социализма долго детьми остаются, пока жареный петух не клюнет…

Коля поднял стакан и знаком показал, давай, мол, за тебя. Они чокнулись и выпили, Коля отщипнул от хлеба кусочек, закусил.

- Ты ешь, закусывай, на меня не смотри.

Серега действительно, глядя на Колю, закусывал кусочком хлеба, что-то застеснялся вдруг.

- Коль, а я за твою горбатую биографию в курсе, - не сдержал он своего любопытства, - мне Лида про тебя рассказала, что ты червонец оттарабанил на особом режиме, три трупа у тебя, - расскажи, а? Как это так получается, вроде нормальный мужик, и так закрутило?

Серега захмелел от выпитого, иначе не решился бы на такой вопрос, необычно всё было с Колей, и то, что рассказала Лида о нем, и то, как Коля отнесся к Сергею, как то по отечески, и его авторитет в колонии, всё не укладывалось в обычное Серегино мировоззрение.

- Серега, это правда, что тебе Лида рассказала, но архивная, формальная правда. А за этими фактами жизнь стоит, и её ни какие документы не отображают. Если ты действительно хочешь знать эту историю, не как менты её знают, а как она есть, я расскажу тебе. Но в ней ни чего поучительного нет, а хотел я тебе другое, с чем я в жизни столкнулся, рассказать.

- Расскажи, Коль, ну пожалуйста! – Серега был уже пьяненький и сентиментальный, он вырос с отчимом, который формально был ему отцом, но мужиком был только биологически, не мог гвоздя в стенку вбить, по жизни витал в облаках, и научить ни чему не мог, так как сам ни чего в реальной жизни не понимал. Он был поэт, на вопросы беззастенчиво врал, сам верил в свою ложь и вообще был не от мира сего. Несколько раз Серега ещё маленьким обжегся о его ложь и перестал ему верить, о чем ни разу в жизни не пожалел, и перестал спрашивать. Мать сильно от отца не отличалась, это была идеальная пара, продукт советской идеологической машины по созданию хомо советикус. Они любили только себя, и им было глубоко плевать, как и на что будут жить их дети, когда вырастут, главное, что бы они были надежными рабами государства. Прожив с ними до армии, Серега не нажил к ним ни почтительности, ни уважения, так как не воспринимал их образ жизни и мировоззрения, наоборот, взрослея, у него появилась жалость к родителям, как будто не он, а они были его детьми.

Серега почувствовал в Коле родственную душу не безразличного к нему человека. Отношения Сереги со своими друзьями, пусть даже и старше его на много лет, были отношениями равных. С Колей Серега чувствовал себя по-другому, типа старшего и младшего брата, наверное.

Бизон плестнул ещё в стаканы, они выпили, оба закурили. Бизон молчал, а Сереге казалось невежливым нарушать тишину. Наконец Бизон заговорил:

- Я был в твоем возрасте, когда пришла первая беда. Работал после армии на ГАЗ-51, шофером, возил зерно с элеватора на хлебозавод. На элеваторе была своя мукомолка, иногда, по сговору с охраной и руководством нас просили вывести под слоем зерна муку, нелегально. Это было в порядке вещей, это был не наш бизнес, а руководства, нас просто нанимали на перевозку, червонец за машину, несколько рейсов и к 120 рублям зарплаты столько же «левых». Тогда в Караганде это были деньги. Пожилые шофера не всегда соглашались, боялись, вдруг под проверку попадут, а проверки иногда были. А мы, молодые, соглашались всегда, не боялись ни чего и деньги любили. Однажды грузят меня мукой, засыпают зерном, я знаю, что с охраной всё согласовано, подъезжаю к вахте, взвешиваюсь. И тут вдруг: « Всем стоять! Внеплановая проверка!», - я стою прямо в воротах, они уже открыты были, мне только уехать и все, но растерялся от этих окриков, стою. Всё же согласовано, думаю, обойдется. Залазит мне в кузов мент, и давай палкой с крючком под пшеницу тыкать. Естественно, на конце крючка мука показалась. Он как давай орать на вес КПП: «Мука!!! Мука!!!». Понял я, что не наши это менты, запал конкретный. Как дал на газ, только меня и видели, мусор этот с багром улетел с кузова. Я приехал в магазин, куда должен был, сгрузил муку, получил деньги, и на автобазу. Там пока спокойно всё. Только успел машину от муки отмыть, механик подходит, свой мужик, говорит:

-Ты на элеваторе работал сегодня?

- Я, а что случилось?

- Машину помыл?

- Да.

- Сдай сменщику, тебя не было на работе, а где ты был, сам думай.

-А что случилось?

- Ориентировка по автобазам, какой-то водила с незаконным грузом с вахты урвал, да так, что мусор проверяющий, упал с кузова и на смерть разбился об весы. Ищут сейчас. Ты от греха по дальше больничный, что ли возьми, не ходи пока на работу.

- Понял, Андреич, - говорю, - ну и ты меня не сдавай, не было меня в смену, на ремонте был.

- Не переживай, нам это тоже на нашу автобазу не надо, поклепы такие. Не было тебя, и идем, трудовую задним числом оформишь, а от ментов как нибудь откусаемся.

Забрал трудовую книжку, дома не сказал ничего. Утром отец подзывает за завтраком, и газету показывает, а там полностью мой случай описан, и что шофер в розыске теперь, как не предумышленное убийство.

- Твоя работа? – спрашивает, а отец строгий у меня был, фронтовик,- иди, сдавайся, если ты.

- Да не было меня там, говорю, - отец успокоился,- а я-то знаю, что меня ищут! Куда-то бежать надо, а куда? Хорошо, друг у меня с морфлота вернулся, с Камчатки, болтливый, как ты. Он много мне рассказывал про Камчатку, про остров Шикотан, что там население 98% женщины и моряки бояться в увольнительную ходить – ловят их бабы и насилуют. Баб я не боялся, пусть лучше они меня изнасилуют, чем за убийство сидеть, и завербовался я через этого кореша на плавбазу механиком прямо на следующий день, им так механики были нужны, что они мне даже аванс на дорогу дали, хоть у меня и свои деньги были. Долго ехал до Владивостока, кореш мой меня проводил, а сам не поехал, нахлебался морской романтики. Во Владике встретили нас, завербованных, со мной ещё человек десять было, и заново распределили, и попал я не куда вербовался, на Шикотан, а механиком на траулер. Три года как изгой, на этом корабле работал, на берег лишний раз не сходил, только в Японии, где левую рыбу разгружали. Я же никому, даже отцу с матерью адреса не оставил и сам не писал, только деньги отправлял через тех, кто на материк едет. Анонимно, и на сестру в основном. И представляешь, читаю как-то газеты, а я на земляка газеты выписывал карагандинские, и пишут про тот случай, на элеваторе и хлебозаводе. Не про мой конкретно, а что на элеваторе ОБХСС разоблачили преступную группировку во главе с директором элеватора, магазина, зав.базой, человек десять посадили, начальника охраны. Ну и пример приводят, что из-за хищений, которые продолжались много лет, три года назад погиб милиционер, которого задавил водитель такой-то, пытаясь вывести ворованную муку, и фамилию этого водилы, и срок, сколько ему дали, и что он свидетель по делу этого ОПГ. И оказывается, там совсем не мой потерпевший, мой просто с машины упал. А погиб другой, в этот же день, но по другому поводу, его шофер машиной переехал, и нашли этого шофера, и дело в ОБХСС передали в разработку. Меня давно ни кто не ищет. Сначала, в впопыхах, действительно, в розыск подали, а потом разобрались, и не нужен я ни кому. Кроме того, я пока в море ходил, все кодексы изучил, и уголовный, и процессуальный, и гражданский, административный, и комментарии к ним. Есть такая норма юридическая, если ты в розыске, но живешь и работаешь под своим именем, т.е. не прячешься, а тебя почему-то не нашли, то претензий к тебе со стороны закона нет. А я все три года по своему паспорту в море рыбу ловил, другого- то у меня и не было ни когда. Вернулся домой, меня даже не вызвали ни разу ни куда.

- Коль, давай выпьем, - Сергей разлил остатки водки по стаканам, - ты извини, если я не туда влез, первый раз в жизни с таким человеком откровенно общаюсь.

Сергей не врал. Когда-то в далеком детстве, он рос с прабабушкой и прадедушкой, они были очень хорошие, дореволюционные люди, спасли от гибели весь род. В 32-ом их предупредил родственник чекист, что завтра за ними придут. Дед всех собрал, погрузил на подводы, и из г.Балашова Саратовской губернии они ехали на поезде, пока не кончилась железная дорога. Кончилась она в Душанбе, и здесь же, рядом со станцией, в районе, куда раньше ссылали прокаженных, построил дом. Район так и назывался до войны «Лепрозорка», а после войны «Шанхай». Там и родился Сергей, его родители разошлись сразу, после его рождения и он остался на воспитании прабабушки и прадедушку, потому, что бабушки с дедушкой у него не было. Отцу с матерью было не до него, им было по 18 лет и у них были свои представления о жизни. Потом, много лет спустя, с начала мать, потом отец, вспомнили о нем. Но родными родителями Сергей считал, всё таки, бабушку с дедушкой, как он их называл, за неимением настоящих бабушки и дедушки. Старики любили его, но чему они могли научить его в современном мире, если сами в нем ничего не понимали? Только вечным ценностям, изложенным в Библии. И этот разговор с Бизоном затронул его. Не потому, что Бизон был авторитет, Сергей чихал и на не меньшие авторитеты. А потому, что это был в его жизни первый человек, который говорил с ним, как отец с сыном, без лжи, без лукавства, без корысти. Сергей знал своего родного отца. Отец, родной, нашел его с матерью, когда Сергею исполнилось 14 лет. Ему представили отца как дядю, но Сергей узнал его, и понял, что это отец, а раз мама врет, значит, так надо. Потом, когда он поближе познакомился с отцом, а особенно с его женой, у которой тот был полностью под каблуком, он понял, что это слабый, ни кому не нужный человек, который себе помочь не может, не то, что сыну. И стал ему помогать, он жалел отца за его ничтожество.

Бизон был другим. Он был достоверным, бескорыстным и сильным, он не нуждался в помощи Сергея. И он был честным, Сергей это чувствовал, как чувствовали все зеки, которые доверили Бизону контроль над своей амнистией, как доверяла ему Лида. И так же доверял ему Сергей.

- Это тебе о случае, Серега. Ведь что я за эти годы упустил? А ни кто не знает, что было бы, если бы я от несуществующего преступления не бегал. Может, любовь бы свою нашел, женился, детей нарожал, может ещё чего умного бы сделал, но не свершилось. Прятался по кораблям, боялся, что найдут. Вернулся я после той публикации в Караганду, отец с матерью так постарели, пока я бегал, еле узнал, столько горя я им принес. Сестра замуж вышла и в Ташкент уехала. Устроился опять шофером на автобазу, работаю, потихоньку к жизни возвращаюсь, невесту родители присмотрели, хорошая девчонка из нашего городка, Ленинградских эвакуированных в войну дочка, учительницей в нашей школе работала. И вот о случайности я все хочу тебе рассказать. Ну, всё вроде нормально, денег я на дальнем Востоке не мало заработал, я же не тратил почти, накопилось. Здесь тоже работа нормальная, женщина эта, училка, вроде любит меня, возраст у неё, ровесница моя, пора детей рожать, а нет ни кого, тут я подвернулся, она и втюрилась, моряк на суше тоже фраер, - подмигнул мне Коля.

- Это ты-то фраер на суше? – спросил Сергей.

- А что? У меня от флота бескозырка, тельняшка, парадка черная с фуражкой, на день флота так мог вырядиться – родная мама не узнает, девки кипятком ссали! – ответил Коля, даже чуть-чуть обидевшись.

- Короче, сидим мы как-то с паханом в субботу, настроение классное, у меня дело к свадьбе, сеструха в Ташкенте племянницу, а отцу внучку, родила, хорошо на душе. Пахан говорит, сходи, Колян, купи красного, мать пирожки жарить, выпьем за племяшку твою и за внучку, Слава тебе, Господи, и до внуков дожил! Отец из казаков, чуть что, так Слава тебе Господи! Православный был человек, казаки все такие. Ну, я что, сказано – сделано, одна нога здесь, другая там, или наоборот. Купил портвейн «Памир» в 0,85, как шампанские бутылки, две штуки, очень батя любил это вино. Иду домой, настроение – лучше не бывает, так хорошо на душе, и то, что с батей, и то, что сеструха родила, и что мама пирожки жарит. И встречают меня эти два урода, чеченцы, братья, их там, в Караганде, хватало после войны. Мелкие такие, каждого соплей перешибешь, но наглые, дерзкие, и много их, в каждой семье три – четыре брата, и остальные чуть что, друг за дружку встают, и сразу за ножи. Боялись их все, не связывался ни кто, а эти вообще отмороженные были, у них старший брат все по зонам, уголовный авторитет какой-то был. «Давай, Бизон, бухло, и проваливай!», - говорят, как за здорово живешь, и один финкой так небрежно поигрывает, а второй руку в кармане держит. Они ни когда без ножа не ходят.

Меня батя там ждет, и денег с собой нет, чтоб ещё купить. Что-то говорить, или объяснять смысла нет, беспредел он и есть беспредел. Тем более вижу, что не столько вино им нужно, сколько поглумиться надо мной. Мне так обидно стало, что же мы, русские, до такой степени уже нашей властью опущены, что даже постоять за себя боимся? Ну и дал одному из братьев, самому борзому, бутылкой по голове, а второму оставшуюся в руках «розочку» в горло воткнул. Смотрю, оба лежат, и оба трупы. Вторая осталась бутылка у меня. Сел на тротуар, открыл, и выпил всю бутылку. А пока пил, пацанов проходящих к отцу послал, мол, извини, батя, не получилось у нас с тобой выпить, уезжать мне придется, и надолго.

- И что тогда батя?

-Да ни чего. Понял он меня, да против закона не пойдешь. Убил я этих чеченцев.

- Д я бы тоже их убил, - сказал Серега.

- Нет, не так просто, брат… Чеченцев нельзя убивать. За них большая сила стоит, тейп. Достанут по любому.

- Ты их боишься?

- Я? Нет. Но это потому, что я смерти не боюсь. Кто убил чеченца, тот умрет, законы кровной мести неумолимы.

- И ты умрешь? Ты живешь под кровной местью?

- Да, живу. А что делать? Ты бы что выбрал, убить или быть убитым?

Нет, Серега бы подумал, прежде чем убивать, по крайней мере, однозначного ответа он для себя не знал. А разве к такому можно быть готовым? Можно заранее для себя решить?

- Дали мне червонец, - продолжил Коля, - невеста убивалась, старики мои ещё на 10 лет постарели, я, когда их на суде увидел, только одна мысль была – увижу ли ещё? Отправили меня не далеко, в Павлодар, Вишневка. Всё таки и срок по божески дали, нормально судьи ко мне отнеслись, могли и вышку дать. Пахал я на производстве, как папа Карло, за любую работу брался, по два плана выполнял иной раз, думал удо заработать, мечтал своих стариков живых застать. Удо заработал, а старики умерли раньше, так и не увиделись больше, сначала отец, потом мать, почти сразу, за полгода сгорела от горя.

- А на свидания, почему не приезжали они к тебе?

- Особый режим, Серега, это раз в год свидание, и лишают по любому поводу, раз в полгода передача, 10 кг, и раз в месяц одно письмо, могут и этого лишить. По первому году я себе ещё хорошую репутацию у начальства не заработал, нарушения были. На второй год отец умер, а вслед за ним и мать. Сестра в Ташкенте, дети у неё, работа, и ехать не близкий свет, я сам писал, чтоб не ездили. Невеста писать перестала почти сразу после суда, - десять лет ждать! Ни кто и не винит её, за эти два года, пока старики живы были, ещё привет иной раз передавала через мать, а потом совсем её из виду потерял. Да я ещё на суде сказал ей, живи, как сама сможешь, не жди меня.

- А как же с третьим трупом?

- Ну, с этим совсем просто получилось. У меня уже суд прошел по условно – досрочному освобождению, по тяжким статья только по двум третям отсиженного срока можно на удо, вот я почти семь лет отсидел, месяца два осталось. Где-то строгая зона бунтанула не далеко от нас, в нашем же управлении. Ну и как обычно, раскидывают, если зона бунтанула, и их раскидали. Зачинщиков с раскруткой, кого по строгим зонам, а человек сто к нам, на особый, самых ярых. И вот заводят этот этап в зону, а мы как раз на работу шли. Слышу, меня кричит кто-то: «Бизон!!! Бизон!!!». Смотрю – кровник мой, брат потерпевших, старший, он сидел тогда, когда у меня с его братьями канитель вышла, но и тогда передавал всё время угрозы, мол, встречу – конец тебе. Но это так положено у них, должен отомстить, иначе позор на весь род. «Даю тебе одни сутки!» - кричит. Это он, типа как порядочный арестант, благородство проявляет. По воровским законам разборки с воли в неволе не катят, на воле случилось, на воле и разберетесь, а в тюрьме и своих рамсов хватает. Но чехи ни каких законов не соблюдают, у них свои законы.

- И ты мог убежать?

- С особого? С таких зон побегов не бывает, если только с позволения администрации, или тщательно подготовленного с воли, а так это абсурд, поиграть решил, как кошка с мышкой.

- И что же дальше?

-Отработал смену, как обычно, я тогда сварщиком работал. Пришел в барак, переодеваюсь, тут ко мне шестерка этого чеха, из вновь прибывшых, подходит:

- Ты Бизон?

- Ну, я.

- Тебя Аслан зовет, через 15 минут в умывальнике.

- Скажи, приду, - отвечаю. Раздеваюсь до пояса, беру мыльно – рыльные принадлежности, полотенце через плечо, типа умываться. Под полотенце электрод, в штаны засунул, полотенцем прикрыл. Я понимал, или он, или я, расхода не будет. Захожу в умывальник, в руках мыло, щетка, паста. По центру у окна Аслан стоит, по бокам у стен его шестерки, но они как бы не при делах. Аслан им знак сделал, они вышли и встали у входа, что бы не зашел ни кто, или я не убежал, я как-то не понял. Подхожу я к Аслану, вытаскиваю электрод и пробиваю его насквозь этим электродом прямо в грудь, в область сердца. По-моему, он раньше умер, чем на пол упал. Выхожу из умывальника, этих шнырей как ветром сдуло, нет ни кого. Зашел в кубрик, положил мыло, полотенце, накинул робу и на вахту пошел.

- Зачем?

- Сдаваться. Явка с повинной смягчает вину, но срок не уменьшает, - пошутил Коля популярной зековской поговоркой. Прихожу на вахту, там майор знакомый дежурит, я ему как есть, всё рассказываю, а он смеется, не верит. «Ладно тебе, Бизон, прикалываться, тебе месяц сидеть осталось, я же знаю тебя, нормальный ты мужик, небось, выпил слегка?». Взял я тогда прапора дежурного, пришел в барак, там как вымерли все, по шконкам затихарились, бояться, в соучастники запишут. Зашли в умывальник, тот так и лежит, как я его оставил. Прапор по рации группу быстрого реагирования вызвал и медэкспертов, смерть зафиксировать и прочее. На меня наручники одел и отвел на вахту.

- Правду сказал Бизон, - докладывает дежурному майору, - завалил он чеха этого.

- Как же ты так, Коля? – майор даже растерялся, мы с ним лет пять, как знаем друг друга.

- Кровник он мой, я за его братьев сижу.

- Не может быть!!! – майор за голову схватился, - вас же никак в одну зону нельзя было сажать! Куда оперчасть смотрела? – кричал он на ни в чем не виноватого прапорщика. Дальше карцер, следствие, суд выездной, прям в зоне. Дали стандартные три года.

- Почему стандартные?

- Ты не знаешь? Такое есть внутреннее распоряжение, не гласное, за своего зека три года, за активиста, ну, там, завхоз, СВПшники и другая козлота – пять лет, за мента ВВ – десять, за синего мента пятнадцать, за солдата срочника – вышка. Но это стандартное меню, по обстоятельствам могут за любого вышку дать.

- Синие менты – это которые на воле?

- Ну да, а в зоне зеленые, Внутренние войска, ВВ сокращенно.

- А почему за них меньше дают?

- Не знаю, вроде как этот риск им изначально в оплату труда входит.

Серега не понял, пошутил Коля так, или действительно, переспрашивать не стал. Но Коля добавил свои соображения:

- Синие менты с зеками почти не встречаются. А если встречаются, то в основном конвой, а на этапах больше всего побегов, и риску у них погибнуть от рук зека больше, поэтому за них больше и дают, чтобы, типа, неповадно было. А мне трешник по-божески, стандартный, хорошо, что отягощающих обстоятельств не было, электрод не заточенный, т.е. орудия преступления, финки или ещё чего, подготовлено не было, всё стихийно произошло. Менты за собой бочину знали, если бы не их ошибка, то и не было бы ни чего, поэтому смягчили, как могли. А то бы и мой червонец бы вернули, и эту трёху бы добавили. Можно сказать, хорошо отделался.

В общем, отсидел я свой червонец изначальный, видно судьба была мне именно червонец отсидеть.

- А здесь как оказался?

- Когда вышел с Вишневки, куда ехать? Мне проездные хотели в Караганду выписать, но у меня там нет ни кого, кроме могил родительских, но на них я и так съезжу, а сначала устроиться как ни будь, крышу над головой да работу какую ни какую найти. Деньги были на первое время, но не много, сам знаешь, как зекам платят…

- Я не знаю, Коля, мне не рассказывал ни кто.

- Сами зарплаты маленькие, и вычитают за всё – за робу, еду, содержание бараков, колючую проволоку, и прочее, так насчитают, копейки остаются, это если иска нет. Одно спасает, если долго сидишь, эти гроши накапливаются, и на них какое-то время протянуть можно, если экономно. Но человек столько лет себя человеком не чувствовал, и привык жить одним днем, он же в загул идет, читал же «Калина красная» Шукшина?

- Читал. И ты в загул ушел?

- Нет, я не ушел, даже сто грамм не выпил. Выписали мне справку об освобождении, проездные в Ташкент, к сестре, у меня же ни кого на всем белом свете, кроме неё, не осталось. Прибарахлился слегка в Алма-Ате, подарки купил, пересадка у меня там была, и в Ташкент приехал. Сестра и рада вроде, я и племянника с племянницей, и зятя не видел ни когда, а племяшки уже в школе учатся. Живут, правда, в малосемейке, родительский дом в Караганде не продали, думали, может, я там буду жить, квартирантов пустили, а сами уже много лет квартиру ждут, оба на тракторном заводе работают. Посидели, выпили с зятем, как положено, за встречу, за знакомство. Стариков помянули, зять хороший мужик оказался, он у них там, на тракторном, по строительству, типа прораба. Малосемейка у них нормальная, двухкомнатная, только кухня и удобства общие. С комендантом поговорили, он меня за червонец пока в пустующую комнату пустил пожить, на этом же этаже. Пару дней отдохнул, попривыкал к воле немного, по магазинам походил, на рынок съездил, в кино с племяшками сходил. На третий день иду на учет вставать, как положено, мне же материальную помощь должны дать и с трудоустройством, как бывшему зеку, помочь.

- Что за помощь такая, Коля, первый раз слышу?

- В первый месяц 25 рублей, если в течении месяца не трудоустроили – 50 рублей, если и за второй не устроили, то 75 рублей, но за три месяца по любому менты тебя обязаны устроить на работу. Ну вот, прихожу в райотдел, показываю справку, так мол и так, хочу работать, желательно на тракторном заводе, потому как жить мне не где, а там общежитие дают. Меня к начальнику, тот справку взял, статьи посмотрел, потом как заорет на меня:

- Чтобы духу твоего здесь не было, три дня тебе даю, потом закрою так, что ни когда не выйдешь!!! Нам таких своих хватает, ещё из Караганды будут ехать сюда!!!

Я ему говорю:

- Подожди, начальник, мне некуда ехать, а за преступления свои я уже ответил, вину свою искупил, и как любой гражданин СССР имею право на работу и достойную жизнь.

Эх, зря я это сказал, как начал он ещё пуще орать, думал, меня прям там под пресс пустят. Ладно, говорю, понял, ухожу. Хорошо ещё, что в дежурной части на учет поставили, как вновь прибывшего освободившегося из мест лишения свободы.

Пришел к сестре в общагу, дождался зятя, рассказал ему о своем визите к ментам, он говорит, ты поживи пока тихонько, может, без них работу тебе найдем. Ну и живу пока, работы много находилось, и сварщиком, и слесарем, и на стройке, но паспорт мне не дают в РОВД, а в отделе кадров как увидят мою справку об освобождении, так сразу им ни кто не нужен и прости – прощай. Так месяц прошел, второй идет. Кто-то стукнул на меня, что живет тут в общаге непонятно кто. Менты к сестре, хорошо, я в другой комнате жил, чуть ли не с обыском, где, мол, твой брат уголовник, мы знаем, он здесь живет. Предупредили, не уедет, пусть пинает на себя, поймаем – всех глухарей на него повесим. В Казахстане не насиделся, в Узбекистане посидит. Она мне в ноги,

- Уезжай, Коля, посадят они тебя!

- Да видно, делать нечего, сестра, придется дальше бродяжить. Ты не бойся, я тебя не подведу.

А самому так паскудно на душе от мерзости этой мусорской.

Одеваю утром костюм, ещё в Алма-Ате купленный на зоновские деньги, и еду в МВД Узбекистана, там по записи к министру на прием можно попасть, теоретически. Погоняли меня там по кабинетам, по какому вопросу и прочее, но я не говорю, только к министру и по очень важному делу. Наконец попал в приемную какую-то, одни полковники сидят, приема ждут, и лейтенант вместо секретарши. Говорит:

- Вам, Николай Иванович, необходимо заявление написать, и мы вам дату назначим. Вы находитесь в приемной заместителя министра по политической работе генерала такого-то.

Главный комиссар, значит. Ладно, думаю, заявление вам. Вежливо прошу у этого адъютанта лист бумаги, ручка была, и пишу:

«Я, Ф.И.О. , судимый по таким-то статьям, начало срока, конец срока, прибыл в расположение РОВД такого-то с целью найти работу и начать новую жизнь. Однако, в противоречии с советским законодательством паспорт мне не выдают, материальную помощь не оказывают, на работу устроиться без паспорта не могу, вынужден идти на преступление. Дата, подпись».

И отдаю заявление этому адъютанту. Тот прочел, аж в лице переменился. Подождите, говорит, Николай Иванович, я ваше заявление генералу покажу. И заходит в кабинет с моим листком. Ну, думаю, прямо здесь сейчас примут, зря с сестрой не попрощался, будет теперь переживать, куда я пропал. Но не долго, минут через пять выходит этот литеха, уже без моего листка, с ним майор какой-то, в кабинете был. Литеха говорит ожидающим полковникам:

- Генерал просил вас немного подождать, срочный вопрос, - и мне, - заходите, Николай Иванович.

Захожу, кабинет огромный, за дубовым столом с зеленым сукном сидит пожилой, седой генерал:

- Подходи, сынок, садись. Правильно сделал, что пришел, а вот на преступление тебе идти без надобности, и выброси эти мысли из головы. Раз решил новую жизнь начать, не сворачивай с этого пути, правильно решил и путь этот верный.

Нажал на кнопку, адъютант забежал.

- Распорядись, что бы Николаю пособие за два месяца выдали, прямо сейчас, я подпишу, - и уже мне, - а за третий месяц в РОВД получишь, и на работу они тебя устроят. Иди, сынок, не огорчай меня, и если что – сразу ко мне, разберемся.

Поблагодарил я генерала от души, сказал, что не подведу его. Выхожу в приемную, а мне прямо там бумагу и в кассу, в кассе получил под роспись 25 и 50 рублей. Приезжаю в общагу, а там чуть ли не всё РОВД в холле, сам начальник, и замы его, и участковый:

- Ты куда пошел, сволочь? – начальник орет, - ты знаешь, что из-за тебя меня с работы снимают, скотина?

Сестра тут же, зять, их тоже зачем-то с работы вызвали, комендант общаги. Хватают меня менты под руки, в УАЗик и в РОВД. Выдают ещё 75 рублей, потом на этом же УАЗе сюда, на завод. Заходим в отдел кадров, менты спрашивают:

- Вам какие специалисты нужны? – а я им сказал, что электрик, самая шланговая работа, - электрики нужны?

Те отвечают:

- Конечно, нужны!

Менты им мою справку в нос:

- Берите!

Те посмотрели и как обычно:

- Такие не нужны!

А менты им:

- Нужны, нужны, и попробуйте уволить в течение года, - оказывается они ещё в течение года, пока надзор не снят, за меня отвечают, - и в общежитие сегодня же заселите, а паспорт мы ему выпишем, на неделе занесет.

Вот так я в один день и деньги получил, и на работу устроился и с крышей над головой. Через неделю паспорт дали. Начальника РОВД не сняли, попугали только, но сказали, что он личную ответственность за меня несет, а участковому раз в неделю заходить, проверять и докладывать о моём житье – бытье. Всего-то делов было, а пришлось к зам.министру идти. Суки они все-таки, все эти мусора. А генерал молодец, видно, из фронтовиков ещё. Ладно, пойдем спать, вон, дежурная сестра уже раза три по дорожке прошла мимо нас, намекает, что пора и по палатам. Хотел тебя уму-разуму поучить, но разговор в другое русло пошел, да ладно, Бог даст, ещё пообщаемся, - сказал Коля и пошел в палату. Я доел остатки еды, свернул газету, выбросил в урну и ещё ходил какое-то время по дорожкам больничной территории, учился ходить, пока не замерз. По вечерам уже было прохладно. Разговор с Колей ни как не укладывался в моей голове, что-то он во мне перевернул, но осознания, что именно, не было.

Работы прибавлялось каждый день, условники уходили, новых работников, особенно специалистов, не было, электриков становилось меньше с каждым днем. Иногда электрикам приходилось дежурить через день, а то и по две смены. Серега ещё три дня на работу не ходил по больничному, мог ещё продлить, но раны уже зажили, ходил он более – менее нормально, и Сергей закрыл больничный и вышел на работу. Времени не оставалось ни на что, ни на выпивку, ни на женщин, работа – общага, общага – работа. Платили хорошо, все внеурочные смены учитывались, но испытать свой инструмент продолжения рода после операции у Сергея пока не получалось. Однажды его вызвал начальник второго, современного завода Тохтакурды Ахметович, среди работяг Ахметыч, и предложил ему вступить в создаваемый ими кооператив. Перспективы нарисовал радужные, показал на бумаге рентабельность завода, всю экономику, и получалось, что даже при создании накопительного резервного фонда 10% от прибыли зарплата членов кооператива будет от 300 до 500 рублей в месяц + распределение прибыли по итогам года. А это дополнительно по 2 – 3 тысячи рублей. Таких денег Сергей ещё нигде не зарабатывал, и обещал подумать. Посоветовался с друзьями в общаге, им оставалось работать на заводе совсем не много, Слава уходил в январе, но уже договорился с администрацией, что его отпустят перед Новым годом, за хроническое перевыполнение плана.

- Как встретишь новый год, так и проведешь, - сказал он друзьям, я и так три новых года в неволе встретил.

Срок у него был пять лет, два скостили по амнистии. Сашка уходил через четыре месяца, оставляя «хозяину» почти год из трёх. Оба они высказались за то, что надо свое дело открывать.

- Здесь ты всё равно будешь тем же работягой, только кооперативным. Рулить будут начальники, что с того, что называться они будут председателями. А свой кооператив создашь, сам будешь хозяин, голова у тебя есть, заработаешь не меньше, чем они тебе предлагают. Серега соглашался, что самому можно больше заработать, но для него дело было не в деньгах. У него бурлили идеи. Очень хотелось реализовать свои творческие возможности, он чувствовал в себе потенциал.

С Колей Серега теперь часто виделся на заводе, то Коля выйдет в смену, замещая вакансию, то Серегу попросят выйти в день по той же причине. Когда выдавались спокойные смены, а такое бывало, после амнистии оборудование ломалось реже, зеки прекратили саботаж, опасаясь, что если спаляться, не отпустят по амнистии, Коля ненавязчиво учил Серегу «за жизнь». Вернее, Серега приставал к Бизону с вопросами, на которые тот отвечал в силу своего разумения. Образования у Коли было 8 классов и ПТУ на шофера – автослесаря, но он был очень начитан, ещё бы, столько отсидеть. Но Серегу не книжные знания интересовали, а то, чего в книгах не прочтешь. Например, задавал Серега вопрос:

- Коля, а почему столько людей сидит за всякую ерунду? Рыбу с прилавка украл, подрались мальчишки между собой, вон один камеру велосипедную украл у соседа, их и преступниками то не назовешь, поругать, оштрафовать, и достаточно, по крайней мере, на первый раз. А их сажают, на года.

- Экономика. К правосудию отношения не имеет.

- Причем здесь экономика, Коля?

- При всем. Сам посуди, Серега, каждая зона это или завод, или стройка, или лесоповал, но по любому производство. Так?

- Так.

- Кроме того на воле много таких производств, куда люди не идут, потому, что бы туда люди шли, надо им платить нормально. А государству это не выгодно. Или всякие стройки века, тот же БАМ и много неизвестных в сибирской тайге, которые зеки строят и по доброй воле никакие люди туда ни за какие деньги не поедут. А зеков ни кто не спрашивает, как и ментов, которые их охраняют. Но дешевле ментам хорошую зарплату и всякие льготы, зеки же в 38 копеек в день государству обходятся. Это официально, а сколько ещё менты разворуют. Теперь идем дальше: на каждом производстве есть план, согласен?

- Согласен.

- План закон, выполнение – долг, перевыполнение – честь! Слышал?

- С детства слышал.

- Так вот, за выполнение и перевыполнения плана зеками мусора получают звания, премии, квартиры и прочие льготы типа бесплатный проезд на юг в ведомственный санаторий в Крыму где нибудь, надбавки северные, отпуск больше любого гражданского и пенсию в 45 лет, хорошую причем. С возможностью работать дальше. А за невыполнение плана могут и премии лишить, и с должности снять, а звание зависит от должности, короче, ни чего хорошего. Поэтому начальники в колонии готовы с зеков шкуру живьем снять, но план дать любой ценой. И дадут, даже когда зеки сотнями мёрли от цинги и истощения, план давали. Но менты и перевыполнения хотят, им за это дополнительные поблажки. А всё это возможно при одном условии – что бы зеки были, что бы было, с кого шкуру живьем сдирать. И вот думай дальше – если есть план на миллионах производствах, который обеспечивают зеки, значит, есть план по тому, сколько этих зеков должно быть? И какая разница, совершил человек преступление, или нет? Посадят столько, сколько нужно для выполнения плана. А придраться всегда есть за что, любого можно под статью подвести. Менты намного больше преступлений совершают, но намного меньше отвечают за них, редко посадят, разве что с работы выгонят. Или начальники партноменклатурные, детишки их, тоже будущие партийные или ментовские начальники, правящий класс, им всё можно. А простому человеку в тюрьму угодить и преступлений не надо ни каких совершать, просто оказаться в ненужное время в ненужном месте…

Такие рассуждения поначалу просто шокировали Серегу, но тщательно обдумывая каждый ответ Николая, Сергей редко находил, что ему возразить. Та жизнь, которую прожил Николай, и та, о которой писали в книгах, газетах и показывали по телевизору, сильно отличались, это были разные миры, перепутанные во времени и пространстве. И жизнь, которой жил Сергей и все окружающие, подтверждала Колину правоту, а не телевизионную. Телевизионную и всю другую «правду» из СМИ выдумывали родители Сергея и миллионы таких, как они. Государство не скупилось на пропаганду, и самым изощренным лжецам присваивала всякие звания, давало награды и высокие должности. Одни Михалковы чего стоят. Угождать власти было выгодно. Остальных власть загоняла в угол, отправляла в ссылки и психушки. В период развитого социализма сажали несогласных, диссидентов, редко, расправлялись более гуманными, но не менее действенными методами. Даже огромный талант Владимира Высоцкого и всеобщая народная любовь к нему не спасали его от дискриминации и не признания властью. За правду, за разрушение стереотипов. Не говоря уже о всяких Даниэлях и Синявских. Бродскому и Солженицыну власти просто таки сделали биографию, превратив их в изгнанников, что по тем временам автоматом сулило Нобелевскую премию.

Серега работал уже второй месяц вместо положенных двух недель, приближался декабрь, встречать новый год в общаге, на заводе ему вовсе не хотелось. «Как встретишь, так и проведешь, и где встретишь, там и проведешь»,- думал Серега, и решил, что доработает до декабря и уволиться в любом случае, новый год он встретит в Душанбе. Предупредив руководство, что он работает до первого декабря, Серега стал готовиться к отъезду, оставалась неделя. Все друзья с пониманием отнеслись к его решению. Сашка и Слава обменялись с ним телефонами и адресами, все были уверены, что на воле исполняться все планы, которые каждый вынашивал долгие годы отсидки, лишь Серега не имел ни какого конкретного плана, кроме как вернутся в родной город и открыть кооператив.

март 2010г. Москва. ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.