Глава восьмая

Они уже давно без остановки работали веслами. Савел ровно и неутомимо раскачивал тугим корпусом; при каждом взмахе весел на его руках вздувались, как шары, крутые железные мускулы. Митрась от неумелого обращения с веслом уже набил мозоли, и при каждом движении боль надрывала кожу на ладонях. Хуже всех приходилось Леське: она растревожила рубцы, оставленные на ее теле лозами, и теперь все тело жгло, как углями. Время от времени она глухо постанывала сквозь зубы.

-Да перестань ты ныть, в самом-то деле! – наконец одернул ее Савка. – Чай, не по роже били!

-Дай-ка, Алеся, я тебя сменю, - миролюбиво предложил дед. – А то ты уж чуть жива, как я погляжу.

-Еще чего! – запротестовал Савка. – Сидите, батька: она девчонка молодая, ничего с ней не случится. От работы никто еще не помирал!

-И что это тебя лукавый дернул в такое время отправиться? – снова укорил его дед. – Отплыли бы завтра с утра, за нами не горит. Ты погляди – уж ночь на носу!

Солнце и в самом деле висело уже довольно низко над горизонтом, тяжелое и красное, однако до ночи было еще далеко.

-Мы на хохляцкий хутор заедем, - поделился Савел своими планами. – Там и заночуем, а поутру прямо оттуда и двинемся – к вечеру уже в Бресте будем.

-А пустят ли хохлы к себе такую ораву? – усомнился дед.

Он был немного знаком с теми хуторянами, и ему было известно, что хотя люди они и добрые, однако сесть себе на хребет никому не позволят.

-Отчего же им нас не пустить? – удивился Савел. – Люди мы неприхотливые, можем и на сеновале устроиться, а кормить нас тоже не надо: еда у нас есть с собой. Можем, если что, и за постой заплатить.

Однако, чем дальше двигались они на юг, преодолевая течение, тем серьезнее и мрачнее становились Савка с дедом. Леська догадывалась, в чем тут дело: это была одна из причин, по которым старшие не хотели ехать дорогой; по этой же самой причине длымчане и вообще ездили в Брест-Литовск лишь по самой крайней нужде, да и то почти никогда не ездили поодиночке, все больше разом по нескольку семей.

Вся беда была в том, что каким бы путем, рекой или дорогой, ни отправились длымчане в Брест, им неминуемо пришлось бы проехать мимо Островичей – так неудобно они были расположены. Дорога в этом месте подходила почти вплотную к Бугу, и именно здесь стоял господский дом. На дорогу он выходил черным ходом, возле которого почти всегда толклись, как навозные мухи, дворовые и гайдуки, и от них длымчане каждую минуту ожидали неприятностей: непременно обругают грязными словами, плеснут помоями, бросят камнем вслед – и это еще в лучшем случае! А хуже всего на обратном пути: понятное дело, длымские дзяги да прялки гайдукам ни к чему, а вот деньги, с ярмарки привезенные – дело другое. И то сказать: каков пан, таковы у него и подпанки, а люди бают, что предки у того пана с большой дороги вышли.

На Буг же Островичи выходили жилым фасадом, откуда открывался чудесный вид на реку, леса и синее небо. Издали, на фоне темного леса, этот нарядный белый дом с колоннами в греческом стиле смотрелся живописно и заманчиво. Однако приближаться к нему даже на лодке тоже было не слишком-то безопасно. В том, что на высоком балконе, который поддерживала полногрудая мраморная кариатида, часто сидел и зевал в своем кресле укутанный в одеяла старый Островский, большой беды как раз не было. Даже, напротив, пан Стефан вполне мирно и с удовольствием наблюдал за проплывавшими по реке лодками, в том числе и длымскими, тем более что и сам едва ли разбирался, какие из тех лодок длымские, а какие нет. Куда как хуже было то, что в прибрежных кустах прятались легкие и быстроходные гайдуцкие челны, на которых ничего не стоило догнать незадачливых путников. Такое, правда, случалось крайне редко, однако все помнили, что раз или два гайдуки все же погнались за длымчанами, а посему люди старались блюсти необходимую осторожность.

Леська теперь поняла, почему Савел так настаивал, чтобы она села именно на правое весло: так ее труднее было разглядеть с берега – заслонял Митрась. К тому же и смотреть на них пришлось бы против солнца, которое уже хоть и меркло, но все равно еще сбивало с толку.

-Эй, ты там! Аленка! – негромко окликнул ее Савел.

Она обернулась. Он снял с головы широкополый брыль и протянул ей:

-На, одень да косы спрячь!

Леська безропотно подчинилось, хоть ей и пришлось сделать усилие, чтобы запихать свои длинные, пышные и упругие косы в тулью соломенной шляпы.

-Ну вот, теперь, как есть, настоящий хлопец! – одобрил Митрась, поглядев на нее. - Ну никак не признать в тебе теперь девки, ей-Богу!

Леська в родичевом брыле и в самом деле стала похожа на хорошенького темноглазого мальчика.

-А ну повернись-ка! – потребовал Савел. – Ничего, сойдет!

-Ишь ты! – довольно хрюкнул дед. – А на дороге им так очки не вотрешь!

И тут до Леськи, наконец, дошло, почему Ясь вдруг сам пришел к ее разлюбезному родичу и сам предложил ему свою лодку, да еще чуть ли в пояс не кланяясь! Вовсе не Савку решил он ублажить, и даже не Митраньку порадовать, а прежде всего ее оберечь. Поехали бы Галичи в Брест на своей телеге – и тогда Ясь до самого их возвращения не знал бы покоя: а не позарятся ли гайдуки на его кветочку да не нападут ли на путников? На лодке было все же не так опасно…

-Вот оно – будем зараз проплывать, - предупредил Савка. – Митраська, а ну заслони-ка ее! А ты, Алена, на левый берег поменьше смотри. Отвернись!

Леська послушно отвернулась и стала смотреть на разлившийся по небу закат. Да и было на что посмотреть! Закаты нынче расцветали – один другого краше! Лиловые стрелы длинных облаков перемежались с алыми и пунцовыми разводами, образуя дивную картину на фоне бледного вечернего неба. А от тяжелого солнца, низко висевшего над черным лесом, по волнистой речной ряби алым шелком стелилась дорога, так и маня шагнуть на нее из лодки, пойти по алому зыбкому ковру далеко-далеко, на тот берег, до склоненных над водой пушистых ветел…

И ничто не мешало бы этим ее мечтаниям, кабы не тяжелая работа, не горящая огнем спина, а главное, тот самый гнетущий страх, что подступал с восточного берега. Казалось, что кто-то неведомый и невидимый стоит за самой спиной. Правда, ее все время касалось живое и теплое плечо сидевшего рядом мальчика, но… Что смог бы он сделать, чем сумел бы помочь?

Нет, надо бы ей все же взглянуть на Островичи – может, хоть не так страшно станет…

Она была осторожна: лицо развернула лишь в профиль, кося глазами.

На берегу вроде бы все спокойно: на балконе никого нет, у подножия дома не видно никакого оживления. На берегу, впрочем, сидит кто-то с удочкой, спустив ноги в воду, да это ведь не считается. Тот мужик на них даже и не смотрит, все его внимание сосредоточено на поплавке.

Зато как красив, как хорош дом, четко очерченный на фоне деревьев, облитый алым закатным светом! Заходящее солнце отражается во всех его окнах, и они от этого кажутся малиновыми кострами.

Но Савка все усерднее налегает на весла, крепко сжав зубы.

-Кому сказано – отвернись! – глухо и злобно бросает он Леське.

-Так ведь… нет же никого, - не слишком уверенно возражает она.

-Все равно – отверни рожу от греха подальше! И на весла налегайте, налегайте оба! А то что же это: я один надрываюсь, а вы так – задарма!

Но вот уже давно осталось позади опасное место, и рассеялась, ушла прочь тревога. И Савел больше не хмурится, не подгоняет, а даже мурлычет себе под нос какую-то песенку.

Солнце уже скрылось за лесом, побледнели и померкли краски заката, и лишь у самой кромки черного леса небо еще слегка отдает палевой желтизной. Сгущаются сумерки, и голубой туман все гуще клубится над тихой одой. Вот стал уже совсем черным стал береговой камыш, и очертания прибрежных кустов и ветел потеряли прежнюю ясность.

Савел решительно остановил лодку возле самого берега.

-Здесь, - бросил он коротко.

-А не поздно ли? – засомневался старик. – Мы людей-то не потревожим?

-Да бросьте вы, тату – какое еще время? Эй, короеды, а ну живо на берег!

Младшие, с трудом разогну натруженные спины, один за другим начали выбираться из лодки.

-Ты как, Митрасю? – спросила Леська сочувственно. – Жив?

-Да вроде живой, - ответил тот. – Только спину вот ломит – сил нет!

-Ну а ты что думал? – усмехнулся Савка. – Я тебя не гулять с собой взял и не от дела бегать. Ты погоди ужо, нам с тобой еще лодку на берег вытаскивать!

-Ишь ты какой! – всплеснул руками дед. – Нас, может, еще и на двор-то не пустят. Уж я-то, право, не пустил бы. Да и то сказать: заявились тут на ночь глядя, да еще этаким табором! А он уж и лодку вытаскивать надумал, ты глянь каков!

Хутор стоял не на самом берегу, а чуть в глубине, так что хаты было и не разглядеть сквозь густые ветви деревьев; лишь уютно светился рыжий квадрат оконца: значит, хозяева еще не спали.

Один за другим незваные гости проследовали до самой калитки: впереди важно и деловито вышагивал Савел, за ним следовали Леська с Митрасем, а дед Юстин замыкал шествие, не переставая при этом ворчать, что-де его родной сын растерял нынче последнюю свою совесть, и теперь добрые хозяева уж точно их выставят за ворота – и правы будут.

А младшие между тем тревожно перешептывались:

-А что, коли взаправду не пустят? – обеспокоенно спрашивал Митрась.

-Ну что ж, - пожимала плечами Леська. – Будем тогда под небом ночевать. В лодке.

-В лодке мы все не поместимся: она хоть и большая, да и Савел твой не маленький, все место в ней один займет. Вон бугаина какой!

-Тихо! – прикрикнул, обернувшись, Савел.

Они уже добрались до хутора. – за тыном маячили неясные контуры подсобных строений, поднималась высокая крыша хаты, а под ней – два мутно-оранжевых слепых окошка, словно глядят исподлобья, из-под высокой надвинутой шапки чьи-то жуткие глаза.

Савка несколько раз ударил в калитку; ударил не слишком громко, но из хаты почти сразу послышался женский голос:

-Иду зараз, погодите!

Вот приотворилась, заскрипев, низкая дверь, и босоногая женщина проворно сбежала с крыльца.

-Кто там? – спросила она на ходу.

Савка отчего-то замешкался, и за него ответил дед.

-Вечер добрый, Павло! Ты прости уж нас, полуночников!

Хозяйка, видимо, узнала голос. Она заторопилась, ее шаги легко и быстро прошелестели по двору. Вот сухо щелкнула щеколда, распахнулась калитка.

-Гляди-ка, и впрямь Устим! – всплеснула руками хозяйка. – Микито, иди скорее сюда, Устим приехал! – закричала она.

-Иду! – раздался из хаты низкий ленивый голос.

-Давно же ты не бывал у нас, позабыл совсем… - укорила хозяйка гостя.

-Вот нынче и выбрался, - ответил старик.

-А кто же нынче с тобой-то еще? – хохлушка Павла махнула рукой в сторону остальных.

-Все свои. Сынок вот мой, внучка моя, Алеся, да еще вот хлопчика нам подкинули.

-Ну, сынка-то я помню, привозил ты как-то его. а вот внучку-то первый раз вижу.

-А мы ее и привезли-то впервые, прежде и не брали никуда – все дома сидела, - подал голос осмелевший Савел.

-Ну, добре. Так ты, значит, Олеся? – повернулась хозяйка к девушке. Она произносила ее имя немного непривычно, слегка напирая на «о», «Олэся». – Ишь ты чорнобривая какая, красавица будет!

-Да мы уж и теперь очей не смыкаем: только и гляди за нею! – буркнул Савел.

-Да что же мы тут стоим? – спохватилась хозяйка, снова всплеснув руками. – Пойдемте в хату!

-Там у нас еще лодка без надзора осталась, - вспомнил Савел. – Течением бы не унесло.

-Не унесет, - заверил Митрась. – Я ее привязал.

-Привязал? – недоверчиво спросил Савка. – И когда же успел?

-От ведь не хлопец – находка! – восхитился дед.

-Все равно так не годится, - рассудил Савка. – А ну, бездельники, идем лодку выволакивать!

Однако хозяйка запротестовала:

-Нет уж, деток ты не тронь – и без того вон как замаялись! А лодку вытащить Микита мой пособит. Эй, Микито! – снова закричала она. – Да иди же ты наконец, где ты запропастился!

А с крыльца уже неторопливо, вразвалочку уже сходил приземистый широкоплечий хохол.

-Що кричишь, баба? – лениво спросил он. – Иду зараз.

-Устим длымский к нам в гости приехал, да с детками, вот что! У них там лодка осталась, так ты пособи ту лодку на берег выволочь да поклажу вынуть.

-Устим? – хлопнул в ладоши Микита. – Ну, так бы сразу и говорила. А то – орет да орет, а что орет – поди ты разбери! Ну, здорово, друг!

Он обхватил могучими руками тощенького Юстина, да с такой силой, что у бедного старика, поди, все ребра затрещали, и склонил ему на плечо крепкую голову на широкой шее. У него были длинные, свисающие ниже подбородка, усы и такие же по-полесски длинные волосы – почти до плеч.

Отпустив наконец деда, хозяин подошел к Савке и панибратски хлопнул его по плечу.

-Ну, этого-то и за версту узнаешь – весь в твою бабу вышел! – заявил он, обращаясь к старику. – А вон тот чернявенький – тоже ваш?

-Да нет, ответил за отца Савка. – Тот соседский, дружка моего хлопец.

Микита наморщил лоб, как будто что-то прикидывал , а потом, явно удивившись, спросил у Савки:

-Это сколько ж, выходит, годов твоему дружку?

-А не знаю, не считал. За двадцать уж точно будет, а так – не помню.

-Все равно, молод для этакого мальца. Ну, и который год он женат?

-А он и вовсе не женат, - ответил Савка.

-А-а, - озабоченно протянул Микита и больше не стал расспрашивать.

Савел с Микитой ушли на реку, а Павла повела в хату остальных гостей. Двери, по хохляцкому обычаю, были низкие, и нагнуть головы пришлось гораздо ниже, чем дома.

Горница у них была маленькая, темная, тускло освещенная чадящей лучиной. Несмотря на высокую крышу с крутым скатом, потолок в хате тоже оказался ужасно низким: о протянутую посередине толстую матицу человек немногим выше среднего роста легко мог удариться головой. На матице тут и там лежали сухие охапки пряных трав, аромат которых мешался с запахом дыма. Почти половину горницы занимала приземистая широкая печь; над нею в досках потолка было прорублено отверстие для выходящего дыма. В красном углу висели закопченные образа, убранные густо расшитыми рушниками, концы которых величественно свисали вниз.

-Чердак там у нас, дивчино, - пояснила тетка Павла, заметив, с каким интересом Леська разглядывает дыру в потолке. – Хлам всякий у нас там валяется: что, значит, в дело уже не годится, а выкинуть жаль – все туда и сносим.

Теперь Леська разглядела ее лучше, чем на дворе. Хозяйке было никак не меньше сорока лет, однако ее сухопарая и высокая, как жердь, фигура казалась совсем молодой. А лицо ее – осунувшееся, со впалыми щеками и тонкими морщинками у глаз, в свете лучины казалось отлитым из старого золота. Движения этой женщины были сухими и ловкими; ее тело ладно и выгодно обегала простая будничная одежда – сорочка с широкими рукавами, собранными у кисти, расшитая красным по вороту, и темная удлиненная панева – то есть, конечно, не панева, а плахта, ведь именно так называли эту одежду хохлы. У нее были сильные красивые руки, худощавые и загорелые, не лишенные своеобразной грации, однако темные босые ноги с деформированными пальцами и заскорузлыми пятками выглядели скорее плебейскими.

Было интересно наблюдать, как хозяйка кружится по маленькой горнице, ставя на стол глиняные миски.

-А вы здесь так вот одни и живете? – спросил у нее Митрась.

-Одни, родненький, одни. Вот как дочку нашу замуж отдали, так с тех пор одни и живем – вот уж годочков пять тому будет.

-А людей кругом тоже нет?

-И людей нет – верст на пять кругом. Мы, бывает, и по полгода живой души не видим; кто до нас заедет – уж так рады бываем! До нас ведь и не подобраться – одни болота кругом. Что у вас нового-то в свете?

-Да ну, все по-старому, - ответил дед. – До Бреста вот нынче едем, а как вернемся – так поди, и новостей порасскажем. Люди баили, паны там нынче лютуют, все шипят гадюками. Я и не хотел их вот брать, - он кивнул на младших, - и женка моя не пускала, да Савосе нашему разве что втолкуешь! Теперь еще, правда, Бресте потише, поостыла шляхта немного. А прошлым летом что торилось: одно слово – Содом и Гоморра.

-Да не, Бресте нынче тихо, - заверила хозяйка. – Проезжали тут люди, сказывали. Ну, а на селе-то у ас что нового?

-Да что у нас нового и быть может? – пожал плечами старик. – Хлопцу одному повезло у нас: его в солдаты забрили, а он вернулся – жив-здоров, руки-ноги целы, да как еще скоро: всего три года и прослужил!

При этом старик, впрочем, опасливо посмотрел на ребят: оба сразу примолкли, мрачно повесив головы. Но при этом они и сами знали, что для рекрута Янке и в самом деле несказанно, чудовищно повезло. Хоть и вернулся он в опустевшую хату, хоть и гложет его тяжкий недуг и закралась в русые кудри ранняя седина, однако же довелось ему снова повидать и родную землю, и близких людей, он еще молод и есть еще силы жить. Другие рекруты лишены даже этого…

Однако вернулись хозяин и Савка, и беседа сразу же свернула в другое русло, скучное и непонятное. У младших слипались глаза, и тетка Павла проводила их на полати, где они и улеглись, не раздеваясь. Митрась уютно свернулся клубочком на старой перине, постеленной заботливой хозяйкой, и почти тут же глубоко и ровно засопел. Леське не меньше его хотелось спать, но все не давала покоя израненная спина. Девчонка лежала, закрыв глаза, и отчетливо слышала все, о чем говорили внизу. А там меж тем от супоней и дегтя перешли к более интересным разговорам.

-Так вот и живем на бочке с порохом, - рассказывал Савка. – Кругом застянки, под боком эти волки проклятые (волками длымчане промеж собой называли панов Островских), а заступы у нас – одни байки про тот идол. Двести годов нас не трогали – да теперь все тревожней времена… А мы их еще и пуще распаляем! – бросил он с сердцем. – Беглых покрываем, все зарок свой блюдем дурацкий! А что там за зарок такой, то ли был, то ли нет – поди теперь разберись!

-Ну-ну, помалкивай! – неожиданно властно прикрикнул дед. - Забыл, что ли: кто зарок нарушит – тому в рыло плюнь!

-Да и без зарока грех такую подлость допустить, - поддержал старика Микита. – Ты вот мог бы такого несчастного человека в беде покинуть? И я сам тебе за такое дело первый бы в харю наплевал!

Эти слова отчего-то надолго застряли в Леськиной памяти. Потом хозяева и гости говорили еще долго, но девчонка их не слышала; она уже засыпала, хотя все тело по-прежнему немилосердно болело. В очередной раз прокляла она про себя дурацкий, хоть и древний обычай пороть гибкими лозами юных девушек, не подозревая, что очень скоро настанет час, когда она станет благословлять свои рубцы и ссадины, не дававшие ей спать в эту ночь на одиноком хуторе.