Глава четырнадцатая

Едва Райка осталась одна, ее снова охватила паника: вот она уже опять в полном одиночестве, в незнакомом и недобром месте, совсем беззащитная. Хоть она и сама предпочла остаться в поле, когда новая знакомая звала ее с собой в деревню, так что же с того? Разве ей от этого легче? Как ни убеждала ее Алеся, что коли будет сидеть она смирно, сам лукавый ее не отыщет, а все равно так и ждешь самого страшного, так и видится, что вот-вот сейчас раздвинутся совсем рядом густые высокие стебли, и появится меж ними зверская гайдуцкая морда, и раздастся ужасный возглас:

-Эй, хлопцы, сюда! Вот она, падла!

Лучше, наверное, все-таки уснуть: во сне и не страшно, и время летит быстрее. Но тут вновь ей стало не по себе: спать-то не страшно, страшно засыпать. А ну как она уснет, а они-таки и найдут ее спящей? Голыми руками возьмут – и пропала тогда глупя девка Райка!

Она теперь почти жалела, что не пошла с Алесей в деревню. Какого-то Яся она еще поминала, что, мол, поможет. Хотелось бы, конечно, знать, что там за Ясь такой: не иначе, Лесин жених… А может, брат? Да что теперь о том голову ломать, все равно уже поздно…

А спать-то как хочется: глазки сами собой смыкаются. Еще бы: целую ночь не спала, дрожала от страха, что листок осиновый. А как хорошо и спокойно было бы Райке, если бы рядом сидела, охраняла бы ее сон эта милая темноволосая девушка. Как чудесно было бы, устроясь головой у нее на коленях, вдыхать ни в чем не сравнимый запах деревни, поля и леса, теплого хлеба, мяты и сладкого донника, которым отчего-то пахли ее маленькие загорелые руки.

Райка неловко свернулась на голой земле, на примятых жестких стеблях, пристроив под голову свой узелок. Ей вспомнился скромный будуар пани Гражины, голубые штофные драпировки на окне, чуть дрожащие от легкого сквозняка. Вспомнилось чуть надменное, но все же милое и славное лицо пани Гражины, ее звучный красивый голос, тяжелые золотые пряди, которые бедная Райка так любила расчесывать… Кончилась прежняя ее жизнь, где каждый шаг был известен, где она еще вчера знала, что будет послезавтра. А теперь, пусть даже все устроится наилучшим образом, пусть ее не найдут и не поймают, впереди – неизвестность.

В конце концов, измученная Райка все же уснула, и сон ей приснился нежданно хороший, спокойный, радостный. Приснился ей дом родной, хатенка ее убогая, набок осевший тын, а подле него рябина в белом цвету. А вот и мать идет босиком через двор, улыбается ей ласково, и от этой улыбке темное, в ранних морщинах лицо ее – хорошеет.

А вот и сама она, Райка, идет, как прежде бывало, на покос, закинув на плечо грабли. А рядом с нею, словно подружка-ровня – ее молодая пани, в крестьянской рубахе, тоже с граблями на плече. Идет рядом, беззаботно щебечет, словно касатка, смеется звонко; яркой белизной блещут зубы. И вдруг, с новым раскатом своего ни с чем не сравнимого звонкого смеха резво бежит вперед, исчезая в буйном разнотравье – только соцветья колышутся вслед. Райка бежит ее догонять, да где ей догнать: та – словно на крыльях! Райка бежит, соцветья и стебли бьют ее по щекам, а та, впереди, вдруг резко оборачивается, и вместо пани Гражины девушка видит перед собой Леську – в темно-пунцовом жарком румянце, с растрепанными темными косами и блестящими глазами.

И вдруг сон оборвался, исчез. Что его спугнуло? То ли, что, непрошеная, ворвалась в него Леська, и тем самым напомнила об ужасной реальности? А может быть, просто продрогла девушка на вечерней прохладе…

Вечерней? Райка тревожно оглянулась кругом. Долго же он спала! Уснула около полудня, а теперь окружали ее синие сумерки, и роса начинала уже матово серебриться, прозрачным бисером высыпая на узких листьях высокого злака, и ветер уже приносил острый холодок, от которого зябко сводило плечи. Райка растеребила свой узелок, вынула теплую шаль, закуталась.

В небе, лилово мерцая, дрожали звезды. Райка приподнялась на локте, потом встала во весь рост, огляделась. Хоть Алеся и наказывала ей ни в коем случае не подниматься, но все же хотелось ей поглядеть окрест, что кругом делается, да и затекло у нее все тело от неудобного лежания.

Кругом было тихо, пустынно, ни единой живой души. Примятый след, который оставили они за собой, пробираясь сюда, теперь исчез; за день рожь поднялась, и теперь волновалась под дуновением вечерней прохлады прежняя сплошная стена. Солнце давно уже скрылось за лесом, и заря почти погасла; остался от нее лишь едва тлеющий палевый отблеск. Зато на востоке неспешно выплывала луна, дразня яблочно розовеющим боком. Скоро, уже совсем скоро придет Алеся: обещалась ведь к ночи, а ночь уже – вот она, у порога!

Меж тем становилось все темнее, все тише и глуше, и в Райкиной измученной душе снова заворошились прежние суеверные страхи. Пусть и врут люди про ужасную нечисть, нагоняя страху жуткими сказками, но ведь откуда-то все же берутся они, сказки эти? С чего бы вдруг люди стали бы шептаться о злой Лихорадке, насылающей гибель, если бы за этим ничего не стояло? Или о лукавом огненном змее, рассыпающем алые искры, что является по ночам к девушкам, оборотясь статным молодцем, да таким красавцем, что и глядеть жутко! А что, если вот сейчас он к ней явится; да и когда же ему явиться, как не в этот час и не в этом колдовском месте, проклятом всеми честными христианами? Вот сейчас мелькнет в небе багровой кометой, рассыпется несметным множеством жарких искр, и станет перед нею, пугая нездешней красой, буйно летящими по ветру огненными кудрями, слепящей во мгле белизной тела… Обернуться ей страшно, будто бы сразу увидишь: вот он, летит!..

А возле реки, должно быть, хороводят русалки, смеются призрачными голосами, такими жуткими в безмолвии ночи… А в лесу сидит верхом на коряге замшелый зеленый лешук, и глаза у него светятся, ровно гнилушки.

Ох, Боже, Боженька, занесло же ее в это место окаянное! Худо ей было в Островичах, лют пан Ярослав, злобны его гайдуки, да все же люди как люди, а теперь сиди тут одна, дрожи от первобытного ужаса перед неведомым! Так и чуешь, как подступают все ближе эти враждебные злобные силы, не сводя молчаливых взоров, впиваются ими, что пауки, и подходят, подходят все ближе, смыкая гибельный круг… А-ах!

И тут ее дикий крик, полный безумного ужаса, едва не разлетелся по всей округе: прямо перед ней раздвинулись высокие стебли, и между ними возникло призрачно-бледное лицо, мертвенно сияющее под холодной луной, с огромными черными глазами, горящими, словно угли. Сердце едва не оборвалось у несчастной девушки, когда жуткий призрак бросился прямо на нее и сухой теплой ладонью зажал ей рот.

-Ну что ты орешь? – сердито зашептало привидение знакомым Леськиным голосом. – На три версты тебя слышно!

Райка на миг застыла с открытым ртом, а потом растерянно пробормотала:

-Так это ты? Ты чем же это намазалась? А я думала – ты водяница-русалка!..

-Она самая и есть, - ответила Леська. – Да ты, наверно, голодная, я тут принесла тебе кой-чего.

Хоть Леську немного и щипала совесть, что чуть не до смерти напугала бедняжку, но, в общем, она осталась довольно: уж коли Райку вблизи смогла напугать, то гайдуков издали – еще лучше выйдет!

Райка и в самом деле была голодна. Еще бы: двое суток маковой росинки во рту не было! Однако, несмотря на мучивший ее голод, ела она неспешно, аккуратно, с изяществом, которое, очевидно, привили ей в господском доме. Леська тем временем чистила для нее картошину, чтобы вышло быстрее, сама наблюдала за ней какой-то даже завистью, представляя, как сама на ее месте могла бы наброситься на еду.

-Ты хоть делать что-нибудь умеешь? – спросила она у беглянки. – Жать, косить?

-А как же! – с готовностью ответила Райка. – Ты не думай, я ведь не последняя какая-нибудь, тоже на селе родилась! И жать, и косить, и со скотиной тоже – все делала…

-А прясть?

-И прясть. Я ведь и в панском доме еще пряла. Сидим, бывало, вечерами: панна Граня шелками шьет, а я подле нее, за прялкой…

-Ну, вот и хорошо. А то я ведь на хутор тебя повезу, к хохлам. А они люди строгие, лентяев да неумех не жалуют.

Райка в ответ смиренно вздохнула: хохлы так хохлы, все равно ей выбирать не приходится.

-Послушай, Алеся, - вдруг встрепенулась она, о чем-то вспомнив. – А правда, что у вас на свадьбе невесте косу поджигают, и горит она до самого корня?

-С чего ты взяла? – удивилась Леська. – Кто тебе такое наплел?

-Да говорят… - смутилась та.

-Вот уж, право, нашла чему верить! С той косы лишь самый кончик срезают и на лучине сжигают, а коса так при ней и остается. Жениха тоже стригут и волосы остриженные сжигают – так ведь и нельзя, чтобы они так валялись, порчу навести могут. Ну а чтобы вот так всю косу подпалить – это уж просто дикость какая-то! Такое лишь гайдукам вашим впору выдумать!

-А хлопцы рыжие у вас водятся?

-Да нет вроде, - не слишком уверенно ответила Леська. – Рыжих-то у нас в деревне и нет никого. Только я разве, - слегка задумалась она, накручивая на палец пушистый кончик своей длинной косы, - да и я ведь не рыжая.

-Да нет, я не про то, - отмахнулась Райка. – Я про огненных, что по небу летят да искры рассыпают.

-Ах, вот ты о чем! Да, есть у нас такие: сама я не видала – люди видали. Да только они не злые; попроказить да попугать – это могут, а так-то никого еще не обидели. Ты их не бойся.

-А вот еще что говорят, - перебила Райка. – Будто бы где-то в чащобах здешних идол поганый хоронится. От него будто все зло здесь идет…

И в этот миг, не успев договорить, Райка вдруг ощутила, как у нее с тупой болью закружилась голова, замелькали в глазах темные мушки. Она поняла, что сейчас упадет. Райка успела заметить, как внезапно изменилось лицо девушки-длымчанки, какой ужас вспыхнул в ее начерненных глазах. Последним, что она помнила, была твердая горячая ладонь, закрывшая ей рот. Потом все вокруг заволокла страшная бездонная чернота, и время как будто остановилось.

Когда Райка очнулась, в первый миг она ощутила, что весьма неудобно лежит, видимо, на чьих-то коленях, а потом увидела, что над ней склонилось все то же призрачное лицо, на котором, однако, застыло совсем по-человечески испуганное выражение. Длымчанка растирала ей виски, мяла пальцами уши.

Увидев, что беглянка приходит в себя, Леська отвесила ей пару легких пощечин и влила в рот немного кваса.

-Отошла! – вздохнула она. – Слава Богу, отошла! Ну так знаешь теперь, что о н есть? Никогда не говори о нем худого, слышишь? Тем более здесь, поблизости. Даже думать худо о нем ни к чему, а уж говорить – и вовсе заказано!

Райка еще не совсем пришла в себя, в голове у нее все путалось, но эти слова она расслышала отчетливо. И стало ей совсем жутко: как ни пугала ее вся эта лесная нежить – в конце концов она оборачивалась просто сказкой и выглядела почти безобидной рядом с этим темным и грозным идолом, с его огромной и, видимо, недоброй мощью, которую она только что ощутила на себе самой. И против воли вырвался у нее вопрос:

-Он… злой?

-Не знаю, - ответила Леська, задумчиво приглушая голос. – Думаю, что все же нет. Сколько я видела, кто о нем худое говорил – всем худо и бывало: кому судорога все жилы скрутит, кто сомлеет, как вот ты сейчас. Да только все потом отошли, и здоровы все. Не хочет он никого губить, а коли не хочет – стало быть, и не злой.

Леська замолчала. Она думала о том, что ждет впереди: еще нужно благополучно добраться до Буга, перевернуть и спустить на воду лодку, а там начинался трудный их опасный путь. Ведь неизвестно, какое там течение, какое дно; Буг – река коварная, немало в нем обманных стремнин, глубоких черных омутов. Попадет шест в яму, не достанет до дна, потеряет опору лодка… И это если еще забыть, что на берегу ждет их засада.

Но Леську отчего-то наполняла уверенность, что ее отчаянный план непременно удастся. Она не могла понять, в какую минуту это пришло, но что-то ей говорило, что Леська, поднявшаяся из жита и теперь идущая к реке – уже не та Леська, что пришла сюда и, раздвинув колосья, опустилась на землю рядом с беглянкой. Ледяные оковы страха как будто растаяли, и кровь теперь бежала ровной, горячей волной. Нет, Леська по-прежнему знала, что опасность никуда не делась, но в то же время ощущала всем телом, что теперь бояться им нечего, что теперь реет над ними обережной полог, словно неведомый ангел развернул над их головами могучие крылья.

До Буга и в самом деле добрались без помех – уберег ли таинственный хранитель или просто им повезло, как всем отчаянным безумцам – этого Леська никогда не узнала. Более всего она опасалась, что их могут поджидать на самом берегу – там, где лежат перевернутые кверху днищами лодки длымчан; в Островичах-то, поди, тоже знают, что беглых нередко увозят как раз на лодках. Леська держала Райку чуть позади, чтобы не лезла вперед и не напоролась первой на кого не следует. Она, конечно, понимала, что это почти бесполезно: если зацапают – так обеих, и нет разницы, кого первую – но все же так ей было спокойнее. Вместе с тем она то и дело оглядывалась на беглянку: ослабевшая после обморока девушка все еще немного пошатывалась, и длымчанка беспокоилась, как бы та опять не сомлела.

Однако им повезло: возле лодок никто не караулил – видимо, Леська все же переоценила своих недругов. Она почти без опаски вышла из кустов и негромко окликнула Райку:

-Эй, иди сюда! Помоги мне ее стащить.

Янкину лодку отличить было нетрудно: она была пошире прочих и на вид казалась тяжелее, но зато и к воде лежал ближе. Надо сказать, что Леська выбрала эту лодку не только лишь потому, что была в самой тесной дружбе с ее хозяином, но еще и по той причине, что эту лодку совсем недавно смололи и конопатили, так что ей не грозил течь.

Вдвоем они поднатужились, приподнимая лодку за борт – покуда смогли перевернуть, промучились с нею добрых минут пять. Проклятая лодка и впрямь оказалась неподъемно тяжелой, о чем Леська даже предупредила неопытную беглянку:

-Смотри, осторожней – не надорвись!

Ей вспомнилось, как пыхтели над ней тогда, в Брест-Литовске, Савка с дедом и помогавший им Митрась, пока с нею самой заигрывал какой-то городской хлыщ.

Наконец упрямая лодка все же перевернулась и закачалась на твердом песке.

-Ну, полдела сделано! – удовлетворенно вздохнула Леська. – Теперь я буду тянуть, а ты сзади подталкивай.

Платок и свитку Леська снял и бросила на дно лодки. Пока она была одета, Райка успела даже слегка позабыть, что Леська для чего-то так странно нарядилась и накрасилась, и теперь, увидев новую подругу в полном русальском наряде, даже вздрогнула: так жутко, нечеловечески хороша показалась ей девушка.

-Ты зачем же это… этак-то вырядилась? – тихо спросил беглянка.

-А зачем жуку рога? – усмехнулась Леська. – Да ты не бойся, не тронут нас. Так давай же лодку стаскивать! А ну! Взяли!

Чтобы не измочить в реке подола, Леська закусила его зубами (как навряд ли сделала бы настоящая русалка, да что тут поделаешь!) и ухватилась обеими руками за нос лодки. Тянуть при этом старалась, повернувшись боком, оберегаясь надсады.

Работенка и в самом деле оказалась та еще: обе девушки, в поту и в мыле, уже выбивались из сил, а лодка ползла медленно, вершок за вершком, оставляя за собой широкий размытый след.

-Все… Не могу больше… - вздохнула наконец Райка, опустив руки, которые у нее так и дрожали.

-Что ж, отдохни малость, - разрешила длымчанка. – Тащить-то нам ее все равно придется, подмоги ждать неоткуда.

И тут ей самой с ужасом подумалось: как же она одна будет вытаскивать эту лодку на берег?

Передохнули, снова взялись. Хоть и медленно, словно улитка, но все же двигался по песку темный тяжелый челн, и оставляемый им широкий след понемногу становился длиннее. Вот уже босые Леськины ноги вступили в теплую воду ночной реки, вот коснулся воды и нос лодки. Теперь дело пойдет быстрее: по воде тянуть легче! Еще, еще поднатужиться – совсем немного осталось…

И вот уже лодка тяжело покачивается на маленьких волнах. Леська удовлетворенно отирает пот со лба. Смазала, поди, всю побелку, надо бы снова побелиться.

Она перегнулась через борт лодки, встряхнула сброшенную свитку, вынула из кармана кусочек мела, слегка поеживаясь оголенными плечами. Счастье еще, что комары ее почти не кусают – на зависть недобрым подругам, и прежде всего красавице Доминике с ее нежной кожей. А уж Дарунька совсем извелась, исшипелась: видали вы, мол, отраву такую – комары, и те ее не жрут!

-Эй! – вполголоса окликнула он Райку. – Полезай покамест в лодку да н дно ложись. Хорошо бы сенца туда подстелить, да где его тут-то возьмешь!

Райка стояла рядом с ней босиком, поддерживая обеими руками юбку – туфли свои и чулки она давно сняла и тоже бросила в лодку. Вода здесь доходила им почти до колен, и это уже одно это беспокоило девушку. Вот она подошла к лодке несмелыми шагами – лунные блики ходили кругами возле ее молочных ног – боязливо ухватилась одной рукой за темный борт, другой продолжая удерживать юбку. Лодка покачнулась, девушка с легким вскриком отдернула руку?

-Что с тобой? – удивилась Леська.

-Я боюсь… Она качается… - прошептала та.

-Ох, горе ты мое! – вздохнула Леська. – Ну ладно, давай руку!

Одной рукой Леська придержала борт лодки, чтобы не так сильно качалась, а другой попыталась подсадить Райку, которая без конца вздрагивала и охала. Наконец ей удалось-таки втолкнуть девушку в лодку, однако и тут не обошлось без недоразумений: Райка снова чего-то испугалась, потеряла равновесие, едва не опрокинув утлый челнок; лодка опять качнулась, и Райка с визгом полетела прямо на Леську. Хорошо еще, у той хватило сил ее удержать, а не то свалились бы обе в воду!

-С тобой только свяжись! – сквозь зубы процедила длымчанка. – Ложись на дно.

-Зачем? – удивилась беглянка.

-Ложись, кому говорю! И запомни: тебя никто не должен видеть, должны видеть только меня.

-А… ты как же? – растерялась та.

-Говорю тебе, не бойся. Сама видишь, какая я теперь! Ты вон – и то завизжала, меня такую увидев, а издали тем паче жутко! Небось, помрут там все с перепугу, а мы и плакать не станем! Ну что, улеглась? Ложись поудобнее – далеко нам ехать. Жестковато тебе будет без подстилки, да что поделаешь! Ну, хоть узелок свой под голову сунь.

Она накрыла Райку своей свиткой и темным платком, чтобы ее совсем не было видно. Хоть с берега и все равно не видать, лежит что на дне или нет, а все одно – так сердцу спокойнее!

Леська сжала обеими руками шест, оттолкнулась. Почувствовала, как упруго толкнулся он о песчаное дно, как легко скользнула по воде лодка, оставляя за собой зыбкую борозду, как медленно тронулся назад берег. Ну, в добрый час!

Неспешно, величаво двинулась лодка по Бугу; плавны, размеренны взмахи шеста. И если бы какой-нибудь невозмутимый созерцатель и в самом деле наблюдал бы с берега за движением лодки с белой призрачной фигурой на борту, ему бы едва ли пришло в голову, сколько усилий вкладывает эта русалка в каждый толчок, чтобы подальше отъехала лодка, едва ли бы он задумался, что в ладонях у нее засела уже не одна заноза, что уже свинцовыми стали руки и затекла спина.

Разгоряченное от работы тело длымчанки обдавало речным холодом, и Леська, уж на что была к нему нечувствительна, а и та невольно подергивала плечами и завидовала Райке, лежавшей под теплой свиткой. Распущенные волосы ее спутались на ветру, и отдельные пряди, уже взмокшие от пота, пристали ко лбу и вискам вместе с каким-то листочком, оторвавшимся от ее венка из руты. Леська хотела его убрать, но тут коварное течение подхватило лодку и понесло ее прочь от берега, и Леське пришлось бороться с ним с удвоенной силой. «Ладно, - подумала она о листочке, - нехай уж его висит, после сниму».

Раз или два она и в самом деле увидела, как что-то шумно завозилось в кустах на берегу, и ей даже показалось, что она слышит негромкие испуганные возгласы. Могло, конечно, и послышаться, да только уж больно шибко те кусты заколыхались; что-то не верится, чтобы какая-нибудь несчастная косуля могла их так раскачать. Пожалуй, даже лось – и то бы не смог, даже если бы очень постарался. Не говоря уж о том, что, когда в кустах лось, ветки колышутся совсем по-другому.

Итак, Янка был прав: на берегу и в самом деле таилась засада. Как она и рассчитывала, хлопчики-молодчики испугались ее таинственно-жуткого вида и удрали в кусты.

Леська невольно улыбнулась: ей вспомнилось, как совсем недавно они с малюткой Юлькой стерегли на берегу русалок, дрожа от ночной прохлады, как стучали у них сердца, когда они завороженно любовались плывущей по Бугу лодкой, в которой сидела, грациозно выпрямившись, дивно прекрасная речная дева, оказавшаяся вблизи самой обыкновенной и совсем не прекрасной Антосей-дурочкой. Вспомнилась ей и своя думка о том, как хорошо было бы в такой же лодке, дивной русалкой с распущенными косами, величаво скользить по речной волне, а кто-то на берегу не сводил бы глаз, завороженный ее таинственной красотой. Ох, не чаяла, не гадала тогда бедняжка Лесечка, каким жутким образом суждено было сбыться ее невинным мечтам!

Леська не знала, сколько прошло времени; она потеряла ему счет. Наверное, немало: все тело уже стало чугунным, и рук скоро будет совсем не поднять…

Между тем к сердцу подступил ледяной комок: близилось самое опасное место. Вот знакомая старая ветла, что раскорячилась над самой водой; один ее корень торчит, изогнувшись, словно костлявая безобразная старушечья нога. Когда они все вместе плыли в Брест-Литовск, Леська не обратила на нее внимания, но теперь нежданно узнала. Впереди будет еще одна лука, а за нею – то самое, от чего здесь идет весь ужас. Ей вдруг стало очень страшно, и шест замер в ее руках; робкое течение снова подхватило лодку и медленно повлекло назад.

«Данила!» - тонкой струной прозвенело в ее сознании.

-Данилка, помоги! – невольно прошептали губы.

Имя любимого придало ей храбрости, по всему телу разлилось мирное тепло, и на сердце пришел покой. Была, должно быть, немалая сила в этом неприметном с виду хлопце, если одно его имя изгоняло из сердца страх.

И вот снова с прежней уверенностью берется она за шест. Толчок, другой, еще… Вот и лука. Сейчас лодку занесет на повороте, а уж там и Островичи – вот они, долгожданные!

Луна зашла за тучу, и знакомый белый особняк с высокими колоннами почти неразличим во мгле; с трудом угадываются его очертания, мертвенно отсвечивают темные окна. И лишь одно окно во втором этаже зловеще светится, словно единственный глаз какого-то чудища.

Леська вновь замерла, напрягшись тонкой струной.

Собственно, замерла она не поэтому. Как ни жутко было зрелище освещенного окна в доме злейших врагов, однако у нее было слишком отважное сердце, чтобы от этого струсить. Дело в том, что у нее на глазах к окну подошел человек и стал перед ним неподвижно, облокотясь руками на косяки. Лица не видно, только черный силуэт в багровом оконном проеме, однако можно судить, что он молод и ладен телом. Отчего ему, молодому, не спится? На дворе ночь глухая. Не их ли он стережет, как поплывут они мимо Островичей, как забелеет во мраке Леськина сорочка?

Райка зашевелилась под свиткой.

-Что там, Алеся?

-Ничего хорошего. Лежи, не высовывайся.

Она и в самом деле уже успокоилась: тот, у окна, похоже, их и не видит, а не то, поди, давно бы уже заметался, тревогу поднял. Просто, наверно, сон к нему нейдет, вот и слоняется по своим пустым покоям, и огня не гасит. Отнял сон у всех, да и сам уснуть не может. Что ж, поделом ему!

Так суждено было ей впервые увидеть Ярослава Островского, грозу и кару окрестных мест. И не знала, не гадала девушка, что эта их первая встреча – не последняя, и много еще тревог ждет ее впереди.