"От жажды умираю над ручьем" -
Смешной поэт был Франсуа Вийон.
Читай хоть вдоль, затем обратно
Иль поперек: все непонятно.

Ведь ясно же, нет смысла ни на грош:
Взаправду умирать - не так ты запоешь.
Мой друг, согласен ли со мною?
Но слушай, тайну я открою...

* * *
Ты знаешь, я рожден в краю,
Который где-то на краю
Земли по вашим представленьям
И омывается теченьем

Соленых вод, ласкающих песок,
Плывущих в неизвестность на восток,
Где предвещаемый зарницей
Могущий Ра на колеснице

Во дневный выезжает путь.
И раскаленный ветер дуть
Ему навстречу начинает.
С пустыни облаком взлетает

Сухой, горячий, колкий прах.
На этих выжженных холмах
Стоял наш дом, верней, лачуга.
Пески вокруг не знали плуга,

Но жизнь давал трем парам рук
С водой невкусною кудук.
Я жил с отцом и старшим братом,
С утра уловом небогатым

Мы насыщались кое-как,
А спать ложились натощак.
Счет лет не вел, мы жили бедно,
Отец состарился заметно,

И день настал, когда не смог
Ступить он шагу за порог.
Но делать нечего, мы с братом
Ему лежак застлали матом

И встали тихо у стены.
А он тогда сказал: "Сыны,
На нашем диком бреге дальнем
Живал отшельником печальным

Я не всегда. Я вижу сны
Войной, отвагою полны;
В них корабли, моря, сраженья,
И злато, и сокровища". Волненья

Отец тогда сдержать не мог
И продолжал: "Но вышел срок.
Мы шли домой, муссон попутно
И ровно двигал наше судно.

А мы добычу с разных стран
Делили с братом. Он султан
Теперь в каком-то царстве южном
В брильянтах, злате и в жемчужном

Бассейне меж прелестных дев.
Ну а тогда, не поглядев,
Что брат... Но, молвить чередою,
Зайти на остров за водою

Мы на пути своем должны.
Матросы были все пьяны.
Вот, взяв троих из самых крепких,
Поплыли в лодке для разведки

Вдвоем, и брат меня спросил:
"Скажи, когда б я был без сил,
Или от жажды бы томился,
Глотком воды ты б поделился?"

"Любимый брат,- был мой ответ,-
Ведь мы с тобою с детских лет,
И наша жизнь одна навечно,
И если уж на то пошло, конечно,

Я лучше свой глоток отдам,
Но нашей дружбы не предам."
Но он взглянул мрачнее тучи
И вдруг меня рукой могучей

Толкнул за борт, сказав: "Ты лжец!
Когда такой придет конец,
Любой на все уже решится
Чтоб хоть глотком воды напиться!

Гляди: на остров сей попав,
Узнаешь, кто из нас был прав."
И дал матросам приказанье
Грести назад. Под их роптанье

Вот так простился он со мной...
А я на мертвый брег волной
Был скоро выброшен. И остров
Песчаный был пустой, лишь остов

Виднелся старый корабля,
И ужас тут пронял меня.
И я в отчаяньи кругами
Бродил и измерял шагами

Песок, чтоб не сойти с ума.
А ночью надо мной Луна
Сребряной лодочкой качалась,
Я злился, словно издевалась

Она над участью моей.
И день прошел, еще сильней
Была жара. Сомкнувши вежды,
Впадал я в бред и, без надежды

Богам молитвы прочитав,
Я понял то, что брат был прав:
Что за глоток воды целебной
Убить готов. И грыз я землю.

На черном небе звездный рой
Кружил, и новый день жарой
Готовил новые мне муки,
И я уже желал разлуки

Души и тела. День сгорал,
Потом в беспамятство я впал.
Но вдруг очнулся среди ночи:
Мне губы высохшие, очи

Живою влагой оросил
Нежданный дождь. Чудесных сил,
Приведших хладные потоки,
Я знать не мог, но лишь высоки

Я небеса благодарил
И струи ртом ловил и пил.
Еще не веря в это благо,
Водой скорей наполнил флягу,

Что средь обломков корабля
Нашел. И доску от руля
Схватил и с нею устремился
На брег. Прибой шумел и бился,

Я доску привязал к себе
И вверился своей судьбе:
Ведь дождь - спасение от жажды
На десять мертвых лет однажды.

Не помню, сколько долгих дней
Провел в волнах. Сие видней
Одним богам и провиденью.
Вода уж кончилась, затменье

Нашло на мой усталый ум.
Очнулся я на судне: трюм,
Скамьи, невольники цепями
Прикованы. Но вот вождями

Работорговцев на допрос
Я вызван был. Повел матрос
меня и девушку за мною
наверх на ют. А за кормою

Полоскою виднелася земля.
Я рассказал, как с корабля
Коварно братом в воду сброшен.
Главарь сказал тогда: "Негоже

Так было брату поступать.
Но коли дальше рассуждать:
Не захотел отдать он доли,
Так выкупа не даст тем боле."

От девушки потребовал ответ:
"Ты дочерь хана или нет?
Корабль и так у нас загружен,
И в трюме нам балласт не нужен."

И снова бледный смерти лик
Явился мне. Но в этот миг
Глухой удар, толчок и скрежет,
И риф подводный судно режет.

"Измена!" - крикнул капитан,
А кормчий злобно: "Атаман,
Теперь тебе отмстил за сына!"
И страшная была картина

Борьбы, убийства... Но рукой
Я в море девушку с собой
Увлек. И сколь осталось силы
Вдвоем от корабля отплыли.

И жуткий слышали мы гул
Вдали, где груз людской тонул.
Но нас теченье милосердно
Несло хоть медленно, но верно

К вдали темневшим берегам.
И так, благодаря богам,
С моей Синцией очутились
В краю, где вы потом родились."

Отец замолк, спросил питья,
И речь продолжил: "Сыновья,
Узнайте: ваша мать Синция
Прошла и горы, и морские

Просторы. Родом из страны
Еще восточнее, чем мы,
Где у людей раскосы лица.
И речь ее, как щебет птицы

Я помню ясно до сих пор,
И чудный головной убор,
Власы каштанового цвета.
Но не даны ей долги лета...

И в белом чистом кимоно
Похоронил ее давно.
Да я и сам уже не молод,
И ждет меня могильный холод.

И вот к чему я свой рассказ
Так долго вел. Теперь при вас
Могу признаться без боязни,
Что не испытывал приязни

Тогда я к брату, и хотел
Остаться от пиратских дел
Уж в стороне, но ждал минуту,
Когда по долгому маршруту

Мы поплывем меж островов.
И спрятать пару рундуков
Со златом я на дне пытался.
Однажды замысел удался.

Три линии под равные углы
На три приметные скалы
Провел на румбе. В этом месте
Мои сокровища все вместе

Лежат, и можно их достать,
Если один под моря гладь
Опустится с мешком воздушным
И крюк прицепит к затонувшим

Ларцам. Подымем их наверх,
И хватит золота на всех.
Они на дне у самой на мели,
Дотуда ходу две недели."

"Отец, - сказали мы, - на чем
В такую даль мы поплывем?
Плоха, стара ведь наша шлюпка:
Борта трещат, а днище хлюпко."

Но непреклонен стал отец,
Велел сбираться, и - конец!
Кой-как отчистили от гнили
Мы лодку, днище починили.

Вот усадили на корму
Отца, и весла в глубину
Ушли, и берег отдалился,
Зефиром парус округлился.

Бывает разным океан:
С волнами пляшет ураган,
Как в кабаке срывает пену
С напитков, тут же бьет об стену

Скалы, как кружки, корабли.
Иль берега затмят вдали
Туманов бледные круженья,
Как на кладбище привиденья.

И будут миражи парить,
И лжи поддавшись, курса нить
Направит кормчий на чужие
Пути, где ждут уже лихие

Разбойники. Но нам везло
Сияло солнце, и светло,
На бархате цыганской шали
Все ночи звездочки сверкали.

Отец не верил в ворожбу,
Но нашу им вверял судьбу:
Ему их ясное свеченье
Давало к цели направленье.

И верным курсом мы пришли
Туда, где три стоят скалы.
Они под равными углами
Видны, и, значит, клад под нами.

И непривычно, странно мне
В мешок дышать на глубине.
Стоят коралловые глыбы,
Меж ними суетятся рыбы,

И там, где мореходу смерть,
Пестрит веселья круговерть.
Рыб желтых, красных, синих стая,
На солнце радугой блистая,

Как безделушки из стекла,
Меня манила и влекла.
Но выдох, вдох, и станет душно:
Скорей обратно в мир воздушный.

Ларцы искали мы два дня,
И звон в ушах был у меня,
Во мне проснулся сын пирата,
Он в одиночку тяжесть злата

Желал в ладонях ощутить,
Деньгами счастие купить.
Но вот качание каната
Сигнал со дна несет от брата:

Он клад нашел, грядет успех,
И мне велит тащить наверх.
Вот первый я ларец из ила
Подъемлю, лодку накренило

Так сильно, что едва-едва
В нее не хлынула вода.
Затем второй, и стало страшно:
Под этой тяжестью ужасной

Мы все сейчас пойдем ко дну,
И снизу брата я тяну.
Но вдруг несчастие другое:
За бортом фляги с питьевою

Водой. Раскрылись и текут.
И мысль моя померкла тут.
Рассказ отца передо мною
Восстал картиною живою:

Живою краской смерти час
Изображен. И я тотчас
Решился: мне тащить сей жребий,
Коротких два, а длинный - третий.

От жажды в муках умереть,
Иль жить и золотом владеть.
Прорвал багром я парусину,
И брата груз увлек в пучину.

И взгляд отца меня пронзил,
Проклятье, горе отразил.
Но он смолчал: воспоминанья
В нем вызывали лишь стенанья.

И погрузился в горький сон,
И через сутки умер он,
Не упрекнув меня ни звуком...
Мой друг, скажи, могу ли другом

Тебя еще я называть,
Когда пришлось тебе узнать
О крови, мною преступленной
Сокровищ ради? Во вселенной

Братоубийц простить нельзя,
Но много в ней таких, как я.
Позволь пока продолжить повесть.
Я плыл назад, но страх и совесть

Сжимали сердце: со стыдом
Взойти ли мне в отцовский дом
Иль, гной смывая с тайной раны,
Бежать теперь в другие страны?

Зачем бежать, когда со мной
Сундук с монетой золотой!
По морю, по суху ль по чину
Мне ехать словно господину.

Купец известный Аль-Хасан
За деньги принял в караван
Через пески идти готовый
Меня с поклажею тяжелой.

И море скрылося вдали,
Меня иные корабли
Везли, качаясь, по пустыне.
В часах песочных, в горловине

Их след сжимался, уходя
Назад, и тонкая струя
О прошлом память засыпала,
Как за барханом исчезала

Лачуга, лодка, брат, отец,
Коралл, утопленник, мертвец...
Однажды в полдень у кургана
Явилася фата-моргана:

От всех отъехал я туда,
Где показалась мне вода.
Туман и влажное движенье -
Все говорило: нет сомненья

В ее реальности. Но вдруг
Вода в песок ушла. Испуг
Меня сковал. И голос странный
Раздался. Страхом обуянный

Недвижим молча я внимал,
Что грозный Ра мне возвещал:
"Ты погубил отца и брата
Из страха смерти; или злата

Без меры жадно возалкал.
Да будет так. Но среди скал
Или среди полей цветущих
Иль в глубине лесов дремучих

У вод сверкающих ручья
Сухою жаждой смерть твоя
Придет." И жар стал нестерпимым.
Усилием непостижимым

Я воротился в караван.
И я решил из южных стран
Идти на полночь, где всевластья
У солнца нет. Тогда несчастья

Смогу наверно избежать.
Я путешествовал лет пять,
Мне открывались двери мира,
И путь свой начал я с Каира.

По улицам и площадям
Гулял, и был вином я пьян,
Подряд входил во все я лавки,
И места требовал без давки,

И в буйстве диком драться лез,
Пока из мира не исчез.
Но все же кончилося зелье,
Под утро тяжкое похмелье

В подарок дадено корчмой.
По Красной улице домой
Я брел и встретил водоноса.
"Аллах велик! - громкоголосо

Он покупателей сзывал -
Изюмом нежным напитал
Мои кувшины. Нет свиданья
Ни с кем иным, но лишь с созданьем

Любимым; не займет никто
Почетней места, но зато
Оно разумному дается:
Напиться слаще не придется

Уж верно вам ни у кого!"
Я подозвал к себе его,
Подумав: может быть, динары
Меня спасут от божьей кары.

Старик тотчас подал кувшин,
А я встряхнул и небольшим
Наклоном воду вылил на пол.
Еще кувшин он мне накапал.

Тогда я вылил и второй,
За ним и третий. Золотой
Динар подать ему собрался.
"Ты будешь пить? - старик ругался -

Да наградит тебя Аллах,
Он всемогущ в своих делах
И сотворил каким-то чудом
Ничтожества великим людом!"

"Старик, разумен будь: едва
За весь бурдюк дирхема два
Возьмешь. Я знать хотел, всегда ли
Мне воду золото доставит.

И отвечай мне без вранья:
Нет благороднее, чем я!"
"О том уж много лет известно, -
Старик ответствовал мне честно -

С тех пор, как стал я водонос
Не в первый раз на сей вопрос
Господ нетрезвых отвечаю
Иным и письма я вручаю,

Как приглашения в Багдад.
Иди! Тебе там будет рад
Один мой давешний знакомый,
Ловкач Али". Но я, влекомый

Роскошней земли повидать,
Через пески идти опять
Не захотел и прибыл скоро
В Стамбул. Над волнами Босфора

Дворцов изящные ряды,
Пред ними пышные сады,
По стенам вьющиеся лозы,
Очаровательные розы,

Оград затейливый узор -
Все ново, все пленяло взор.
И колыхались непрестанно,
Как в танце девичии станы,

Их отражения в воде.
Любовь, казалось, там везде.
И рифм классических напевы
Велят нам ждать явленья девы.

И так и есть. В дому окно
Наружу чуть растворено,
И слышится шуршанье шелка,
МузЫка, речи, пенье. В щелку

Богато убраный покой
Мне виден. Девушки толпой
Резвятся около фонтана,
И с ними в платье златотканом

С жемчужной на груди тесьмой,
По низу шитом бахромой
Сидела женщина с чертами
Прекрасными. Она перстами

Легко касалась лютни струн
Полна приятных, сладких дум.
Ее одну среди гарема
Главу венчала диадема.

И в пенье поцелуй маня,
Она заметила меня.
Тотчас без гнева, без испуга
Рукой махнула властно слугам,

Меня схватили и к дверям
Поволокли, хотя упрям
Да и не слабого десятка
Я был, и туркам для порядка

На память кое-что я дал.
Но вот в покоях я предстал
Перед таинственной принцессой.
И сразу ей без политесов

Сказал, что очень я богат,
Имею золото и рад
Ее досуг сей музыкальный
Продолжить с ней в ее же спальне.

Лишь на мгновенье вспыхнул взгляд,
Но был ответ - холодный яд:
"Досуг немного мы отсрочим.
Пока ступай, дождися ночи".

Слуге: "Искателя утех
Держать отдельно ото всех".
Меня ввели в пустую келью
И напоили странным зельем,

Что без причины всякой зебб
Поднялся тут же и окреп.
Затем цирюльником пострижен
Срамно я был, и вид бесстыжий

Придал мне толстый слой румян.
Вошедший следом грубиян
Принес мне женскую одежду,
Сказав: "Танцуй теперь, невежда."

И к ночи вновь я приведен
В покой, где зрел принцессу днем.
Она кальяна дым вкушала,
Безумно, дико хохотала.

В одежде женской у стены
Красивых юношей ряды -
Накрашенных, обритых - стройно
Сгибались в танце непристойно.

"А ты, - ко мне оборотясь,
Рекла развратница, смеясь, -
Пляши, не то пойдешь на плаху.
Давай, коль не опал со страху".

И закружил меня народ,
Втянул в кастратов хоровод.
Но цепь я разорвал, взбесившись,
Перед царицей очутившись,

Я гневно рек: "Не для того
Богат я стал! Ни от кого
Сносить насмешки не намерен,
Я сам пришел, и я уверен:

По праву мог тебя любить,
Но не тебе со мною быть -
Развратной, ветреной девице,
Ничтожной пошленькой царице.

А казнь твоя мне не страшна,
Мне смерть иная суждена".
Прервалась музыка, молчало
Все в зале, пламя трепетало

Внутри лампад, и в тишине
Трещали фитили в огне.
И тенью бледною качалась,
Навстречу злобно подымалась,

И в ярости скривя уста,
Принцесса. Тела нагота
Ее открылась предо мною...
Но вдруг ворвалися толпою

В палату стражники. "Там брат
Хозяйки! - закричал кастрат, -
О, горе! Ждет нас всех погибель".
И точно: в мерзкую обитель

В одеждах пышных сам султан
Вошел. Пред ним принцесса стан
Согнула, пали ниц другие,
Скрывая органы мужские.

"Сестра, - сердито молвил он, -
Ты снова держишь здесь притон!
Вдова, чей муж достоин неба;
А ты грешишь с мальцами смело!

Но слушать сплетни я устал".
И плетку тут султан достал,
И за косу хотел тугую
Схватить и проучить нагую

Сестру. Но я меж ним и ней
Как льва прыжком возник: "Не смей!
Султан, сей женщины касаться,
И нет греха на ней: собраться

Всей этой челяди смешной
Я повелел. С моей женой
Так любим развлекаться часто,
Она к разврату непричастна."

Султан заметил мой контраст:
"Ты чьих, румяный педераст?"
Я повторил: "Пред небесами
За жен мужья ответят сами,

И у супругов коль в дому,
Ты к мужу должен одному
Во гневе царском обращаться".
И желваки его вращаться

Так страшно начали: "Добро!
Ну, ниц! И спрячь свое добро.
Сестра, за что тебя спасает?
Свой хуй на плаху отправляет.

Уйди, сестра, в другой покой
И тело голое прикрой.
Он - муж! Видали вы героя!
Ужо поговорю с тобою.

В тюрьму его, уж плачь - не плачь;
Всех прочих примет мой палач".
И вот я снова в заточеньи,
И рвется мысль в остервененьи:

Не за тебя ли бога глас
Мне жизнь отдать велит сейчас.
Тебя ведь я впервые вижу,
Но уж люблю, и ненавижу,

И жажду. Боже! Жажду я!
Не эту смерть ли у ручья
Мне предрекал мираж в пустыне:
Любовь к принцессе иль рабыне...

Но вряд ли: Ра когда вещал,
Метафор я не замечал.
Так жив что ль буду в самом деле?
И тут засовы заскрипели.

Дверь отворилась, и Она
Вошла ко мне тиха, скромна:
"Прости, - и села на скамейку, -
С трудом нашла сюда лазейку,

Чтоб брат не знал, что я иду
К тебе, убила я слугу.
Потом во тьме под низким сводом
Брела на ощупь тайным ходом"

"Но кто твой брат? Кто ты сама?
Что мне сулит сия тюрьма?
И почему ко мне решилась
Прийти на зло или на милость?"

"Коль мужем ты моим назван,
То я твоя Эсме-Султан.
Отец когда-то был пиратом,
Не поделил добычу с братом,

Был обворован им, потом
На юге сделался царем,
Там на наложнице женился,
И вскоре сын, мой брат родился.

Потом пора родиться мне
Пришла. Недолго я в семье
Своей жила, почти что сразу ж
За старика больного замуж,

В Стамбул султану отдана.
Он скоро умер и одна
В разврате жизнь я утопляю,
А брат Стамбулом управляет.

Тебя не сможет он простить,
И хочет завтра здесь убить.
Но ты беги, еще есть время.
И не жалей: бесплодно семя

В заросшем сорняком саду,
А я теперь домой пойду".
Пастель небесной светотени
Застала нас. В ее колени

Глава моя погружена,
Власы ласкала мне она.
"Прощай. Я верю, чист и долог
Тебя ждет путь; навеки дорог

Мне светлый миг твоей любви.
Но вот и утро. Уходи".
Шаги вели из заточенья,
И встретило меня свеченье

Зари жемчужной, новый день
Вставал над улицами. Тень
Ночная быстро исчезала,
И суетою оживала

Торговля, и поток людей
Понес меня быстрей, быстрей...
И бризом свежим напоенный
Летел душою окрыленной

Я выше парков и дворцов,
И отголоском нежных слов
Звучал мне шепот океана,
И было мне легко и странно

В прозрачном воздухе парить.
Я миру мог любовь дарить!
И сам наполнен был любовью
Прекрасной женщины, хоть болью

Разлука с ней отозвалась.
Но смерть за мной еще гналась:
Я должен был, не медля боле,
Сесть на корабль, идущий в море.

И вот, пройдя морской квартал,
Я у причала увидал
Большое судно, люд торговый,
И будто иностранный говор

Донесся до меня: "Хаим,
Ше так до штрассы мы глядим?"
"С лица вон той мадам смеюсь я,
Ни дать, ни взять моя Маруся".

"Да чтоб и я так был здоров:
Она - мужчина!" Мой покров
Вводил их явно в заблужденье,
И чтоб рассеять их сомненье

На сходни я босой ногой
Ступил: "Италии златой
Наверно здесь язык я слышу;
О, ваша речь Европой дышит.

Я ж сын египетской земли,
Корсар в отставке". Тут они
Меня любезно пригласили
Взойти на борт и разрешили

Плыть с ними в северный вояж.
"Пришлите с берега багаж:
Два сундука укроем в кожи"
"Любой каприз за ваши гроши,-

Ответил тут же мне Хаим,-
В наш город-маму днем седьмым,
Коли ветра попутно дуют,
Придем: у нас тебя обуют".

Мой друг, по волнам так скользя,
К твоим краям моя стезя
Меня неспешно приближала.
И не смертельны были жала

Здесь в полдень солнечных лучей,
Но все ж в тревоге я своей
Спросил Хаима и про воду.
А он, смеясь, ответил сходу:

"Кому червонец звонкий дан,
Тот привезет хоть весь Фонтан".
Нас встретил город пыльный, грязный,
Вокруг народ разнообразный

Сновал. Кудрявый господин
В цилиндре, с тростью шел один
По первой из мощеных улиц,
Спросил меня за свежих устриц.

Я рад знакомству был, потом
Так слово за слово в "Отон"
Мы с ним отправились на ужин.
Я угощал, он был сконфужен,

Но скоро лёгкое вино
С собой веселье принесло.
Он молод был, и здесь по службе;
Но признавался мне по дружбе,

Что циркуляров саранча
Ему противна. Сгоряча
Писал он едкую сатиру,
Любил свободу, женщин, лиру,

Духовной жаждою томим,
Он признан, но везде гоним.
"В секретарях служить поэту
Нельзя, но надо - денег нету".

"А я бы смог писать стихи,
Ведь денег - полны сундуки".
"Еще (но это между нами),
Навек желал бы я оставить

Мою отсталую страну.
В Париже, в Лондоне начну
Писать. А здесь глядит все хмуро
Подруга наших муз - цензура.

И даже Африки брега
Родней казались мне всегда".
"Ну что ж, за чем же дело стало?
Пойдем на море: у причала

На звон монет и первый свист
Бежит любой контрабандист.
Сгоняем в Лондон, развлечемся,
Ну а к утру сюда вернемся".

Едва я произнес слова,
В углу пьянчуги голова
Из миски с рыбой приподнялась.
Он к нам направился, стараясь

Держаться прямо. Вместе с ним
Смолы нахлынул запах, дым
Паленой шерсти ощутился,
И нам биндюжник поклонился,

Сказал: "Извольте, господа.
Доставлю вас туда, сюда".
"И какова за это плата?"
"Цена известна. Только злата

Мне не у вас ли занимать.
Но коль гулять - так уж гулять:
Один из вас (сочтем балансы)
Мне выдал щедрые авансы.

Его валюта мне годна.
Так едем что ли, господа?"
Вот мы на грузовой платформе,
Он правил парой непроворных,

Тяжеловесных лошадей.
Наш экипаж во тьме аллей
Ночных едва тащился, трясся.
Но началась ровнее трасса,

Огни бежали по бокам,
И вдруг подобно светлякам
Упали вниз, в траву. Свершилось:
Полмира сверху нам открылось!

Слились и небо, и земля,
И звезд сверкающих поля
Нам городами вдруг предстали,
И рассекли горизонтали

Лучи светящихся дорог,
И разглядеть внизу я мог
Как шпили тонкие строенья,
Мостов и рек переплетенье,

И корабли без парусов
По морю шли. Средь облаков
Неслись искрой стальные птицы.
Я видел в космосе зарницы,

Столпы мгновенного огня;
Зарею будущего дня
Вдали полоска разгоралась.
Телега наша опускалась,

И свет грядущих городов
Померк в туманной мгле годов.
По улице пустынной, влажной
Мы тихо ехали. Протяжный

Печальный доносился звук.
Над мостовой тележный стук
Увяз в глухой стене тумана,
Но пенье грустного сопрано

Уже нам слышалось ясней.
На голос женщины коней
Углем испачканный возница
Повел, и проступили лица

Людей, сидящих вкруг стола.
Плясали тени от костра,
Блестели медные бокалы
В руках пирующих. Смолкали

Унылой песенки тона,
И гробовая тишина
Над темной улицей сгустилась.
Одна из женщин обратилась

Вдруг в нашу сторону, и крик
Разрезал воздух. В тот же миг
Все члены мрачного собранья
Застыли. Общее молчанье

В конце-концов один прервал.
"Луизе дурно,- он сказал,-
Я думал, сердце в ней мужское,
Судя по языку. В покое

Ее оставьте, да воды
Плесните. Нынче мы должны
Телегу с черным провожатым
Повсюду пропускать. Богатым

Владельца будет урожай,
Но к нам ты рано: уезжай!
Так предадимся же веселью!
Как зиму мы с ее метелью

И снегом встретим на пиру,
Вот так восславим и чуму!"
Мы поспешили удалиться,
И усмехнулся наш возница:

"За Джаксоном вослед умы
Встречают царствие чумы".
Мы, потрясенные, молчали,
Копыта по камням стучали,

И в горле сжавшийся комок
Прорвался воплем: "Как ты мог
Везти нас в город, где зараза
Свирепствует! Чума, проказа,

Холера, черт тебя б забрал!
Теперь вблизи я увидал,
Как пьют, не утоляя жажды,
И смертью сей умрет не каждый,

Но мне... Вези скорей назад!"
"Сюжет хороший", - невпопад
Шептал все время мой попутчик.
И вдруг телега наша с кручи

Скатилась боком, кувырком,
Мрак завертелся, а потом
Мы все очнулись в ресторане.
"Привез, как обещал вам ране, -

Рек возчик, и прибавил он, -
Клиента прихоти - закон".
Уже повеяло прохладой,
Струился грезою крылатой

Ленивый утренний туман,
Зеркальной плоскостью лиман
Летящих чаек отражает,
И сновиденья умножает

Тревожный день, ушедший прочь,
За ним болезненная ночь,
И бред усталого забвенья
На век иль только на мгновенье.

И бесконечной чередой
Тяжелых чувств и мыслей рой
В виски упругие стучится.
Что будет впредь, и что случится

В краях неведомых, чужих?
Воспоминанием ожив,
Отец и брат глядят с укором,
А я под их сердитым взором

Лишь гневом пуще свирепел:
Простить не мог и не хотел
Проклятья божья надо мною.
Они, они тому виною!

За страх и стыд и ночь без сна
Я отомстил бы им сполна.
Но мрак развеялся с рассветом,
И ясно небо. За советом

Я шел к знакомцу моему.
Он весел был и про чуму
Куплеты пел, шутил, резвился,
Признался, что опять влюбился.

И, чувств порывом оглушен,
Его спросил я: знал ли он
Страну иль, может, просто город,
Где вод обилье, где нескоро,

Но плавной мощностью река
Течет, свинцовы облака
Пускай над нею тяготеют,
Пусть волны плещут, чем сильнее,

Тем лучше; пусть из берегов,
Как узник из своих оков,
От боли воя, дико рвется.
Судьбу я знаю: мне придется

С мятежной встретиться рекой,
И в бурях я найду покой.
Мой друг, его совет мне дорог:
Так я узнал про этот город,

В котором встретился с тобой,
Где над усталою волной
Склонились ангелы крылаты,
Под гнетом бронзы или злата

Лететь уже не в силах прочь.
Гранитный камень превозмочь
Никто - ни конь, ни лев - не властен,
Лишь в ветер западный, в ненастье

Во мгле кипящая вода
Через железные врата
В окаменевший город входит.
И страх на жителей наводит

Безумный плещущий поток.
Мой друг, быть может, здесь я смог
Уже спастись от наказанья?
Среди стихий чередованья

У Солнца меньшая здесь власть;
Не мой удел в волнах пропасть,
И я смеюсь теперь над богом.
Поэт тогда сказал мне слогом

Изящным, пышным, что и он
В холодный город сей влеком.
Влеком пролетами Пассажа,
Свистками, криками и даже

Толпой фаллических колонн.
И на Садовой перезвон
Трамваев, и метро на Невском,
Бездарный монумент в гротескном

Соседстве с ним, и шум авто,
Рекламы яркое панно,
И люд, спешащий или праздный,
Бетона вид однообразный,

И блеск высоток из стекла:
Они - кривые зеркала
Времен, веков, десятилетий,
Хвалы, хулы и междометий,

Пиров и голода, свобод,
Расстрелов, глупости. И вот
Я здесь себе нашел жилище.
Напротив Охты и кладбища

Стоит, как сырость серый дом.
Поэта ль рифмами ведом,
Иль, может, просто без причины
Я не страшусь своей кончины.

Мой друг, ты видишь: здесь я свой.
Как все по гулкой мостовой
Сквозь дождь бреду в толпе невзрачной
В туманной мгле полупрозрачной,

Как все вокруг, чего-то жду,
И вновь бреду в полубреду.
Уйду? Когда? Нема ли совесть?
Мой друг, ты сам закончи повесть...