Старый многоквартирный кирпичный дом, в котором жил Бобби, располагался на отшибе городка в самом центре Европы. Зеленая плесень в углах подъезда, высокие потолки, осыпающаяся штукатурка, подвал полный крыс – это то, что вы ожидаете увидеть в таких домах. И все это было в доме Бобби. Он жил в квартире на четвертом, цокольном, этаже. Эта квартира досталась Бобби от погибших в автокатастрофе родителей, ни продать, ни сдать ее было просто невозможно. День Бобби Пристона, работника отдела технической поддержки ближайшего супермаркета электроники, всегда начинался одинаково. Он просыпался от стука сверла перфоратора о стену – кто-то из соседей делал ремонт. Это мог быть сосед справа, сверху, снизу, слева… Когда ремонт заканчивал один из соседей, его обязательно начинал другой. Совсем неудивительно для такого старого здания, как это. Единственным, кто никогда не занимался ремонтом своей квартиры был сам Бобби. Последние пару месяцев организм Бобби настольно привык к такому началу дня, что просыпался за пару минут до боевых действий. Это время он лежал в своей постели, в тиши утра, с открытыми глазами, ни о чем не думая. Только беззвучное дыхание и стук сердца, только двигатели проезжающих мимо дома редких машин, только восходящее солнце. Бобби всегда нехотя вставал с постели, зачем-то смотрел на время, которое показывали настенные часы с кукушкой. Несколько секунд он разминался, на полноценную зарядку у него никогда не хватало терпения. Включал новостной канал на своем шикарном плоском телевизоре, который он забрал домой из магазина «на тестирование». Проводил десять минут в ванной комнате, пытаясь окончательно проснуться с помощью холодной воды – горячей в этом доме не было. Он готовил завтрак на кухне: всегда яичница-глазунья с хрустящим беконом в виде улыбки, пара тостов и ужасный, растворимый кофе. Утренняя трапеза сопровождалась глупыми и неинтересными утренними программами, ведущих которых словно специально учили говорить своим зрителям полную чушь. И повторять эту чушь по многу раз, каждые полчаса. Видимо, телевизионные продюсеры считали, что утренний зритель успевает посмотреть лишь полчаса раннего эфира. После он одевался в свою рабочую одежду - ему никогда не нравились общие раздевалки. Зеленая рубашка, с названием магазина на ней крупными буквами, с вечно помятым воротником, как бы говорила: «больше мне никем не быть». Работа Бобби даже не стоит описания, настолько она была скучна и однообразна. Вот так день за днем тянулась безопасная и спокойная, но скучная и совершенно бессмысленная жизнь чернявого паренька, одного из многих, но совершенно не такого, как другие. Каждые выходные Бобби выбирался с парой бутылок пива на крышу: смотреть на звезды, наблюдать за закатами и рассветами, раздумывать, что там, в далеком космосе. В такие мгновения он чувствовал себя максимально близким к счастью, но не счастливым. Иногда ему казалось, что он никогда не был по-настоящему счастлив в своей жизни. Грусть постепенно захватывала все его мысли, становилась единственным, о чем он мог думать. Но грусть все равно лучше пустоты, которая следует за полным отсутствием желаний и мечтаний, полным отсутствием стремления к счастью. Именно такое чувство посещало Бобби в последнее время. Он все чаще ловил себя на мысли, что ему ничего не нужно. Ни развитие карьеры, ни семья, ни путешествия по миру, ни даже саморазвитие. Куда-то пропало все интересное, все волнующее, то, от чего у человека появляются искорки в глазах, и пусть у каждого это свое, но оно есть. Один собирает почтовые марки и счастлив, часами рассматривая свои альбомы, просиживая дни в интернете в поисках новых экземпляров, с трудом и особым умением реставрируя поврежденные экземпляры. Другой же занимается бизнесом, и дня не может прожить без биржевых котировок, фьючерсов и опционов, акций и облигаций. Третий – обычный работяга, и ему нравится что-то делать своими руками, нравится думать о том, что дома, в строительстве которых он принимал участие, простоят еще не один десяток лет. Но Бобби совершенно не привлекало то, чем он занимался. Не были по сердцу ему и разные хобби, которые казались ему абсолютно скучными и неинтересными.

Он долго обдумывал свое решение, общался с людьми, которые пробовали, даже ходил в церковь, хотя и не был слишком религиозен. И вот в один день он решился. Позвонил на работу, сославшись на болезнь. Весь день нервничал, не мог найти себе места, ходил кругами по квартире, потом собрался в ближайший бар…

Бобби нашли на крыше, лежащим на кушетке. В один из тех вечеров, когда ты идешь один по дождливому осеннему городу, неудачливо перепрыгивая лужи, одежда твоя уже промокла до последней ворсинки, холодный, колкий ветер всегда бьет в лицо, в какую бы сторону ты не шел. И тебе почему-то кажется, что все остальные люди, знакомые и те, которых ты никогда в своей жизни не повстречаешь, вот прямо сейчас, в этот момент, в теплых квартирах пьют глинтвейн и занимаются любовью. Странно, но одет он был не так, как обычно. Великолепный костюм, белая рубаха и китайские кеды. Бобби для себя решил: в последний день своей жизни он будет выглядеть по-другому. Корпоративная зеленая рубашка – это не он. Он – это серьезность классической одежды и хулиганская ухмылка оранжевых кедов. Руки его были сложены на груди, кровь сочилась из его вскрытых вен, он почти перестал дышать. Рубашка больше не была белой, от дождя и крови она стала бурой. Рядом с ним на кушетке лежало фото в рамке – маленький Бобби в объятиях своих родителей. На куске фотобумаги было запечатлено самое счастливое время в его жизни. Время, когда все было новым, мир был прекрасен и добр, и радость дарил каждый вдох. «Как поэтично», думал Бобби, падая в бессознательную тьму. Первые ощущения от потери крови – слабость во всем организме, как будто вам хочется спать, и нет сил бороться с этим. Но он пытался как можно дольше оставаться в сознании, наслаждаясь последними моментами пролетающей мимо жизни, старался думать о том месте, куда он направляется. О всем счастье, которое его ждет. Песочный измеритель его жизни отсчитывал последние минуты, веки набухали все сильнее, и совсем не было сил бороться…

Работник по защите окружающей среды (в народе - крысолов), которого домоправитель наконец-то вызвал, чтобы избавиться от крыс в подвале, совершенно не счел всю эту картину поэтичной. «Еще один свихнулся», подумал он, вызывая по мобильному телефону скорую помощь. Пока ехала скорая, крысолов по имени Сэм, рвал на куски штаны Бобби, делал из ткани жгуты, и перевязывал раны неудавшегося самоубийцы.

- Ничего, паренек, у меня двоюродный братец вот также хотел от жизни избавиться, так ему жена после такую взбучку устроила, - приговаривал Сэм, заматывая раны потерявшего сознание Бобби. – Все будет хорошо с тобой, еще сто лет проживешь, девушку себе найдешь, женишься, детишек трое будет.

- Да, хорошо, - неожиданно пробормотал Пристон и слабо улыбнулся.

Где-то близко послышались звуки сирены скорой помощи, взвизгнули шины об асфальт. Сэм оперся локтями о кирпичную кромку крыши, достал из нагрудного кармана пачку сигарет, закурил. Он всегда курил, когда нервничал. Да и как не нервничать, когда видишь, как такой молодой парень не находит другого выхода из ситуации, кроме как самоубийство. Пару минут он наблюдал за проходящим мимо дома трамваем, стучащим колесами о рельсы. Затем хлопнула дверь на крышу, и все его внимание заняли пара-медики.

///

Госпиталь городка в самом центре Европы находился в самом центре города. Так что это был центральный госпиталь Европы. Здание сверкало огнями вывески и то и дело подъезжающих карет скорой помощи. На ступеньках у главного входа стоял чернявый паренек. Прошла уже неделя после неудачного самоубийства Бобби. Неудачного с одной стороны, но подарившего Бобби то, что он никогда бы не получил другим способом. Шел последний день его пребывания на лечении. Он уже успел попрощаться со всеми своими соседями по палате, лечащий врач наведывал его пару раз – нужно было подписать все необходимые формы: форму о выписке; форму о согласии с выпиской; форму о том, что он никогда не совершит новой попытки самоубийства, а если совершит, то лечение в данной больнице никак не способствовало его решению; форму-обязательство обратиться за помощью к специалисту по психическому здоровью. Пока он подписывал все формы, паста в ручке, которую ему любезно предоставил доктор, кончилась. Врач – мужчина среднего возраста и средней внешности, со средними залысинами и средней сединой, средним зрением и средним телосложением, среднего размера глазами и средним выражением лица, только поморщился. Тоже средне. Потом протянул Бобби ловко выхваченную из нагрудного кармана проходившей мимо медсестры другую ручку. Справившись со всеми формальностями, пациент, наконец, вышел из стеклянных дверей больницы. И остановился, обдумывая свои дальнейшие действия. Бобби стоял сейчас на пересечении двух дорог жизни. Одна была заасфальтирована, с новенькой разметкой, правилами движения, красивыми светофорами, отсчитывающими секунды до смены цвета. Эта дорога вела в ту же вялую, скучную и бессмысленную жизнь, которая уже порядком надоела Бобби. Такая безопасная и ровная дорога до одури, до вкуса желчи во рту, приелась и не хотела отпускать, как жирное пятно не хочет отпускать новый пиджак. Вторая дорога была намного веселее и опаснее. Вместо асфальта – редкий гравий, а кое-где и сплошная грязь вперемешку с глубокими лужами. Резкие повороты и опасные встречные люди и попутчики, грозившие травмами разной степени тяжести. Несмотря на все его недостатки, путь номер два был куда более привлекательным для Бобби, как человека, который очень, просто до невозможности, буквально до вскрытия вен, хотел сойти с дороги номер один. Пристон поглядел по сторонам, спрашивая у вечернего города, что ему делать дальше, глубоко вздохнул и ступил на гравий.