Я видел утром, как они сияли. Светили прямо в душу, вселяя неожиданную радость. Как будто снова детство, как будто какой-то праздник, и что-то вот-вот тебе подарят, что-то такое, чего и ждать не смеешь. Центральная сосулька в хрустальном частоколе была с полметра и золотом горела. На солнце все стреляли бегло вниз трассирующим блеском, блестяще мироточили.

И я решил понаблюдать их рост. Я думал, они день ото дня длиннеют, но вскоре очень удивился, что не растут, а тают. К полудню все исчезли, и кромка крыши плачет уже без этих ледяных сверкающих ресниц.

Когда же родились? Вчера под вечер, как только подморозило? Сегодня день такой же, синеет так же мартовское небо, и снова солнце приглашает подставить щёку. Всё точно так же. И значит, можно всю их жизнь увидеть с момента зарожденья! Спасибо, что сегодня выходной и я один, мне никуда не надо. Я очень рад себя отдать весенней хронике.

Наш дом как буква «П», а вход на юг, под брюхом этой буквы, и здесь давно царит капельный микроклимат. Бетонный козырёк над входом, с него вот и течёт.

В восторге от своей затеи серьёзно на диване занял пост у самого окна под этим козырьком. И прямо надо мной его восточный край, где утром наблюдал хрустальное сиянье. С азартом жду. Охотничий азарт? А может, что-то больше? Ведь, в самом деле, жду так, как будто кто-то очень дорогой приехать должен. Сама весна меня взяла под этот козырёк.

Однако, уточню: вторая половина марта, четыре часа дня. Окно восточного крыла – восточной ножки «П» – бьёт отраженьем солнца; оно само уже отчётливо снижается на запад. Стекают капли по бетонной кромке, а выше – радостное небо и ветки тонкие – все в солнце. Сейчас бы вот сосулькам и родиться, ещё на этом беззаботном фоне такой весёлой, свежей синевы! И я бы миссию считать мог завершённой. Но нет, в половине шестого вода в колеях застывать начинает, а сосулек не видно. Капли падают сложными ритмами. Не так всё это просто.

Уже проголодался наблюдатель и заварил лапшу. Упорно жду, когда же вечер свою лапшу навешает на кромку. Пока не зажигаю свет. Бледнеет небо, уж цвета незабудки, и по нему глиссируют вороны. Капли всё реже, реже, идут почти в такт с сердцем. Я принимаю роды у весны. В остатках голубого чуть фиолетит, на розоватых лужах отчётливый ледок.

К семи часам писать без света трудно, зажёг – и за окном уж ночь. Не чёрная ещё, а тёмный пурпур. Конечно же, не может таинство быть слишком очевидным, лишь только в темноте. Вот ведь во что ввязался!

Я выхожу во двор, там первая звезда. А из-за дома восходит жёлтый круг. Капель и при луне не затихает и даже, вроде, оживилась почему-то, а вот сосулек нет. И ясно слышно мне протяжную трубу, задумчиво скользящую поблизости светила. Лунный свет поддержал мои странные планы, но не может помочь наблюдать. Тут я вспомнил про мощный фонарь – вот и ему достойная работа, наконец. Бьёт даже посильней луны, а звук трубы при нём куда-то пропадает. Отлично видно кромку и даже сквозь окно, и даже при свете в доме. Теперь вполне надёжно обеспечен я бессонной ночью. Азарт первопроходца, как будто открываю какой-то полюс. Сосулечный лунатик, весенний полюс свой исследую с дивана.

Новое дело: капли не сразу стекают, а чуть повисев и набухнув. Одна из капель к девяти часам, надувшись, провисела минуты две. Другие неохотно отрывались, она висела. Казалось, вот оно – начало, но всё же сорвалась.

Четверть десятого. В том самом месте, где золотилась утром верховная сосулька, вдруг капанье ускорилось и сделалось другим – пульсируют, переливаясь, две капли рядом. Мигают через раз, как фонари на переезде. Какое-то тревожное миганье. Да, эта пара постепенно густеет киселем, а лунный звук почтительно стихает. Заметны белые сосочки на концах.

И вот, уже отчётливо видны два белых стержня, так сантиметра с полтора. С них каплет. И рядом кое-где проклюнулись такие же росточки, но есть ещё отрывы среди них, а эти первые висят вполне надёжно. Блестят в луче, сочатся, но не растут. Однако же, ура! Родились первенцы! И впрямь, похожи очень на лапшу. Луна опять торжественно и радостно запела, всё лезет, лезет вверх.

К двенадцатому часу шесть безутешных крох роняют ночью слёзы. Луна уже зашла за козырёк, и его край особенно отчётлив. Мои новорождённые как кровельные гвозди, чуть гнутые. Загибы и изломы во все стороны. Рассада хилая.

А вот и ровно полночь. Их уже восемь, уж далеко не гвозди и продолжают потихоньку матереть. Одна уже почти что настоящая.

Я сплю урывками. Трудные роды под полной луной. Сияя, растворятся под полным солнцем. Сосульки-однодневки. Красавицы лишь первой половины весёлого весеннего денька, но ярче них нет символа весны!

В три ночи уж ни одна не плачет. Все заснули.

К шести часам утра на тёмной синеве проглядывают ветки. И возникает силуэт сосулек. Нет ни луны, ни звёзд. В седьмом часу мои объекты сначала голубеют и начинают очень нежно розоветь. Капели пока нет. Когда же оживятся? К восьми мне надо уходить – работа.

Но уже ясно всё. Проснувшись, они, конечно, поначалу ещё растут. Затем волшебный блеск в них вспыхнет. Сожмётся чьё-то сердце. Кто-то грудь расправит. А кто-то как цветами просто умилится. Сияя так, они на нет пойдут и постепенно превратятся в струи. В них самый главный смысл весеннего начала. Хотелось бы, хотелось бы получше впитать их сочный блеск! Быть может, в другой раз...

Макушки тополей уж в розовых лучах. Сороки аппетитно целуются на ветке. Мои сосульки ещё чуть мутноваты. Не тянут на хрусталь пока что, ждут тихо своих солнечных лучей. Никто не плачет.

И снова над кромкой идут поцелуи.

Да, несколько минут до равенства дня с ночью. До равноденствия всего лишь пара дней.

Мне время покидать свой добровольный пост. Ну, прощайте, ночные питомцы – задремавшие струи весны!

Желаю вам удачно просиять!