Есть такой тест психологический на склонность подчиняться чужой воле – рисуют квадрат, в нём линию наподобие морской волны и человеку предлагают картинку продолжить. Если появляется какой-то вариант кораблика, значит налицо готовность подчиняться. Меня ещё в студенческую пору тестировал брат и я над изящной волной легкомысленно изобразил нечто неприличное. Озадаченный брат уточнил, не имею ли я в виду морской маяк, но получив разъяснения, констатировал особо злостное неподчинение чужой воле и предсказал неизбежные последствия. А главная неизбежность – это натянутые отношения с любым начальством. Увы, примерно так и вышло всё. Дай Бог здоровья моей первой начальнице, которая промучалась со мной целых восемнадцать лет! Но как только её властные полномочия прекратились, наши отношения приобрели трогательную теплоту, вполне искреннюю. И когда ещё вместе работали, друг друга, в общем-то, уважали. Но вот не любили – и всё тут. Взаимно не любили.

Первый эпизод произошёл в первый же год моей работы в химической лаборатории. Начальница обожала порядок. Её белый халат всегда тщательно поглажен и сильно накрахмален. Уходя, она водружала его на массивные деревянные плечики с крупно написанной её фамилией, а когда просто шла на перерыв по магазинам, аккуратно развешивала этот символ власти на спинке стула. Такая дислокация начальской спецодежды означала для нас, что хозяйка сегодня непременно ещё вернётся.

Порядок сидел, наверно, в её генах и укрепился тем, что немалая часть жизни протекла в военном городке. Когда уже с двумя детишками вернулась в родной Воронеж, и он в самый разгар лета неожиданно встретил её очень рано пожелтевшими листьями турецких клёнов, тоска по молодости сжала горло и прочно сплелась с тоской по её военному городку. А я легкомысленно отказался сдавать взносы на ДОСААФ. Разговор-то шёл о копейках, но парень – сборщик этих податей – уж очень хамски требовал. Тем не менее в глазах власти я сразу и порядок нарушил, и непатриотично проявил неуважение к её святая святых. Да ещё и не служил в армии. Не могла начальница пройти мимо такого вопиющего безобразия и стала сразу же давить. Я легко отбился: вы в ДОСААФ не руководитель, общество это добровольное, претензии ко мне очень странны. К таким разговорам она не привыкла и стушевалась. Вернулась за свой начальственный стол, напряжённо собираясь с мыслями. Даже спиной излучалось это напряжение, пронзающее всю лабораторию. Я полагал, что вскоре она успокоится и считал инцидент уже исчерпанным, а вот бывалые сотрудницы, напротив, прекратили все важные женские разговоры и, заняв удобные позиции за лабораторными столами, с интересом ждали продолжения – они знали, что начальница так просто не отступала. И в самом деле, собрав все силы женской логики, она, как резкий боксёр во взрывной атаке, накинулась снова – в советской ли школе я учился, где ж мой патриотизм.

– Да, в советской. И патриотизм нормальный. Но взнос на армию сдавать не собираюсь.

Её вся шея стала в красных пятнах, негодование не знало меры, рот открывался чаще, чем шли слова. Уже упоминались комсомол, мои родители-учителя. Тут и я не сдержался и ни с того – ни с сего вдруг сформулировал совсем крамольные в то время аргументы. Правда, они напрашивались сами – шёл конец чешского шестьдесят восьмого года. А я в запале и венгерский пятьдесят шестой вспомнил. Вся красная и потрясённая застыла она с открытым ртом. В лаборатории затихло всё. Сотрудницы, зажав в руках пипетки, промывалки, смотрели на меня и с ужасом, и с удивлением. Политику в таком ключе тогда совсем не трогали, их сыновья тогда не доросли до армии, и не было ещё ужасного Афгана. А начальница, стараясь не смотреть ни на кого, тихо попятилась к столу, немного постояла там в задумчивости, сняла свой отутюженный, отбеленный халат и, как всегда распяв его на спинке стула, сверкнув зловеще стёклами очков, без слов покинула лабораторию. Сотрудницы, похоже, мне хотели дать какие-то советы, но сразу же смекнув, что власть придёт не скоро, тоже очень быстро испарились. Я в одиночестве пунктуально проторчал до самого перерыва, прекрасно понимая, что мне теперь любая вольность может обойтись дороговато.

Когда вернулся точно в срок, шефини ещё не было, а мои коллеги кучковались возле её стола, горячо обсуждая чего-то, но сразу же замолкли напряжённо. Все на меня уставились с каким-то гневом сверхъестественным.

– Что случилось?

– Как ты, Коля, мог это сделать? – выдавила одна.

– Да что такое?

– Как ты мог?! – вырвалось почти у всех.

Они расступились, и предо мной предстал халат начальницы. Зрелище эффектное! Вся спина исполосована, как автоматными очередями, чёткими траекториями крупных ярко синих чернильных клякс. Ход мысли моих милых коллег понять очень просто – только я один ещё пользовался чернильной авторучкой и именно с такими синими чернилами. Да-а-а! Если в сердцах махануть моей авторучкой со всего плеча крест-накрест по властному халату, чтобы снять стресс, то, именно такая живопись, наверно, и получится. И стресс, конечно, был. Но только у неё! А у меня при виде красной шеи была лишь жалость, а потом ещё и сожаление, что лишнего про армию наговорил. Как же они могли всё это хулиганство мне приписать? А в самом деле ведь – кому ещё? Всё на меня указывает. И я бы на их месте не сомневался. Но я то знаю, что этого не делал и в мыслях не имел! А они смотрят гневно! Мне даже показалось, что кто-то зло шипит. Моё глубокое, искреннее изумление их ничуть не смутило – решили, видимо, что хорошо злодей играть умеет. Но вот они, кляксы лазурные! Кто же, действительно, их присадил? Предположить совсем невероятно очень ловкую провокацию некоего тайного недоброжелателя с использованием моей авторучки. Однако, потянулся к карману пиджака – авторучка на месте. И на обед ходил с ней. Какой-то сумасшедший дом!

А вот и власть. Воинственно блестят очки, и цепкий взгляд старается вмиг уловить, кто чем здесь дышит. Женщины опять расступились. Молчание. А я никак не могу сдержать совсем неуместную улыбочку. Начальница с расширяющимися глазами наплывает на поруганный халат свой и ей, конечно же, ясна уже картина. Коллеги оперативно наблюдают за обоими. Без слов, каким-то знаком шефиня увлекла всех в коридор, меня оставив наедине с художеством. Что-то доказывать? Или работать как будто ничего и не случилось? Я взгляд никак не оторву от яркой синевы на белом накрахмаленном халате. Загадочно и слишком уж жестоко. Тут забегает одна из дам, которая ко мне получше относилась, и призывает:

– Коля, быстро извинись! А халат постираешь. Хочешь, я возьму… Шефиня же сейчас пойдёт к директорше! Будет грандиозная разборка! Скорее!

– Да не делал я этого!

– Ладно! Уж мне-то не надо! – и убежала.

Красивые синие пятна на белом крахмальном халате… Стоп! Крахмал… Синий цвет… Мы же химики! Качественная реакция на крахмал… Синий цвет… С йодом! Кто-то нечаянно забрызгал раствором йода, стряхивая пипетку? Но мы не работаем с йодом… Рядом с начальским местом стоит прибор, на котором уже несколько дней по полчасика колдовала девушка из соседней лаборатории. Но у неё я видел какие-то прозрачные, бесцветные, а не жёлтые йодовые растворы. Да и в тот день, как будто, она не появлялась. Однако, жёсткая и однозначная презумпция моей виновности звала к немедленному разбирательству. Проскочив в коридоре через митинг коллег, сквозь эту ауру, кипящую негодованьем, в сильном поле которой и впрямь начинаешь вину ощущать, я кинулся в соседнюю лабораторию. Та девушка на месте, слава Богу!

– Ты сегодня работала у нас?

– Да, в перерыв, чтобы не мешать.

– Что у тебя за растворы?

– Растворы йода, а что?

– !!!… Почему такие бесцветные?

– Разбавленные очень, а что?

Я чмокнул её в очень удивлённую щёчку и кинулся к своим прокуроршам. Начальница как раз только направилась к директорскому кабинету.

– Постойте, пожалуйста! У меня маленькое сообщение! Про чудесницу-химию!

Шумели ещё долго. Никто не извинился, но все кроме начальницы смеялись.

Второй памятный эпизод случился уже в последний год нашей совместной работы. Не померкла наша нелюбовь. Это взаимное чувство прошло испытание временем и превратилось в привычку. Давным-давно моя добрая начальница упекла меня в механизаторы, и я по разу, а то и по два в год торчал в колхозах. Вообще-то, напасть, каких мало. Она, может, всё не прощала отношение к армии – пусть, дескать, этот научный сотрудничек хоть здесь потопает в кирзе по грязи чернозёмной. Ведь даже милый первенец её – ангелочек с золотистыми кудряшками – в своё время бегал по военному городку в маленьких кирзовых сапожках армейского образца. А она любовалась нежными солнечными завитками, с которыми так не вязалась грубая кирза. Тогда и разговоров ещё не было об альтернативной службе, но вот по сути именно её начальница мне удружила. Раз пятнадцать я тянул механизаторскую лямку. С другой же стороны – кого ещё она могла послать на трактор, если требовали сверху – не женщин же. Ведь в этом коллективе из мужиков один лишь я прижился.

А вышло так, что в тракторных делах я видеть стал и неожиданные прелести; из них главнейшая – беспредел отгулов. Загоняли в колхоз строго в срок – отслеживала это многозвенная система, вернуться раньше тоже плохо – загонят тут же снова и надолго опять. А вот, если попозже возвратишься, здесь за тобой контроля никакого – просто молодец да и всё. Но надо заручиться бумажкой из колхоза. Если ты работал хорошо, дают почётную грамоту, в ней-то и может щедрый председатель поставить любую дату. И интересно, что все довольны – председатель за ударную работу отблагодарил бесплатно, начальству НИИ эти дни идут в зачёт пред райкомом, а моя начальница рада, что больше никого из её группы не пошлют в колхоз. Страдала лишь работа. Безнаказанность и бесконтрольность, конечно, развращали, и я каждый раз возвращался с механизаторства всё позже, всё большим делаясь героем. И на доске почёта надолго закрепилась моя физиономия.

В тот год я посевную отработал в таком чудесном месте, что сам по доброй воле не раз потом бывал там – в Верхнем Карабуте. Это жемчужина донская. И не спешил домой, но вот уж председатель привычную вручает грамоту. Мать честная! Вот это залепил он срок отъезда! Почти пару недель ещё на нелегальном положении болтаться! Лафа! Но – ёлки-палки! – в этот срок попадает и день рождения моей начальницы. Не поздравлять неудобно – ведь как на грех поздравил же я прямо из этого колхоза нашу молоденькую и симпатичную лаборантку. Даже стихи ей послал на работу. Начальница обидится, конечно. Шефиню огорчать, увы, мне приходилось, но в день рождения… Поздравить из колхоза прекрасно было бы и для легализации афёры. Но как исполнить это? Специально в Карабут приехать и телеграмму дать? Уж больно далеко и сложно добираться. Письмо оставить коллегам-трактористам и срок отправки указать? Но слишком уж большие мастера спиртного: как положиться? Впрочем, времени много ещё – там увидим. А подпольный отпуск проскочил мгновенно – в природе в основном, как и положено заправским нелегалам: в седле велосипедном, в загаре на лугах и в аромате ландышей.

Подходит срок. Я не подхалим, но обижать шефиню не хочу. И надо нашим подтвердить, что мы всё пашем. Пришёл на телеграф в своём дворе. Командует девушка-соседка. Задобрил шоколадкой и попросил невинный совершить подлог, всё объяснив. Мгновенно поняла и отстучала хороший текст на живописном бланке, со всеми атрибутами деревни Карабут – не поленилась в телеграфный справочник залезть. Всё честь по чести, как будто из колхоза на адрес института.

День воскресный. Конечно, дома у неё уж праздник, а на работе завтра для коллег. Уговорил одну знакомую доставить телеграмму в институт и передать вахтёрше. Она для натуральности даже заставила вахтёршу расписаться на каком-то бланке. Эффекта никакого я не ждал, но он всё превзошёл. Вахтёрша сразу позвонила имениннице и зачитала. Как раз, когда собрались гости. Утром на институтской вахте прилюдно и торжественно вручается сам текст. Конечно же, и в нашей группе за столом зачитывали текст «телеграммы». Когда я – загорелый, отдохнувший и с грамотой в руках – явился, наконец, в лабораторию, только и было разговоров, какой внимательный я и молодец какой. Не раз моё это внимание она припоминала и искренне светилась благодарностью – прямо с посевной сумел поздравить! И думала, наверно, что не такой уж я плохой, как ей всегда казалось. А мне, конечно, становилось стыдновато.

Давно на пенсии моя начальница, а эту поздравительную «телеграмму их колхоза» тепло вспоминает при встрече. Эстафету власти надо мной приняли другие, но несут, увы, в том же духе, предсказанном неприличным рисунком давнего психологического теста. Судьба!

И сам по себе ещё получился один небольшой эпизодик. Когда эти строки заканчивал, узнал, что их героиня в больнице и сделали ей серьёзную операцию. А тут как раз мой день рождения настал. Вдруг мне звонок телефонный. И слабый голос поздравляет…

Дай же Бог здоровья начальнице первой моей!