Апокриф пустыни Тартари вполне материален и называется «Космополис архаики». Творенье дивное, венец алмазный словесности может рассматриваться в качестве траурного венка на могиле русской письменной речевой культуры. Пусть этот венок присно не увядает, да и не увянет он. Гипертрофированное внимание в первую очередь столичной публики к феноменальной книге весьма показательно, авангард общества давно испытывает жажду по слову подлинному, а не фальшивому.

Базар современной русской литературы ужасающ и позорен, однако преложить это веселие малограмотной черни явно было некому. Теперь мы хотя бы имеем пример. Художнический подвиг Есепкина оценят время и вечность. Он сумел действительно в адских условиях свершить невозможное, сотворить новую литературную Вселенную и организовать ее не ущербнее мира «Божественной комедии» Алигьери. Но там была традиция, более того, традицию знали Софокл с Еврипидом. За существующие каноны никто старался не заступать, даже великие гении. Есепкин отверг современную лексическую систему, художественную каноничность, развенчал трехвековые традиции и в абсолютной пустыне воздвиг чудовищный и грандиозный замок. Вероятно, готическая компонента есть лишь титул, игра воображения Мастера, внешняя обрамительная рамка: идите-ка внутрь, там все красные и черные комнаты ужаса. Впрочем, в отвержении традиций Есепкиным имеется своя логическая мотивация, он выходит, осознанно выходит из существовавшей координатной системы, т. к. сия не только уронна, а и себя изжила. Русская силлабо-тоника хотя и дала множество шедевров, не стала панацеей от разъедания таковых полотен обычной речевой ржавчиной. Лучшие из лучших, присмотримся, хромали, каждый по своему. Набоков мучился переводом «Онегина» (что за ужасная книга), Анненский терзался тем же Еврипидом. Русская лингвистическая кармичность сжигала всё. Менее иных подвергся ее губительному пламени Пушкин, он большей частью интуитивно избегал системных ловушек – и только. Письмо его столь же несовершенно, сколь и легко (а ведь солнце русской поэзии – наше всё).

Есепкин вылетел в художественный космос по страшной оси, узрел здесь траурное светило и своим упорным зиждительством подвиг народ к лицезрению черного солнца. Солнцестояние в явленном космополисе – величина постоянная, константа вечности. «Космополис архаики» не может не потрясать. Вне традиций и в миражном пространстве воздвигнуто здание-пантеон русской литературной славы, одновременно в оном и музеум гибнущей лексики. Отчего же прихрамывали малые и большие гении (то с ритма сбивались, то в рифмах путались, то смысла не находили в плетении словесном), ведь, вспомним, феномен колченогости эсхатологичен. Хромали и прихрамывали ведущие, сегодня баранам козлищи не потребны, сами идут, блея, за ворота рая иль чистилища, ко овражкам. Парадокс Есепкина и в этом: не имея за собой подпорок генеалогических, он сумел тяжелейшее письмо овеять изяществом всемирного романтизма. Вкруг Ад и чудища его, а длань протягивается Анне, Пушкиным соклеветанной, а все убогие и сирые зовутся в мраморник. Гуляйте, дивитесь на чудо, изучайте музейную пространственность, вспоминайте о ювенильном Ботаническом саде, созерцайте вечную весну. Только еще помните: неслучайно приглашение на мифотравную казнь, траурное солнце в варварской пустыне сжигает миражи, поэтому волк или Пушкин мелькнул – не важно, Словом внове возможно исцеляться и быть во Слове, написанном солеными и мертвыми мраморными чернилами.

Екатерина РЕУТ