Странность почувствовалась сразу. В том бывшем детском садике совхозном, куда нас поселили, немало комнат и ещё больше всяких дверок и дверей. Нам, свежеприбывшим и не кристально-трезвым, конечно, очень непонятных. Я всё в кладовки попадал. Откроешь вроде дверь на вожделенное крыльцо, а пред тобой гора пустых бутылок – кладовка или шкаф, откуда с грохотом сползает стеклотара. Ещё откроешь – снова звонкий стеклопад. Да, аномалия бутылочная эта прямо влезла в подсознанье в тот первый хмельной вечер в Гончаровке.

И в первые совхозные деньки, она в глаза бросалась. По всему селу под любым забором, просто у домов и особенно там, где ржавела под открытым небом сельхозтехника, – везде торчала и грустно поблескивала запылённая, грязная стеклотара. Явно многолетние наслоения эти прочно вписаны в сельский пейзаж. Это сейчас и бомж не станет собирать бутылки – пивные алюминиевые банки куда как привлекательней, а в те застойные советские года вся стеклотара повсеместно рьяно собиралась, желающие находились. Ну, и сдавалась – стоила чего-то. А здесь – аномалия! И местный люд взирает совершенно равнодушно на этот странный стеклотарный Клондайк.

Наш свежий взгляд не мог стерпеть такого. Тем более, что денежный запас у всех стремительно растаял – вольница ведь. Да, надо ж пояснить – на посевную нас сюда пригнали, отнюдь не добровольцы мы, но нет привычного начальственного ока, мы от семей свободны, кормят, а результат труда касается нас, скажем, не ахти как, точней – никак совсем. Беззаботность и вольница. И деньги покончались. А прибыли мы в эту Гончаровку от университета – научные сотрудники, лаборанты, всех заставили пройти курсы механизаторов.

Конечно, пошустрей из наших кто и поазартнее в продлении приездного банкета уж попытались в гончаровском магазине пристроить с пользой бутылочки пустые. Ан нет! Не принимают! И говорят, что так уже который год. Вполне тогда понятны гигантские объёмы стекольных этих отложений. Спиртное в магазин завозят постоянно, продажа бойкая, как и везде, и оседает, оседает год от года, пылясь по сельским закуткам, весь нескончаемый, незатихающий приток стеклянной бесполезной тары. Да, впечатляли масштабы аномалии.

Городских механизаторов ставить на сев совхозная власть поначалу остерегалась – на ремонтные пока пристроили дела. Всё на подхвате. Вот поменяли мы пробитую камеру в колесе большущего трактора «Кировец». Упыхались, нежимся на солнышке; смеясь, прикидываем, по сколько копеек заплатят нам за эту, прямо скажем, тяжёлую работу. Сел с нами покурить кузнец Петро. Ну, про хорошую погоду говорим. И вдруг Петро заметил за «Кировцем» парочку пустых бутылок, возможно, что и наших. А в мехотряде, на отшибе от села, чего-то, как ни странно на общем гончаровском фоне, этого добра совсем не наблюдалось. Кузнец, смотрю, бутылочки берёт. Я думал, выбросит, чтоб не валялись на мехдворе стекляшки всякие. Но он их протирает и относит в кузню!

– Зачем они тебе? Не принимают же.

Кузнец молчал, слегка смутившись, вроде, но я ответа терпеливо жду, почуяв тайную интригу. Да и ребята с интересом смолкли. Тогда он неохотно и негромко:

– У мэнэ примут. – На этом, похоже, хотел разговор закончить, но, видя всеобщее наше изумление, живейший интерес, после большой паузы совсем уж нехотя, конспиративным тоном пояснил. – У мэнэ ж дочкА в магазине робэ. Людка.

Вот оно что! Значит, всё же принимают. Люду эту мы прекрасно знаем. Красивая, статная, молодая блондинка. Похожа даже на юную Брижит Бардо! В отца удалась – мужчина он справный. Но неприступна гончаровская Брижит. Ребята наши поначалу пытались даже поухаживать – она и разговаривать не стала. Неприступна и серьёзна и в личном плане, и в стеклотарном, да и вообще очень важная. Кузнец потом поведал, почему «дочкА» вообще бутылки не берёт. Магазин она принимала в каких-то форс-мажорных обстоятельствах, ей, вроде, навязали это. Уже тогда склад был забит под потолок, но учёта не велось. Она как бы приняла магазин без того склада. Поэтому и вывозить не может тару. Чем дальше это шло, тем ситуация усугублялась. И как урегулировать всё это, никто не ведал, да и сейчас не знает.

Не помню уж, кому – Андрею или мне – идея в голову пришла сыграть на том, что мы работаем с Людмилиным отцом. Был выходной. Ребята ещё спали, а мы открыли один из чуланов и стали отмывать в подогретой большим кипятильником воде грязную стеклотару. В свободной комнате общаги потихоньку выстраивались длинные ряды чистых отсортированных бутылочек – чекушки, ноль семьдесят пять, пол-литровые. Мы не поленились чётко разделить объекты на фасоны: «с плечиками», «без плечиков», с завинчивающейся пробкой, из-под шампанского, «огняки». Объектов хватало, осваивали чулан за чуланом. Когда проснулись коллеги, вся комната и большая часть коридора были плотно уставлены нашей продукцией. Андрей скрупулезно подсчитывал и записывал сколько чего. Прикидки ошеломляли – тянет на сотни рублей! Совсем не то, что всей толпой полдня возиться с колесом! Началась стекольная лихорадка. А кругом ещё простирался будоражащий воображение стеклотарный Клондайк! Ребята осторожно и уважительно обходили наши стеклянные делянки, но оптимизм не разделяли и отпускали всевозможные скептические шуточки.

И я тут решил написать шуточное, но оптимистическое, заявление. Шуточное, конечно, как весёлое пояснение к Андрюхиному чересчур серьёзному перечню. Конечно, научные сотрудники умеют заявление составить, но всё ж сначала черновик. Такого забавного документа я за всю жизнь не слагал.

Нашли тетрадочные листки в клетку. Кому? Людмиле, дочери кузнеца Петра, начальнице торговой точки села Гончаровка такого-то района, такой-то области. Всё, как положено, справа в столбик. От кого? От трактористов Воронежского университета. Причём, со всеми принятыми тогда регалиями ВУЗа – что он государственный, что ордена Ленина и даже что имени Ленинского комсомола! Текст начинался так: «В соответствии с нормами и правилами советской торговли, а также в связи с постигшими нас материальными затруднениями убедительно просим Вас, очаровательная Людмила, принять нижеперечисленную стеклотару». Далее следовала таблица с аккуратно расчерченными графами, воспроизводящая Андрюхин перечень в порядке возрастания цены бутылки. Для ровности линий таблицы вместо линейки использовали единственную и Бог весть как оказавшуюся в гончаровской общаге прямоугольную бутылку из-под виски, которая, кстати, тоже была включена в перечень. В конце подобострастно: «Отчисления на конфеты в разумных размерах гарантируем».

Подписаться под таким заявлением очень захотели сразу все трактористы орденоносного университета имени Ленинского комсомола, но мы с Андреем не допустили такого ничем не обоснованного обобществления и скромно расписались лишь вдвоём. Поскольку Андрей формально был нашим бригадиром, он ещё и вверху свою визу поставил: «Прошу принять!» и снова расписался.

В два больших рюкзака поместилась лишь малая толика нашей продукции. Весело заходим в тихий гончаровский магазинчик, в руках наше шуточное заявление. Бабульки с Людой заискивающе разговаривают. Та властно одной: «Столько сахара не дам! Не положено! Строго сейчас с самогонами!» Бабуля не отходит. Мы вежливо поздоровались и, стараясь держаться серьёзно, предъявляем наш хитроумный документ. Расчёт, конечно, был Людмилу рассмешить, смягчить, задобрить. Она глянув мельком и, наверно, поначалу выхватила одну лишь преамбулу про «нормы и правила советской торговли». Но этого достаточно уже! Мы в болевую точку прицельно угодили!

И стушевалась Люда! Из властной, строгой дамы, из властительницы всей округи вдруг, в одну секунду, сделалась робкой девчушкой – заволновалась, покраснела. Впрочем, не помешало это ей всё так же строго и даже грубовато вмиг вытурить всех бабок прочь из магазина: «Всё, перерыв у меня! Потом приходите!» Сахарная просительница сразу удалилась тихо, а другая бабуля ещё робко пыталась спросить что-то про селёдочку, но услышав очень грозное «Всё!!!», тоже покорно засеменила к выходу.

Людмила всё смотрела в наше заявление, смущаясь всё больше, и тихо, вроде, даже заискивающе к нам:

– Где стеклотара?

Такой крутой метаморфозы никак не ожидали мы, но не растерялись:

– Вот, немного с нами. Ещё сейчас…

Люда молча повела во двор к сараю, похожему на высокий сеновал, отперла дверь. О! Ужас! – всё действительно забито, как те кладовки в общаге, но грандиозней. Держалось это чудом. Однако, если очень постараться, можно было ещё понемногу втискивать в узенькое пространство прямо у потолка, что Люда нам и продемонстрировала, проворно взобравшись на специальную подставку.

– Вот сюда складывайте. – И вернулась в магазин.

Началось лихорадочное Великое ношенье стеклотары! Загружали быстренько большие рюкзаки и снова, и снова бежали к магазину. Запихивали свой позвякивающий товар под дощатый потолок, сарайчик не запирали даже и спешили в общагу. Закончили не скоро. Вспотели и упыхались.

В пустом и почему-то полутёмном магазине у Люды уже лежал на подоконнике приготовленный гонорар, точно отсчитанный по перечню из нашего заявления. Несмотря на настойчивые уговоры ни копейки магарыча не взяла и тут же свою торговую точку закрыла.

Ребята, когда мы вернулись, молча курили и, стараясь не смотреть на наши довольные физиономии, внимательно и задумчиво рассматривали черновик нашего заявления, передавая его из рук в руки, как документ на какой-нибудь научной конференции, и всё поглядывали в окно, в сторону закрытого магазина.

На следующий день, как можно было догадаться, лишь мы с Андреем вышли на работу – внезапно заболели остальные. На мехдворе Петро к нам не подходит, но издалека, из кузницы, из темноватой глубины её, недружелюбно, настороженно следит за нами. Понятно, что был с Людой у него какой-то разговор.

Нам в мехотряде работы не нашлось после обеда, и мы охотно отправились домой. Ещё издалека, на подступах к селу, заметили на улицах мелькающие тенями согбенные фигуры с мешками на плечах – идёт, идёт процесс весёлый! Болезные коллеги наши зря не теряют время! И мы, конечно же, готовы поддержать такое дело. Но время, кажется, упущено уже. Вблизи общаги бутылочек совсем уж не видать! Да, славно, дружно поработали ребята! Уже с окраин, видим, носят. Нам жаловаться грех, но всё же как-то… Казалось, что неисчерпаемы запасы.

А в общежитии, заваленном посудой в количестве, что и не снилось нам, царит отнюдь не ликованье, растерянность скорее. Молча курят. Что это? Где энтузиазм? При нас ещё приносят парочку мешков, но Пашка, самозваный лидер последователей наших, кричит, чтобы не мыли. Немытые берут?

Всё хуже оказалось. Гораздо хуже! Они с утра проворно снарядили внушительную партию бутылок к Люде. Та долго их не замечала, вроде. Всё занята торговлей. Ей Паша всё-таки вручает заявленье, но Люда – ноль внимания бумажке. Примерно, на глазок количество посуды оценила, и с раздраженьем явным велела заносить на склад. Ребята уж ликуют, но Людмила Пашку зазвала пальчиком в подсобку и там так унизительно всучила… всего бутылку водки! Опешил Паша, но бутылку взял.

Они, конечно, выпили в общаге. Какой-то сумасшедший понижающий коэффициент! Решили, что, скорей всего, в их заявлении чего-нибудь не так. Но постановили расширить сборы и покорить количеством Людмилу. И вот перед самым нашим приходом второе грандиозное посольство к Люде окончилось фиаско – Люда послала их отборными словами. При всех! И к вящей радости бабулек!

Нам всё понятно. Увы, не рассмешили Люду мы, а просто напугали. Ну, паника семейная, наверно, получилась. Каким-то покровителям, конечно же, звонили, читали «заявление» – без покровителей в торговле никуда. И чёткий приговор: послать «орденоносных» трактористов в такой-то комсомол!

Прослушали с Андреем это всё, прониклись, чувствуем, что оскорблённый и униженный университетский люд на нас с надеждой смотрит, с большой надеждой. Мы поняли. С хрустальным перезвоном спотыкаясь о длинные ряды ненужной тары, подались к этому брижитбардовскому сельмагу приобретать на кровные шальные деньги для утешенья влагу.

Да, чище Гончаровка стала, а общежитие… Но через пару дней бабуля, убиравшая у нас, всё рассовала по тем кладовкам и шкафам.

Вновь утвердилась в округе стекольная аномалия, сметённая внезапно шутливым заявленьем. К красивой Брижит гончаровской привычная важность вернулась.