И лес говорил, и не было ни одного его клочка, который оставался бы в безмолвии. Говорил про то, что сегодня хрустальные полоски мутно-пыльного цвета чаще, чем когда-либо, прорезывали сухой и бесшумный воздух. Говорил о том, что он и не лес совсем, а просто парк посреди города. Он говорил, говорил, уже почти позабыв о том, что его никогда никто не слушает. За много лет лес привык к своему положению. Он не был один, нет, но чувство одиночества никогда его не покидало. Однако он научился говорить, причём сравнительно недавно. До этого он глупо шелестел, шуршал, шумел и вообще издавал полагающиеся ему по положению звуки. А, начав говорить, лес понял, что и он живой, понял, что нужно говорить с кем-то, иначе сойдёшь с ума. Он знал, что состоит из бесчисленного множества частиц: листиков, веточек, комочков земли. Но они не могли с ним говорить – они были частью его. Лес знал это и любил их, как человек любит свою душу. Каждый лепесток знал, что принадлежит лесу, каждый был счастлив, и даже если случится так, что он покинет пределы парка, он будет знать, чей он. Ему и умереть было не страшно с этим знанием…

… На лес опустилась душная мгла, туманная и тихая. Небо, поделившееся на квадраты, тускло смотрело из-под навеса новой тучи. Вдруг резкий слепящий свет вырвался из своего участка и понёсся вдаль. Птицы замерли, время остановилось, солнце побоялось сдвинуться с места, любуясь собственной работой. Лес молча впитывал силу, которая нужна была ему, чтобы прожить следующий день. Он не любовался, не затихал в восторге, не растворялся в последнем вздохе дня. Всё, что он чувствовал – это недоумение. Он прекрасно знал, что это всё – просто закат, и что нужно скорее пить его, как растаявший снег по весне. Но мир нельзя было убедить перестать смотреть. В этот вечер лес узнал новое чувство – скуку…

… Теперь лесу уже не хотелось ничего: ни говорить, ни плакать, ни даже жить. Скука. Скука вытеснила даже одиночество. Он ждал новых ощущений.

Но думал ли он, что они будут так ужасны?..

Жара стояла повсюду. Примятая трава источала приторный запах. По стволам стекала клейкая жидкость. В пыли дорог миражами отражались измученные люди. Откуда-то раздался резкий свист, громыхание, потом снова свист. Все почувствовали запах нагретого берёзового сока. В этот миг даже самые стойкие почувствовали, как жёсткие ворсистые лапки паука оплетают липким волокном сердце. Более чувствительные потом рассказывали, что резкий холод сдавливал им виски, и что потом недоставало сил держаться на ногах. Но лес опять ничему не хотел верить. Вдруг маленький укол вырвал его из забытья. Было больно, но терпимо. Но потом боль стала расти, расти, выросла, кажется, больше самого леса. Тогда он не смог терпеть и закричал. Да, лес умел кричать. Не как люди… Это было намного тяжелей и страшней. Даже люди почувствовали звон в ушах, а если люди почувствовали, то это что-нибудь да значит…

Сморщенный человек в фуфайке ядовито-оранжевого цвета вышел на тропинку, заглушил мотор бензопилы и сел курить засаленную сигарету. Лес знал, что это не конец, но начало конца. Он всё ещё чувствовал, как погибает в страшных муках его частица. Он не знал, что такое боль, но несомненно чувствовал её. Он не знал, что такое малодушие, но малодушно поспешил избавиться от страданий. Просто стал на одну частичку меньше, от чего-то отрёкся. А где-то на краю человек в фуфайке добивал осколок леса – старую берёзу…

Лес уже твёрдо знал, что если страшный человек вернётся, то стоит только отдать ему часть себя - и боли не будет. Но одновременно он чувствовал какой-то бунт внутри себя. Каждый в лесу боялся умереть забытым. А тем временем снова раздался свист.

И тут произошло нечто непредвиденное. Кто-то в сером пальто и всклокоченными волосами бежал по направлению к лесорубам и кричал: « Стойте, стойте, у меня… бу… бумага есть… с разрешением… с запретом… стойте!». Люди поняли, что этот кто-то – девушка из «Гринписа», но лес не понял. Он не различал девушек и парней, всех людей рассматривал как природную аномалию. «Сумасшедший!» - подумал он. Тем временем, девушка села на скамейку перевести дух. Она была счастлива. Она спасла деревья. Спасать было целью её жизни. Она сидела и слушала говор успокоившихся птиц, и тут сквозь поток чириканья и стрекотания до неё донёсся голос: «Сумасшедший! Зачем ему это надо?». Сначала хотела вскрикнуть: «Кто здесь?», но вдруг почувствовала, что это голос не человека. И вдруг догадалась. Это лес. Да, это был он, спасённый ею, но всё ещё неспокойный. Захотела ему ответить, почувствовала, что губы не шевелятся, но мысли переданы точно… Ведь он же ответил…

С тех пор девушка каждый день приходила к лесу, говорила с ним. Лес был счастлив. По-настоящему. Он мог говорить с кем-то. Ему отвечали. Но лес не хотел признавать своего счастья. Он упрямо твердил своей собеседнице, что она сумасшедшая. Но он любил её. Больше, чем что-либо. Он перестал даже пить закаты, он болел, но благословлял солнце за новые чувства. Однажды девушка спросила его, почему он считает её сумасшедшей. Он не знал, что ответить. Вдруг кто-то прошёл мимо скамейки, на которой сидела его любимая. Увидев гримасы, сменяющие друг друга на обращённом в небеса лице безмолвной девушки, прохожий не удержался и воскликнул: «Вот сумасшедшая!». Этот возглас вернул её в реальность. Она встала, поправила волосы и пошла, с каким-то ужасом оглянувшись на недавно милый ей лес…

Лес не сразу понял, что случилось, а когда понял, спокойно решил умереть. Без жалоб, без крика погибал он. Деревья ссыхались, трава пожелтела. Птиц он отпусти. Он знал, что будет дальше…

Лесорубы пришли убивать. Они немного покурили в ожидании «гринписовки», но потом встали и принялись за работу.

На этот раз отречения не было. Лес переживал свою боль. И если бы лесорубы на минуту заглушили моторы пил, они бы услышали, как лес кричит: «Сумасшедший! Сумасшедший!»