Измайловский вернисаж. На прилавках матрешки, меховые шапки, старинные монеты, картины и даже скафандр летчика-истребителя. Иностранцы толкаются, удивляются, думают, как бы не продешевить.

Чем дальше, тем интереснее.

Возле прилавка с дырявыми немецкими касками останавливается дедушка. Разворачивает потертую бумажку, достает потускневший орден. Продавец смотрит его и возвращает хозяину.

– Пятьсот, больше не дам.

Дедушка мнется немного и отходит в сторону.

А мы разговорились с продавцом. Тут и его друзья подошли. Они все больше молчали, к моим вопросам прислушивались. “Черная археология – дело интимное”, как сказал мой новый знакомец.

– C чего ты начинал?

– Первый “опыт работы” – где-то класс первый. Неподалеку от дома был военный полигон, там было очень много гильз. В песочнице, сам понимаешь, я никогда не копал. Очень быстро захотелось не монетки там всякие собирать, а серьезные вещи.

Более интересные выезды начались лет с шестнадцати. Сначала семейные походы на байдарках – Псковская, Калужская, Тверская области. Там места богатые. С этого, собственно, все и пошло. Там чуть-чуть копнешь, в другом месте – так и затянуло. Просто кататься на байдарках неинтересно.

– Оружие искал?

– Конечно. Мины попадались. Тротил очень хорошо взрывается после переплавки.

– А солдаты?

– Кости и кости. Я военную археологию люблю, выезжаю иногда отдохнуть. Если наши попадаются, то хороню. Откопал ямку, закопал, сделал крестик. Вот и все. Моя совесть чиста. А дальше пусть поисковики этим занимаются. Найдут – молодцы, флаг в руки. Мы не работаем с костями, по железу мы, не наше это дело.

– А немецких солдат хоронишь?

– Немцев? У меня перед ними моральных обязательств нет. Не наши это люди, и не нам их хоронить. Пускай деньги платят или сами приезжают и ищут. Мы их не звали на нашу землю. Я не похоронная команда, я к ним не нанимался.

Тем более немцы не интересуются своими покойниками. Есть вроде бы какая-то немецкая благотворительная организация, которая этим занимается. Но это все благотворительность, никакой коммерции там не выйдет. А пытаться искать родственников бесполезно, никто из них никогда не признается, что кто-то из семьи воевал на Восточном фронте.

Я сам находил много немцев, отправлял данные по жетонам в Германию, предлагал передать останки родным. Конечно же никаких денег не получил. Возвращают все данные, целый талмуд: погиб тогда-то, такой-то, все о человеке, а брать не хотят. Молчок и все. Стыдятся они своей истории.

– К обычным поисковикам ты как относишься?

– Какая разница, делаем-то почти одно и то же дело. При чем тут: есть у тебя ксива поисковика или нет? Они почти все такие же шакалы, только прикрываются официальными организациями.

У меня друг – “черный археолог”, причем работает он в милиции. Ездит постоянно в одно и то же место, нравится ему вот так отдыхать. Всех наших солдат, которых он там находил, сносил в одно место, крест воткнул, все как положено. Вот тебе, пожалуйста, могила неизвестного солдата.

А в прошлом году приехал он на то место, все разрыто, крест повален. Поисковики перенесли останки на деревенское кладбище. Но ты пойми, под это дело были выделены бюджетные деньги. Они себе на счет записали 120 человек, которых украли из чужой могилы. Вот тебе и официальные поисковики. А нам толкуют: вы же “черные”, что с вами разговаривать…

К прилавку подошел человек. Мой собеседник отвлекся.

– Кобуры не нужны? Родные, немецкие…

– Дай посмотрю… Сколько штук?

– Да вот последние остались…

– Две возьму. Эта не нужна.

– По 120 отдаю…

– Это несерьезно.

Человек заворачивает кобуры обратно и уходит. Возвращаемся к прерванной на полуслове беседе.

– Так что не верь всем разговорам. Мы с поисковиками все равно общаемся. Одно у нас дело, одно. Зря говорят, что мы все кости в кучу сваливаем. Что, они до этого не в куче были? Закапывать по-любому надо. Кости сверху останутся, место засветится.

Подходит торговец из-за соседнего лотка. Спрашивает:

– Слушай, ты в жетонах разбираешься. Вот это что?

– Заводской пропускной жетон.

– Ценный?

– В районе 30 долларов.

– Я так и думал. Тут ручку от сабли нашли на Рязанке. Неинтересно?

– Русская?

– Да.

– Навряд ли.

Молчаливые наблюдатели уже переминаются с ноги на ногу. Разговор пора заканчивать.

– А с вами можно поехать посмотреть, как работаете?

– С нами? Конечно же нет. Занятие это, сам понимаешь, интимное. И не в криминале дело. Просто за долгие годы у нас сложился свой коллектив. Так что даже и не проси.

Подходит покупатель:

– Это что?

– Солдатская книжка. В отличном состоянии. Смотрите.

Часть 2

Поисковая работа – антипатриотическая.

Ты показываешь всем, как их страна распорядилась людьми

Самый обычный человек. Вязаный свитер, куртка. Я ожидал увидеть его совсем не таким. Еще по телефону предложил заехать в их клуб посмотреть на фотографии.

– С этим сложнее, – ответил он. – Места у нас своего нет. Я же не только руководителем поиска работаю, еще занимаюсь совсем другим ремеслом. Семью нужно кормить, а поиск, сам понимаешь, денег не приносит. Так что предлагаю встретиться возле станции метро. Там и поговорим. Только не рассчитывай, что ты из меня красивую статью вытянешь. Работа как работа.

– Что у вас за люди в отряде?

– Большинство взрослые. Я очень осторожно отношусь к молодежи. Редко кто идет в поиск, чтобы откопать русского солдата и похоронить его. Обычно начинают с меркантильного интереса. Да и мы точно так же начинали в 88-м году. Хотелось найти мину, вообще любой предмет, связанный с войной.

Отец мой, к слову сказать, химик по профессии, почти всю жизнь занимался поиском погибших солдат.

– Многих удается найти?

– Этой осенью подняли восемь человек. С каждым годом искать все сложнее. Окопы зарастают, кости разлагаются, о жетонах и говорить нечего. Да и хоронили-то как: сваливали в воронку и засыпали землей. В местности, где мы работаем, солдаты погибли осенью 42-го, а хоронили их только весной 43-го. Четырнадцать тысяч человек, разбросанных по полям. Бабушки рассказывают, ручьи тогда не текли, все канавы были завалены людьми.

Вряд ли кто рискнет на таком трупе медальон искать. Боец мог положить его куда угодно – в шапку, в гимнастерку, в вещмешок. Представьте, каково было местным жителям: голод, холод, домов нет, все избы немцы разобрали на блиндажи. А их еще заставляют собирать трупы.

Еще проблема: после 42-го года смертные медальоны отменили. Хорошо, если при погибшем есть красноармейская книжка или еще какие бумаги. Поэтому, по статистике, на сто человек один опознанный.

– В нынешнем году вам удалось кого-то опознать?

– Одного человека из восьми. Вроде бы в Калужской области жива его дочь. Мы связались с местными краеведами, ищем ее.

Вообще родные редко приезжают своих хоронить. Допустим, человек призывался из Хабаровска, сколько сейчас стоит оттуда добраться? В позапрошлом году нашли человека из Долгопрудного. Там в войну дирижабли делали. Рабочие жили в бараках рядом с заводом. А пригоняли их, оказывается, с Украины – местные рассказали. Этот человек оказался уроженцем Киевской области. А с Украины вообще никаких ответов, у них там министерство обороны постоянно реформируют.

Бывает и так: жетон есть, а родственников найти не удается. Нашли человека по фамилии Сиволодов, уроженца Сталинграда. Фамилия редкая, а данных в архиве никаких.

– А у поисковиков нет своих архивов?

– Раньше была такая организация – Союз поисковых отрядов России. Все данные о медальонах, о находках стекались туда. Финансирование работ тоже через них проходило.

Но как только появляются деньги, сразу портятся человеческие отношения. Все перегрызлись, даже люди, которые были не разлей вода. Власть переместилась в региональные центры. Теперь они дают разрешение на работы. А руководят чаще всего там бывшие комсомольские работники, неудавшиеся педагоги, которые больше ничего делать не умеют.

Конечно, остались еще замечательные группы, которые с восьмидесятых работают. Но их единицы. На место романтиков пришло молодое поколение.

– И как вы выкручиваетесь?

– Я все делаю на свои деньги. Сам перед собой в отчете. Иначе может сложиться неудобная ситуация. Ты собрал экспедицию и ничего не нашел. Не оттого, что у тебя руки кривые. В нашем деле очень много зависит от везения.

А еще – я просто не хочу мараться.

Раньше студенты выезжали на раскоп – целый поезд людей в камуфляже. Месяц работали в болотах. Потом грязные, в болотной жиже с ног до головы, приходили в город, и в очередях в столовую нам уступали места. Народ знал, ради какого дела съехались ребята со всей страны.

А теперь никто никому не доверяет.

Про меня, например, быстро в районе байки разошлись. Дескать, живет в блиндаже, пропил несколько тысяч “зелени”, выделенных на поисковые работы, вывозит оружие ящиками. Почему-то у многих не укладывается в голове, как можно заниматься тем, чем мы занимаемся, да еще и за свои деньги.

– Как вы относитесь к “черным”?

– “Черные копатели” хоронят солдат в той же яме, где откопали, в лучшем случае будет самодельный крест из веток.

Но самое страшное творят не они. А поисковики, которые работают для галочки, выбирают кости покрупней и пишут в отчете: за три дня откопали 150 человек. А приходишь на такой раскоп после дождя – весь грунт в костях.

Я как-то написал бумагу районным властям. Указал, где проходили раскопы. Показывал людей, которые этим занимаются.

И никто никому ничего не сказал. Всем все равно. Местные уже давно привыкли к минам и костям. В Смоленске много людей после войны пострадало – где трактор на поле на мину наедет, где в огороде взорвется. У кого руки нет, у кого ноги. Бабульки иногда к нам подходят и говорят: оставьте вы их, лежат себе и лежат.

– А немецких солдат вы хороните?

– В братской могиле сложно понять, русский это или немец. И те и другие были солдатами. Тем более к 42-му году фанатиков среди немцев осталось не много. Их гнали под ружье. И я прекрасно понимаю, что их тоже нужно хоронить.

Но к кому обращаться, к каким организациям? Из Германии никто на связь с поисковиками не выходит, не просит передать останки для захоронения. У меня такое впечатление, что им не важно, где лежат немцы.

А сами мы ничего сделать не можем. На немецких медальонах не написано имени, только номер, род войск и пол. Родственников найти практически невозможно. Для этого нужен доступ к немецким архивам.

Столько русских солдат лежит в земле, что на немцев у меня нет времени. Может, и неправильно, что мы отстранились от этого, но… у меня дед пропал без вести под Ленинградом, второго деда убили.

– Вы верующий человек?

– Крещеный. В Бога, наверное, верю. Мне очень много приходилось видеть останков. Это страшно. Но на православном кресте сзади написано: “Спаси и сохрани”. Не “спаси и сохрани тело”, речь идет о спасении души.

Почему-то большинство людей считают: если ты веришь в Бога, тебя не убьют. Мы находили людей с крестами и с молитвенниками, взятыми из церквей. Причем из молитвенника вырвано две страницы на самокрутку. И все равно я думаю, что с их душами все в порядке.

– Что для вас ваша работа?

– Моя работа называется “военно-патриотическое воспитание молодежи”. В поисковой работе нет ничего патриотического. Это работа антипатриотическая. Ты показываешь людям, как их страна, их правительство распорядились людьми.

“Патриотизм – это беззаветное служение государству и государственному строю” – есть такое определение. В этом смысле я не патриот.

часть 3

Ваши мужья и сыновья лежат на чужбине...

Время не лечит, а просто закрывает землей и залепляет зеленым пластырем трав.

Погибшие, безвестно пропавшие, они вросли в землю и слились с водой и воздухом – но и поныне неприютны, не упокоены. И мы, живущие, не замечаем, как живет в нас эта неупокоенная война.

Трудно отличить при рождении немца от русского, все едины, но раз мы никак не увидим всеобщее людское родство в жизни, сможем ли найти его в смерти?

Человек, о котором пойдет речь, по-своему ответил на этот вопрос.

Пройдя войну, он давно никого не судит. Не с кем ему больше рядиться, а надо просто разводить пчел, косить траву, мозговать, как сделать мир по всей земле, и ухаживать за могилами. Немецкими могилами.

Мир без примирения

Спас-Деменск – райцентр в Калужской области. Городок аккуратный, ухоженный, но малолюдный. После восьми на улицах никого не встретишь.

В Великую Отечественную под Спас-Деменском шли тяжелейшие бои. В самом городе и вокруг него – десятки воинских захоронений.

Здесь, на калужской земле, похоронены не только наши солдаты. Раз в год в Спас-Деменск приезжают ветераны и родные солдат 260-й пехотной дивизии вермахта. Привозят кресты, устанавливают ограды на могилах своих родственников и однополчан. Помогают местному реабилитационному центру, больницам, детсадам: одеждой, игрушками, медикаментами.

“Да, приезжают, помогают”, – говорят местные жители. И ни слова больше.

В один из приездов немецкой делегации на стене местной библиотеки повесили мемориальную доску – “в знак примирения русского и немецкого народов”. Два солдата – где наш, где их, можно различить только по каскам – протягивают друг другу руки.

“Мы эту доску вывешиваем только на несколько дней, когда немцы приезжают, – рассказывает библиотекарь. – Не потому, что ее попортят. Украдут просто. В городе все за цветным металлом гоняются. Вывеску библиотеки и ту украли”.

“Вам бы съездить в Большие Внегощи, – говорит библиотекарь на прощание. – Там дедушка один живет. Он ветеран войны. За немецкой братской могилой ухаживает”.

Петухов Василий Петрович

До деревни Большие Внегощи приходится добираться на машине – автобус туда ходит раз в неделю, по выходным. Едем туда вместе с командиром местного поискового отряда.

Полуразрушенные дворы, покосившиеся заборы. Немецкая могила видна издали – синяя, недавно крашенная ограда, высокий крест, гранитная плита. Трава кругом аккуратно выкошена.

– Эй, кого ищете? – кричат со стороны.

– А кто за могилой ухаживает?

– Это я и есть. Петухов Василий Петрович. – К нам идет седой крепкий старик с детским лицом.

Он провожает нас в дом, усаживает за стол. Обстановка скудная, но чистая.

– Я не колдун, но угадчик. Я знал, что ко мне приедут, будут интересоваться.

В сельсовете остался только один я участник войны. Один.

Жизнь в оккупации

Немцы нас захватили 5 октября. Был мороз очень сильный, как сейчас помню.

Курей ловят. Гусей ловят. Пчел растаскивают. Я в сарай пошел, а там гранаты. Нас, пацанов, уже в военкомат вызывали, рассказывали, как с ними обращаться. Мне 16 лет было.

И вот я гранату эту взял, дай, думаю, погляжу. Ручку отвернул. А там боек, красивый такой, бронзовый. И боек нечаянно проскочил. Надо же ее выкидывать. А немцев полная деревня. Был тут рядом прудочек, я гранату туда кинул, она как рванула! Немцы все сразу забегали. А я ж пацан, за угол спрятался и бежать домой. А потом думаю: во дурак! Они ж всех нас могли за это…

Деревню нашу, сорок домов, почти сразу же сожгли. А нас погнали в лес собирать убитых. Человек 17 мы нашли, все воронежские. Забрали жетоны и отдали одному старику, Афанасу Козлову, он шестипалый был (шесть пальцев), чтоб он отвез их. А он помер где-то в Белоруссии. И вот теперь никто не знает, где жетоны.

А мы тут работали дюже, копали блиндажи, траншеи. Еще немцы заставляли дрова возить. Я и возил, как старший сын, мать не поедет же. Две буханки хлеба нам за это давали.

Война

…Когда немцы отступали, забрали нас с собой копать окопы. Потом нас освободили под Минском. Мне уже двадцать лет было. И попал я в саперную часть. Мы как штрафники были – вроде из-за того, что в плену у немцев были.

Был в Германии. Дошел до Одера. Есть такая река Одер, 60 километров от Берлина. Одер тогда разлился широко – немцы плотину открыли.

И нам говорят: кто хочет добровольно делать переправы? Кто перевезет туда и вернется обратно, получит Героя Советского Союза.

А танков было – вагоны. На станции стояли рядами. И на дорогах – везде.

Мы пошли переправы делать. Слышим: канонада, бьют, бьют, бьют… А по нам не стреляют. Возвращаемся, а танки горят. Два полка, считай, там положили.

Это было ложное наступление. В войне не считались с живыми силами. А другие танки прошли пятьдесят километров по Одеру – правее прошли. И там сделали прорыв без потерь.

Ну а потом мы в Берлине много разминировали фабрик, заводов.

Я до 47-го года прожил в Тильзите, в Восточной Пруссии. Зачем немцы открыли такую бойню? Неужели они хуже нас жили? Постройка там вся хорошая. Черепицей дома покрыты. А у нас соломенное…

Потом демобилизовался, домой уехал. Горевали мы там! Ведь на себе пахали. Восемь баб возьмутся, а я за плугом иду. Лес на себе носили, дома построили. Потом я заболел, как раз когда рожь убирали. В больнице пролежал пять месяцев.

А отца моего взяли тогда строить Комсомольск-на-Амуре. И не вернулся он. Из нашего колхоза только два человека обратно вернулись.

Немецкие могилы

…А за могилами немецкими мы ухаживаем потому, что они лучше нас ухаживают за нашими кладбищами у себя.

Я-то немножко их стиль немецкий знаю, как за могилками следить. Очистил, травку обкосил. Конфеточек, печеньица, медку на могилку положил. Цветы даже сажал, да они не взошли.

Как в прошлом году немцы приезжали, как раз меду было много. Я им дал банку 800-граммовую. Говорю, мол, свезите в Германию, помяните там наших солдат.

А немецких кладбищ тут много было. Одно вот в Больших Внегощах – двести с чем-то человек погибли. А самое большое – в Губине. Белые Кресты называлось. Немцы, видать, белое любят. И вот они из березок кресты делали. Но они все сгнили. Береза быстро гниет.

Когда памятник открывали, приезжал немецкий полковник, который 260-й дивизией командовал. Немцы, наши – все приехали.

А я перед ними выступил, значит.

“Кто вспоминет старое, – говорю, – тому глаз и зуб вон. Но я не буду вспоминать. Я буду говорить как хорошо. Неужели на земном шаре нельзя сделать одну деревню? Сколько ж можно русскому и немецкому народу и всем народам все средства отдавать на войну?

Что нам война принесла? Что принесла вам, немцам, эта война? Ваши мужья и сыновья лежат на чужбине…”

Немцы плачут.

Я потом думал всю ночь, как сделать мир на земле. Никто не знает, никто. Я только думаю, что надо сделать на земле одну конституцию, одного царя, одну валюту. Вот сделали в Европе одну валюту – и хорошо. А оружие уничтожить.

Человека облагораживает труд, а не война. Труд создан Богом.

Ну, по Библии. Бог создал человека – мужчину. Мужчина жил один. То ему одного не хватает, то другого. Бог ему и лошадь, и корову, и кошку, и собаку. А все равно чего-то не хватает. Тогда Бог понял: не хватает женщины.

Это я знаю точно, я ведь с божественными людьми знался.

И Бог пустил человека и женщину в сад. И говорит: не бери яблока. А дьявол соблазнил женщину.

Пришел Бог и спрашивает: вы яблоко-то кушали? Они: нет, мол. И он их из рая выгнал. И сказал: делайте рай своим трудом.

Вот мы все делаем. Жилье делаем хорошее, другие вещи. Ну зачем нам оружие?

...Я вот боюсь, что погибну в своем доме. У нас в районе старух одиноких уже убивают.

Зачем немцы к нам лезли? Что они хотели, земли? Так у нас сейчас вся земля пустует. Пускай приезжают.