Уважаемые Жемчужная и Кицунэ Ли!
Я искренне удивлен, что кто-то осилил прочтение этой работы, первое - это далеко не женское, второе, - это, быть может, вовсе не литература. Ничего подобного я больше не писал и, надеюсь, не напишу. Одновремено вы правы обе: читателя к подобным вещам не найти, и это от больного с уснувшей (на время) совестью. Сделано - забыть или использовать - разодрать по кускам (что иногда и делаю)

Марии:
Насчет этической стороны – позволительно ли такое читать ребенку. Не знаю.
Но думаю, ребенок разберется в разности:
1. Оккупант убивает Подростка за пустой мешок из-под картошки (пусть украденный им)
2. Подросток убивает Оккупанта (пусть даже не того, что убил другого мальчишку)
В глазах того же ребенка второе смотрится как возмездие, как восстановление справедливости, хоть и не в полной степени.
Красть нехорошо, но приемлемо, если это необходимо для выживания. Опасно? Да.
Убивать нехорошо, но это становится справедливым и необходимым по отношению к Оккупанту. Месть по сути своей справедлива – часто она выступает главной движущей силой. К слову, из российского законодательства, если не ошибаюсь, месть изъята, как отягчающее вину обстоятельство.
Насчет реальности историй убийства немца и полицая, думаю, стоит верить. Хотя про это рассказывали с неохоткой. Вообще, заметил, про мелкое рассказывают с удовольствием, а про убийство – словно табу, словно опоганился на всю жизнь. Реальный случай. Это в городе людей на всякий километр очень много и все другу-другу чужие. Деревня, сколько бы их рядом не было – община, и общность свою люди ощущают во время войны. как никогда. Знают, в каком доме беда, а в каком веселье, кого поддержать, что не заметить. Вот скажет престарелая баба Маня, что встретила немца, когда он в Новую Ранду направлялся – кто ей не поверит? «Нет тела – нет дела» - это не милицией выдумано. Полицаи умирали чаще. Опасная профессия, нервная. Пили, дрались между собой. Если потом находили заколотого, а нож возле дома, где дрых обидчик – кто будет сомневаться в том, что произошло? Полицаев и в соседних районах убивали много больше, чем немцев, но это и понятно. В конце войны вешали публично на площадях тех, кто в крови замазался. Партизаны, когда ловили, рвали надвое березками, привязав за ноги. Такое тоже было, что скрывать. Немцев не рвали, но в плену не держали тоже, самим не прокормиться. Им пуля, но чаще нож, патроны жалели.
Одновременно, район (в партизанском отношении) как принято сейчас говорить – считался благополучным, относительно безопасным. Квартировались большей часть не регулярные, а хозяйственники и не на постоянной основе, сменялись, плюс км в 20-ти долгое время был развернут госпиталь. Легкораненых тоже расписывали по деревням. Построений для них не было. Ходили относительно вольно, знали где шнапс можно достать, где землячество, и тому подобное. Окопы возле моего дома до сих пор целы, как и партизанские схроны в лесу.

Хотел добавить насчет мальчишки – может ли он убить. После командировки в Кампучию (Камбоджу) такой вопрос у меня больше не стоит, там из таких мальчиков целых интернат составили. Общался. Некоторые в 9 лет начали. Местные показывали (даже, так показалось, с какой-то скрытой гордостью) детей. У которых личный счет (убитые взрослые) давно превысил количество пальцев на руках и ногах. Назывались точные цифры – не записал. Не помню. Дети как дети.
Русские дети? Дано ли им? Война всему выучит. Вот справка с последней.

Справка к предоставлению на звание «Герой Советского Союза»:
«Голиков Леонид Александрович, 1926 г.р., разведчик партизанского отряда № 67 В партизанский отряд вступил в марте 1942 года в возрасте 15 лет. Награжден орденом “Красного Знамени” и медалью “За отвагу”. Участвовал в 27 боевых операциях. При налете на гарнизон Апросово в апреле 1942 г. из автомата истребил 18 гитлеровцев, захватил штабные документы. При разгроме гарнизона в деревне Сосницы застрелил 14 немецких солдат. В селении Севера перебил 23 гитлеровца. Всего истребил 78 фашистов, взорвал 2 железнодорожных и 12 шоссейных мостов, сжег продовольственный фуражный склад и два продовольственных склада, подорвал 9 автомашин с боеприпасами. 12 августа (1942) на дороге Псков-Луга, с командиром группы Петровым гранатами уничтожили легковую машину с генерал-майором и адъютант-офицером. Преследуя убегающих, Голиков из автомата убил генерала, взял его документы…»

Здравствуйте, Мария, Жемчужная и Доктор Зло!

Извините, отвечу всем разом.
Не хотелось говорить, это как бы принижает уровень автора – получается, словно списал с натуры, а не сочинил сам, но рассказ в высшей степени документальный. Имеет прототипы.

Расстрел мальчишки из отставших эвакуированных (в нашей деревне все знали, что евреи – слова никто не сказал), все произошло как я описываю – все один в один, убит немцем, сидящем в кабине (везли на работы) за сброшенный из кузова пустой мешок. Мать его ушла, когда пришли наши, звала его Владик (у нас звали Аладиком). Эпизод с замыванием крови на кладках, так, как мне рассказывали. Почему-то на это больше упирали, на такие детали. Автомат хорошо помню – я им долго игрался, потом бабушка закопала где-то на огороде. Еще был интересный, должно быть немецкий нож, на рукояти голова, в одном из глаз камушек. Нож у меня проходит описанием в некоторых рассказах.

Кровь из ран не брызжет, когда попадает пуля, уверяю – это только в кино. На выходе, случается, особенно если в бушлате или фуфайке, рвет выбрасывает клочья ваты. Словно выбивает пыль из человека.

Про две картофелины - все это путешествие (горящие кресты, вскрытые «дядей Давидом» могилы, Курта – все один в один)
Курт жег наш дом, при этом убеждал, что не виноват, что он австриец, а не немец. Помогал выносит вещи – это достоверно. Бабушкину перину, кстати, спасли (потом долго служила) – тогда хватали, все что, что могли схватить. Выбрасывали на снег – вплоть до ухватов, посуды, котелков. Немцы стояли наездами, но дом запрещено было занимать. В бане жило четыре семьи, не всех указал.
С санками дядя Юра (прототип Седого), что отцепил от воза – описание тоже один в один, полозья он засмолил заранее, чтобы не скользили, немец с воза спрыгнул, бросился помогать, но не осилил, испугался отстать сам. Угоняли тогда всех.
Расстреливали ли отставших? Про такое не слышал. А тут, тем более дети, не военнопленные. Дорога петляет, некоторые убегали. На сжигании деревень работали инвалидные команды, если можно так назвать, немцы в возрасте – хозяйственники. В возрасте редко злыми были, злоба и крайности это большей частью от молодости. Да и вообще немцы разные были. Вот того, кто мальчишку расстрелял вместе с шофером (за то, что не остановил) отправили на передовую. Был разбор. Немецкие офицеры сообщили через старосту. Может, и не соврали. Кстати, старосту мир выбрал сам, выбрали хорошего человека, его немцы потом расстреляли.
Кто тогда отстал, когда угоняли, пересидели в лесу несколько дней, когда возвращались, оттепель – дорога первая оттаяла, натырканные в снег мины лежали на земле – все эти детальки в память врезаются навечно. Не стесняюсь расспрашивать, никогда не стеснялся – отсюда достоверность.
Расстрелы не всегда были, даже за серьезное. Бабушку плетьми избили за то, что партизанам хлеб передала, сосед доказал, был за что-то сердит на нее. Интересно, что умер в день, когда пришли наши – мгновенно. То ли инсульт, то ли сердечный приступ, хотя ему простили уже, замирился. У нас вообще принято прощать, о немцах давно плохо не говорили. Вот казаков и прибалтов поминали нехорошо. Прибалтов понятно – они в соседней Белоруссии зверствовали, а когда недалеко от нас перевели, расквартировали, там тоже отличились. Подробностей не знаю. Казаки (так себя называли – а кто на самом деле – черт их знает), какое-то время у нас стояли – не хочу о них. Может быть, потом. Этих до сих пор поминают плохо (хотя особо не зверствовали), но должно быть потому, что немцам это можно, они чужие, а предательство своих, в какой бы мере оно не было – всегда предательство.
Достоверность в деталях, недоступных большинству. Потому отчасти чувствую себя неловко. Словно подглядываю на диктанте в тетрадь, на которой уже все изложено.
Недавно дом подрубал (он у меня от второй половины сороковых, старый уже, да и ставили наспех), кто-то под угол «поршни» подсунул – обувку такую военной и послевоенной поры. Знает ли сегодня кто-нибудь про то, что такое «поршни»? Кусок автомобильной покрышки с подвязками, вроде лаптей или сандалей получается.
Деревня была 46 дворов. После войны восстановили восемь (но уже не все местные), с трудом отстояли (деревню хотели ликвидировать) во времена хрущевских укрупнений. К началу девяностых – пять домов, но только три жилых. Сейчас все заколочены, я живу в своем меж командировками, но летом редко удается. Соседние деревни после войны так и не восстановились – все повыбило. Про «вязовские кровушки» - это не художественный образ, это родовое название. Деревни были староверские.
Можно многое еще порассказать, про подорвавшихся в конце сороковых, когда запахивали поля. На коровах пахали и на себе. Про сына, что вместо отца привез домой его сапоги с костями внутри. Такое тоже было. Может и напишу, если успею.

Продналог яйцами, кожей, сидящий на подушечке начальник, и голый Михей (кстати – из обрусившихся евреев с дер. Абрамцево) – это один в один. Был, бежал из лагеря, донес весточку о погибших (в том числе о моей родне – деде и дядьях), потом ушел, пропал без вести. Сейчас размещу одноименный рассказ о нем. Написал будто остался в живых и вернулся в деревню знахарем-учителем (это уже авторская версия). Тем более, что еще один Михей (тоже ветеран) мне встретился по жизни, и являлся учителем.

Инвалидов с войны очень хорошо помню, все детство прошло с ними. Заодно размещу рассказ «Инвалиды Сашки-Снайпера», он тоже в высшей степени документальный, хотя и художественный. Чтобы не было недоразумений, уверяю – меня зовут вовсе не Александр (Сашка) и уж конечно не Грог – это литературный псевдоним.

Стараюсь писать в поле правды. Хотя за это, случается, упрекают, обвиняя в нарушении табу.
Вот и «дядя Давид» здесь вовсе не выдумка (фамилия изменена – умер недавно) – все один в один - своей властью упивался, случалось в ноги бабы падали, чтобы не отнимал ручную машинку. За глаза называли «порченый мужик», он один такой, сразу было понятно о ком речь идет, еще в 90-е был жив, показывали пальцем, да на старости лет никак не мог избавиться от привычки «стучать». Чем больше наблюдаю людей, тем больше поражает насколько неизменчива бывает порода, и как она передается дальше. Дочка не работала в совхозе ни одного дня ни на дойке, ни на полях, нигде - пристроилась при управлении, в архиве, доучивалась на каких-то курсах. Ходила по бумагам в буквальном смысле слова, бросая их под ноги. Когда начались немецкие выплаты, оформила «дяде Давиду», на войне ни дня не бывавшему, выплаты как побывавшему в концлагере, вдобавок раненому и под что-то там еще - небывалого трудового подвига оказался человек. Старики же не могли добиться справки о стаже работы в совхозе. Нету на вас! Не сохранилось! А иным впрямую тыкала - вот потому тебе баба Настя так, что про меня то-то тогда-то там-то сказала - хлебай теперь! Жена «Д.Д» тоже вошла в азарт, бегала показывала всем старый шрам от нарыва - говорила - это меня немцы ранили, пыталась под это собирать справки у баб. Было уже настолько срамно и дико. что не стерпели, высказались, все вспомнили, и как под немцем зад заголяла и что ее одну отчего-то не сожгли, а когда всех угоняли, не было, в город с полицаями уехала, знала заранее. Порода к породе тянется. В доме грязь, только что змеи не ползают. Воняет, белье замоченное с прошлой недели киснет, баню топят раз в месяц, когда соседи стыдить начинают, что рядом не устоять. Порода! У нас помнят многое, даже что сто лет тому назад делал, - эти тоже не трудились - коробейничали, еще попрошайничать ездили - погорельцев изображали. А «Д.Д.» выплаты немецкие до конца своих дней получал. Помер, словно нарочно, в сортире. Утром обнаружили закоченевшего. Жил бесстыдно, помер постыдно. В гроб уложить, выпрямить не могли, сухожилки резали. На поминки люди не пришли, но алкаши собрались, кончилось тем, что подбили хозяйке глаз. Внуки «дяди Давида» - сыновья «архивницы», долго искали «себя», потом один, а следом и другой съехали - нашли поприще по себе. Устроились надсмотрщиками в тюрьме. Порода сказалась-таки. Жаль не могу проследить вверх, откуда все это тянется, что «дядя Давид» делал до 1946, откуда взялся.

Жаль, что на такой ноте закончил. Память избирательна. Ей не прикажешь.
С уважением,
А-др Грог.