Она сидела на подоконнике. Медленно и мелко капал дождь, изредка попадая на окно. Капли цеплялись за шероховатости стекла и сползали натужно, в антагонизме силы тяжести и желания остаться. Она всегда любила плакать, капризно и истерично, взахлеб, до шокового состояния, когда от нахлынувших эмоций начинала задыхаться и терять сознание. Она сидела на подоконнике и плакала. Она не любила полумеры, и моросящий дождь ее никак не устраивал. Ей нужно было либо солнце, либо ливень. Время приближалось к утру. Утром пошел ливень, и она вышла на улицу. Вода накрывала ее с ног до головы сырым одеялом, падая, разбиваясь в брызги. Она стояла, вытянув руки навстречу небу, и смотрела закрытыми глазами куда-то в глубину его бессмыслицы. Она помнила… Слезы катились из глаз, напористо, уверенно, намекая. Так она встретила свое 14-летие.

Он родился в большом городе. Ему всегда хотелось верить во что-нибудь. Поэтому он верил в себя, в возможности неба, в силу ливня, еще во что-то. Ему всегда хотелось быть первым, но он всегда играл роли второго плана, получая золотые скульптурки и куски пальм за удачную игру. Он придумывал мир, в котором жил, мир отвечал взаимностью, но обижался. Однажды ему сказали, что он был в прошлой жизни архитектором, кажется в Тайланде в 11 веке. Был ли в 11 веке Тайланд, он не знал. Он думал, что его прошлая жизнь по времени была куда ближе к настоящей, чем Тайланд, хотя в реинкарнацию он верил ровно настолько, насколько необходимо верить во что-то неизвестное, чтобы не потерять сознание, узнав, что оно существует. Он думал, что, может быть, жил в том же самом подъезде, а может в соседнем, там, где жила эта забавная девочка с большущими анимэшными карими глазищами. Та, которая так мило улыбается, так искренне капризничает, так отчаянно врет всем тем красавчикам, которые ее постоянно окружают и без внимания которых она не может жить. Они наверняка любили бы друг друга в прошлой жизни. Но сегодня ему могло быть 11, а ей уже 24. И при всех прочих благоприятных обстоятельствах, скажем, даже при возможности убрать «могло быть», он не были бы вместе сегодня.

Сегодня казалось маме слишком длинным, чтобы можно было жить. Она не спала этой ночью, сидела возле сына. Отец напился, не выдержав потрясений, что его, несомненно, должно было оправдывать в собственных глазах, и спал в соседней комнате. Впрочем, его храп не давал возможности забыть, что жизнь все же есть. Больше никого в комнату к сыну она не пустила. Так и просидела всю ночь, не отрывая глаз от разлагающегося тела. На лбу, под кожей, отчетливо был виден ужасный гниющий след – в этом месте треснул череп. Сложенные на животе руки были перевязаны белой бельевой веревкой, чтобы, остывая, они смогли закрепиться в таком положении, поскольку перед кремацией веревку все же следовало снять. Черный костюм, белоснежная рубашка, его вьющиеся волосы. Она поправила прядку, чтобы так легла на лоб и закрыла след. Она никогда еще не видела его в костюме, думала, на свадьбе увидит. Утро вцепилось в окно и просило его открыть. У нее кружилась голова от гнилостного запаха. Кто-то стучал в дверь. Надо было выносить тело. Она развязала веревку на его руках. Не хотела, чтобы видели, а почему не хотела и сама не знала. Она не плакала, три дня прошло. Уже были истерики, удушья, обмороки. Теперь было ничего. Она была спокойна, только не знала, найдет ли в себе силы отпустить своего мальчика. Проснулся отец. Заглянул в комнату, вздохнул, пошел похмеляться и тут только понял, что у него нет больше сына. Он упал в коридоре на колени и беззвучно заплакал. Мимо прошли четверо мужчин с крышкой, одним из которых был врач. Он командовал: «Осторожнее, осторожнее, что вы суетитесь, покойников никогда не видели, я вас в морг отведу, посмотрите, ало, не надо меня крышкой закрывать, не надо, говорю, - плохая примета!». Потом все смолкли, отдали крышку вошедшим в квартиру соседям, подняли гроб и понесли.

- Ты все промокла, ливень же, что же ты делаешь, заболеешь!!! – он почти кричал.

- Не кричи, - спокойно ответила она, и подумала: «Зачем я выбросила его фотографию?!»

- Я не кричу, я просто забочусь о тебе, у тебя день рождения, я не хочу, чтобы то заболела.

- А я хочу !

- Малыш?!

- Не называй меня так, я ведь просила

- Пожалуйста, солнышко?!

- Не называй меня так, я ведь просила

- Послушай, - вдруг повысил тон, - я целый год за тобой бегаю, а ты играешь со мной в «кнут и пряник», это же невыносимо, я стою тут мокну под дождем, пытаясь хоть как-то тебя уговорить, я купил тебе дорогущий подарок, в конце концов, у тебя сегодня день рождения, да сколько можно, ты все еще не можешь его забыть, прошел год?!

Гроб был тяжелым. Врач напрягался, силясь из праздного любопытства заглянуть в него. Он ведь раньше не видел мальчика никогда, да и, откровенно говоря, покойников-то видел последний раз еще в университете. Все как-то не доводилось. Но он знал, что покойники в основном достаточно мертвые, если не считать конвульсивных движений в первые часы после смерти, вызванные случайными сокращениями мышц. «Фу, черт, какие глупые мысли!» - только и успел сказать себе врач, как бледная с синевой и маленькая ручка опустилась ему на плечо, все ахнули. Одна мама улыбнулась. Она шла зачем-то совсем рядом гробом.

- Знаешь, а ведь ты прав, я не могу его забыть, как ни пытаюсь… {медленно, задумчиво} Прошел год?! Да, год, ровно год, ты ведь не знал, что мы родились в один день?! {с лихорадочной быстротой} Прости, мне нужно бежать! Может быть, завтра…

Врач отчаянно посмотрел по сторонам. Люди, окружавшие его, вопрошали одними лишь глазами, дара речь сегодня не предвиделось. Он собрал силы в кулак и объявил: «Так бывает, случайные сокращение мышц». После чего успешно упал в обморок. Гроб с телом покосился, завалился на бок, а из него с довольно хитрой улыбкой выпал мальчик, и всем своим молодым и горячим телом навалился на маму. Рука его, так неожиданно озадачившая врача, обняла ее. Второй руки не было, ее оторвало при аварии три дня назад, а чудесов, как вы знаете, не бывает. Мальчик прошептал только и всего: «Мам…»

Она побежала к тому месту, где его сбила машина. Она провела здесь весь первый месяц после его смерти, молилась, плакала, приносила цветы, которые покупала на украденные у родителей деньги, смотрела на звезды, спала на скамейке. Она не была здесь вот уже 11 месяцев и сейчас воспоминания словно хмель ударили ей в голову. Она плакала, задыхаясь и теряя сознание, шептала: «Я помню, лис, я помню тебя, помню, черт бы все это побрал, помню!!!». Шел ливень.

Маму положили в психиатрическую лечебницу, ведь чудесов, как и было сказано, не бывает. В одной палате с ней лежала девушка лет 24, из соседнего подъезда. Ее привезли ровно через неделю, рассказывали, что еле спасли, задыхалась бедняжка, кислородное голодание пагубно повлияло на мозговую деятельность. В палате кто-то из прежних обитателей оставил маленькую рамочку на подставке, в которой находилась черно-белая фотография мальчика. Обе его узнали, но долго и до хрипоты спорили, сколько же ему: 11 или 14. Только после того, как увидели черную ленту в правом нижнем углу фото, прекратили кричать и заплакали, надрывно, истерично, до нервного шока. Обе понимали, что чудесов не бывает.