Я сидел, как обычно, поздней ночью, с чашкой тёплого кофе под рукой и карандашом за ухом. Передо мной навязчиво - тоскливо развалились на пыльной поверхности стола необходимые к разбору документы. Работа никак не шла к завершению, в то время как лежавший сверху исписанный и исчёрканный листочек уже давно напоминал старую карту местности, которая нечаянно подвернулась под руку сразу нескольким гениальным стратегам, пытавшимся вычертить собственный план ведения боевых действий независимо друг от друга.

Уже давно перевалило за три часа, и я совершенно не сомневался в том, что, как всегда, дождусь рассвета, не сомкнув глаз. Но всё же сегодня день был каким-то особенным… И в глубине души я предчувствовал, что произойдёт необычное и неожиданное. Хотя… Подобные подозрения появлялись и раньше, и я давно перестал обращать на них внимание. Мы склонны питать иллюзии по любому поводу, но, как бы сильно в них не верили, они всегда остаются лишь иллюзиями. Наша фантазия может увести нас сколь угодно далеко, в незримые, неведомые миры, но возвращаться обратно будет тем больнее, чем реальнее казалось воплощение нашего воображения.

На самом деле я видел рассвет только пару раз в жизни – ничтожно малое число по сравнению с тем, когда я мог его наблюдать. Мог бы, если бы не жил на первом этаже, и если бы окна выходили не на внутренний дворик, скомканный в запустении. Я наблюдал рассвет по-настоящему пару раз, но зато в моём воображении его вид вставал передо мной почти каждую ночь. Медленно светлеющее небо, испуганно пятящаяся темнота и краешек солнечного диска, распространяющий над собой блаженное золотое сияние… Тени домов, далеко стелящиеся по земле, будто потягивающиеся после тихой ночи. А ещё была маленькая звёздочка, последняя на рассветном небе, которая не сразу скрывалась в лучах лениво ползущего вверх солнца. Моя собственная крохотная рассветная звезда, такая близкая и любимая, как ничто больше в этом суетливом мире. Мерцающая бусинка надежды, подмигивавшая мне на фоне монотонного свинцово-серого небосвода. Символ нового дня и веры в чудесное.

Я ни капли не удивился, когда Она появилась в комнате. Аллинур, ангел рассветной звезды. Это была высокая девушка, тонкая, как стебелёк весеннего цветка. Её полупрозрачная кружевная одежда прекрасно подчёркивала матовую белизну кожи, свежей, будто лунное сияние. Большие голубые глаза блестели, выражая мечтательную задумчивость. Бледные губы чуть шевелились, словно силясь произнести какие-то слова. В потоке ниспадавших на плечи пушистых красно-каштановых волос двумя волнорезами выделялись маленькие заострённые ушки. Она смотрела прямо на меня, и мне показалось, что, вопреки обыкновению, её лицо немного порозовело.

- Здравствуй…

Я сразу уловил смущение в её голосе. Как странно… Этого я совсем не мог себе представлять. Мне она казалась в мечтах холодной, равнодушной ко всему, как негреющий свет луны. Но всё же она, не таясь, играет человеческими эмоциями. Я приветливо улыбнулся ей и поднялся со стула. Мы будто стояли целую вечность, любуясь друг другом, и тёплые взгляды заменяли нам любые слова. Но наконец я вспомнил, что она, наверное, устала, проделав путь сюда.

- Садись, Аллинур. Вот это кресло тебе должно понравиться – оно самое мягкое. Я раньше часто засыпал в нём под утро, пока не стал писать за неудобным деревянным стулом. Если хочешь, я принесу тебе подушку, это скоро.

Она признательно улыбнулась и мягко присела, словно бабочка, на краешек кресла. Её невесомое тело колыхалось от возбуждённого дыхания, и я понял, что она почти выбилась из сил, прилетев ко мне. Но такова уж моя натура – я вечно бываю чем-то недоволен. В три часа утра уже тяжело держать себя в руках.

- Почему ты не приходила раньше? Мне было так скучно без тебя…

Аллинур наклонила голову набок, и по-детски укоризненное выражение осветило её лицо. Казалось, она немного задета, но в то же время тронута моими словами.

- Я приходила, но… в твоих снах. Разве ты не помнишь? Я брала тебя с собой полетать над городом, а потом мы отправлялись на луну. Там темно и холодно для тебя, но ты всегда отдавал свою куртку мне, и так серьёзно настаивал на этом… Знаешь, было очень жалко смотреть, как ты дрожишь от мороза. А ты улыбался, когда я одевала эту куртку, хотя мне не было это нужно… ведь я привыкла жить там.

- Я не помню своих снов… В силу какой-то непонятной причины они постоянно забывались при пробуждении, тогда как мне так хотелось вызвать из памяти хотя бы один милый образ. Но если бы всё было так плохо, я бы даже не знал, как ты выглядишь… А я могу представить всё… самую тонкую черту твоего лица, улыбку, всегда разную… добрый взгляд… тоненькие пальчики твоих воздушных рук… Потому что я вижу тебя в своих мечтах, когда закрываю глаза. И всегда хотел увидеть по-настоящему… Неужели и сейчас я сплю? Заснул за переписыванием бумаг?

В её взоре было столько теплоты, что она будто согревала моё сердце, измученное суетой серой повседневной жизни. Никогда ещё никто на меня не смотрел с такой добротой и пониманием. Я с трудом подбирал слова, теряясь в её глазах, и постепенно смолк, заворожённый.

- Скажи, что мне делать? Мне так тоскливо жить… - промолвил я полушёпотом.

Удивление отразилось в её взгляде. Аллинур с улыбкой потянулась и игриво дотронулась до моих пальцев своими тонкими ладонями.

- Тоскливо? Я привыкла, что ты бываешь порою непредсказуем, ведь я ангел-хранитель и слежу за тобой с детства… Но теперь я просто тебя не понимаю. Разве можно быть недовольным жизнью в твоём возрасте? Отчего же, скажи? Разве нет для тебя чего-то, что скрашивает однообразие повседневности, чего-то особенного и дорогого?

- Неужели тебе не видно этого оттуда? Зачем мне рассказывать, если ты знаешь?

- Я лишь слежу за тобой и иногда помогаю советом. Но как мне ведать, что ты думаешь? Расскажи, мне хочется послушать. Пожалуйста.

Я почувствовал лёгкое лукавство. Конечно, она всё знает, ведь она может появляться даже в моих снах. Но если она просит, почему бы не рассказать?

- Что ж, слушай. В последние дни, кажется, я потерялся среди своих ощущений, утратил равновесие в жизни… Нелегко пояснить это простыми словами. Как будто всё вдруг стало неприятно, и даже мир собственных мечтаний, который я так старался построить, чтобы отгородиться от безжалостной внешней среды, уже не так радует… Мой воздушный замок, такой тонкий и изящный… Прекрасный дворец, из окон которого видна спящая земля, и где в главном зале, всегда осенённом тёплым светом солнца…

Аллинур посмотрела на меня с сочувствием и покачала головой.

- Я же лучше понимаю тебя. Ты боишься встретиться со своими тяжёлыми мыслями? Быть может. Боишься остаться один? Это довольно старо… и, наверное, надуманно. Легче всего идти в жизни по пути наименьшего сопротивления. Неужели ты так и собираешься следовать дальше?

- Как ты скверно меня воспринимаешь! – возмущённо воскликнул я, прерывая поток ядовитых фраз. В первый раз за всё время я рассердился на неё, но одного только её невинного искреннего взгляда хватило, чтобы меня успокоить.

- Аллинур, ты, наверное, видела уже многие жизни людей перед собой… Сотни лет бесконечно сменяемых впечатлений…

Она отрывисто засмеялась, и при этом её глаза стали ещё более трогательно добрыми, чем раньше.

- Нет, вся моя история – это твоя история, моя жизнь – твоя жизнь. Я же ангел-хранитель. Я знаю о тебе всё, но тем не менее иногда с трудом предугадываю твои поступки. В этом и есть для меня главная интрига существования, его смысл…

- А как же рассвет? Ведь ты ангел утренней звезды, а она была задолго до моего рождения. Значит, и ты живёшь вместе с ней уже так долго, что мне нельзя и представить себе. Ангелы живут вечно…

- Нет... Звезда, которую ты видишь на рассвете… Кроме тебя, никто о ней не знает. У каждого человека есть своя рассветная звёздочка, которая светит только ему одному. Живёт и умирает вместе с ним. Кто-то знает о ней, вглядывается каждый раз в небо, чтобы снова успеть насладиться её сиянием перед наступлением нового наполненного тягостями существования дня… А кто-то вовсе её не замечает, и, поверь, это самое большое несчастье. Но ты захотел её увидеть, захотел позвать меня этой ночью, чтобы спросить моего совета… Скажи, разве ты не рад?

Из открытой форточки дул пронзительно холодный ветер. Он колыхал воздушное платье Аллинур и играл длинными волосами. Её лицо, опутанное красно-каштановым ореолом, смотрелось особенно мило. Глаза блестели, будто от слёз, губы слегка дрожали. Я нежно провел пальцами по краешку её уха, и она засмеялась, прижимаясь щекой к моей руке. Несмотря на холод, постепенно сковывавший комнату, её кожа оставалась по-неземному тёплой.

- Помнишь стихотворение на твоём языке? – спросил я. – Ты нашептала мне его как-то раз в одну особенно одинокую ночь, когда на улице неудержимо бесновался разливом дождь, и через мокрое стекло, размытое потоком больших капель, почти ничего не было видно… Это стихотворение очень красивое… Будто тёплый весенний напев в конце жестокой зимы:

Даже её глаза словно улыбнулись, когда я произнёс первые строки. Аллинур тихонько стала напевать какую-то мелодию, показавшуюся мне отчего-то болезненно знакомой. Тонкий ласковый голос ангела звучал в комнате непривычно и необыкновенно. Я будто забылся на мгновение, любуясь её лицом и чуть шевелившимися в тон мелодии бледно-розовыми губами. Такой напев я слышал когда-то в далёком детстве, но не помнил, когда именно. Но он казался настолько близким сердцу, настолько приятно звучал в унисон с порывами моей души, усталой и измученной серой и пустой жизнью… Аллинур взяла мои руки в свои, и по моим онемевшим пальцам разлилось блаженное небесное тепло. Слёзы сами собой потекли из глаз солёными, раздражавшими кожу каплями. Я плакал, как будто на мгновение вновь оказался тем маленьким ребёнком из своих воспоминаний. Может, эта мелодия была моей колыбельной, может, я услышал её случайно, как-нибудь, лёжа в детской кроватке… Но она вызывала столько приятных образов в одиноком изголодавшемся сознании, что я чувствовал себя потерявшимся в этом незамысловатом напеве.

- А помнишь, как мы перевели это стихотворение?

- Нет, не нужно… Весь его глубокий смысл тут же потеряется, если пытаться переложить его дословно… Оно станет звучать убого и просто.

- Ты понял его? – когда она увидела, что я плачу, её глаза тоже стали влажными и печальными. – Ведь оно говорит, что красоты нам придаёт не только внутренний мир, насколько бы он не был богат и многообразен. А то, что нас окружает: будь то унылая картина осени, или цветущее великолепие лета, или старая пыльная комната, где мы можем остаться наедине с самими собой и писать стихи или подсказанные душой картины… Почему ты не можешь радоваться миру вокруг себя? Почему ты так гибельно замкнут и потерян в своих тяжёлых мыслях? Я хочу видеть тебя счастливым, хочу улыбаться вместе с тобой…

- Пожалуйста, оставь этот разговор на другой вечер… Сегодня я не могу больше спокойно воспринимать твои горькие слова.

Меня охватила сильная дрожь, - не то от волнения, не то от холода. Аллинур плавно поднялась и одним лёгким движением затворила форточку. Была половина шестого утра, и сон предательски смыкал мне глаза. Я осушил чашку совсем остывшего кофе, но крепкий напиток оставил неприятный осадок во рту.

- Я хочу уснуть, Аллинур… Забыть на время обо всём…

Она накрыла меня одеялом и села рядом. Её колыбельная мягко увлекла меня в волшебный мир сновидений. В эту ночь мне снова приснилось, как мы летим на холодный диск луны, среди мириадов безучастных звёзд. Аллинур проносилась через пространства, держа меня за руку. Неощутимый ветер, дыхание пустоты, развевал наши одежды и волосы. Она продолжала петь, когда мы пролетали сквозь однотонные бесцветные миры забвения, когда поднимались над безмолвными картинами потерянных мечтаний и человеческих заблуждений, когда погружались в скопления унылых и грустных снов без формы и без образа… Снов повседневности. А потом мы наконец замечали вдали луну, сначала неяркую, тусклую и потерянную, с трудом роняющую свой свет сквозь непроглядную тьму, но становившуюся всё более прекрасной при нашем приближении. Её выщербленная поверхность купалась в мягких отблесках солнца и заинтересованно смотрела на нас пустыми глазницами кратеров. Мы спускались на её серебряную гладь, на поле, усеянное лунными цветами, причудливыми детьми ночи, жадно вбиравшими редкие лучи света. Их неестественно большие бутоны с переливающимися сиянием лепестками клонили вниз тонкие стебли. Когда я срывал их, тысячи серебристых капель разлетались от цветков в разные стороны, мокрым холодом оседая на моей одежде. Аллинур смеялась и бегала от меня, тоже вся в брызгах лунной росы. Она уже давно перестала петь, но чудесная мелодия сама собой продолжала разноситься вокруг…

Я проснулся от пронзительного писка будильника. Аллинур уже не было рядом, но сладкая успокаивающая музыка ещё играла в моей голове, провожая в наступающее утро.

- Аллинур! Как же я всё-таки рад тебе!

Ни одними словами мира не выразить того счастья, того умиротворённого блаженства, которые я испытывал при виде неё. Моя монотонная и однообразная жизнь, огромная театральная постановка, где мне досталась отчего-то самая скучная и незаметная роль, неслась неслышно куда-то и каждый день тянула меня за собой. Я старался тратить меньше на дорогу и повседневные ритуалы: быстро ел, на улице почти бежал, машинально проглатывал необходимые к прочтению книги и статьи. Но это ни в коей мере не помогало мне выиграть больше времени – оно летело всё так же стремительно, всё так же невероятно скоро и неожиданно сменяли друг друга часы, день и ночь, бесцельно потраченные месяцы… Когда я торопился, жизнь торопилась вслед за мной, чтобы всегда с торжеством наблюдать моё отчаяние по поводу прошедших мгновений. И единственное маленькое событие, отрада моего существования, с новой силой зажигавшая в сердце огонёк надежды, была встреча с ней… ангелом рассветной звезды. Она не каждый раз мне улыбалась и не каждый раз оставалась весёлой и доброй. Даже ей не чужды были эмоции, полнораздельно управляющие существованием людей. Она иногда грустила и печалилась, когда я делал что-либо плохое или давал в этот день волю чёрной стороне своей души. И мне приходилось использовать всю силу убеждения, такую жалкую в общении с людьми, и практически бесполезную в разговоре с ней; приходилось долго просить у неё прощения и искать оправдания глупым поступкам, вызванным лишь временным помрачением или необдуманными устремлениями. Но Аллинур всегда верила мне, всегда умела различить мою искренность в потоке мало что значащих слов. Ведь она знала меня намного лучше, чем я сам, хотя старалась делать вид удивлённый или разочарованный в ответ на мои действия.

Порой я её ненавидел, боялся её и стремился спрятаться, но она всё равно приходила в снах, в мыслях, в мечтах, мягко журя меня за малодушие. Просто временами тяжело бывает признать свою зависимость от другого, хочется замкнуться в себе, скрыться в собственном воздушном замке, возведённом с творческим тщанием… Она была голосом моей совести, она олицетворяла самое светлое и радостное, что я мог сделать или подумать, и именно из-за этого мне иногда становилось больно от её слов и открытого взгляда голубых глаз. Но как же отрадно было дождаться её длинной ночью перед рассветом, в минуты чёрной тоски и душевных страданий! Как же её утешительное прикосновение к моим склонённым в угнетении плечам очищало истерзанную душу, принося наконец мгновения светлого забытья! Не имело значения, что она говорила и зачем – достаточно было только услышать знакомый голос… В нём не было холодного величия или равнодушия, не было излишней мягкости или неуверенности. Он звучал с трогательным сочувствием и как-то по-домашнему уютно. И я с непривычным волнением улавливал игру её интонаций, похожую на чудесную мелодию.

Она пела, унося меня с собой в немыслимый мир сновидений, одинаково прекрасный чертами моего затаённого безумия и её вдохновенной фантазии. Мы путешествовали по суровым багровым ландшафтам жестокой пустыни, раскалённые поля которой обдувал дыханием чёрной пыли ленивый от жары ветер. Мимо нас над землёй вопреки всем законам здравого смысла пролетали огромные выщербленные камни, скалившиеся чёрными зевами глубоких трещин. Песок проседал под ногами, я с ужасом скользил куда-то вниз, но в последний момент её нежная рука с неожиданной твёрдостью поддерживала и спасала от гибели. Она смотрела вперёд, в сторону горизонта, и во всём её облике была решимость, которой так не хватало всегда мне. Аллинур знала, куда идти, и ступала к невидимой цели, минуя тысячи опасностей и яростные удары мира, порождённого невысказанными словами и затаёнными обидами. Мира, загнанного внутрь, но отчаянно желавшего вырваться на свободу и пройтись хаосом разрушения по моему сознанию. Аллинур молчала, но по тому, как дрожали её губы, всё же было заметно, что есть многое, с чем даже ей бывает тяжело бороться и трудно подавлять в себе. Пустыня безжалостно обжигала её босые ноги и ранила острыми песчинками незащищённое тело. Белая кружевная одежда теряла серебристый блеск, покрываясь пылью ненависти обречённого на одиночество умирающего мира, который непременно хотел навеки оставить нас у себя. Но вот ветер стихал, камни превращались в маленькие отголоски боли, разлетавшиеся в стороны и повторяемые эхом, стоны тоски и отчаяния. Мы поднимались в синеющее небо, и облака плавно подхватывали наши измождённые тела.

Вдали виднелся великолепный замок, фасад которого из сотен стрельчатых арок опирался на туманную дымку и уходил высоко в утреннее небо. Витражи окон переливались отблесками любопытно заглядывавшего в них солнца и игриво встречали нас разноцветными отражёнными лучами. С нашим приближением замок будто преображался, наполнялся жизнью и тёплым светом одухотворённости. На его шпилях зажигались пойманные с ночного неба звёзды, чтобы последней яркой вспышкой бросить вызов взошедшему светилу. А потом, рассыпаясь золотыми искрами, они падали, озаряя полупрозрачные стены феерическими переливами агонизировавшего света. Ворота широко распахивались перед нами, и мы, соскальзывая с хлопьями разлетавшегося облака, оказывались в главном зале. Своды будто росли, удалялись от нас навстречу небу, и мы чувствовали себя удивительно маленькими посреди необъятного великолепия эфемерных стен с чуть шевелящимися узорами. Волны ярких красок ползали вокруг нас, извивались змеями или распускались волшебными бутонами удивительных цветов. Пёстрые ковры сами расстилались у нас под ногами, и мне приходилось поддерживать Аллинур, которой тяжело было свыкнуться с воздушной мягкостью после ходьбы по острым осколкам и раскалённому песку. Мы плавали по миру моих мечтаний, непостоянному и непредсказуемому, стремящемуся понравиться гостю каждым новым движением и порывом. В любой из комнат замка можно было поселиться навек, не нуждаясь ни в чём, существуя небесным уютом и покоем блаженства. Но Аллинур увлекала меня дальше, в тронный зал. Лестницы испуганно подавались назад, видя её уверенность, узоры стен скапливались вокруг неё, приходя в неистовое беспорядочное движение. Она ступала дальше, я покорно следовал за ней, не смея озираться на живой интерьер замка, словно желавший предупредить меня о незримой опасности. Невесть откуда взявшийся ветер, пронизывающе холодный, тянул нас обратно, к прекрасным бездушным залам забытья и вечной эйфории. Мы хватались за поручни лестницы и держались изо всех сил, хотя яростные потоки ледяного воздуха сметали на своём пути цветы и мебель, смешивали бессильные сопротивляться скопления красок, сковывали стены оцепенением страха и страдания. Ветер швырял в нас в издёвку коврами и посудой, разбивая до крови руки, вцепившиеся в спасительные поручни. Я хотел помочь Аллинур, но слышал от неё в ответ лишь «Держись сам! Не думай обо мне!»

Затем мы медленно, но упорно шли вверх, стараясь не обращать внимания на беснующийся вихрь вокруг. Каждую минуту нам казалось, что перила вот-вот не выдержат: металл стонал и скрипел, прогибаясь от невероятной силы порывов ветра. Но тем не менее единственная дорога на пути хаоса оставалась доступной, сражаясь за наши жизни вместе с нами. Мы шли, спотыкаясь об искривлённые безумным вихрем деревянные ступени, ползли, едва держась руками, но не смея остановиться и забыть о цели нашего путешествия, отпустить перила и унестись назад в край благословенного незнания. Я не представлял, откуда в Аллинур, казавшейся такой хрупкой и слабой, столько сил и выносливости. Она не сгибалась перед неудержимыми потоками, не оступалась и ни разу не просила о помощи, только так же молча двигалась вперёд, как и в пустыне. Её пример давал мне новых сил, я забывал об усталости, о ранах, щедро раздаваемых яростным ветром и о холоде, способном остановить любого. Любого, но не меня.

Когда мы падали на плиты тронного зала, то долго лежали на них, пытаясь отдышаться и прийти в себя. Но стынущий камень будто не прибавлял сил, а напротив, только отнимал их. Тело наливалось свинцом, в висках громко пульсировала готовая закипеть кровь, и все рождающиеся в голове мысли были устремлены в сторону покоя и вечного сна, подавляющего тревоги и призывы рассудка, расслабляющего тело и душу бездействием забвения… Я закрывал глаза и возвращался к жизни на руках Аллинур, пытавшейся освободить меня от опьяняющей отстранённости. И, видя её искреннее беспокойство, я понимал, что нужно подняться, и её взгляд снова давал мне возможность продолжать бороться с самим собой.

Последние шаги были самыми тяжёлыми. Ноги мои подгибались, израненные руки стонали и ныли, умоляя остановиться и уделить им внимание. Трон в конце зала уже был отчётливо виден, охваченный светом солнца и погружённый в сияние золота и диамантов. Я подходил к нему, трогал его обитые дорогой кожей подлокотники, осматривал с разных сторон, но в миг, когда я должен был на него взойти, силы вдруг совершенно покидали меня, будто кто-то разом отнимал саму мою способность действовать. Я падал перед троном на колени, руки мои бесполезными плетями опускались к земле, а тело снова клонилось к полу. И теперь я уже отчётливо понимал, что больше не встану, и лишь лежал без движения, словно мёртвый, остекленевшими глазами уставившись на трон, такой близкий и такой недостижимый. Аллинур плакала… Я редко слышал её рыдания, а теперь они, к тому же, были полны безнадёжного отчаяния. Ведь она тоже сознавала, что мне никогда не сесть на этот трон. И не научиться управлять своими мечтами.

Воздух вокруг будто редел, и становилось тяжело дышать. Я продолжал лежать на холодных плитах, и оцепенение бессилия медленно проходило. Но меня переполняли злоба, внутреннее напряжение и безумная ненависть; едва только ко мне вернулась способность говорить и я смог поднять голову вверх, как я прокричал навстречу бездушным необъятным сводам, навстречу пестроте узоров и многоцветным витражам, переливам света и силуэтам утра:

- Будь проклят этот мир, если нельзя им управлять! Будь проклят этот дворец, бессмысленный мираж, несущий лишь тьму заблуждений! Если это порождение моей фантазии, то я способен и сам уничтожить его. Смерть и разрушение!

Аллинур с отчаянным возгласом бросилась ко мне, будто пытаясь удержать от роковых слов. Но они были уже произнесены, и неумолимая рука судьбы привычно совершила своё прощальное движение. Слова разнеслись эхом по залам, достигли самых потаённых уголков замка, спустились по лестницам в угодья призраков утра. Извивающиеся узоры разом отпрянули от нас двоих, конвульсивно сжимаясь, и со стонами застывали в безумных аморфных скоплениях. Они высыхали, как пожухлые листы, отлетали от стен и сыпались вниз растворяющимися в воздухе хлопьями. Плиты и кладка стен стремительно покрывались трещинами и темнели в потоке преждевременного старения. Солнечные лучи испуганно метались по залу, на каждом шагу находя всё новые следы гибели и упадка. Витражи обесцвечивались, превращаясь в пыльные неприглядные пластины мутного стекла. Ковры, картины, серебряную посуду и великолепную мебель словно окутывало дыхание тьмы и разложения. На наших глазах этот мир распадался и уходил в забытье, сморщивался и таял в буйстве неконтролируемого разрушения. И вот случилось нечто ужасное – недалеко от меня тяжёлые каменные плиты разлетелись в стороны, как водные брызги, сталкиваясь друг с другом в воздухе и уродливо коробя прежде прекрасные стены, падая на пол и умирая разрывами ещё более мелких частей. А откуда-то снизу, упиваясь произведённым хаосом, вынырнул огромный бесформенный монолит, один из тех, что проносился над нами в пустыне Затаённой Обиды. Как никогда ранее, я почувствовал огонёк жизни под толстой каменной коркой этого ужасного создания. Монолит будто улыбнулся мне чудовищным разломом, проходившим поперёк него, и его поверхность заиграла красноватыми отблесками. Затем он взметнулся ввысь, круша своды и арки и обрушивая на нас обломки перекрытий вместе с кусками высохших узоров и мёртвыми переливами фантазии. Вслед за ним десятки таких же каменных глыб, выпущенных на свободу моими словами, играючи врывались в зал, уничтожая всё на пути. Сквозь огромные дыры, смертельные раны в теле погибающего замка, на прощание смотрело потрясённое солнце. Беспечные облака залетали внутрь, но тут же умирали, растерзанные в клочья буйством неудержимой стихии. Замок стонал от каждого нового удара, его стены из последних сил подавались в сторону от пролетающих камней, сметавших на своём пути последние остатки сущности разваливавшегося мира. Всё новые монолиты прорывались через пол, вместе со сполохами непроницаемой темноты чёрной пыли. И всё сильнее чувствовался жар пустыни, от которого плавились поручни лестниц и рамы окон. Столбы красного дыма взвивались к небу, будто печально посеревшему в ответ на безжалостное буйство внизу.

Мы с Аллинур бежали к выходу, хотя бежали наугад: в воздухе, наполненном горячим песком, загоравшимися в полёте хлопьями высохших узоров и чернотой отчаяния, почти нельзя было разобрать дороги. Острые камни терзали нашу плоть, пыль забивала глаза и уши, окутывая нас смертоносным ореолом. Мы падали, летели вниз через несколько ступеней, опаляемые охотившимся за нами пламенем, довершавшим дело разрушения и смерти. У нас не было сил кричать, только невероятная решимость бежать оттуда, мёртвой хваткой держась друг за друга. За нами раздавался звон разбиваемых стёкол, низкие нечеловеческие звуки умирающего замка и грохот бесконечного камнепада. Нас сковывала угольная чернота пустоты, на нас смотрели тысячи невидимых глаз демонов забвения и ненависти, единовременно получивших возможность проявить всю силу своей накопленной годами злобы. Стихия разрывала замок на куски, и каждый кусок продолжала истязать муками непереносимых страданий.

Я неожиданно почувствовал слабость в руке ангела. Аллинур, захваченная серой пылью, остановилась и словно безжизненно осела на землю. У меня не было времени думать и рассуждать. Я наклонился и подхватил её на руки. Кровь хлынула у меня изо рта, головокружение дурманящей слабости впилось в немеющие конечности. Но я сумел подняться и выпрыгнуть вместе с ней через окно, преодолев жуткую боль резавшего кожу стекла. Мы были спасены.

Я упал на облако спиной вниз, не выпуская едва дышавшую Аллинур. Послушное создание, сотканное из небесных хлопьев, поволокло нас куда-то вдаль, прочь от разрушавшегося замка. Защитная туманная дымка вокруг него спала, и солнечное пламя волнами охватывало застывший в страдании остов здания, поглощая и всё, что от него осталось, и тех, кто разрушил его. Крики ужаса и стенания безысходности наполняли воздух; каменные монолиты вылетали из объятого огнём замка и, ярко вспыхивая, как падающие звёзды, мгновенно гибли в очищающем свете. Порох золы разносился вокруг, отравляя атмосферу серебристым ядом, и я зарылся лицом в облако, чтобы не дышать им.

Я открыл глаза в своей комнате. Тело ныло от множества ран и дёргалось в судорогах. Боль вспыхивала и электрическими разрядами проносилась в мозг. Но всё уже было позади, всё закончилось… Сладкий голос Аллинур умиротворял сознание.

- Тебе нужно идти дальше… Ты построишь новый замок своей мечты, и мы будем вместе жить в нём… Ведь я навсегда останусь с тобой, правда?