В мае я в очередной раз решал свой комнатный вопросик. Когда денег было больше, я решал квартирный вопрос. Как только я сопоставил свои расходы с доходами, поясок пришлось затянуть. Я перебрался в более дешевое жилье, стал снимать комнаты в квартирах. Мы с риэлтором объехали множество мест. В одном месте меня не устроила сырость, запах от которой стоял по всей квартире. Да еще плюс ко всему полоротая полувековая хозяйка с безумными глазами, тискающая белого кота-альбиноса. У кота тоже рот, попрошу заметить, не закрывался. Я еще раз с ног до головы оглядел хозяйку. Регрессирующая интеллигентка, толи убитая безденежьем и московской экологией, толи раздавленная критическим экзистенциализмом, учением Шеллинга и научным коммунизмом. В ее взгляде отчетливо читался конец света. И кот еще некастрированный. Нафиг-нафиг! Побежал я к лифту.

На другой квартире хозяйка явно болела с похмелья. Черные круги под глазами, которые она прятала от меня, дрожащие руки. В углу коридора валялась офицерская фуражка, а рядом, уронив потертое голенище набок, стоял одинокий давно нечищеный кирзовый сапог, как будто вчера здесь бесчинствовала рота солдат российской армии. Я заглянул в комнату, увидел старый диван, над ним заметил жирную моль, уже проевшую несколько кривых дорожек на ковре. В углу у окна стоял пустой шкаф без одной дверки, а с потолка на кривом шнуре в плафоне свисала большая лампочка. Вернувшись в коридор, я еще раз стал искать глаза хозяйки, в ожидании ответного взгляда. Риэлтору лишь бы спихнуть мне что-нибудь! Он небрежно три раза хлопает в ладоши и отчетливо выдает:

- Комната Очень Хорошая.

Потом заговорческим шепотом, чтобы хозяйка не слышала:

- За такую цену (7 тысяч) вы вряд ли чего-нибудь еще найдете. Берите, пока не поздно. У нас на хвосте еще несколько претендентов на эту комнату. Я чувствую, стоят уже в коридоре.

- Чем вы чувствуете? – заинтересовался я.

- Седьмым чувством, - пошутил он, два раза хлопнув себя по мету, где должна быть попа.

Я внимательно посмотрел, где находилось его «седьмое чувство». Стоит передо мной молодой человек-глиста, хлопает костлявой рукой по месту, где у нормальных людей должен быть зад и говорит, что здесь у него живет седьмое чувство.

- Вы не пробовали глиста вывести? – неожиданно спросил я.

- Что? – не понял он.

- Ничего.

Я прошелся на кухню, увидел разбитое стекло в окне. Стал думать. Меня, учитывая мой житейский опыт, сложно провести. Я еще раз внимательно рассмотрел хозяйку. Потом не выдерживал и задал ей глупейший вопрос, который всех присутствующих привел в замешательство:

- Вы, случайно, не выпиваете? Простите.

Риэлтор поднимает глаза к потолку, берется за голову и осуждающе выдыхает:

- О-о-о!

Я стал извиняться, замахал руками. Но хозяйка поправила грязный волос – подобие прически и говорит:

- Катастрофа!

Потом ушла на кухню. Я обернулся, посмотрел на всякий случай, где выход. Чёрт ее знает! Может она сейчас с ножом придет. Но она вернулась со стаканом, болтая ложечкой светло-светло-коричневый по цвету чай. По дну стакана танцевали несколько маленьких чаинок. Хозяйка сурово спросила:

- Ну что будете снимать?

Риэлтор вновь возник у меня перед лицом:

- Николай, нужно снимать. Семь тысяч – цена приемлемая.

- Ну что? – повторила хозяйка, делая два шага вперед. Чаинки в стакане продолжали танцевать свой незатейливый никому не нужный глупый танец.

- Ну, Николай, решайтесь – решайтесь! – улыбнулся риэлтор.

Я набрал воздуху и решительно сказал:

- Нет.

И мы с риэлтором пошли еще на одну квартиру.

Я уже порядком устал. Думал продолжить поиски завтра, тем более время еще позволяло. На старой квартире я мог жить еще целых пять дней. Сейчас территориально мы находились в районе Бибирево. Риэлтор уговорил меня зайти еще «в одно превосходное место». Зашли. Я снова придирчиво посмотрел, прежде всего, на хозяйку. Перед этим я даже сказал риэтору, что выбираю хозяев! Именно хозяев! Мне важно, кто будет со мной жить, чтобы вокруг не было беспорядка, засранных унитазов, разгула, блядства, драк и декаданса. Риэлтор многозначительно задумался, сделал губы трубочкой и сказал:

- Понял. Не дурак.

На сей раз нас встретила полная, невысокого роста, белокурая женщина. Она представилась Мариной Юрьевной, благодушно улыбнулась, показала комнату и с грустинкой рассказала о том, что здесь раньше жил сын.

- А где он теперь? – не удержался я в ожидании шокирующей истории.

- Он женился…

- А-а…

Он женился и живет с женой и маленьким ребенком у родителей супруги. Комната мне понравилась и хозяйка тоже. Цена мне не очень понравилась – 10 тысяч рублей в месяц. Учитывая, что доллар упал до 25 рублей, а зарплату за всякие дрянные сценарии для сериалов я получаю в долларах, то для меня это дороговато. Не то чтобы дорого… Гм. Просто зная, что комнаты сдаются и за 8 и за 9 тысяч, меня чуточку давит жаба. Я еще раз внимательно оглядел комнату.

12 квадратных метров. Маловато. С диваном, письменным столом, креслом, телевизором и огромным, почему-то пустым аквариумом. По левой стене книжная полка с Булгаковым, Драйзером, Вересаевым, Куприным, Лесковым, Львом Толстым. На другой полке – Жюль Верн, Майн Рид и дальше всякая чушь в мягких переплетах – Гарри Гаррисон, Деревенко, Дюшев, Кивенов, так называемые, «писатели» для метро. Как ни странно именно последние книжицы были зачитаны до дыр, имели вид достаточно потрепанный, а книги Вересаева, Лескова, как я прояснил потом, находились в девственном, тронутом лишь пылью состоянии. Некоторые листы после не всегда удачной позднесоветской типографии были склеены меж собой. Я смотрел на книги и думал о том, что у меня будет потрясающая возможность, не покупая книг читать великих писателей. Надо признаться, предложений сдать комнату было много. Мой телефон звонил, не унимался ни на минуту. Я очень вежливо отвечал, что комнату я уже снял, спасибо. Отвечал до тех пор, пока не кончился заряд аккумулятора на телефоне.

Я въехал в снятую комнату через два дня после оплаты, первого июня. Познакомился с Иваном Александровичем, мужем хозяйки. Марина Юрьевна сказала:

- Он у нас весельчак.

- Правда? – почему-то спросил я.

- Он очень веселый. Шутник.

Что с самого первого начала я не заметил. Он без улыбки протянул руку для знакомства и тут же ушел к себе. У него была своя жизнь, своя отдельная от Марины Юрьевны комната. Мне, человеку привыкшему, что моя мама всегда спала с отцом в одной комнате, сей факт показался странным. Но об этом рассказ впереди. Пока же я должен рассказать по порядку о всех членах семьи Хановых (такой была фамилия моих квартировладельцев).

Итак, начнем с хозяйки дома, Марины Юрьевны. Она, как я уже сказал, была очень полной. До болезненности. Выяснилось, что у нее больное сердце, поэтому, якобы, ее полнит. Про себя я думаю, что это следствие, а не причина. Причин по моим догадкам несколько. Первая, очень уж она любит без меры поесть, особенно всяческих вкусностей: конфет, пирожных, пирожков, варений, повидла, приторных компотов. Сладости она ест всегда, в любое время суток. Вторая причина, Марина Юрьевна спит до полудня. Позавтракав в двенадцать, пообедав в два, она снова ложится вздремнуть часок другой, потому что уверена – дневной сон полезен для здоровья. Третья – она очень мало двигается, потому что считает себя больной. По магазинам бегает худощавый муж – Иван Александрович. А она лишь указывает, что и где купить. И потом постоянно ему выговаривает, что он не так сделал.

- Ваня, ты ОПЯТЬ арбуз переспелый купил! Неси щас же назад! Тебя за дурака везде держат?

- А чё я разрезанный пополам арбуз понесу назад что ли? – отгораживается Иван Александрович.

- Ну а как же! Какой ты глупый, Ваня! Виноград зеленый, арбуз переспелый.

И Ваня несет арбуз назад. На базаре ругается с чуркой. Ругается по-армейски, как ругался когда-то в армии. Голос его становится сильным, мощным, командным. И чурка сдается. Дает ему другой арбуз или деньги. Но Марина Юрьевна всегда найдет повод поворчать на Ивана Александровича.

Интересное сочетание строгости и мягкости, находящееся на грани с актерским дарованием. Она может сурово высказываться в адрес мужа, упрекать его в чем-то, что купил не тот хлеб, который она просила, что он всё делает шиворот-навыворот. А потом повернуться ко мне, расплыться в благодушной ангельской улыбке, как ни в чем не бывало, и совершенно иным, чем несколько секунд назад голосом, мягко сказать, например, такое:

- Коля, завтра нам три мешка яблок привезут. Я тебе дам. Ты не покупай на базаре.

Иван Александрович в наступившем завтра заносит три мешка яблок. Пыхтит, улыбается, встретив меня в коридоре. Я тоже улыбаюсь ему навстречу. Мы как-то практически молча симпатизируем друг другу. Но как только он встречается на кухне с Мариной Юрьевной, сразу переключается на пристройку снизу вверх, ведет себя как школьник или рядовой, становится серьезным, послушным, опускает глаза в пол и слушает очередные нарекания. Марина Юрьевна же, как строгая учительница говорит:

- Ну что ты их бросил в коридоре!? Неси на кухню! Всё тебе нужно подсказывать!

Кстати, совершенно забыл, Марина Юрьевна в прошлом была самой настоящей учительницей литературы и русского языка. Узнав об этом, я надеялся в ее лице найти советчика и проводника в мир литературы, - книг у них в квартире было более чем достаточно. Потом я понял (о чем говорил уже вначале) - половина этих книг была нечитанной. Еще на первом этапе знакомства я с ней пытался поговорить о Лескове, о Куприне, о Чехове, о Бунине, и тут же натыкался на стену толи невежества, толи нежелания об этом говорить. Я, например, говорю:

- А помните как чудно в «Олесе» у Куприна?.. Насколько тонко передано!? Какой язык?

Она быстро уходит от разговора, переводит на другую тему. Лишь несколько дней спустя я понял ее пристрастия в чтении: «Унесенные ветром», Драйзер, Голсуорси… И не очень она любит «всяких Лесковых и тд»

- Как русские пишут, про русских, скучно - говорит она, сморщив лоб.

Интересно, как она преподавала, не любя русской классики, русскую литературу? Ну и что? Чего тут такого? Вступил я в диалог сам с собой. Потом вспомнил, как у меня в школе была абсолютно глупая географичка, Роза Андреевна, которую ставил в тупик вопрос – столица США, и которая подолгу искала на глобусе Ирак с Ираном. Оказалось потом, что она вовсе не преподаватель географии, по образованию она педагог начальных классов. Она сидела перед нами, хлопала большими ресницами, и мы каждый урок по очереди читали вслух учебник географии. Слава богу, я географией занимался дома сам, плыл вместе с Берингом до Аляски, с Магелланом открывал Атлантическое побережье Южной Америки, отправлялся с Джеймсом Куком в кругосветную экспедицию. Я тогда смотрел на Розу Андреевну и уже понимал, что сидит передо мной полная дура, которая мечтает черти о чем, не подозревая, что Амазонка впадает в Атлантический океан.

А однажды на уроке я поправил историка. Тот рассказывал нам о величайшем императоре «с фамилией Наполеон». Толи шестой класс, толи седьмой. А может восьмой? Школьники меня поправят. Я поднимаю руку с последней парты, где мы с друзьями резались в морской бой, играли в слова или просто болтали о том, как вчера мацали Ленку Дроздову. Так вот, я тяну руку. Встаю, говорю:

- Наполеон – это не фамилия, Геннадий Степанович. А имя. У него Бонапарт фамилия.

Потом я назвал всех его жен, братьев, сестер, родственников, лучших маршалов и генералов. Франция конца восемнадцатого – начала девятнадцатого века мне была ближе, чем теорема Пифагора, чем законы Бойля-Мариотта, чем H?O вместе взятые. Одно время я бредил Бонапартом, в воображении скакал на коне в расшитом серебром доломане рядом со своим кумиром, маршалом Мюратом, видел при Асперне, как ядром оторвало ногу Ланну, герцогу де Монтебелло, замерзал на Березине в числе отважных солдат «Старой гвардии», слыша отборный русский мат, погибал от казацкой пики рядом с полковником Бюше. Я всё это знал лучше любого учителя истории. Историк ответил на мое замечание коротко:

- Какая разница.

И, правда, какая разница? Наполеон ли – фамилия, или Бонапарт – фамилия!? Блядь! Зачем нам это?! Только и подумал я, сев снова играть в морской бой. Такие учителя могут убить любовь к какому угодно предмету. Поэтому я и закончил школу на одни тройки, а в институт поступил на 15 баллов из 15 возможных.

Я понял, что Марина Юрьевна была плохим педагогом. Перекрестился в уме, вспомнив, что, слава богу, у меня в школе преподавала литературу Тамара Павловна (к своему стыду забыл, как фамилия). Потрясающий учитель! Она нам тогда на изломе 80-х давала читать Солженицына, Довлатова, «Ночевала тучка золотая», «Одлян, или воздух свободы». И мы уходили в чтение запоем, не читав «Войны и Мира», потому что «больно толстая», мы по очереди проглатывали истертый до дыр журнал с повестью Леонида Габышева, зачитывались книгой Приставкина. А всё это в моей жизни, в моем сердце было, осталось и живет. Я подумал, наверное, хорошо, что в моем сердце живут мои любимые писатели: Лесков, Достоевский, Куприн, Бунин, Булгаков, Довлатов, Лев Толстой, еще можно много перечислять. И там нет места Маргарет Митчелл, хорошему писателю Алексею Толстому, Илье Эренбургу и даже хитробокому Набокову. Нет там места еще ряду писателей, которых вспомнить очень сложно, но имя им легион. Да и не к чему это.

После того, как мне удалось выяснить, что Марина Юрьевна плохой педагог, я узнал, что она замечательная хозяйка, и прекрасно готовит свиные котлеты, фаршированный перец и картофельный суп. Я пробовал. Вообще, нужно отметить, Марина Юрьевна очень хороший человек, добрый, отзывчивый, благодарный, независтливый. Еще она большая болтушка, на телефоне может висеть по два часа. О чем они могут говорить с подругой 120 минут? Для меня остается неразгаданной тайной.

Расскажу теперь об Иване Александровиче, о муже. Иван Александрович, как я уже сказал, живет в отдельной от жены комнате. У него своя жизнь, свои заботы, свои тараканы в голове. Важно, что Иван Александрович – единственный, кто работает и зарабатывает в этой семье. Поэтому я в глубине души возмутился такому непочтительному отношению к кормильцу.

- Глупый Ваня, - повторяла она ежедневно.

Он сам себе стирал вещи, часто сам себе готовил. Уходил из дома на работу в шесть утра и возвращался в восемь вечера. Потом пулей бежал в магазин, покупал, что наказывала жена, принимал душ, получал сегодняшнюю порцию упреков, закрывался в своей комнате и ложился смотреть любимый сериал. В прошлом он офицер. Финансист (!). Начальник военного казначейства. Я поинтересовался у Марины Юрьевны:

- Как правило, в период развала Советской армии, все казначеи, как это мягче выразиться, обогатились… А Иван Александрович?

Марина Юрьевна в сердцах махнула рукой.

- Ваня не умел воровать. Никогда. Боялся, - с тоской в голосе сказала она.

- Так уж и боялся?

- Не знаю. Одни говорили – слишком честный, другие – боязливый. Он никогда не хотел денег. Щастье, говорит, в другом.

- А в чем щастье?

Марина Юрьевна пожала плечами, вздохнула и поведала, как получилось, что она вышла за него замуж. Оказывается, это был чистой воды расчет. Она никогда его по-настоящему не любила. Просто пришла пора выходить замуж. Позвали, и вышла. Сыграли свадьбу. После окончания военного училища его распределили на Дальний Восток. Очень далеко! Ехала туда Марина Юрьевна по сибирской железной дороге и понимала, что отправили их с Ваней к черту на кулички. И такая ее безмерная тоска обуяла! Решила она, что этот расчет ее очень неудачное предприятие. Выйти замуж за лейтенанта глупо! – говорила она себе на протяжении трех лет. Вот тебе и наказание, Маринка! Потом Ваня уехал от нее выполнять долг во Вьетнам. Жен с собой туда не брали.

- Слава богу, не брали. К лучшему. Я одна целых два года была. Без него. Никто не храпел под боком. Правда уже родился Саша, сын, сыночек - продолжала она рассказывать.

Далее Ивана Александровича за особые заслуги перевели в Москву. Вот она вроде – мечта всей жизни – столица Родины. Но без любви тяжело. Потом был любовник из солнечного Узбекистана. Романтика!

- Это была настоящая любовь, - вдохновенно сказала Марина Юрьевна и глаза ее заблестели.

Целый год настоящей любви. Нужно было уже что-то решать. На пороге были девяностые. Свобода. И узбек предложил ехать с ним в Узбекистан. Мало того, что далеко. Он сказал – будешь у меня ВТОРОЙ женой. (!!!) Это предложение убило Марину Юрьевну. Она не ожидала услышать такого. Она не желала быть второй женой.

- Это выше моих сил! – сказала она, и глаза ее наполнились слезами.

Она заболела. Узбек растворился во времени и пространстве. А ее организм переживал стресс. Марина стала поправляться. Саша, маленький сын стал болеть. Ей пришлось уйти из школы. И всю свою невостребованную любовь, всю нежность и заботу она стала отдавать сыну. Она стала жить для него, во имя него. Окончательно запустила себя и стала неповоротливой толстухой. Потом Иван Александрович переселился от нее в другую комнату, стал заводить романы, частенько не приходил домой ночевать. Но никогда не любившей мужа Марине Юрьевне было уже всё равно. Она только стала ворчать на него, выговаривать, обвинять его в беспорядках – кран в ванной до конца не закрывается, паркет вздулся. Он принимал все упреки молча и особо ничего не старался исправить.

Саша, как я уже сказал, рос болезненным мальчиком. Ему всегда что-то требовалось, но денег с приходом девяностых было всё меньше и меньше. В армии Ивану Александровичу совсем перестали платить. И они на себе ощутили, что такое голод. Марина Юрьевна хорошо помнит, как мечтала о бутылке растительного масла. Вершиной счастья была пачка импортных бумажных сосисок. Саша, еще учась в институте, стал подрабатывать. Мыл машины, работал на каком-то малом предприятии, разливал тосол. Мало-помалу зарабатывал себе на джинсы и обувь. Но покупал дешевые джинсы и ботинки, так как на хорошие, настоящие, дорогие денег всегда не хватало. Ущербность и бедность приводили его в ярость. Тогда-то, в девяностых он и пристрастился сначала к пиву, потом к алкогольным коктейлям, дурманящим юношеские головы своими вредными составляющими. Но Ларисе Ивановна искренне верила, что это временно, кружилась вокруг сына, как курица, старалась. Угождала во всем: потакала всем его слабостям, исполняла все его прихоти. Чистила ему от шкурок яблочки и апельсинки, персики разрезала напополам, вытащив косточку.

- Саша не любит фрукты. А если я приготовлю их, порежу, почищу, положу на тарелочку. Ест. Без удовольствия, но ест. Это же витамины.

Когда он с утра умирал с похмелья она несла свое полное тело до ближайшего ларька, чтобы купить «сыночке опохмелиться».

- Только не нужно крепкое. Чтобы опять пьянки не было, - покупала она пиво в ларьке.

Иван Александрович уволился из армии после дефолта, и ушел в бизнес. Тогда в семье деньги появились. Но время, обстановка и улица уже поломали Сашу. Его хилую душу уже засрали порнофильмами, бандитскими сериалами и коктейлями, типа «отвертки». Его первый раз лечили от алкоголизма, когда ему шел двадцать первый год. Через год у него обнаружили гепатит. Печень совсем ни к черту! Марина Юрьевна после лечения от алкоголизма стала еще внимательнее относиться к Саше.

- Ты закодирован. Теперь нам нужно себя беречь, - ласково говорила она и гладила его по волосам.

- Не нам, а мне, мам, - грубо говорил Саша и убирал голову из-под ее руки.

Саша пачками и всякий раз совершенно разных водил девушек в свою комнату.

- Всяких водил. И рыжая была, Наташка. Одна очень положительная была! Мне нравилась. Оля. Ножки хорошенькие. Вежливая такая. А вот Шура была не очень! Не совсем мне нравилась! Брюнетка такая! Глаза хитрющие! И регулярно пьяная! Как ни придет – всё под градусом! Всё под градусом! – с интересом рассказывала Марина Юрьевна.

Иногда какая-нибудь молодая особа оставалась на ночь. В таких случаях Марина Юрьевна ложилась на кровать, выключала свет и всю ночь смотрела в темный потолок, с ревностью думала о сыне, мечтала о его будущем. А за стеной мерно скрипел старый диван, и девушка тихо ахала и охала. Потом они по очереди топали в ванную, включали душ. Через полчаса диван снова скрипел. Девушка ахала и охала уже громче.

- Пускай. Пусть девушка ночует. Сегодня же так принято, - и вдруг Марина Юрьевна пугалась – А если забеременеет?

С утра, когда девушка уходила, мама спрашивала сына:

- Ты предохранялся, сынок?

Саша же громко закрывал перед ее носом двери своей комнаты и оттуда доносился его яростный крик:

- Да, мама! Я предохранялся! А ты всю ночь слушала?!

Саше всё сходило с рук. Отец совершенно не обращал на него внимания и воспитанием сына не занимался никогда.

- Вырос ведь уже, - холодно говорил он.

Или шутил по-армейски:

- Женилка выросла! Пусть сам решает, как ему жить на белом свете! Лишь бы гомосеком не стал! Ха-ха!

Саша и не думал становиться гомосеком. Он как многие свои современники вообще старался не думать. Искал себя в других отраслях. Попросил гитару. Мама купила ему гитару. Он немного научился играть, стал петь песни. Сочинил даже одну. Когда мы с ним познакомились, он ее спел. Три известных всем гитаристам блатных аккорда и незамысловатые «панковские» слова:

- Грех не думать и не смеяться,

Счастье уйти, но вначале просраться…

Вот самые запоминающие слова этой песни. Сочинив этот «шлягер», он попытался его «продвинуть в пипл». Исполнил на каком-то концерте, но большого признания не получил. Несколько дней после концерта студенты с параллельных курсов смеялись над словом «просраться». И на этом мимолетная тень славы закончилась.

Саша бросил гитару и снова стал водить девушек в комнату. Однажды ему представилась возможность заработать хорошие деньги. Отец сидел в избирательной комиссии на очередных выборах в президенты. Была возможность подкалымить, после подсчета голосов глубокой ночью нужно было развести по домам членов избирательной комиссии.

- Заметано – сказал Саша.

Отец на него понадеялся. Поздно вечером перед работой к Саше пришла девушка Аня.

Марина Юрьевна рассказывает:

- Хорошая девушка! Но я говорю Саше: «Тебе завтра на работу»

Саша пробурчал:

- Я знаю.

Марина Юрьевна настаивала на своем:

- Ты сегодня снова не будешь спать? Как же завтра? Отдохни лучше. Отец на тебя надеется. Пусть Аня придет через два дня.

- Я сам знаю, когда ей приходить, мама! – буркнул сын.

Она беспокоилась, что он не выспится перед работой. Когда Саша ушел на кухню заваривать чай, Марина Юрьевна зашла в его комнату, где сидела Аня. Девушка удивилась, впервые увидев Сашину маму в комнате сына. Та, как правило, никогда не позволяла себе заходить в спальню, когда там была девушка.

- Аня, прости, я хочу с тобой поговорить, - начала она, и всё рассказала.

- Вы хотите, чтобы я ушла? – напряглась Аня.

- Да. Саше нужно отдохнуть перед работой.

Аня стала собираться. Пришел удивленный Саша. Он сказал маме пару грубых слов, пытался удержать Аню. Но она всё равно ушла. Саша побежал вслед за ней.

Через два часа глубокой ночью он явился домой вдрабадан пьяным. Стал кричать, матерится, бить кулаками о стену.

«Коту под хвост всё лечение!» - думала Марина Юрьевна, стоя молча у стены. А Иван Александрович спал в соседней комнате.

- Какого хера ты на меня смотришь? – шатаясь, подошел к матери Саша, - Ты уничтожила мою любовь! Она ко мне никогда больше не придет! Понимаешь!? Чё ты молчишь? Ты ведьма! А-а-а! Ты испортила мне… всю… жизнь!

И он набросился на нее, ударил несколько раз по лицу. Марина Юрьевна упала на паркет. Саша сел на нее сверху и стал душить… А Иван Александрович спал.

Ей как-то удалось вырваться. Потом Саша стал плакать. В итоге он уснул возле порога. Она собрала все силы и перенесла его на кровать.

На утро Марина Юрьевна, как ни в чем не бывало, выжала для сыночки апельсиновый сок, когда он проснулся. Посоветовала сделать ему контрастный душ. Он же сидел на кухне со стеклянными глазами и ворчал что-то непонятное.

- Сашенька, тебе же нельзя пить. Ты можешь умереть, и сделать меня нещастной, - говорила она и чистила от шкурок ему яблочко. Он воротил лицом, но всё равно ел.

Потом блевал в туалете и плакал:

- Ты хочешь… Бэ-э! Тьфу!…отравить меня!

Мать позвонила в предвыборный штаб отцу, сказала, что Саша болен и не сможет сегодня развозить людей. Иван Александрович спросил:

- Почему?

- А ты будто не слышал, что вчера происходило дома?

- Нет, не слышал. Я с бирушами спал.

- Твой сын вчера был пьян…

Саша же сидел за столом, пытаясь вспомнить, что вчера было. Мама подошла к нему, взяла его за голову и прижала к своей груди.

- Сашенька, не бери в голову. Вернется к тебе Аня, не переживай. Она хорошая девочка.

А Сашенька опять плакал, как тогда в далеком уже детстве, когда сильно поранил коленку, упав с велосипеда на щебенку.

Через пару дней Саша привел в комнату новую девочку – Анжелику. И Марина Юрьевна ночью слышала уже новый голос: «А-а-а! О-о-о!»

- Пусть уже живет, как хочет, - думала мать про себя, - лишь бы не пил.

Спустя пару лет Саша наконец-то женился. Марина Юрьевна была щастлива, что сын нашел себе спутника жизни, постоянную любовь. Но продолжала его опекать. Родители жениха и невесты договорились строить для молодоженов жилье. А это штука в Москве, как известно, вещь дорогая, построенная от самого основания на российской коррупции, разъедающей подобно злостному неистребимому грибку все отрасли экономики на протяжении многих лет. Ну что делать? Надо строить. Саша с женой жили у ее родителей. К тому времени они родили ребенка. Чтобы квадратные метры не пустовали Марина Юрьевна решила их сдавать. В результате в комнате сына появился жилец, то бишь я. Прошу любить и жаловать – Николай Степанков.

С Мариной Юрьевной мы сошлись очень близко. Она мне с удовольствием рассказывала о своих проблемах, бедах и победах. Я ей говорил кое-что о себе, о своей работе. Но больше предпочитал слушать ее. Выяснилось, что у Саши начались проблемы в отношениях с женой. У него появилась любовница Света, о чем он в скорости и сообщил матери, а та соответственно мне.

Когда Марина Юрьевна с Иваном Александровичем в очередной раз уехали с ночевой на дачу, явился Саша. Пьяный в стельку. И за спиной у него стоит неприглядная девица, которую я напугал выходом из своей комнаты с обнаженным торсом, изрисованном старыми шрамами. Саша говорит:

- Извиняюсь, но мы тут… будем ночевать.

Я пожал плечами, развел руками и не нашел, что сказать. Саша с девушкой прошли в комнату отца, закрылись, и я их не видел до следующего дня. Тем же вечером я лишь позволил себе обратить внимание на их обувь. Нутро, душу и благосостояние человека можно угадывать по обуви. Плохи были туфельки у новой Сашиной фаворитки (фаворитка, любовница – это моя догадка, потому что жену я видел). Сделаны из плохенькой кожи, стоптаны не внешнюю сторону стопы, давно не чищены, что позволило мне судить о ней, как о человеке в целом неряшливом, но вполне возможно, что творческом. Днем они оба опухшие с похмелья быстро убежали из квартиры. На протяжении нескольких часов в туалете стоял запах пьяной мочи. Так что мне пришлось воспользоваться «утенком», чтобы дезинфицировать, избавиться от вони пьяной мочи. Я на самом деле не переношу пьяных, хотя сам пьяница невоздержанный и баламут ужасный.

Марина Юрьевна, приехав с дачи, открыла мне тайну, Саша намерен расставаться с женой, и хочет связать свою судьбу с новой возлюбленной, которую я, как оказалось, уже видел вчера. Стало известно, что любовница тоже замужем. Мало того, у нее тоже ребенок. Три годика. Марина Юрьевна сыну на этот счет твердо по-матерински сказала:

- Ты понимаешь, что такое чужой ребенок?

- Какая разница? Свой или чужой? - махнул рукой Саша, - Я люблю ее, мама. Она не такая, как моя жена. Света меня понимает. Она творческий человек. Мне с ней хорошо.

Но всё же многое Сашу держало в прежней семье. Ребенок прежде всего. И что-то еще. Что – он пока не мог объяснить. Опять мучения, опять тоска, и опять он начал пить.

На протяжении недели я несколько раз говорил с Сашей, высказывал свое мнение на счет его любовницы в плохеньких туфельках, говорил ему, что все бабы одинаковы. Уверял его, что женщина, которая в течение месяца страсти приняла решение бросить мужа ради другого мужчины, бросит в итоге и второго, и третьего, когда у нее возникнет новая всепоглощающая страсть. Он слушал меня. Вообще надо сказать, что Саша человек пластилиновый, ведомый. На земле есть люди двух категорий: одни ведомые, другие ведущие. Саша ведомый, слабохарактерный, безвольный, но честный. И его можно направить в нужное русло. И с ним можно работать. И можно выстроить отношения так, что на него вполне можно будет положиться. Он, видимо, очень хороший друг. Об этом я сужу по его количеству друзей. Он, в конце концов, красивый, высокий, белокурый, как мама. Что называется презентабельная внешность. Другой вопрос, что, даже не глядя на его ладонь, видя лишь пальцы, я сразу о нем многое прочитал. Небольшого размера большой палец с исключительно маленьким первым суставом говорит об очень слабой воле человека. Это уже данность. Еще бы посмотреть на его ладонь, возможно там не всё так плохо. Но я уже точно мог предположить, что одна или две линии (возможно линии судьбы и головы) на его правой руке базируют свои хвосты на бугре луны, который снабжает людей хроническим депрессивным синдромом, поиском допинга и вместе с тем мистическим миросозерцанием, способностью к магии и искусствам.

Я уже грешным делом начал думать, если Саша уйдет от жены, мне придется освободить комнату и искать себе другое жилье. Такая перспектива меня мало радовала. Снова платить риэторам, снова переезд, нервы, деньги. Я спросил об этом Марину Юрьевну. Она меня успокоила, сказала, не будет ноги этой романтической любовницы в этом доме.

- У меня со сватовьями отношения. Зачем их портить? С женой Сашиной тоже мы ладим. У меня внучка там растет. Зачем мы к себе будем пускать чужую жену с чужим ребенком? Света – это Сашина очередная страсть.

Меня удовлетворил ответ. И я стал следить за развитием отношений просто, как созерцатель. Марина Юрьевна посвящала меня во все семейные тайны.

Однажды, когда Марина Юрьевна и Иван Александрович в очередной раз уехали с ночевой на дачу, дверь в нашей квартире со скрипом отворилась. Я слышал шум из своей комнаты. Мне стало интересно: вернулась Марина Юрьевна, они что-то забыли? Но я не посчитал нужным выходить в коридор, продолжал работать над новым пахабным сценарием для малобюджетного сериала, развращающего вкус современных зрителей. Я недолюбливал сериалы, но писал их. Я как старая проститутка, ненавидя мужчин, еженедельно в положенном объеме выполнял заказы, ложился, раздвигал ноги и отдавался подчас по-честному. Плакал, но писал. Если было нужно в сцене изобразить возбуждение, я пользовался смазкой и мастерски инсценировал оргазм. Плохой редактор возвращал мне сценарий. В меня входило чужое семя. Я переписывал сценарий дважды, трижды. И в итоге получался ребенок, который зачат не в любви, которого я не любил. Страшненький, кривой, несмешной, как мне казалось, ситком или же детектив. Вообщем, канало. Хотя к некоторым сценариям я питал симпатию, особенно к тем, которые полностью были пропитаны моим креативом, которых не лапали грязные руки редакторов. Это были мои родные, авторские работы, которые нам так и не удается воплотить в жизнь с моим другом Володей Скворцовым, актером от Бога. В этих сценариях есть и сердце, и слезы, и капли крови. Но не одной авторской работы я пока что продать не сумел. Сейчас Гильдия авторов, а в ней продюсер Женя Рассказова занимаются мною. Тьфу-тьфу-тьфу! Не знаю, что из этого получится. Сердце, слезы и капли крови нахер ни кому не нужны. Пипл хавает море крови, и тупой смех, и чем тупее, тем лучше. Поэтому я спал с ними (с моими сценариями) по любви, а на ситкомах и мертворожденных детективах зарабатывал филки.

Ко мне в комнату постучали. Я не успел ответить – входите. А Саша уже ввалился. Грязный, со стеклянными глазами двух-трех дневного запоя. Я закрыл ноутбук. Саша сел рядом со мной и попытался «по-дружески» меня обнять. Я ушел от объятий, поднялся с дивана, включил чайник, спросил:

- Будешь чай?

- Давай… возьмем… бутылочку? – ответил мне Саша вопросом и я понял по его речи, что он пьян в дымину. По его глазам можно было прочитать всю злость, которую он нес в своем пьяном сердце, всю боль, которая жила в его больной душе. Я всегда жалею людей, которые носят зло в своем сердце. Ведь это карма – родится и быть злым человеком, делать зло, понимаю, что ты делаешь зло, и мучится от этого. А может и не мучится. Я ответил:

- Нет, у меня много работы.

Он с хрипом в легких неприятно вздохнул. Меня передернуло от перегара.

- Как у тебя дела? – заполнил я паузу, возникшую по простой причине: мы с ним находились в разных пространственных и временных плоскостях, в разных мирах. Потому что, совершенно определенно, пьяный человек находится в мире Вакха, в своем мире, где существуют свои законы, где рушатся все барьеры и препятствия, где человек может быть самим собой. Может быть ужасным бабником, хотеть всех женщин подряд, может быть вором или убийцей, может быть подонком и педерастом, может быть актером, может быть, кем угодно, даже рыбой или устрицей, если он таковыми является. Из пьяного человека лезет наружу то, из чего он состоит.

Тем временем Саша начал свой ломаный пьяный рассказ:

- Я чё… Всё… Ща бы еще чуток бухануть! Но ладно. Работа – не Волга… не высохнет… Я чё, бля. Я ему говорю – ты чё. Так вот… У меня друзья, прикинь, все гипатитные и вичеватые…

- Как так? Вичеватые? – спросил я.

- Ну, ВИЧ. Ты чё? Не шаришь что ли?

- А! Ну, конечно. Вирус иммунодефицита. Понял.

- Так вот. Но я тебя уважаю… конечно. Мать говорила про тебя… Ты, говорит, писатель, бля… У меня кореш – Виталя, скульптор. Жмуров лепит.

Я переспросил:

- Кого лепит?

Он криво улыбнулся:

- Жмуров. (некрасиво засмеялся) Ну ты чё… не шаришь что ли? Жмуров. Виталя. Ага. Громадный, под два метра. Так вот у него уже четыре года ВИЧ и гепатит. Он только пьет и вмазывается, пьет и вмазывается. Не нюхает. Не. Не нюхает. Только пьет и вмазывается. Прикинь? Два метра ростом. Скульптор. Жмуров… лепит. Ему уже все по барабану. У него в багажнике винт лежит. Винчестер, то есть. На него на МКАДе кто-то залупнулся. Он винтарь достает и в лоб его – НА! (кричит) НА! Другую. Две пули. Ой, блин!.. Тот с копыт! Брык! Он его… в багажник и в отстойник.

- Что за отстойник?

- Чё? А! Да есть там…там черви, за стуки от человека даже костей не остается.

- Его еще не посадили? – интересуюсь я, гадая о том, врет он или нет.

- За чё его сажать? Нет жмура, нет дела. Не за что! Всё! Пистарики! На воздушном шарике! Он вообще без разбора… всех… На! Из винтаря! На-на! Он за пять тысяч… из людей жмуров лепит. (изобразил, как Виталий бросает тела в воду) И в отстойник.

- За пять тысяч баксов?

- Ага.

Пауза.

Я пытался переварить полученную информацию.

- Слушай, Саша, а почему жизнь так дешево стоит? Пять тысяч баксов.

- Ты чё – дешево? Четыре жмура – двадцатник. Нормально. Жить можно. Вот ты пять тысяч баксов за месяц получаешь?

- Нет, пока.

- А он за день. Один жмур – это нормально… Вот и думай, чё лучше. (пауза) Я седня из ментуры иду, - неожиданно меняет тему разговора Саша.

- Ты в милиции был?

- Да. На меня… это… жмура хотят одного повесить. Я его вчера завалил, хотели уже к отстойнику вести… его… Но я уснул.

- В смысле? – я был шокирован, - ты убил человека?!

- Ну а чё такого? Убить – это просто. На! Из винтара! Брык – его в отстойник. Сутки. И даже костей не останется. Такие там червячки живут… Маленькие! Ха-ха-ха! (противно смеется)

Я решил больше не задавать вопросов. Сидел, молчал. Потом посмотрел на него, вспомнил про свой пистолет, который уже забыл куда положил. Пожалел о том, что забыл. А вдруг он меня тоже сейчас… – и в отстойник? Да ну! Абсурд! ? Он гонит пьяный. Убил он человека! Дуру гонит! Кишка тонка! Хотя черт его знает? Чужая душа потемки. С пьяным с ним-то я сейчас и без пистолета справлюсь… Веревками, если что свяжу.

- Они меня… - перебил он ход моих мыслей, - на МКАДе нашли.

- Как? Кто?- заинтересовался я.

- Менты. У меня руки, ноги были скотчем связаны… пере… перетянуты. Я лежал… на разделительной полосе.

- Это кто тебя?

- Не знаю. Друзья. Остановились на полосе, и выгрузили…

- Ничего себе!

- Суки! Наверно, бурогозил.

- Аккуратнее надо пить с такими друзьями. Пьешь с ворами, опасайся за свой кошелек - предостерег я его.

- Они убийцы, а не воры.

- Пьешь с убийцами, опасайся за свою жизнь.

- Да, не гони ты! Я сам жмуров делаю!

- Не боишься?

- Кого?

Я подумал о Боге, но не сказал об этом. Вижу, человек сегодня находится в другом мире. В тех измерениях бессознательного не существует понятия БОГ. Мне пришлось просто пожать плечами. Саша продолжил:

- А хуля!? Хуля в Туле! Я проснулся в ментовке. У меня на руках клей от скотча остался. Я говорю ментам – вы меня связали? Они – нет, так тебя и нашли, на разделительной полосе МКАДа… пьяного… Я говорю – отпускайте меня. Они меня отпустили, отдали три тыщи денег, ключи от машины. Дали пустой протокол. Подпиши – говорят – и иди. Я его… (икает) Подписал. Суки!

- А как же убийство? – спросил его я.

- А чё убийство? Жмура в отстойник, и всего делов.

Я не отстаю:

- Но ты же сказал, что не успел его спустить туда, где черви?

Он погнал что-то совершенно непонятное:

- Чё ты… впариваешь?! Я суд… Они мне руки связали… А?! Чё ты придуриваешься?!

Я подумал, правда, чего я задаю пьяному человеку вопросы? Он продолжал:

- Друзья меня выкупили за семьдесят тысяч… Света пере… пере… перестала со мной общаться… Сука… Убью ее… Червям брошу. Давай, купим водовки? Давай, а!?

- Иди, ложись, Саня.

Он послушно пошел, лег и быстро уснул. Я в этот день никуда не ходил – побоялся грешным делом и за деньги, которые лежали в футляре из-под очков и за ноутбук. Я, честно признаться, не ожидал такого спектакля увидеть. Не думал, что Саша способен на такое «перевоплощение» из тюхти в демона. Лежал, читал Вересаева про то, как «наше всё», Саша Пушкин в реале бурогозил, прислушивался, что происходит в соседней комнате, жив ли мой Саша там? Нашел пистолет на всякий случай, положил на полку. Подумал, что нужно менять квартиру, что не хочу больше спать на диване, где спал человек, который так относится к чужой жизни – ведь, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. А потом засмеялся, вспомнив про рассказ, как «друзья» связали ему руки, ноги скотчем и бросили на МКАДе. Бодливой корове Бог рога не дает!

На утро я напоил его чаем и стал расспрашивать о случившемся. Выяснилось, что никого он не убивал.

- Это так – гон мой был, - опустив глаза, говорит Саша. Он уже обратно перевоплотился из демона в тюхтю.

Единственное, что было правдой во вчерашнем рассказе – это МКАД. Его на самом деле подобрали менты с разделительной полосы, пьяного до невменяемости, связанного по рукам и ногам скотчем. Я прочитал ему лекцию о вреде алкоголизма, рассказал ему о своих проблемах с алкоголем. Сказал, что с этим можно бороться и надо бороться кардинально. Если тебя находят на МКАДе со связанными скотчем руками – это уже предел, который ты переступил, после этого нужно бросать пить определенно. Иначе это путь на тот свет. Сказал, чтобы он приезжал ко мне (только трезвый), мы бы с ним играли на гитаре, просто бы говорили. Предложил себя в качестве «доктора», самодельного психолога. Я спросил о главной причине, почему он пьет. Он сначала начал говорить, что с ним перестала общаться Света, которая любовница. Я подумал, что-то здесь не то. Тогда он сказал:

- Я не люблю свою жену.

- А она тебя? – спросил я.

И прозвучало самое главное в нашем разговоре:

- Она меня любит.

Я внимательно посмотрел на него, разлил по бокалам оставшийся в глиняном кувшине зеленый чай и начал говорить:

- Саня, я тебя скажу, положа руку на сердце, если она тебя любит, это уже много. Этого на самом деле более чем достаточно, чтобы сохранять семью. Многим можно пожертвовать ради любви человека к тебе. Потому что любовь, особенно в наше время, да и всегда, наверное, штука редкая. Это дар, который дается не всем. И его нужно беречь, даже если любишь не ты. Нужно сломать себя. Иначе… Иначе теряется смысл. Ты убиваешь человека. Любовь нужно беречь. Это карма. Тем более у вас общий ребенок, рожденный, как я понимаю, в любви. Ты же говоришь – тоже вначале ее любил?

- Любил…

Саша оценил мои размышления, попросил не говорить ничего о своих пьяных похождениях родителям, обещал приезжать и ушел.

А у меня на душе так стало легко. Я подумал о том, что Сашка неплохой, в принципе, человек. Что он может исправиться. И самое главное, что я не хочу больше менять квартировладельцев, что я согласен тут жить. Даже согласен время от времени выслушивать Сашку, о том, какие раны на его душе. Слушать рассказы Марины Юрьевны о безмерной и, увы, безответной любви к своему сыну. Смотреть, как она ему чистит от шкурок яблочки, и думать о том, что она слишком невнимательна к своему мужу, который зарабатывает деньги, сам себе стирает носки, бегает по магазинам и живет своей жизнью.

- Зря вы чистите яблоки, Марина Юрьевна. В шкурках все витамины, - говорю я.

- Я знаю. Но Саша не любит со шкурочками. Саша любит без шкурочек и долечками, - с благодушной улыбкой вздыхает она.

Через полгода я уже сменил место жительства. И едем как-то однажды с другом Серегой Ильницким, известным фотографом, на его машине по МКАДу. Едем по центральной полосе. Болтаем о чем-то. Вдруг я обращаю внимания, на разделительной полосе лежит тело, связанное скотчем по рукам и ногам. Я показываю Сереге на тело. Он говорит:

- Убили что ли кого-то?

- А может пьяный, - выдвигаю я свою версию.

- Зачем его тогда связали?

Я пожал плечами, и мы поехали дальше.

Серега с улыбкой спросил:

- Чё погрустнел, Колян?

- Нормально, - ответил я, а сам думал о том человеке, который лежал на разделительной полосе МКАДа, вспоминал наши разговоры с Сашкой, с Мариной Юрьевной, вспоминал ее слепую любовь, вспоминал, как она чистила ему яблочки и апельсинки. А Серега мне чего-то рассказывал, что-то интересное, захватывающее. Я видел это по глазам.