УСКОРИТЕЛЬ ВРЕМЕНИ
Писатель Федоров оторвался от экрана портативного компьютера и оглянулся – его окружали машины. Был час пик. Он сидел в своем автомобиле, изредка продвигаясь вперед, и скучал. Такое происходило с ним каждый день: улица Миллионная от Садовой до Фонтанки, особенно в это время, была забита всегда. Но если бы кто-то спросил его, зачем же он, зная о пробке, тем не менее, не выходит из офиса на час раньше, он даже не понял бы сам вопрос. Для него было очевидно, что по-другому он просто не смог бы. Мысль о том, что он сядет в машину и, не попадая ни в какие пробки, быстро доберется домой, была для него непереносима. Он понимал, что это ненормально, и пытался искать причину. Одна из версий – Федоров был склонен к мистификации реальности – заключалась в том, что в него вмонтирован инопланетный чип. Который и управляет им вместо его собственного сознания; он даже предполагал, что Центр, из которого посылаются команды, заставляющие Федорова выходить из офиса ровно этот час, находиться на другой планете а, возможно, что и в другой Галактике. После некоторых поисков и размышлений он даже нашел подозрительное утолщение у себя на носу: одна ноздря у него казалось тверже другой. Видимо там и находилось загадочное устройство. Однако врач, к которому Федоров обратился за направлением, чтобы сделать рентген и обнаружить, наконец, ненавистный чип, сказал, что "это ничего" и что "это бывает". Что налицо просто легкая «асимметрия в строении носа», и большинство людей страдает тем же. Немного подумав, Федоров решил не терять времени даром. Он достал из кармана только что купленный карманный компьютер и начал писать. "Какая-то женщина лет сорока, слегка сутулясь и ёжась, словно ей было холодно, несмотря на пуховик и теплую погоду, шла по мосту через Фонтанку. Все выглядело вполне обычно. Если бы не одна странная деталь: с одной стороны моста река была замерзшей, без каких-либо признаков оттепели и выглядела вполне по-зимнему. С другой же снега не было совсем. Там обнаруживалось полное, совершеннейшее лето! Чайки плескались в воде, на берегу зеленела травка, и даже люди были одеты по-летнему! Женщину, однако, подобное нисколько не удивляло, она продолжая поеживаться – со стороны зимы, кажется, и вправду дул ветер. Она уже почти совсем перешла мост, и тут случилось неожиданное..." Здесь Федоров услышал звук сигнала. Он оторвался от экрана компьютера и с некоторым удивлением оглянулся по сторонам: пробка, обычно стоящая по полчаса, медленно, но все же начала продвигаться. Он проехал несколько метров вперед и, уже стараясь боковым зрением отслеживать возможное движение, продолжил писать: "... Мост исчез. Исчезла и женщина в пуховике, еще недавно по нему шедшая, зябко пожимавшая плечами под пронизывающим ветром. Пропал и ветер. Казалось, не стало самого воздуха, который, перемещаясь, создавал ветер... Теперь попросту нечему было двигаться – пустота заполнила собой все пространство..." Здесь Федоров задумался. Ему показалось что он не совсем понимает, о чем писать дальше: ситуация становилась гротескно тупиковой. " Не было ничего. Зима и лето тоже пропали..." – вернулся было Федоров к тексту, но вдруг, мельком взглянув на дорогу с удивлением обнаружил что движение начало рассасываться. Он с некоторым недоумением отложил компьютер не понимая, куда делись машины – все произошло как-то удивительно быстро – и нажал на газ. Джип послушно рыкнул и рванул вперед. "Интересно, – подумал Федоров, – я ведь всего с минуту на дорогу не смотрел, совсем мало написал, а вот тебе..." От этих мыслей его отвлекла смело маневрирующая маленькая зеленая машинка с женщиной за рулем. Несмотря на полное отсутствие солнца, на ней были большие черные очки. Машинка отважно высовывалась то справа, то слева от джипа Федорова и было непросто следить за ее непредвидимыми манипуляциями. "Обогнать, наверное, хочет, – решил Федоров не совсем понимая целей такого маневра: прямо перед ним во всю ширину проезжей части, тяжело двигался закопченный автобус с надписью "дети" на боку и с полуспущенным задним колесом. Рискованно прижавшись к бордюру, Федоров все-таки исхитрился пропустить «зеленую» вперед. Дама в очках немедленно закрыла окно – видимо, ей не понравилась оказавшаяся прямо перед носом и извергающая вулканическую сажу выхлопная труба автобуса. "Мда... – подумал Федоров. – Дизель, наверное". Автобус между тем встал окончательно. Причина затора была непонятна – что происходит перед автобусом, было не видно. Дама нервически пыталась еще раз закрыть уже и без того закрытое окно. "Лучше б кондиционер отключила, он же всю сажу в салон сосет, так и задохнуться недолго" – подумал Федоров и взял в руку компьютер. "«... – Стоп! Стоп! – Режиссер Аполлонов-Загривский приподнялся со своего стула. – Лерочка, вы немного переигрываете. На улице по сценарию минус пять, а я, глядя на вас, подумал бы, что все десять. Чуточку меньше ежьтесь. – Он обернулся к статистам, которые изображали гуляющих людей в летней части пейзажа. – А вам, ребята, пожизнерадостнее надо. А то вы как-то вымученно улыбаетесь. – Те послушно заулыбались, для усиления жизнерадостности двигая бровями. – Нет, нет … не верю... Вспомните хронику тридцатых годов – как там все было! – режиссер мечтательно воздел руки. – Парады, открытия спортивных мероприятий... Вы должны быть НЕПЕРЕНОСИМО, ТОТАЛЬНО счастливы! Ваши лица должна ИСКАЖАТЬ гримаса нечеловеческой радости! Это нужно обыграть, донести до зрителя… – Он отвернулся. – Так, Петрович, по декорациям сегодня ты? – Да Викентий Григорьевич... Из-за кулис вышел мужик в спецовке. – В общем, смотри, Петрович. С летней частью у тебя все неплохо; убедительно. Особенно когда на белых лебедей мешки черные падают, чтоб их в темноте "исчезнуть". А вот по зиме у меня ряд вопросов…" "Что я пишу? – прошептал Федоров. – Какой Викентий Григориевич? Откуда это? – он еще раз ошарашено посмотрел в компьютер. Сзади забибикали. Он сдвинулся и снова остановился. "Когда у вас зимняя речка исчезает, то очень уж снег сильно осыпается. Опять же лед пенопластовый скрипит далеко не "мон плезир". Здесь надо другое решение инструментально применить, подумай, в общем. Все должно выглядеть так, словно ничего этого, нас окружающего, действительно НЕТ! Ни вас – он повернулся в сторону статистов. Ни Вас – глянул на главную героиню. Даже тебя, Петрович, ты уж прости, как бы нет… – с какой-то трепетно непередаваемой печалью в голосе закончил он, едва взглянув на Петровича… Все некоторое время помолчали, как бы соглашаясь с тем, что если так случилось, что ничего нет, то так тому и быть: нет и не было… " Тут Федоров перепугался. Дело в том, что последнее было уже не написанным, а тем, что он ПОДУМАЛ. И это непреодолимо захотелось перенести на бумагу, записать. Если честно, то раньше у Федорова никогда не было такого потока сознания. Страницы обычно давались ему медленно, с трудом. «Я пишу обдуманно и взвешенно», – так он обычно определял свою писательскую манеру. Теперь же с ним происходило что-то странное. Он, наконец, вышел из ступора, оглянулся вокруг, и чуть было снова в него не впал. Пробки не было. Не было автобуса. Не было зеленого автомобильчика. Редкие машины, появляющиеся сзади, видимо, решив, что его машина сломалась, осторожно объезжали и спокойно удалялись. "Чудно...» – подумал Федоров и двинулся дальше. У Некрасовского рынка он снова попал в затор. На этот раз все встало, кажется, из-за аварии. Дорога была совершенно запружена и не подавала никаких признаков движения. Федоров взялся за компьютер, он горел желанием узнать, как же все-таки продолжится его сочинение: «После репетиции вся труппа во главе с Аполлоновым-Загривским отправилась отужинать сюда же, в театральный ресторан. Меню было славным, официантки прелестны. Каждый получил что хотел – одни много ели, другие много пили, третьи делали и то и другое, вместе взятое. Викентий же Григорьевич много говорил. Он никак не мог оставить тему своего спектакля; его терзали муки поиска смысла того, что они играют. Он все говорил и говорил, приводя бесконечные цитаты и постоянно возвращаясь к особенно волнующему: как им в своем спектакле НЕ БЫТЬ? Идея эта была заимствована у старика Шекспира. Правда, в рассуждениях Аполлонова-Загривского, как не поверни, получалось, что это Шекспир позаимствовал у него фразу «Быть или не быть – вот в чем вопрос», слегка адаптировав ее к своему времени и вложив в уста незадачливого Гамлета. – А как, Викентий Григорьевич, Шекспир у вас эту фразу-то слямзил? – пытался вникнуть Петрович, закусывая очередные пятьдесят маринованным огурцом. – Он же вроде, еще до вас жил? – он полувопросительно повернулся к аудитории и, находя в наклоненных к тарелкам головах моральную поддержку, чувствовал себя героем. Вопрос ничуть не поколебал позиций режиссера. Более того. Он, кажется, уже много об этом думал и готов был поделиться своей радостью с окружающими. – Дорогой Петрович! Браво! Хороший вопрос. – Он задумчиво посмотрел на светящуюся огоньками люстру и просиял сам: – Он был пришельцем! Все ахнули и подняли взгляд от тарелок – ответ заинтриговал всех. – Как же, как же, расскажите поподробнее! – Включился кто-то из массовки. – Да тут и рассказывать нечего, господа…. В его распоряжении была Машина Времени. Он ее использовал и попал к нам на премьеру…. Ну а дальше вы и сами знаете, что он написал. Так-с себе-с, легкая компиляция-с…. – То есть, Викентий Григорьевич, вы хотите сказать, – подала голос главная героиня (сейчас она была без куртки, в кружевном платье и туфлях на высоком каблуке). – Вы хотите сказать, что на нашей премьере будет сам Шекспир!? – Полагаю, да-с… – скромно потупил взор Апполонов-Загривский и молча сел. После этого только о том и говорили. Все были крайне возбуждены вопросом; кто-то из массовки начал прихорашиваться, хотя премьера была еще далеко. Кто-то в волнении звонил по мобильнику, спеша поделиться радостной новостью. Кто-то обеспокоено ерзал и посматривал по сторонам, словно ожидая, что Шекспир, воспользовавшись своей Машиной Времени еще раз, уже сидит здесь, среди них и, спокойно попивая красненькое, слушает про себя и посмеивается – у него, возможно, на счет им написанного было свое мнение… Однако, вскоре все устали и пошли по домам. Поднялся и Аполлонов-Загривский. Он огляделся и, немного пожав плечом, словно сожалея о чем-то давно минувшем, но в то же время прощая это минувшее за то, что оно было прошел в гардероб; ему тут же услужливо подали пальто. «Мерси», – автоматически ответил режиссер, все еще пребывая в какой-то полудремотной сладкой истоме от того, что он смог, наконец, сформулировать аудитории свои идеи и они, кажется, БЫЛИ ПРИНЯТЫ. Открыв массивную дверь театра, он уже приготовился вдохнуть терпкий зимний воздух. «Кажется, снег», – с приятным ожиданием прохлады и свежести он шагнул за порог. Снега не было. Не было ничего. С беспокойством Аполлонов-Загривский оглянулся вокруг. Не было НИЧЕГО! Ни неба. Не земли. Ни даже воздуха, которым он, кажется, дышал еще секунду назад… Он в страхе сунул руку в карман в надежде нащупать там телефон, одновременно обратившись назад, к дверям театра… Но тщетно: театра не было; как не было и телефона в кармане его замечательного кашемирового пальто. Более того; он понял, что и пальто исчезло и, вдруг… с отчаянной, какой-то устрашающе кристальной ясностью он осознал, что и его, Викентия Григорьевича Аполлонова-Загривского… тоже, кажется, больше НЕТ!» КОНЕЦ.
Федоров, в совершеннейшем обалдении от написанного, поднял голову и огляделся по сторонам. Кругом слышались гудки. Машины пытались его объехать, но безуспешно. Своим громоздким джипом он перекрыл все движение. Какой-то водитель даже вышел из машины и, отчаянно жестикулируя, топтался у его дверей. Впереди было свободное пространство. Сзади огромная пробка. Федоров нервно ткнул передачу и тронулся. Народ забегал, занимая свои места. «Что за ерунда?» – звучало у него в голове, - «что случилось? Почему все двинулись?» Он чувствовал себя, как человек, глубоко заснувший и вдруг разбуженный неожиданно и бесцеремонно. Однако Федоров был опытным водителем и быстро вошел в режим только что проснувшегося дальнобойщика, которого напарник будил уже давно и безрезультатно и в конце концов сам упал на соседнее сиденье, так и не добудившись. И звук его падения послужил, наконец, последним сигналом, за которым не последовало бы уже совсем ничего хорошего для остановившейся посреди тайги груженой фуры… Федоров снова уткнулся в хвост пробки. Мысли становились яснее. Происшедшее вспоминалось как сквозь какую-то полупрозрачную пелену. Смутная догадка шевельнулась в его голове. Он снова взял в руки компьютер, машины снова пошли. "Чудеса, да и только», – он никогда раньше не пытался писать за рулем. Максимум, что ему приходилось – это звонить по мобильному. Специально для этих целей он купил безлимитный тариф и теперь часами, стоя в пробках и в очередях "решал вопросы". Такого эффекта, как сейчас с компьютером, с телефоном он не наблюдал ни разу. В этот момент он миновал место аварии, из-за которой и образовалась пробка. С некоторым удовлетворением, впрочем, смешанным с сочувствием, Федоров обнаружил на перекрестке два автомобиля. Первой была уже знакомая ему маленькая зеленая машинка с девицей в черных очках. Вторым виновником аварии был огромный "КамАЗ", вообще непонятно как сюда попавший. Судя по тяжело обвисшему кузову, машина была нагружена под завязку. «Зеленая», видимо, пыталась повторить маневр, ранее удавшийся с Федоровым. С той только разницей, что водитель грузовика не имел никаких шансов пропустить сунувшийся ему наперерез автомобиль. Он его просто не видел. Поэтому часть легковушки теперь еще существовала – слава Богу, это относилось к кабине. Другая же часть превратилась в бесформенную лепешку, из которой шел пар. Сам водитель "КамАЗа" ошарашено чесал затылок. У его грузовика, кажется, был поцарапан бампер. "Надышалась, – констатировал Федоров. – Выхлопных газов надышалась. Крыша съехала, и под "КамАЗ" бросилась". – Без дальнейших комментариев он минул место аварии. Дальше движение было более свободным, и до дома Федоров доехал без приключений.
***
На самом деле, никаким писателем Федоров не был. Он работал архивариусом в большом музее и по службе писал разве что только архивные справки. Заработать ему этим удавалось хорошо, да и только. Морального удовлетворения было ноль. Потому в свободное время Федоров писал. Написанное публиковал в Интернете, но до этого доходило редко. Обычно прекрасная идея очередного произведения уже к середине начинала буксовать и вскоре, как внедорожник, угодивший в болото, некоторое время еще бурля колесами и испуская пар, оставляла после себя только пузыри. Рассказы Федорова друзьям о произведении как о чем-то, что уже пишется, скисали. Никто, впрочем, его и не спрашивал. Его девушка Маша к этому хобби относилась скептически. Критиковала, но, все же решив однажды, что это "лучше чем по ночам в кабаках водку жрать», тему оставила и к его вечерним сидениям за компьютером относилась терпимо.
***
– Ну ты Федоров и кретин! – Маша всегда выражалась предельно ясно и лишнюю смуту не любила. Выслушав его рассказ о мистической силе компьютера, рассказанный страшным загробным голосом, она, как обычно, все поняла по-своему. Будучи девушкой материалистического склада ума, она ни во что такое не верила, и, даже несмотря на повальное увлечение религией, не ходила в церковь. Зато она посещала аэробику, бассейн и лекции по истории античного искусства. Зачем ей это было надо, она объясняла просто и без понтов: "Чтоб от других отличаться. На этих лекциях, бывает, кроме меня, вообще никого нет. Ну и, чтобы человеком интересным казаться и разговор поддержать, если об античном искусстве зайдет...» За четыре года их знакомства Федоров не мог припомнить случая, чтобы «речь зашла» об античном искусстве, но, в принципе, тоже не возражал. С «интересной» девушкой по-любому приятней. – Ну, я не знаю, Федоров... – она посмотрела на него с некоторым недоверием. – Ты, по-моему, это… опять через край. Как тогда, когда у тебя чип в носу вмонтирован был. – Не, нет, Машунь, тут все серьезно... Я сам сначала не поверил. Только в руку возьму, а пробки нет... Как по волшебству прямо. – Он просветленно посмотрел на Машу. – Комп с пространством что-то делает! – Он задумался и добавил тише и с полувопросительными интонациями: – или со временем? Вот интересно! Буду завтра проверять! – в голосе звучал неподдельный оптимизм. Она его, все же, как мужчину любила, и решила не расстраивать. Постаралась даже поддержать, но получилось, как всегда: – Ты еще, знаешь чего, на очереди в сберкассу проверь или в пригородном поезде. Если и там ускорится, то вообще класс. – Прикалывается она или говорит всерьез было не понять. Федоров помолчал некоторое время, решая, обидеться или нет, но, так и не придя ни к какому выводу, продолжил значительно: – Но это, Машка, еще не все. – Не все? – Маша посмотрела на него обеспокоено: зная характер Федорова, ожидать можно было что угодно. – Я еще… писать начал… – он замялся. – С какой-то невероятной скоростью. И непонятно о чем. – Закончил он как-то совсем не оптимистично. Маша непонимающе посмотрела на Федорова. Она была невысокого мнения о его писательских способностях, но, будучи девушкой умной, старалась держать свое мнение при себе. То, что он пишет медленно и почти ничего не заканчивает, она знала с его же собственных слов. Федоров периодически рассказывал, «как обстоятельно обдумывает темы произведений, как выстраивает структуру текста, как корректирует написанное по пятнадцать раз еще в процессе написания, а затем – как ему, кажется, пришла новая актуальная идея, а предыдущий рассказ подождет, не на пожар ведь торопимся». Маша отработала некий специфический лексикон для поддержания подобных разговоров («ты у меня обстоятельный», «логика – это главное», «не, пожар нам ни к чему»), и теперь сказанное Федоровым было ей не до конца понятным. – Ты, Федоров, чего? – решила она уточнить. – В каком смысле? – Ну… За десять минут рассказ написал! Пока в пробке стоял. И не корректировал вообще. И не продумывал. И закончил уже… – он как-то выжидающе посмотрел на Машу и добавил: – маленький правда… и ни о чем… – Как ни о чем? – Маша все еще не понимала, как себя повести, и тянула время. – Ну, блин, говорю же, – Федоров начинал несколько волноваться. – Ни концепции, ни структуры. Говорю тебе: ни хрена. Сам написался! – неожиданно выпалил он. – Как сам? – Маша понимала, что надо уже прекращать задавание вопросов и переходить к советам, но не могла сообразить, что посоветовать. – Да так! Сам! В общем, опять, похоже, с этим компьютером карманным связано. Стоит его включить – и рука сама пишет! – Фигня какая-то, Федоров, подожди. Ты же только что сам говорил, что от него пробки рассасываются? Так что, у тебя еще и руки теперь от него сами пишут? Тебе не кажется, что многовато у тебя что-то на нем сошлось? А что ты написал-то, ё моё? – Маша поняла, чего ей не хватало для прояснения ситуации. – Дай почитаю. Федоров трагически встал, ушел в комнату. Некоторое время оттуда доносился звук работающего принтера, потом опять появился Федоров с листом бумаги в руке. Маша вытерла ладони о передник, присела у стола. Некоторое время стояла тишина. Затем она подняла голову и посмотрела на Федорова. – А неплохо! Прикол… – Маша оживилась. Учитывая, что в начале разговора она определила Федорова в «кретины», поворот дела радовал. – Этот «Аполлоныч» у тебя, что, грибов, что ли, объелся? Сперва всех на измены посадил, что к ним Шекспир едет, а потом сам в Нирвану слился… – ей, кажется, действительно понравилось. – Да нет, Машка. Каких грибов; я пока писал, сам не знал, о чем будет, говорю тебе. С компьютером этим... что-то странное со мной происходит. Только теперь, когда написано, кажется, и объяснить могу: короче, фантастики в этом рассказе на самом деле ноль… что и пугает, – последнее Филимонов сказал, кажется уже самому себе. В душе он любил фантастику. – Короче. Нет этого режиссера действительно больше. Рассказ же закончился? Там ведь даже слово «Конец» приписалось… тьфу… написал я, – поправился Федоров. – А про режиссера только в этом рассказе и написано. Так ведь? То есть, он только в нем и существует. Больше нигде. Вот и получается, что как рассказ закончился, так и нет его больше… Факт. – Ну, блин. – Маша удивилась, но ее практицизм снова взял своё, и она немедленно посоветовала: – Так ты еще один рассказ напиши про это. Почему его теперь нет. А потом рассказ о том, почему ты объясняешь то, что его нет, именно так, а не иначе, а потом еще один… ну ты понимаешь. Получится целый цикл. Тематический сборник рассказов, так сказать! – она победоносно взглянула на Фёдорова, очень довольная своей мыслью, и пошла чистить зубы.
***
Федоров же спать не торопился – его продолжал мучить произошедший с ним феномен. Открыв бутылку пива и усевшись с сигаретой на унитаз (любимое место для курения), он задумался. Всем известно, что, делая скучное, нудное дело (коим например является стояние в очереди и т. д.), человек буквально мается. Он хочет ускорить время. А поскольку желание есть потенциальное действие, а любое «действие» обычно встречает противодействие, то и результат желания ускорить время был прямо противоположен желаемому: время замедлялось. В физике это называется "Законом Сохранения Энергии", в буддизме «Колесом Сансары» а в быту – "Законом Подлости". Таким образом, действуя от обратного, этот механизм применим и в случае ускорения времени. Ключевым моментом в понимании этого феномена для Федорова стало то, что, когда он брал компьютер в руки, желания менялись на диаметрально противоположные. Он желал ДОЛЬШЕ стоять в очереди; он с раздражением констатировал, что электричка подошла РАНЬШЕ. Он страстно надеялся, что пробка НЕ рассосется. Таким образом, и учитывая действия вышеперечисленных законов, он получал совершенно конкретные результаты: очередь подходила мгновенно, электричка раньше, а затор на дороге исчезал на глазах. В общем, с этим было ясно. Но как и почему Федоров, в обычной жизни едва вымучивающий из себя абзац, попав в ситуацию "перевернутого Колеса Сансары", начинал строчить как заведенный, он объяснить не мог. Это вроде бы и было связано с компьютером; но он мог работать теперь и дома, продолжая и редактируя начатое в машине… Внезапно взгляд его упал на карманный компьютер. Он стоял в зарядном устройстве и жизнерадостно светился голубым светом. На экране виднелась какая-то странная заставка. Это была заводская установка: на фоне водопада, стекающего между двумя дворцовыми лесенками, стояла большая мраморная статуя. Она изображала девушку в тунике, с задумчивым видом смотрящую вверх. В руках у нее была арфа. "Надо бы на Машкину фотографию поменять, – мелькнула ленивая мысль. Он даже привстал, и протянул руку к компьютеру, как вдруг внезапная мысль пронзила его; мурашки побежали по коже. Он отшатнулся, не в силах оторвать взгляд от картинки. - Стой! Да что же это такое? Да как же это я раньше…! – набатом била в голове завершающая мысль: – Да это же! МУЗА!» – Машка!!! – заорал Федоров, сам не свой. – Это же Муза! Это она мне канал энергетический открывает! Ну, как бы приходит, чтобы я писал! – он бросился в спальню, зная наверняка, что она не спит. Маша любила почитать перед сном. Она подняла недоуменный взгляд, не совсем понимая о чем речь, но, имея привычку не спорить с Федоровым по пустякам, кивнула. – Нет вопросов, я так и думала. Муза так Муза. Пиши дальше, – совершенно уверенным в Федорове голосом посоветовала она. – Может, писателем станешь. – И Маша снова уткнулась в глянцевый журнал. *** Рассказ напечатали. Второй тоже. Скоро у него вышел сборник, а через некоторое время и первый роман. Книги быстро раскупили, и издатели просили еще. Федоров вообще быстро выдвинулся и все меньше работал в архиве, проводя много времени в разъездах; обычно он с утра прослушивал по радио прогноз о наличии в городе пробок и устремлялся туда. Они с Машей поженились и жили, кажется, хорошо. Все меньше Федоров думал о произошедшей с ним метаморфозе, считая, что все объяснено. Но он не догадывался о том, что его объяснение было весьма далеко от истины. На самом же деле, причина происшедшей с ним перемены была в другом: активизировался чип, вживленный инопланетянами в его нос… |
Библиотека // Объявления
