Это был третий день осточертения и двадцать пятый день недосыпания.

Сутки растянулись во что-то вязкое, медленное, отвратительное, тошнотворное. Само понятие "день" оказалось размытым где-то между световыми сутками, сутками рабочими и сутками осознанными. Осознанных становилось всё меньше, потому что время и пространство покрывались туманной пеленой, отдалялись, и сквозь них явственно просвечивал первозданный хаос вещей неупорядоченных, существующих одновременно, всегда и никогда, во всех точках сразу и нигде конкретно. Такая картина могла бы вызвать панику или раз и навсегда расстроить сознание, но такие видения приоткрываются только мозгу усталому и измотанному до такой степени, что поразить его фатально уже не могут. Скорее он съест сам себя. От недосыпания.

В общем, это был двадцать пятый день сессии.

Марина сосредоточенно жевала дольку горького шоколада, уставившись в тетрадь невидящим взглядом. Голову она поддерживала правой рукой, а пальцами второй рассеяно поглаживала обтрёпанную обложку конспекта. На голову ей лился золотистый свет лампы, в котором приятно мерцали её темно-каштанывое волосы. Для неё этот свет был "дежурной лампочкой" на страже дня. Пока лампа горит - день. Когда лампа выключена - ночь. За окном клубилось что-то серое, облака или туман. Ветки деревьев были мёртвыми и голыми, что давало какое-то представление о времени года. Сумерки могли означать равносильно день, вечер или утро. В принципе, это не имело особенного значения. Часы давно сменились таймером, который неумолимо отсчитывал время до следующего экзамена. Сейчас он показывал 359 минут и 14 секунд.

13...

12...

В какой-то момент между усталостью и переутомлением ответственность за собственные поступки может превратиться в отчанные попытки самостоятельно этой ответственности избежать, что-нибудь исправив, дополнив, изменив. Чтобы Кто-то, Кого нет, не заметил. Чтобы система, скатившись к хаосу, одумаась, упорядочилась и полностью забыла о своём маленьком путешествии вне рационального. Впрочем, это пафос. Говоря проще: не посещая занятий в течение нескольких месяцев, ты иногда надеешься всё-таки справиться с экзаменами. Это не фатально. Переутомление начинается там, где говорит гордость. Когда ты надеешься справиться с ними блестяще, всё уже гораздо хуже.

Горький шоколад тает на языке. Слюна скапливается во рту. Лампа говорит: "день". Это значит - работать. Через силу Марина сглатывает вязкое месиво и пододвигает тетрадь поближе к себе. На таймере: 357 минут и 10 секунд.

Где разница между усталостью и переутомлением? Где та грань, перейдя которую уже не можешь спать? Наверное, в нас самих. Иногда мы строим себе ослепительные воздушные замки с блестящими арками золотых мостов. Иногда мы уподобляем себя божеству и объявляем безгрешными. Иногда нам просто необходимо доказать своё превосходство. Самое страшное, когда мы начинаем доказывать его уже не другим, а себе. Тогда усталость превращается в переутомление. Работа - в трудоголизм. Спорт - в мазохизм. Реальность - в Ничто.

На столе рядом с тетрадью резко звонит телефон. Марина даже не вздрогнула. Остекляневшие глаза непонимающе осматривают стол, пока не находят источник звука. Девушка встряхивается и даёт себе резкую пощечину. Берёт аппарат и подносит к уху. И это существо, замученное до предела, не спавшее уже несколько суток, словно покрытое книжной пылью, не моргающими глазами глядя в никуда, звонким и бодрым голосом кричит в трубку: "Привеееееетики!". Шевелятся только губы. Всё остальное, кроме этого неестественного, неподходящего, неуместного голоса, - это сгорбленное, придавленное, серое создание, вперившееся в стенку.

Из динмика доносится чей-то голос и задаёт какой-то вопрос. Всё подернуто пеленой. Обладатель голоса где-то далеко... Эй, а есть ли у этого голоса обладатель вообще? Не живут ли в телефонных линиях ничьи голоса? Путешествующие по проводам и с радиоволнами, чтобы где-нибудь вовремя найти и остановить человека? Чтобы позвонить ему и разуверить в чём-то? Или, может быть, ничьи голоса - они просто шутники, подчас забавные, а больше злые? Или они просто потеряны и странствуют безо всякой системы, ища что-то, что и понять не могут? - они ведь только голоса...

"Дааа! Готовлюсь вот! Да-да, морока - не то слово! Нет, я думаю, что сдам, чего уж там. Нет, не просто, но я справлюсь! Да ты иди тоже готовься, а то не успеешь ничего!" - тараторит звонким голосом серое пыльное недвижимое тело, - "Да-да, целую, пока!".

Из предыдущего экзамена Марина знает, что один из способов выйти из колеса сансары в Ведах - это депривация сна. Еще самогипноз, шизофрения и наркотики. Она никак не связывает эти данные с собой, но не потому, что ей это не приходило в голову, а потому что она уже ничто с собой не связывает. Человек перестал быть совокупностью органов и сознания. Человек перестал быть сознанием. Она - это что-то мечущееся и одновременно недвижимое где-то за пределами собственной черепной коробки, там где нет уже ни времени, ни пространства. Нечто, что мучительно, настойчиво просит чего-то, кричит о чем-то, но не может докричаться до чучела человека в комнате - шедевр токсидермизма.

Тело решает выпить еще кофе. Не потому, что ему хочется или так принято, нет, просто потому что иначе оно может отключиться. Чтобы механизм работал его нужно заводить. Тело встаёт и идёт к двери в комнату. Телефон остаётся зажатым в кулаке. Сознание спит, оно использует краткие перерывы в работе над конспектами для того, чтобы лицезреть Пустоту. А она, живая, дышащая, бьётся где-то и видит это со стороны, и кричит, кричит, кричит...

Тело медленно идёт к двери. Это тело для человека почти совершенство - оно всё еще функционирует. А потом почему-то оно сжимает кулак, в котором находится телефон. Набирает цифры, подносит к уху.

- Привет, - говорит бодрый и забавный Голос.

- Привет, - говорит тело.

Пауза...

- Эй! Там! Кто-нибудь еще есть? - спрашивает Голос.

- Да, - отвечает тело.

- Так чего ты хотела-то?! - опять спрашивает Голос.

- Ничего, - отвечает сознание.

Голос произносит что-то невнятное.

- Завтрашний экзамен, - говорит она, - я боюсь, что я его не сдам.

- Так сдашь же! - уверенно заявляет Голос.

- В том-то и дело, что я сомневаюсь, что сдам, - вздыхает она.

- Сомневаешься, что сдашь? - переспрашивает Голос.

- Сомневаюсь, что сдам, - повторяет она.

- То есть думаешь, что не сдашь?

- Думаю, что не сдам.

- Так сдашь же!

- Сдам. ... Ой! Чёрт!

На лице согбенной фигуры, остановившейся на полпути между столом и дверью проступает улыбка. Глаза отблескивают, как стеклянные шарики, и потому гримаса получается хищной и сумасшедшей.

- Это, Марин, ты иди работай, - говорит Голос, - Или даже поспи лучше. На свежую голову, знаешь ли, приятнее сдавать.

- Да... - говорит она.

Тело выключает соединение и прислоняется спиной к стене. Сползает на пол. Закрывает Глаза.

И на несколько секунд, перед тем как на самом деле перейти из состояния дрёмы в состояние сна - этого самого примитивного варианта Ничто - сознание дёргается, выдавая судорожную мысль: "так вот зачем я...", а потом уже сладко спит, баюкая усталые нейроны.

Тело растягивается на полу и больше не шевелится. Она не счастлива, но безобразная картина хаоса наконец-то спряталась от её глаз под пристойными формами пространства и времени. Время. 331 минута и 13 секунд.

12...

11...

Где находится та тонкая щель, в которую можно проскользнуть, чтобы не скатится из переутомления в ничто? Где тот обходной путь, чтобы снова научиться засыпать? И может ли кто-то, кроме нас самих, собрать нас воедино? Может быть, этот вопрос задают друг другу в вечной темноте потерянные голоса?