Эверетт сидел за столом и внимательно просматривал утвержденные списки актеров для новой постановки. Зажмурившись, он вспомнил бы лицо каждого, все эти бесконечные лица, волосы, пальцы, изгибы талий… Но ему достаточно было просто думать об этом совершенно небрежно, хотя при мысли о пальцах он чуть поморщился. Но не тем была занята его голова, чтобы посвящать неприятным воспоминаниям остаток вечера. Пока вполне хватало и неприятного настоящего. Вздохнув, упомянутый тридцатилетний мужчина по имени Эверетт сложил бумаги аккуратной стопкой и отвернулся к стене. Он чувствовал в комнате чужое дыхание, но не смел взглянуть в его сторону. Поэтому он просто сидел, с легким волнением вслушиваясь в уже привычный перезвон, вызванный прикосновением пальцев к стеклу. Он знал, что вечно молчать невозможно, но первым начинать разговор… Нет уж, увольте. Все равно, что признать собственное сумасшествие. Взгляд одного глаза скользнул невольно в сторону, запутавшись в складках темно-алого бархатного покрывала, которое прикрывало зеркало. Из-за него слышались легкие шорохи. Эверетт вздохнул еще глубже и зажмурился. Он жаждал обнажить зеркальную плоть и в то же время никогда не касаться ее. Но первое желание победило. Руки, свободно облаченные в перчатки, стянули покрывало на пол. Глаза открылись. - Добрый вечер, Вэджи. Я уж думал, что ты вовсе забыл про меня, приятель. Стал совсем взрослым и решил, что я слишком скучен. Но нет. И я исключительно рад, - звенящий голос был неприятным. Зеркальное отражение Эверетта совсем не соответствовало ему. Это был худощавый мальчишка в растрепанном дорогом бархатном костюме, чьи светлые волосы были обласканы нездешним ветром, а глаза, похожие на ледяные драгоценные камни, светились усталым рассудком. - Доброго тебе вечера, Грей, - тихим и тяжелым голосом произнес Эверетт. Он уже возненавидел себя за этот вольный жест, но закрывать зеркало обратно было поздно. Все равно этот ядовитый взгляд столетнего циника прожигал бы его и через бархат. - Ха, ты не особенно рад сегодня! – Грей растянулся в отражавшемся кресле и затянулся сигаретой. – Из-за твоего слабоумия опять что-то не заладилось? Эверетт хотел сказать, что курить в его возрасте совершенно не подобает, но не решился. Вместо этого он отвлеченно произнес: - Нет, Грей. Сегодня все было как обычно. Кстати, ты ведь не знаешь, мы ставим новый спектакль. - Велика радость! Ваши спектакли невыносимо скучны. К тому же очень сложно о чем-то не догадываться, если ты только об этом и бормочешь весь вечер, как полный шизофреник. Вэджи стиснул зубы. Этот проклятый мальчишка всегда унижал его самолюбие, давя на самые болезненные точки. - При чем здесь шизофрения, Грей? – он устало опустился в кресло, которое являлось копией того, на котором полувозлежал его оппонент. – Я с таким же успехом могу сказать, что и ты лишь плод моего больного воображения. - Ты слишком слаб и глуп, чтобы судить обо мне, Вэджи, - Грей ничуть не обиделся, только выдохнул светлый дым, вновь обозвав Эверетта этим детским прозвищем. – Ты никогда не смог бы придумать меня, и ты сам это знаешь чуть ли не лучше. Но заметь: лишь чуть. Грей прищурился, засмотревшись на потолок. Эверетту ничего не хотелось говорить. Все было бы впустую. Он понимал отчетливо, что мальчик излишне груб, но суть он выражал точно: Вэджи был бездарностью. И Грей неустанно напоминал ему об этом каждый божий день, высмеивая все его мысли, с самого своего появления. Произошло это несколько лет назад, когда Эверетт сходил с ума от обыденности его скучной жизни. Когда его грызла невозможность стать актером, которую он написал сам, не посмев ни разу выйти на сцену после того, как ему отказали в училище, и занявшись управлением собственного театра. Тогда Грей стал его единственным собеседником, которому Вэджи поверил все свои терзания. О чем впоследствии пожалел. Но уже не мог избавиться от этого доминанта, который вгрызался в его мозг и пьяно плевался от скуки. - Хей, Вэджи, ты так и собираешься сидеть до утра? Знаешь ли, мне скучновато, и я бы не отказался провести этот вечер с тобой, хотя это и не лучшая компания. Может быть, поставишь какой-нибудь фильм? – Грей всегда вламывался в его душу, не спрашиваясь. - Хорошо, Грей, - говорил Эверетт медленно, будто еще не оправившись от мыслей. И он встал, подошел к полке, выбирая подходящий кинофильм для себя и этого отвратительного мальчишки. Под руку попался какой-то вестерн. Глянув только на картинку, он достал его с полки… - Быстрее управляйся своими железками, - чуть прикрикнул Грей и диковато засмеялся. Эверетт отчетливо вздрогнул. Его металлические протезы вместо рук были еще одним больным местом. Именно поэтому он старался не снимать перчаток. Но Грей каждый раз бил плетью наотмашь без сомнения. - Ладно, не обижайся, братец, - промурлыкал Грей примирительно. – Давай смотреть фильм. - Хорошо, - в груди Вэджи сгрудилась от холода старая обида. Экран телевизора был всегда развернут к зеркалу, поэтому ничего сложного делать своими металлическими пальцами не пришлось. Свернувшись мальчиком в кресле, Эверетт вгляделся в начавшую мелькать картинку. Краем глаза он посмотрел на Грея. Тот был уже увлечен фильмом, но заметил это и тепло улыбнулся. За эту улыбку можно было и простить его. Обида сменялась спокойствием. Постепенно в комнате стало совсем темно, лишь негромкие звуки сопровождали действие на экране, да изредка Грей вскрикивал от переполнявших его эмоций. Там, в темном зеркале.
Разлепив веки, Эверетт увидел застывший экран и полуосвещенную утренними лучами комнату. Затекшая шея никак не желала поворачиваться, но он пересилил мерзкую боль и заглянул в зеркало. Он и не ждал увидеть там отражение. Грей мирно спал в кресле, посапывая. Видимо, сон сморил мальчика уже давно. Его открытое лицо было очень детским при свете белого солнца. Эверетт тихо встал, коснулся холодного стекла едва звякнувшими пальцами и накрыл его покрывалом из алого бархата. И затем пошел в ванную. Горячая вода, стекавшая по спине, не дала ровно никаких подсказок о том, куда можно пойти сегодня. А чем-то заняться надо было, чтобы не сидеть весь день с Греем и не ощущать бесконечную вину. Можно было съездить на работу, прогуляться по городу и… Точно, зайти к Анджело! С такой отличной мыслью Эверетт потянулся за полотенцем.
Пока он завтракал, одевался и спускался к машине, прошло достаточно времени. Вместо его описания я лучше расскажу вам, кто такой Анджело. Он был старым другом Эверетта и по совместительству священником. Хотя и разница в возрасте составляла десять лет (Анджело было около восемнадцати), младший из них был духовным отцом для старшего. И вечным помощником в его проблемах. Обаятельный, черноволосый, улыбчивый, спокойный – вот весь Анджело. И мне больше нечего добавить, кроме уважения к этому юноше. Но вернемся к Эверетту. А то он совсем было уехал и чуть не оставил нас у дома вдыхать пыль.
До города было достаточно далеко, поэтому машина Вэджи быстро понеслась по проселочной дороге. Он предпочел жить вдали от города. Здесь было легче наслаждаться природой, вдыхать ароматы трав… и скрывать своего «друга»… Машина монотонно похрапывала, и мысли Эверетта были мутно-тоскливы вплоть до въезда в небольшой город. Хотя, по крайней мере, он был достаточно большим, чтобы в нем можно было заблудиться или представить, что ты где-то среди столичных улочек. Вэджи решил припарковать автомобиль подальше от театра: он любил пройтись до него, заглянуть туда, куда душа пожелает, потом через старый парк приплестись шуршавшими об асфальт ногами к церкви. Ничего хорошего в его тяжелых разговорах с Анджело вроде бы не было, но все равно становилось хоть на миг легче от теплого сочувственного внимания. Пока Эверетт-Вэджи думал обо всем этом, упомянутые ноги степенно проносили его с легким почетом по всем знакомым местам. Очнулся он лишь в очередном переулке, где который день играл похожие веселые мелодии на скрипке вечно пьяный рыжеволосый музыкант. Эверетт всегда удивлялся, как в таком совершенно невменяемом состоянии тот умудряется играть так чудесно. Шляпа была всегда полна к вечеру, а прохожие так и заражались веселым или, что бывало реже, грустным смехом или плачем скрипки. В этот день, как и всегда раньше, музыкант за неимением шляпы на голове коснулся темно-рыжих волос, пьяно ухмыльнувшись, как только заметил старого знакомого, а Эверетт чуть склонил голову и улыбнулся в ответ. Все было так, как было много дней до этого, но при всей ненависти к однообразию и рутине от этого ритуала становилось теплее среди огоньков в сердце. Нужно было идти дальше. Эверетт всей душой желал остаться и еще послушать чудного музыканта, попросить его сыграть что-нибудь для самых сильных сердечных терзаний. Но не сумел. Путь его лежал мимо театров и парков к небольшой церкви.
Он медленно взошел на ступени, опустив голову. Ботинки его вступили в освещенный золотистым сиянием зал. Белесый свод, олицетворяющий божественные небеса, насмешливо покрыл его мысли страстными ладонями. С трудом освободив сознание от гипнотической религиозности, Вэджи поднял взгляд, направив его на небольшой проход между скамьями. Как и было положено истинному ангелу-хранителю, по нему с улыбкой уже проходил Анджело. - Хорошего дня, друг, - его излишне страстные для священника губы сложились в еще большей улыбке. - Доброго дня… - почти неслышно прошептал Эверетт. - Ты пришел затем, чтобы исповедаться? – Анджело уже угадывал тяжелые мысли своего старого друга. - Да. Но мне опять придется не полностью довериться тебе. - Я понимаю, сын мой,- хотя это выглядело и нелепо, Анджело душевно исполнял свою роль. – Пройдем. - Пройдем, отец, - так было надо. Чтобы обрести искренность.
Темно-фиолетовая шторка одернулась изогнутыми пальцами Эверетта: - Мне немного смешно говорить это, отец, но иногда мне кажется, будто тот я, который остался совсем юным, который замер неуниженным приемной комиссией актером, играет в моей жизни слишком большую, хотя и легкую для него роль. Я слишком четко помню его, и его юные страстно-безрассудные флюиды передаются мне. - О, это вовсе не смешно, но и не печально, сын мой. Вполне естественны твои желания вернуться в юные годы, переживать все с тем жаром, который, как тебе кажется, вовсе потух, но не стоит считать это грехом или чем-то подобным, право… - О, отец, ты же знаешь, что не только с грехами я прихожу к тебе. Ты не понимаешь столько… Но я и не хочу… не могу открыть тебе полностью все. Я лишь терзаюсь в одиночестве этим. - Может быть, ты ищешь какого-то удовольствия в своих терзаниях? - Нет, отец мой. Они делают больно мне. Но, возможно, есть та истина в твоих словах, которой я не желаю признать, - Эверетт зашелся болью и расцарапал ладонь в сдерживаемой ярости. – Оставим это, прошу тебя. Я слаб, но сейчас я хочу лишь понимания без слов. Тепла без понимания. - Разумеется, милый Вэджи, - тень за перегородкой стала менее чужой. – Мы поговорим об этом позже. А сейчас я буду лишь близким другом. Эверетт вздохнул, пройдясь пальцами по холодному мокрому лбу. Он не волновался, но в сердце гнездилась какая-то неполнота. И всего лишь пара слов и взглядов старого друга значили для него в этот момент много больше, чем правильные слова священника.
Когда Эверетт ехал домой, в его машине играл старый рок-н-ролл, а «внутренние» уши, то есть те, в которых скапливались теплые слова, полнились смешливыми фразами Анджело. Тот был истинным священником, но умел говорить настолько гармонично сложенные предложения, что внутри грелось от его слов все существо. Пусть он и спешил по своим делам, у него всегда находилось нужное время для старого друга. Мысли Эверетта растекались, пока машина подъезжала к дому. Он чувствовал себя пьяным и немного влюбленным. Разумеется, эти чувства не несли в себе чего-то лишнего, просто полнились пониманием. Темневшая дверь поддалась легкому толчку. Она униженно вступила в помещение кухни и закрылась за Вэджи. Тот предпочел вход со стороны сада, чтобы пройтись подольше и вдохнуть сладкие ароматы цветов. Сверху он услышал чуть звенящие тихие звуки музыки и понял, что Грей позволяет себе полнейший отдых в одиночестве.
Поднимаясь на второй этаж, Эверетт не зажигал свет. Он счел более подобающим сначала поздороваться в Греем, а потом готовить ужин. Да и не любил он, чтобы Грей заранее знал о его присутствии. Это попахивало действительно шизофренией. Когда тихие шаги Эверетта огласили известную комнату, а металлические пальцы нажали на выключатель, его взору предстала необычная картина: юный Грей, обнажено-возбужденный, изгибал свое совершенное тело в танце. Его не смущало определенное неумение, важнейшими были страсть, жар молодости, которые будто обожгли Эверетта. - Что ты? Сумасшедший я. Выдумки эти причиняют мне невыносимые чувства! – были его спонтанные слова, как и положено, непонятные. - Ха, привет, Вэджи, - воскликнул, обернувшись, Грей. – Как прошел день? Эверетт вздрогнул. После встречи с Анджело ему казалось почти кощунственным, что Грея ничуть не смущает его обнаженность. Его обнаженная возбужденность. Он… должен… черт, он не должен, но почему тогда это выводило из себя? - Что-то не так? – наигранно-участливо поинтересовался Грей. - Все в порядке, - мрачно проворчал Эверетт, стараясь не смотреть мальчику ниже пояса. - О, я вижу, что-то тебя тревожит, мой друг, - Грей был удивительно приторен, извиваясь всем телом и чуть не прижимаясь к стеклу. – Может быть, расскажешь мне? - Ни за что! – рявкнул Эверетт. – Не хочу тебя даже видеть! – и он развернулся, бросившись в отчаянии по коридору обратно, стремясь быстрее оказаться как можно дальше от этого мерзкого мальчишки. - Да пошел ты к черту, - был ему равнодушный ответ. Эверетту не хотелось больше ужинать. Он свернулся на маленьком кухонном диванчике и бесконечно думал об обнаженном Грее, которого ненавидел все больше. Он отлично знал, что завтра пойдет извиняться. Что будет чувствовать свою вину. Ему уже было не по себе. Но он засыпал на этой неудобной псевдо-постели с чувством страстной ненависти, граничившей с вызывающим отвращение поклонением.
Сухое утро сжало горло лихорадочными объятиями, которые были больше похожи на судороги. Терпкая давящая музыка холодного леса проникала сквозь щели окна. Эверетт с тяжестью сел на диване и обнял замерзшие плечи. Ему было немного дурно от этой опустошающей тоскливой одинокой грязи, которая марала его сердце. И он сидел, не в силах найти хоть малейшее оправдание себе. Было тускло и сонно. Только здесь, за окном шумел, смеясь, ветерок. Но все равно хотелось разорвать пару сценариев, замазать темно-рыжей краской собственную картину, направить лампу в неправдивые глаза. И больше ничего. Хотя он и отлично знал, что это не то, что должно, это не поменяет ничьего мировоззрения. И от этой невозможности изменить становилось все более дурно.
Поднявшись наверх, Эверетт тихо приоткрыл дверь комнаты и заглянул внутрь. Зеркало было развернуто так, чтобы был виден любой, кто войдет в комнату. Да и вообще Эверетт постарался в свое время и поставил в зону видимости зеркала кучу разных вещей для удобства этого скверного мальчишки. Но сейчас это уже было неважным. Судя по полной пепельнице темно-коричневых окурков рядом с Греем и его отсутствующим глазам с болезненной синевой под ними, он всю ночь курил опиум. Вэджи подошел ближе и с беспокойством рассмотрел недвижное изможденное тело Грея. Тот был завернут в старую рубашку, а грудь его нервно, почти рывками вздымалась раз в несколько секунд. - Грей… - негромко позвал Эверетт. – Как ты? Мальчик посмотрел на него мутным ненавидящим взглядом и ничего не сказал. Он даже не мог разлепить сухие губы. - Грей… Я вчера… был не очень вежлив… - унижаться было неприятно, Эверетт сам толком не знал, почему он это делает. Но ответа он опять не получил, только презрительный взгляд Грея. Лишь спустя пару минут тот смог собраться и произнести более менее разборчивую фразу: - Делай что хочешь, неудачник. Мне на тебя плевать. Видимо, он хотел привести и доказательство своих слов, но слюны в пересохшем рту явно не хватало. Вэджи тяжело вздохнул и вышел на балкон. Там он выкурил тонкую легкую сигарету, облокотившись на перила. На душе было мерзко. В комнате постепенно приходил в себя и все больше обижался Грей. Когда Эверетт вернулся, тот по-прежнему сидел в кресле, но уже в другой, более удобной позе. - Грей, - Эверетт снова начал, надеясь, что больше не придется ничего говорить. – Мне сегодня нужно поехать в театр, я вернусь вечером. Я знаю, что тебе все равно, но мне бы хотелось видеть тебя вечером более радостным. Прости за вчерашнее. Сегодня опять все будет как раньше. Тот лишь издевательски хмыкнул. - И еще… Не кури так много. Я беспокоюсь за тебя… - Пошел ты… - Грей брезгливо нахмурился и повернулся к Вэджи спиной. Тот чуть не завыл от невозможности то ли ударить его, то ли провести своими странными пальцами по худому телу в знак успокоения. Но сдержался. - Если захочешь, я привезу тебе пластинку Дассена. Ту самую, которая стоит бешеных денег в музыкальном магазине. Старую-старую, - они уже давно знали маленькие слабости друг друга. Грей все так же молчал, но по чуть дернувшемуся плечу Эверетт понял, что тот лишь из детского упрямства не хочет соглашаться на подарки. И слабо улыбнулся.
Вывеска с темной томной надписью «Театр алого бархата» презрительно посмотрела на хозяина этого самого театра. Тот вздрогнул, погрозил ей пальцем и вошел внутрь. Там пахло гримом и дешевой тканью. Осторожно и тихо пройдя к залу, Эверетт замер около распахнутой двери. Там, где горел слабый свет, слышались глухие и расплывчатые голоса. Его всегда поражала эта особенность резкого перехода от будто бы заброшенного места к полной чаше жизни. К великому искусству. Эверетту очень нравилось это ощущение резких интонаций между живым и неживым. Но стоило войти, а не стоять на пороге, потому что все-таки желалось его присутствие на репетициях. Ботинки вдавили мягкий, но уже довольно истоптанный бордовый ковер между креслами. Он аккуратно подкрался к самой сцене, облокотился на нее и скромно кашлянул. Увлеченные молодые актеры только сейчас заметили своего руководителя, пусть даже и не режиссера, но они все равно ценили его советы не меньше. Сойдя со сцены и обступив его, они улыбались и задавали сотни вопросов. Но Эверетт лишь отмалчивался и отправлял их обратно играть и не обращать внимания на его присутствие. С трудом вернув все на свои места, он с добродушным вздохом уселся в кресло и стал наблюдать. Ставили «Саломею» Оскара Уайльда. И при взгляде на эту искусственно порочную, но истинно невинную смесь юных тел и душ, Эверетт все больше наполнял себя тоскливым мучением. Воспоминания, каждый день неустанно подогреваемые Греем, подступали к горлу, будто слезливая истерика. Тоска уносила его все дальше, заставляя не обращать внимания на старание и горящие от усердия щеки молодых актеров. Эверетт сидел, покойно сложив неправильные руки на коленях, а душа его страдала и шептала хрипло: «Больно, Вэджи, больно…», будто бы он своими мыслями причинял мучения не только себе. Он отчетливо осознавал, что его жизнь разделилась на собственно него и Грея в момент, когда он отказался от актерской карьеры. И это невыносимо сжигало их обоих. Если, разумеется, верить в существование Грея. Внутри поднималась неприятная обида на этого мальчика. Неясна была четко ее причина, ведь он всегда говорил правду, грубую, отвратительную, но истину мыслей Эверетта. Все больше и больше нелюбви скапливалось внутри, отторгая самое себя и плача от злости. Внешнее спокойствие уже почти готово было перейти в сон. Ах, если бы внутри все было таким же. Раскачивалась ненависть Эверетта, которую он даже не смел признать. Раскачивалась и вдруг… упала в бездну. А сам бедный мальчик Вэджи успел зацепиться за край. И вот, повиснув над пропастью, над бесконечностью, он испытал безумный страх. От одиночества и собственной недостаточности. И он хотел бы закричать, но не мог, ибо никто не услышал его здесь. И тогда безумная тревога пронзила все его слабое и бьющееся в истерике от страха тело. Нелепая мысль о Грее беспокоила его безумно. Был он или нет, не важно. Важно то, что его нет здесь, на краю этой чертовой пропасти. Уж он бы никогда не пропустил такого удовольствия – немного погостить в фантазиях Эверетта. И мальчик, мужчина, неудавшийся актер вскочил и бросился к выходу, не обращая внимания на удивленные возгласы актеров и смешавшуюся группу страстей.
Машина донесла его до дома, казалось, за несколько минут. Прижимая к груди пластинку Дассена, купленную перед театром, Вэджи нервными пальцами отпер дверь и взбежал на второй этаж. Почти упав в комнату Грея, он чуть не задохнулся от скорости и тревоги. Не дав себе отдышаться, поднял глаза. - Что ты так смотришь на меня, будто я – королева английская? Весь мокрый, глаза огромные… Я же говорил, что однажды ты сойдешь с ума, - Грей невозмутимо сидел в кресле за книгой. - О, черт, - прошептал Эверетт и сел на пол рядом с Греем. - Ну что, - участливо поинтересовался тот. – Довели тебя эти твои спектакли? Уже бежишь из своего театра? - Забудь, Грей. - Не забуду, разумеется. С чего это вдруг. - Я просто волновался. - Ну и дурак. Поставь лучше пластинку, хоть какой-то от тебя будет прок. Эверетт, будучи не в силах встать, дополз до проигрывателя и поставил Дассена. Мерная, нежная музыка сделала комнату немного живее. Грей, даже не поблагодарив, вновь закопался в книжку, но Эверетту ничего больше и не было нужно. Главное, что обе части единого целого вновь вместе. Он устало прижался к стене. Зазвонил телефон. Чтобы не вызывать недовольство Грея, Вэджи быстро снял трубку: - Да? - Доброго дня, друг, - звонил Анджело. – Я просто решил поинтересоваться, как у тебя дела. Твое состояние немного беспокоит меня, я обдумал твои слова на исповеди. Мне кажется, что тебя тревожит еще что-то. И это не дает мне покоя. - Все в порядке. Правда. Если что-то пойдет не так, я расскажу тебе первому. - Хорошо, Вэджи. Я понимаю. - Действительно, все отлично. Встретимся позже, - он помолчал. – Я просто немного беспокоюсь за… самого себя. И Эверетт повесил трубку.
Проснуться от звонка будильника и первым делом лицезреть кривляющееся «отражение» в собственном зеркале – не самая приятная вариация пробуждения. Эверетт с легким стоном упал обратно в подушки. Провел металлическими пальцами по шелковой простыне. В голове еще крутились отрывки из вчерашнего телефонного разговора. Но отнюдь не с Анджело. Некий представитель комиссии упрямо доказывал ему полвечера, что не собирается одобрять последние пьесы, написанные лично Вэджи. Что он, как представитель искусства и глас народа, в тысячу раз лучше Эверетта знает, что относить к этому самому искусству, а что выбрасывать в мусорную корзину. Бедный Эверетт устало качал трубку в руке и проклинал всех этих тупых «знатоков», которые из чистого упрямства заставят его посидеть на телефоне пару часов, от этого глубоко душевно удовлетворятся и повесят трубку с чувством выполненного перед родиной долга. До сих пор Эверетту было не по себе от того мерзкого нотационного голоса. Хотя оставались и приятные воспоминания от вчерашнего дня. Как ни странно, Грей в этот раз полностью поддержал идеи Эверетта и даже соизволил высказаться, что он написал не так уж и плохо. С этим приходилось считаться. Все-таки не такой обыкновенной вещью было расположение Грея. Но все это было вчера, а сейчас настоящее упорно пробивало дорогу к самому центру разума. Мерно стучал молоток будильника по игрушечной наковальне ушей. От этого становилось нестерпимо больно, и Вэджи пришлось ударить в ответ. Звонок замолчал, но сон Эверетта уже был прерван ворчанием Грея и прочими исключительно утренними звуками. Если бы только знать, что готовит тебе тот или очередной день… Жизнь стала бы только проще и преснее, разумеется, но порой это качество могло бы спасти нам жизнь или уберечь от неприятных воспоминаний впоследствии. Хотя… не стоит оно того. И правильно, что Эверетт об этом вовсе не думал. Его голова была занята скучающими о юности мыслями. Но чтобы позволить их себе, ему сначала пришлось сбежать от Грея, который с утра был явно не в настроении. Свежий лесной воздух омывал легкие Эверетта. Лицо его слегка бледнело под несильными порывами, а ботинки приятно шуршали по сухой траве и темным листьям. Изгибали свои тела длинные травинки, лишь бы он коснулся их металлическими пальцами в знак приветствия. Затем они довольно возвращались на место и продолжали шепот с соседками. Какие думы могли тревожить открытый лоб Эверетта? Из-за чего его поблескивающие на солнце «кости» изредка сжимались в гневе? Увы, нам не дано узнать каждой его мысли. Но ведь догадаться о причине не так уж и сложно?..
Когда спокойную дорожку из падших листьев сменил грубоватый осколок асфальта, Вэджи споткнулся от неожиданности и чуть не упал. Ему даже в голову не могло прийти, что он совершит такой долгий путь до города. Изгибы церкви подсказывали возможный путь, но Эверетту не хотелось встречаться с Анджело. Было неприятное чувство, что тот начнет опять излишне беспокоиться и выпытывать излишние подробности. Поэтому путь Вэджи лежал в центр, туда, где шумно и ничто не будет напоминать ему о Грее. Остановившись около музыканта, который по-прежнему играл свои композиции, он задумчиво приложил руку, предусмотрительно облаченную в перчатку, к губам. Капризный ветер от восхищения его красотой в этот момент подкрался сзади и дернул за волосы. Музыкант заметил это и шутливо погрозил пальцем мальчику-ветру. Тот в отместку пошарил пальцами в шляпе с деньгами и убрался восвояси. А музыкант приветливо улыбнулся безумно красивому Эверетту и продолжил играть на своей скрипке, выбрав уже более грустный мотив. От этого в душе Вэджи защемило, и он, полный невыносимо тяжелых чувств, почти побежал по улице. Если бы он был мальчишкой, то размазывал бы по щекам слезы… тогда еще теплыми кулаками. А сейчас тяжесть настолько сдавливала, что не оставалось места и капле влаги. Просто ужасающая своим дерзким взглядом тоска. Эверетта всего передернуло от неприятия собственного состояния. Надо было чем-то развлечься. Из возможных вариантов он для начала предпочел кинотеатр. Вэджи был слишком рассудителен, чтобы сходить с ума сразу.
Хороших кинофильмов в перспективе не наблюдалось. Какие-то дорогие голливудские боевики, в противоположность им дешевые комедии с пошловатым юморком, да еще одна до слез изнеженная мелодрама. От нечего делать Эверетт купил потертый отчего-то билет на фильм с таким же потертым названием и шаблонным сюжетом. Делать было нечего, и он лениво вошел в зал, шаркая ботинками по драному синему ковру. Уселся в старое и обиженное на весь мир кресло. Погладил его по подлокотнику, но то лишь забилось в себя еще глубже. Тогда Эверетт оставил это глупое дело, откинувшись на спинку и закрыв глаза. Зал постепенно наполнялся звенящим девчачьим смехом и грубоватыми репликами юношей в мотоциклетных куртках. Погас свет. Вэджи понял это лишь по тому, что перед закрытыми веками стало неуютно-темно. Тише в кинотеатре не стало. Пришлось взглянуть на экран, хотя его мысли быстро ушли обратно к их полному отсутствию: главный герой выглядел откровенно нелепо, а про остальные детали и вовсе говорить не хотелось. Сердце директора театра имени алого бархата вновь опустело.
После неизвестно какого фильма подряд погода на улице показалась прохладной. Темневшее небо со смехом наклонилось к самому лицу Эверетта. Ему стало дурно. Слишком он был обнажен нежной душой, и любое прикосновение мира было ужасно болезненным. Подняв взгляд, он взглянул спокойно на дома, улицы, шероховатый асфальт. Они же полубрезгливо откинули головы и глянули на него. И ничего не сказали.
Сколько бродил Вэджи по городу? Он бы не сказал сам, лишь пустота полнила его голову. Только подойдя к строгому огромному зданию, он позволил себе что-то представить. И эти чем-то была необходимость заполнения пустоты теплом, льющимся в виде света из узких окон. Он потянул на себя ручку тяжелой высокой двери… Внутри было светло и будто пахло золотом. Вэджи не знал, как пахнет золото, но подумал, что оно должно пахнуть именно так. И при взгляде на старого друга, который пролистывал Библию в другом конце зала, его душа исполнилась минутной теплоты. Мимолетной радости полного покоя. Где нет места Грею. Но в секунду это успокоение исчезло, растворяясь в образе неизвестной девушки рядом с Анджело. Девушки в скромном длинном светлом платье и с подвязанными волосами. Услышав легчайший скрип двери, она дернулась взглядом и увидела Эверетта. Он не заметил, как ее взгляд из тихого стал хищно-порочным. Он вздрогнул, лишь когда почувствовал неприязнь. Их взгляды столкнулись. Ее самодовольство и его испуг. Которые перешли в соблазнительность и ненависть. Она вновь опустила глаза, а Вэджи подумал, что стоило бы поподробнее разузнать, что эта мерзкая особа делает рядом с его стремящимся к гармонии другом. Но тот пояснил все сразу же. - О, добрый вечер, милый друг, - Анджело горячо улыбнулся. – Познакомьтесь, кстати. Лилит, это мой старый добрый друг Эверетт. Эверетт, то моя невеста Лилит. Вэджи чуть не стошнило от одной мысли, что эта «леди» может быть невестой юного праведника. Но соблюдение приличий уже давно входило в его обязательный репертуар. - Приятно познакомиться, мисс, - и он взял руку, чуть наклонившись к ней и даже не коснувшись губами. Столько яда и язвительной страсти было в этой хрупкой ладони, что он побрезговал целовать ее. - Я тоже очень рада, - сколько жеманства было в ее голосе. Но он даже не обратил внимания: - Анджело, я хотел бы поговорить с тобой… - О, Эверетт, я вряд ли смогу сегодня уделить тебе много времени. Вот если завтра утром… А сегодня… У меня только на один вечер будет книга, присланная отцу Мартину. Я так мечтал о ней, Вэджи… - и он взглянул на Эверетта виноватыми глазами. - Конечно, конечно… Я понимаю… Приду завтра утром. - Постой, Вэджи. У меня к тебе есть одна просьба. Надеюсь, что ты не откажешь. - Разумеется, нет. Что случилось, Анджело? - Понимаешь, я человек церковный и совершенно скучный для юной леди. Не мог бы ты составить ей компанию на этот вечер. Вы сходили бы куда-нибудь отдохнуть. Потанцевали, развеялись. А то от меня, боюсь, Лилит скоро совсем сойдет с ума, - и он натужно рассмеялся, чуть не добавив: «Не хочу, чтобы ты сегодня оставался один». Эверетт вздохнул, но не решился отказать в просьбе, которую уже пообещал выполнить. - Хорошо, Анджело, - он изо всех постарался скрыть свое неприятие к этой идее. Лилит посмотрела на него похотливо-влюбленным взглядом. Эверетт втянул воздух и отвернулся. Он чувствовал, что не стоило соглашаться. Но уже не мог остановить, в открытую возненавидеть.
С недовольством Эверетт поплелся в предложенный Лилит клуб. Он не поддерживал даже разговора, лишь выслушивал ее бесконечные речи, из которых складывалось впечатление о ней, как о девушке, жадной до денег. Описания богатых нарядов, неудачно прикрываемая зависть к известным актрисам, простенькие мечты о шикарном особняке – все это выдавало в ней очередную дешевку, стремящуюся заполучить неплохую сумму, например, от мужа. Вэджи отлично знал, насколько богат отец Анджело. Но ему даже не пришлось подозревать девушку – она сама все ему рассказала после первого стакана виски. Ее единственной надеждой было то, что отец, не принимавший предназначения сына, раскошелится на молодую жену и будущих детей. Жаль только, говорила она, что приходится довольно долго терпеть воздержание от плотских радостей. Но эту деталь вполне успешно можно было восполнять другими мужчинами. Эверетта все больше тошнило от такого общества. Мало того, что каждый выпитый стакан проникал внутрь горячим и резко-болезненным пойлом, так еще и весьма набравшаяся Лилит начала пошло иронизировать над милым Анджело. Ее мерзкие издевки над девственностью и чистотой помыслов последнего заставляли Эверетта пить все больше. - Этот недотрога ведет себя, как замерзший мальчик Кай. Не может даже поцеловать меня, не говоря о чем-то большем, - примерно так звучала бы ее речь в приличных устах. – Мне он отвратителен, но что делать? Его папаша богаче Рокфеллера. А мне очень нужны деньги. Так что приходится удовлетворять себя другими путями, ну ты понимаешь, - и она наклонилась ближе к Эверетту, согревая его щеки сладковатым дыханием. Тот к этому времени был настолько пьян, что его уже не тошнило от одного ее взгляда. Только накатывал приступ истерического смеха от этой пошловато-иллюзорной скромности. - Пойдем танцевать, милый, - томно предложила она. - Пойдем, - он проглотил еще одно слово, которое чуть не сорвалось с мягких губ. Все-таки он оставался джентльменом еще немного. В танце он запомнил только ее пошло блестящие губы и почти фиолетовый свет, который скрывал все ее тело.
Поездка к нему домой и вовсе выпала из памяти. После он благодарил бога, что не разбился. О спутнице же своей предпочитал брезгливо умалчивать. Комната. Грея, не Грея, ему, да и ей, если бы она знала, было все равно. Он повалил мягкое, податливое, облапанное сотней рук тело на свою кровать. Мягкий бархат впился в перчатки. Он поцеловал ее в губы, которые умели больше губ любой проститутки. И ему опять было все равно. И дело пошло бы дальше, если бы он мимолетно не бросил взгляд в зеркало. Презрительно сморщился Грей. Сколько брезгливости и отторжения было в его жестах. Казалось, он бы ушел навсегда в самые глубины зеркала, лишь бы не видеть больше той сцены. В пьяном бешенстве Эверетт вскочил, прокричал что-то и набросил на это неприятно изгибающееся лицо покрывало алого бархата. Потом хотел вновь возлечь с Лилит, но не смог. Его воображение рисовало лицо Грея. Он знал, что тот с таким же презрением сжимает пальцами подлокотники кресла, кусает губы в жажде избавиться от мерзопакостных картин. И Вэджи сел на постели. - Что случилось, милый? - Пошла ты к черту, - мрачно ответил он. - Что? - Я, кажется, сказал уже тебе: пошла ты к черту. Хотя нет, постой. Иди лучше к Анджело. Расскажи ему все. Мне плевать, что тебе придется сделать для этого, но иначе я завтра скажу ему сам, да еще и вызову полицию. У меня найдется полно доказательств и свидетелей того, что ты занимаешься проституцией. И не смей возражать сейчас. Пошла прочь. Ты противна мне. Лишь после стука дверью и стихания брани внизу Эверетт посмел открыть зеркальную поверхность. - Грей, - тихо позвал он. - Да, глупый Вэджи. Что тебе надо? - Грей, ты видел все. Я знаю, что ты ненавидишь меня сейчас. Я и вправду вел себя как дурак. Ты ведь прав, Грей. Я неудачник, который не способен правильно что-то решить. Прости меня. Прости за то, что я вынудил тебя жить в этом зеркале, а не в моем теле. - Ты действительно дурак. Я даже не сомневался в этом. Мерзкий, склизкий червь. И больше ты не на что не способен. Кстати, мог бы при мне и снять перчатки. Вэджи медленно стянул тугую ткань с металлических пальцев. Протянул ее к отражению. К изможденной фигурке. Царапнул по холодному стеклу. - Прости меня, - ему больше нечего было сказать. - Я подумаю, - ответил Грей и отвернулся. Этот ответ был слаще чего угодно.
Холодный, промокший насквозь ветер капризно выстукивал барабанную дробь по телу Эверетта пальцами-струйками дождя. Утро было отвратительным по всей своей природе. Лишь вечно пьяный музыкант играл свои композиции. Посреди этого бесконечного серого моря дождя одна его почти алая фигурка пряталась под козырьком ресторана. Среди безмолвной раздраженности воды только его скрипка смела сказать свое слово. И было оно больным и трагическим. Исполненная слез мелодия лилась на мостовую и осветляла грязные потоки. Остановившись на секунду, Эверетт подумал было спросить имя у прикрывшего лицо шляпой музыканта, но решил сделать это при следующей встрече, увидев жуткую печаль в его глазах. Ноги Вэджи машинально скользили и вновь выравнивались на влажном асфальте. Чуть не совершив прыжок в лужу, он схватился за камень стены. Нервно поднял глаза и встретил взглядом подсвеченное стекло. За ним кто-то сидел у барной стойки, кто-то пьяно танцевал, кто-то то ли спал, то ли смотрел отупевший и молчаливый телевизор. От мысли, что вчера он был в таком же мерзком месте, Эверетта затошнило. Из-за отвратительного желтого света дешевой лампочки казалось, что мир внутри такого бара гниет заживо. Вэджи отвернулся. Ему захотелось умыться водой из лужи, потому что она казалась ему чище всего этого мира. Строгие ботинки отсчитывали шаги. Эверетту казалось, что никто в этом мире никогда и не говорил истины, кроме проклятого Грея. Надменного мальчика, который ни черта не смыслил. Но только он мог объяснить, усмехнуться и предложить свой мир. Очищенный от всей грязи. Эверетт шел и шел. И надеялся, что в театре сможет окунуть лицо в горячую воду. И сжать от пустой злости ледяными и нечувствительными пальцами жаркие и пылающие изнутри алой кровью виски.
Гулкое помещение театра промолчало в ответ на вторжение Эверетта. Ему было плевать. Уже достаточно лет, чтобы не открывать глаз при чувстве чужой боли. Поэтому вид вломившегося хозяина (а хозяина ли?) ничуть его не побеспокоил. Простучали мокрые ботинки по лестнице. С резким вздохом распахнулась дверь. Утро. Утром не может быть премьеры. Но вот она – прямо перед испуганным и оцепеневшим от собственных мыслей взглядом Эверетта. Все замерли, затихли и смотрят, как в дешевом фильме. Или дорогом, если талант сценариста не позволил большего. Вэджи развернулся и выбежал обратно на улицу. Под ужасно злой ливень. Он не хотел больше никогда возвращаться в любимое место своей работы. Мир рухнул на него и оглушил своей тяжестью. Своими дикими криками. Тогда этот изможденный человек засмеялся. И смеялся еще долго. Эверетт сходил с ума и не отдавал себе отчета в происходящем. Лишь шел и смеялся. Потому что только он знал, где сокрыта истина.
Еще одно утро застало Эверетта лежащим без сознания на мокрой ледяной траве. Его отдающие голубым губы приоткрылись, волосы чуть примерзли к заснеженной зелени. Дыхание полнилось болезненного хрипа, а блестевшие среди слез белого солнца пальцы обнажились без потерянных перчаток. Он лежал безо всякого движения уже давно, и ничто не тревожило его трагического сна. Даже ветер не смел приблизиться к распростертому телу, а только теребил листья у дерева невдалеке и скрывал дрожавшие руки. Белое солнце поднялось еще выше, но теплее не становилось. И в парке не наблюдалось ранних посетителей. Хотя… Чьи это шаги шуршат по дорожке? Быть может, ветер балуется своим сухим смехом? О нет, отсюда уже можно было разглядеть небольшую фигурку. Анджело шел сквозь парк. Посреди ночи ему позвонила Лилит, плача и ругаясь одновременно. Ничего хорошего она не сказала, лишь множество грубостей и резких фраз. От этого юный священник был в отвратительном настроении. Конечно, он не собирался демонстрировать это кому бы то ни было или долго пребывать в унынии, но сейчас хотелось пройтись по холодному парку и развеять мысли перед утренней службой. Нежные пальцы перебирали четки, губы шептали спокойные слова. И, если бы он не поднял взгляд, то мог бы и вовсе не заметить лежавшего Эверетта. Но, видно, какое-то чувство живет в нас, и оно не дало Анджело просто пройти мимо. Тот увидел бедного мужчину и быстро зашагал по хрустевшей под ногами траве. Лишь узрев синеву под закрытыми веками своего друга, Анджело легко вскрикнул и быстро поднял худое тело. Чуть пошатнулся от тяжести, ведь он был младше и легче, но все же донес Эверетта до ближайшей скамьи, где несколько раз ударил последнего по щекам и немного встряхнул. С трудом Эверетт приоткрыл, казалось, ослепшие глаза. Втянул терпкий воздух сухим ртом и закашлялся. Резко сел, вздрогнув всем телом от боли. Пальцы оставили светлые царапины на деревянной спинке скамьи. Анджело что-то говорил, но до него это доходило очень медленно. Как будто это был вовсе не Анджело, а какой-нибудь нудный ведущий не менее нудной телепередачи. Лишь спустя достаточно времени, как ему показалось, он смог разобрать хоть несколько слов. И суть их была в том, чтобы выйти в город и отвести Эверетта в больницу. Идея Вэджи не очень понравилась, но он встал со скамьи, поморщившись от хруста в спине. Резкими и причиняющими мучения шагами направился к выходу их парка. Если наплевать на боль, то ему было очень весело. До проклятой истерии.
Почувствовав под ногами асфальт, он совсем перестал чувствовать собственное тело. Как уже много лет не чувствовал своих пальцев. Только хриплый смех еще застревал в будто разорванном горле. И сперва не заметил отчаянных криков Анджело, его настойчивых жестов. Тогда он соизволил обернуться и пробормотать: «Все в порядке, успокойся. Я пойду, куда захочу, а не в твою дурацкую больницу. Можешь идти». И он развернулся, зашагав высокими ботинками по дороге в сторону своего театра. Анджело ненадолго замер в растерянности. Он не мог заставить Эверетта поступить так, как нужно, потому что сейчас это пошло бы вразрез с его желаниями. Оставалось лишь осторожно принудить его самого принять это решение. И юный священник поспешил вслед а другом, стараясь не вспоминать о необходимости точно так же спешить на службу.
Проходя большими шагами мимо музыканта со скрипкой, Вэджи вдруг замер. Резко повернул лицо с изуродованным подобием улыбки на нем. Подошел к наклонившему голову в шляпе скрипачу. - Что, приятель, сегодня пришел трезвым? Ты безобразно играешь! Куда делось твое мастерство? Тот не ответил, и Вэджи в бешенстве схватил уголок подбородка, подняв лицо с такой резкостью, что мог бы сломать бедняге шею. Но совершенно незнакомое лицо открылось ему. Испуганное и покрытое нищенской щетиной. - Что ты здесь делаешь? Где мой друг? – в больную голову Вэджи не приходило ничего более. - Да он… того… откинулся вчера… - пробормотал неумелый «музыкант», отводя взгляд. - Что?! - Да он давно болел… а денег на операцию не хватало. Вот... почувствовал смертушку свою… и отдал мне вчера скрипку и одежку, как последнему дружку своему! – и он отважился глянуть в безумные глаза Вэджи. - Врешь, - устало сказал Эверетт. – Ты сам забрал у него все… Так получи за это! – и он с размаху ударил нищего в живот сжатым металлическим кулаком. Тот вскрикнул, почти взвизгнул, падая. Весь сжался, почувствовав горячую темную влагу в месте удара. Вэджи попытался выдрать скрипку из скрючившихся пальцев: - Отдай! Не смей даже прикасаться к ней! Она не твоя! Наблюдавший с чувством стыда Анджело тут уже не выдержал, бросился на обезумевшего Эверетта и схватил его за мокрые жесткие пальцы, порезав свои. - Прекрати, прошу тебя. Он не стоит того. А инструмент пусть лучше будет в его руках, чем пропадет в сточной канаве! Вэджи вздрогнул и впрямь брезгливо отстранился от тяжело дышавшего нищего. - В чем-то ты прав, Анджело, - тихо проговорил он. – Но не во всем. И металлические пальцы дернули вскрикнувшие струны, а затем подобрали отлетевший в сторону смычок и переломили его пополам. Затем их обладатель спокойно развернулся и сказал: - Я поставил вчера невдалеке свою машину. Я устал. Отвезешь меня домой? - Конечно. Если ты только позволишь мне вызвать врача потом, - с облегчением проговорил Анджело. - Разумеется. О чем речь? – Вэджи помолчал. – Только сначала я кое-что покажу тебе. Кое-что безумно интересное. И он пошел по улице. С неспокойным сердцем отправился Анджело за ним, не обращая внимания на брань нищего и удар бесполезной скрипкой о мостовую.
Дома было тихо. Вэджи сдержанно улыбался, позволяя Анджело войти вместе с ним и предлагая подняться на второй этаж, чтобы показать «кое-что». Нежные юношеские ноги степенно перебирались со ступени на ступень. За ним, крадучись, шествовали худые ноги мужчины. Тишина не нарушалась ничем, кроме легкого скрипа и шороха ковра. Пока не открылась дверь. Как сразу заметил Эверетт, Грей был не готов к гостям. Он замер в слегка нелепой позе, вскинув руки. Лишь спустя пару секунд не то вспыхнул от злости, не то ухмыльнулся от своеобразной иронии, ведомой лишь ему. Искоса посмотрел на Анджело, который, недоумевая, оглядывал комнату. Улыбнулся еще шире. - Хм, Вэджи, так где же то «кое-что», которое ты хотел мне показать? – священник вопросительно повернулся к хозяину дома. - А ты не замечаешь? – тот цинично растянул губы. - Прости, но нет. И мне бы не хотелось быть объектом глупой шутки. Хотя, я знаю, это не в твоем вкусе. - Тогда подойди сюда, - и Эверетт мягко потянул Анджело к зеркалу, в котором уже откровенно смеялся Грей. Юноша замер перед отражающим стеклом, покрутил головой и слегка раздраженно заметил: - Вэджи, я ничего не понимаю. Или ты объясняешь что-то, или я вызываю врача и ухожу. Мне неприятны твои загадки. - Ах, ты еще более слеп, чем мы могли подумать, - Эверетт наигранно-грустно опустился в кресло. – Ты не видишь того, что невозможно не заметить. Истину. - Эверетт, объясни… - Дай мне договорить, Анджело. Ты по-прежнему мой друг, хоть и не замечаешь чего-то. Точнее, определенной части меня. - О чем ты?.. - Помнишь, как я рассказывал тебе о неком раздвоении моих мыслей? – Вэджи затянулся сигаретой, игриво наблюдая за усмешками Грея. – Так вот, видишь ли, эта моя вторая часть несколько более реальна, чем принято считать. Она даже имеет лицо и милое тело. И этот мальчик стоит сейчас рядом с тобой. Анджело резко повернул голову, но никого не увидел. Лишь глянув в зеркало, он смутно начал понимать. Но пока еще слишком смутно. И осторожно начал расспрашивать: - Так ты хочешь сказать мне, Вэджи, что сейчас твоя… хм… вторая сущность находится рядом со мной? - Да, если ты соизволишь заглянуть в зеркало, - раздраженно выплюнул Эверетт, лицезрев прижавшегося к стеклу в любопытстве Грея. – И можешь обращаться к нему по имени. Да, и оно у него есть. Его зовут Грей. Грей, это Анджело. Анджело… Хотя ты ни черта не видишь. Священник не обратил внимания на неприятные слова, подкрадываясь, словно тигр, к своей цели: - Так, значит, все твои проблемы сосредоточены в этом зеркале? - Какие проблемы? - Недаром же ты приходил ко мне на исповедь. Или ты забыл, как терзался из-за твоего… Грея. Эверетт вздрогнул, а глаза Грея расширились в недоумении. - Тебе было тяжело соседствовать с ним. Ты мучался этим. Неужели за несколько дней все прошло? - Нет… - прошептал Вэджи. - Ты сейчас остался один, и лишь эта тень в зеркале убивает тебя день за днем! – Анджело вспыхнул, будто говорил голосом божьим со всем миром, видя, как сжался Эверетт в кресле. – Почему ты не сказал мне обо всем раньше? Я знаю, как помочь тебе. И юный священник резко развернулся, ударив и так оцарапанной рукой по стеклу. Удар пришелся по гладкой щеке Грея. Тот вскрикнул и отшатнулся, схватившись за лицо. Потом взглянул на свои руки, и глаза его стали еще больше. Анджело же, пользуясь оцепенением Эверетта, ударил еще раз, теперь сильнее. Грей почти успел увернуться, но удар пришелся ему по груди, рассекая ее кровавыми полосами. Он закричал в истерике, прижимая детские руки к испачканной алым рубашке. Теперь только Вэджи очнулся, вскочил и бросился к Анджело. Схватил его за плечи, не дав нанести еще один удар. Отшвырнул в сторону. Юный священник ударился виском о край стола и потерял сознание. Его грудь резковато вздымалась, но глаза закатились, а руки свело судорогой. Эверетт обернулся. Только что Грей кричал, не переставая. Но теперь он молча сидел на полу, изумленно оглядывая свои раны. Вэджи сел рядом. Голова его запоздало закружилась, все внутри охватил жар, лишь легкие будто раздирали ледяные искры. И вдохнуть было невыносимо больно. Руки задрожали и опустились на колени. Его затошнило от боли, и худое тело упало на бок. Он смотрел на все еще недоумевавшего Грея и отдавался в теплые пальцы слабости. Теперь под ним была не забирающая жизнь земля, а теплый пол, но он пролежал на траве в парке слишком долго. И жизни осталось лишь на последнюю истерику. Теперь можно было смело закрыть глаза. Но Эверетту не хотелось. Хотелось перевернуться на спину и смотреть. В пустой потолок, представляя, будто это небо. Которое сейчас спустится, чтобы забрать его в страну снов. И перед самым долгим сном улыбавшийся Эверетт увидел окровавленные детские пальцы, которые ласково тянулись к его грубым металлическим ладоням, и почувствовал сладковатый запах опиумного дыма… | 
Библиотека // Объявления