Плотник Дед Кузя уже давно был старым и очень давно - пьяным. Молодость свою он еще мог отчетливо вспомнить. Но, если бы его спросили, помнит ли он, когда был трезвым, он ответил бы, что, пожалуй, родился уже слегка подшофе.

Старость случилась с дедом Кузей неожиданно, в тот момент, когда он приехал в город. Дети долго перекидывались своим непутевым родителем, словно мячиком. За полтора года он трижды переселялся и, в конце концов, оказался в купленной в складчину детьми квартирке на последнем этаже недавно построенной шестнадцатиэтажки. Дед Кузя боялся высоты, и ему постоянно казалось, что их дом обрушится, поэтому поселился в подвале. Соседи поначалу ругались, но Кузя был безобидным и добрым стариком, мастерил детям игрушки и всегда с готовностью приходил на помощь – починить что-нибудь, прибить гвоздик, поклеить обои. Поэтому вскоре соседи перестали возмущаться, наоборот, многие под предлогом того, что нуждаются в его помощи, звали деда Кузю к себе и потчевали, чем Бог послал. Дед Кузя это понимал, но не обижался. Дети навещали деда два раза: в первый, когда помогали переселяться в новую квартиру, а во второй – когда Кузя чуть не умер, напившись дешевой водкой. Приехали с нотариусом, все чин чином. Но убедившись, что строптивый дед на тот свет еще не собирается, отругали, дали денег на водку получше и уехали.

Потихоньку дом обжили, детишки подросли и уже не нуждались в Кузиных игрушках, и деда позабыли. Он неприкаянно бродил по лысому пятачку между тремя уходящими в заоблачные дали высотками и сокрушенно вздыхал, глядя на детей, гонявших по двору с автоматами и куклами Барби. «Вот в наше время дети играли с лошадками, на качелях катались…» - приговаривал он. – «Потом дети, бывало, в космонавтов играли». В космонавтов! Ну конечно! Какой ребенок откажется залезть в настоящую деревянную ракету и отправиться в путешествие к звездам? Даже если у него в руках дорогущий автомат или Барби. Так дед Кузя придумал строить ракету.

Проблема была лишь в одном – нужно было найти дерево. В деревне Кузя сам находил нужное дерево – шел в лес и слушал. Он свято верил, что умеет слышать деревья. Деревья пели, и по их пению дед понимал, можно ли рубить дерево, или век ему предназначен еще долгий. По этому пению он узнавал, что из него можно смастерить и хорошая ли получится вещь.

В городе деревьев было мало. И они не пели.

***

Был жаркий и душный июль. Все соседи поразъехались по курортам или дачам, а те, кому не повезло с отпуском, перебежками из тени в тень продвигались к дому, чтобы отдохнуть от жары под вентилятором. Кузя взобрался на свой шестнадцатый этаж и решил ждать, когда дом, наконец, обвалится – деду больше незачем было жить. Он лег на узкий диванчик, отвернулся к стене и начал молиться. «Отче наш, иже еси на небеси…» - пробормотал дед и вдруг как будто позабыл слова молитвы. – «Господи. Помоги мне, Господи! Нет сил моих больше. Сам не пойму жив, али нет. Дай мне смерть. Или дай мне жизнь».

В окно стукнули. Дед всполошился, приподнялся на кровати и сквозь пелену на глазах увидел, как захлебывается рыданиями небо, и слезы заливают окна. Дед подошел к окну, приплюснул нос холодным стеклом. Он взглянул на проезжавшие мимо машины и на кучку частных домиков через дорогу. Взгляд его зацепился за высокое дерево, стоявшее на обочине. В этот миг вспыхнула молния, и дерево, как подкошенное, упало.

Роняя все на своем пути, натыкаясь на стены, дед выскочил из квартиры, побежал, не дожидаясь лифта, по ступенькам, под проливным дождем рванул через дорогу и прижал ухо к дереву. Это были недолгие мгновения молодости. «Пое-о-от, поет, родимое», - шептал он, обнимая теплый ствол, и терся щекой о шершавую ароматную кору. – Поет». По лицу Деда Кузи текли крупные капли дождя.

***

Теперь деда было трудно встретить на улице – он уходил рано утром и возвращался только с наступлением темноты. Он ходил к своему дереву. Дерево лежало на пустыре за частными домами, и как немощному старику удалось его туда оттащить, так и осталось тайной. Правда, поговаривали, что в молодости Кузьма отличался недюжинной силой, но она давно уже была изъедена годами, как крепкое железо бывает изъедено ржавчиной.

Однажды, когда у деда прихватило сердце и пришлось немного отложить встречу с деревом, он встретил во дворе старушку из соседнего подъезда. В руках у нее была авоська, и, хотя поклажа была не особенно тяжелой, женщина почти касалась ею земли. Было по-прежнему жарко, старушка поставила авоську и остановилась, озираясь вокруг в поисках места, где можно было бы присесть и отдохнуть.

- Тяжело? – спросил дед Кузя.

- Сумка-то не тяжелая, а года к земле тянут, боюсь, до дома не донесу.

- Дай помогу.

- Куда тебе. Мне еще тебя на горбу придется тянуть. А вот если б ты для нас, стариков, скамеечку какую-нибудь справил – вот это была б помощь. Сидели б себе в тенечке, косточки б тебе мыли. А?

- Сделаю, баб Шура.

- Ну, сделай, сделай, парниша.

Посмеялись оба, да и разошлись. Только деду крепко запала эта мысль на ум. И стал он сомневаться. Детям ракету очень хотелось построить. Но и старикам скамеечка нужна. А если б еще розовый куст посадить рядышком… Он бы и сам был не прочь со старушками на такой скамейке посидеть, поговорить о том, о сем. Как говорится – «романтизьм» на старости лет себе устроить.

«Вот, у дерева, пожалуй, совета и спрошу», - подумал Кузя, прислонившись ухом к влажным обтесанным доскам. И услышал: тихий говорок, шарканье старческих ног, вздох бабы Шуры и негромкую песню; а потом легкий девичий смех и шорох платья, и детский щебет, и чьи-то всхлипывания. И увидел дед скамейку. Только не обычную, как во многих дворах. У ней были и спинка, и сиденье. Только с одной стороны был приделан нос космического корабля, вроде как ракета не стремится ввысь, а уже легла на курс и рассекает вовсю звездное небо. А с другой стороны – куст алых роз, словно пламя, вырвавшееся из сопла. И будет тогда и старикам отдых, и детям ракета.

Такую вот задачу задало дерево деду. Но он лишь усмехнулся и закатал рукава клетчатой рубахи: «Кузьма сложных задач никогда не боялся».

Скамейка пахла свежей древесиной. Скамейка сияла новизной и голубой краской… И скамейка мечтала о полетах к далеким звездам.

Надо сказать, удалась она на славу: пришлась по вкусу всем – и детишкам, и бабушкам. Крикливые младенцы замолкали, стоило мамам подкатить к ней коляску; только что ссорившиеся пары мирились, вдохнув аромат роз; старушки чувствовали себя молодыми и начинали кокетничать с Кузьмой. Да и сам дед как будто помолодел: он перебрался к себе в квартиру, выглядел теперь опрятным и устроился куда-то сторожем.

Скамейка рада была принять у себя всех и улыбалась любому, кто пользовался ее гостеприимством. Но у скамейки была своя тайна…

Первый снег выпал неожиданно. Крупные хлопья медленно кружились на фоне черного неба, словно и вправду были пухом из перины старательной Метелицы. Скамейка почувствовала на спине их холодное прикосновение и встряхнулась. Она подняла нос к небу, вдохнула морозный воздух и подумала, что так, наверное, пахнут звезды.

Мимо скамейки хмуро прошел облезлый кот Васька. Снег раздражал его, он брезгливо тряс то передними, то задними лапами. За Васькой, почтительно держась на расстоянии, плелся котенок. Он боялся взрослого крупного кота, но мамы давно уже не было рядом, а холодной ночью ужасно хочется прижаться к чьему-нибудь теплому боку. Васька брюзжал, но на самом деле ему было приятно, что в нем кто-то нуждается. «Я поведу тебя в подвал, там очень тепло», - поучал кот. – «А когда настанет утро, приедет машина с молоком. Мы пойдем туда, и нам дадут немного творога. Но на всякий случай, если меня не окажется рядом, запомни – подходишь к машине незаметно и нюхаешь ноги молочника. Если они пахнут коровой – подходи, тебя угостят. А если бензином – беги, пока жив. Понятно?» – «Понятно», - кивал котенок. – «Только что такое корова?»

Васька презрительно фыркнул: «Корова – это…» - и тут заметил скамейку. – «Погоди-ка. Я должен кое-что сделать». Скамейка не сразу сообразила, что происходит, когда он вразвалочку подошел к ней, обнюхал и потерся щекой о ее ножку. Скамейке было щекотно, она тихо хохотнула. Васька медленно развернулся к ней спиной и крикнул котенку: «Смотри. Если ты хочешь быть порядочным котом, ты обязательно должен этому научиться». Васька потряс хвостом и напрягся. И только тут скамейка поняла, чем это пахнет. Она была в ярости, она выгнула спину и зашипела. Кот подпрыгнул и мгновенно оказался с ней лицом к лицу. Его хвост стал похож на елку, а шерсть вздыбилась перпендикулярно костлявому телу. «Ты что удумал?» - спросила скамейка. Но кот не был настроен на долгие объяснения. Он исчез, оставив после себя маленькую дымящуюся лужицу и плачущего котенка.

«Не плачь», - успокоила его скамейка. – «Полезай мне на спину и заройся в снег. Завтра настанет день, и у тебя появится свой дом». – «Правда, появится?» - «Правда-правда. А сейчас – спи. Я расскажу тебе сказку».

Котенок, всхлипывая, зарылся в снег. А скамейка рассказала ему, как когда-то она была ракетой и летала к далеким звездам. И там, среди этих звезд, была маленькая планета, на которой жили котята, ждавшие своих хозяев…

… Маленькая девочка плакала. Она топала ногами, падала в снег и рыдала. «Куклукуклукуклу», - не переставая, кричала девочка. Скамейка разлепила сонные глаза и тихонько засмеялась, незаметно стряхивая с себя снег и котенка. Девочка замолчала и на цыпочках подкралась к серому комочку. «Мама», - шепотом сказала девочка. – «Мама, если ты возьмешь этого котенка, я никогда не попрошу у тебя ни одной куклы». Женщина подошла ближе, наклонилась над котенком и поглядела на него сквозь очки. «Мне очень жаль, Оленька. Этот котенок так крепко спит... Его уже нельзя разбудить».

Девочка притихла и грустно пошла вслед за мамой. Глядя, как закрывается за ними дверь, скамейка не могла поверить в то, что это произошло. Она ведь кутала малыша, как могла. Медленно текли минуты, а скамейка все смотрела, как серый комочек засыпает снег, давая ему последнее пристанище.

Вдруг со стуком распахнулась дверь, и из парадной выбежала очкастая мамаша. Она подбежала к скамейке и начала быстро-быстро рыть снег, приговаривая: «Господи, что ж это я? Сердце у меня, что ли, замерзло совсем с этой зимой?». Она вырыла котенка. Она дышала на него и терла шерстяной варежкой, пока не услышала слабый писк. И тогда женщина спрятала его за пазуху и понесла домой. Она плакала. А скамейка улыбалась.

Снег едва подтаял, а в воздухе уже пахло цветами. То ли ветер приносил их аромат из далеких стран, то ли девушки, носившие свои мечты в сумочках вместо духов. В плавающих на поверхности луж льдинках играли малиновые лучики восходящего солнца. Скамейка ежилась и чувствовала неясное, необъяснимое беспокойство.

Мимо прошла девушка, встряхнула гривой золотистых волос и села в лоснящуюся машину с тонированными стеклами. За ней следом шел сутулый молодой человек, он смотрел в землю и старательно обходил лужи. И только скамейка заметила, как он выпрямился, поравнявшись с машиной, и как девушка взглянула на него через щелочку неплотно закрытого окна. Машина взвизгнула и промчалась мимо, забрызгав молодого человека. Он вздохнул и повернул домой…

Вечером, когда на небе стали появляться первые звезды, машина вновь въехала во двор. Колеса мягко прошуршали мимо скамейки. Почти неслышно открылась дверь. Золотоволосая девушка вышла, кокетливо помахала маленькой ручкой и скрылась в парадной.

Через несколько минут она вновь появилась и, сосредоточенно роясь в сумочке, уселась на скамейку. Она вытряхнула все содержимое сумочки и еще несколько раз потрясла ею. «Где я могла оставить ключи?»

- Вам помочь? – у молодого человека был приятный бархатистый голос.

- Нет-нет, спасибо.

- Вы не бойтесь. Я сосед Ваш. Вы, может, не заметили… Я живу на первом этаже.

- Да? Ну, все равно вы мне ничем помочь не сможете.

- Извините… Ну, если что – третья квартира.

- Да-да, хорошо, - отмахнулась девушка и начала звонить по мобильному телефону.

- Алло? Я… Да, понимаю, но я… Да, я обещала не зво… но у меня нет ключа… Что? Может, мне спать на скамейке? («Я бы тебе устроила ложе», - подумала та.) Ну, придумай… Я… сама… но я не…

Девушка была готова заплакать, но не заплакала. Она лишь встряхнула волосами и посмотрела в ту сторону, куда ушел ее незадачливый кавалер. К ее удивлению, парень шел так медленно, что лишь сейчас открыл дверь в парадную.

- Молодой человек! – крикнула девушка, догоняя его.

Скамейке очень хотелось услышать их разговор, но они скрылись за дверью. Оставалось только вздохнуть и поднять нос, чтобы снова смотреть на звезды.

Голубь сел на нос. Это было очень щекотно, и хотелось чихнуть, Но скамейка сдержалась. Внизу, прямо возле ее ноги, клевала семечки голубка. Голубь искоса посмотрел на голубку и начал бочком спускаться к ней.

- Позвольте представиться – Эдуардо, - он выпятил грудь и осторожно покрутился вокруг своей оси на ребре скамейкиной спинки.

- Очень приятно, - ответстветила голубка и сглотнула семечку. – Афродита.

- Какое прелестное у Вас имя! И как соответствует внешности.

Ни одна женщина не сможет спокойно проигнорировать подобный комплимент. Голубка тоже не стала исключением, ее сердце смягчилось до такой степени, что она немного подвинулась, чтобы дать кавалеру пристроиться возле нее и поклевать скудный обед.

- Добро пожаловать к столу!

- Благодарствую. Но я сыт. Для меня нет большей радости, нежели наблюдать, как изящно вы склевываете зернышки.

Афродита была вполне земной женщиной и поэзии не понимала вовсе. Но то ли аромат роз, распустивших свои бутоны, то ли уже начавший насыщаться желудок сделали ее более романтичной. К тому же, кавалер не желал воспользоваться ее добротой, и это мгновенно добавило ему баллов.

- Ах, не смущайте меня. Я сейчас улечу.

- Нет-нет. Позвольте мне полюбоваться Вами еще мгновение! Я унесу это воспоминание с собой в загробный мир.

- В какой мир?

- Загробный. Тот мир, куда мы все уйдем, рано или поздно.

- Простите, Эдуардо, я не понимаю Ваших сложных выражений. Вы больны?

Эдуардо выпятил грудь и спустился на сиденье.

- О, да! Я болен. Я смертельно болен.

- Ну вот. Стоит встретить порядочного мужчину – и уже надо готовиться к расставанию…

Афродита вздохнула. От разочарования у нее снова пробудился аппетит. Она подобрала семечку, но ее внезапно поразила такая страшная мысль, что еда просто сама собой выпала из клювика.

- А чем, если не секрет? Надеюсь, это не заразно?

- Да, да, заразно. Вы так прекрасны, что это не может распространяться только на меня. Весь мир болен.

Голубь мощно взмахнул крыльями, как бы пытаясь объять мир, и Афродита начала опасливо озираться.

- Чем, чем он болен?

- Вами. Любовью к Вам.

И тут скамейка не выдержала. Она всхлипывала и тряслась от смеха, с трудом удерживаясь на подгибающихся ногах, так что голуби вздрогнули и испуганно взмыли ввысь. Скамейка затихла и задрала нос к небу.

«Такие глупые. И так высоко летают», - с грустью подумала она, наблюдая за кружащимися в вышине черными точками.

На скамейку неслышно опускались тихие осенние сумерки. Дед Кузя отряхнул с нее сухие листья, аккуратно расстелил газетку.

- Ты че, дед? Я ж чистая. Ты ж меня знаешь, - обиделась скамейка.

- Я-то ниче. Ко мне щас подружка придет.

- Чего? – хмыкнула скамейка и пошатнулась.

- А ты не ржи.

- А я и не ржу. Кони ржут.

- А ты не конь.

- Не, я – ракета.

- Смотри, не улети, ракета.

- А че, дед, а полетим вместе…

Дед только было собрался открыть рот, чтоб высказать своему творению все, что об этом думает, как за его спиной раздался голос:

- А с кем это ты, парниша, разговариваешь?

- Баба Шура? – изумленно шепнула скамейка.

- Молчи… Ни с кем, Шурочка. Песню вспомнил. Присаживайся.

- Спасибочки. А какую? Может, и я подпою.

- А такую, - дед присел рядышком и замялся.

- Так какую?

- Не тушуйся, дед, - зашептала скамейка. – Пой. Али песен не знаешь?

Дед Кузя покраснел и затряс бородой.

- Ладно, я подскажу, - И вдруг запела дедовым голосом: - Я люблю Вас, Шура. Я люблю Вас.

- Хорошая песня, - похвалила Шура. – Только там Ольга была.

- Там Ольга, а тут – Шура, - сказал Кузя, треснув кулаком по скамейке. – Короче, не умею я петь. Сказать, значить, мне легче будет.

- Ну, скажи, Кузьма, скажи. А то эдак я до смерти не услышу, - баба Шура вытерла глаз кончиком платка.

- Иди-ка ты замуж за меня, Шура,- и вытер рукавом взмокший рябой лоб. - Фу, как камень с сердца свалился.

- А смеяться над нами не будут, дед?

- А и будут – дольше проживут. Еще одно хорошее дело сделаем.

- А сделаем, дед!

- Так ты согласная, что ль?

- А че?

- Дай я обниму тебя!..

- Дак люди ж смотрят!

- Какие люди, нету тут никого, - голосом деда ответила скамейка.

- Ой, что это? – Баба Шура вскочила, оглядываясь по сторонам. - Скамейка, что ли?

- Это что, скамейка?! Это ракета, еж твою за ногу.

- Она что, летает?

- Ща тресну – еще как полетить.

И дед со всего маху ударил кулаком по твердому дереву.

Скамейка покачнулась, накренилась и вдруг вся задрожала, словно в ней ожила какая-то новая, невиданная сила.

- Ой, Кузьма, Кузенька, чего это она?

Ножки скамейки как-то сами собой отделились от корпуса.

- Дед, я лететь собираюсь, - удивленно воскликнула скамейка.

- Как – лететь?

- Так. Я ж ракетой всегда хотела стать. Кажется, время.

Ветер поднял стайку испуганных ржавых листьев, и они закружились в каком-то немыслимом танце вокруг дрожащей скамейки и замерших подле нее людей.

- Вишь, дед. Даже листья летают. А я-то, дед, я ж цельное дерево.

Из ветра родился шум, который все рос и рос, превращаясь в рычание двигателя.

- Вы как, со мной?

Дед в сомнении переступал с ноги на ногу, баба Шура накрепко ухватилась за его руку, вжалась что есть силы в его плечо.

- Решайтесь. Всякое существо в этом мире имеет право на небо. Так мы, что ль, не имеем?

Баба Шура почувствовала, как расширились плечи Кузьмы, как заходили под рубахой крепкие мышцы.

- Имеем. Имеем полное на то право.

Поднятые ураганом листья кружились вокруг, все набирая скорость, и в конце концов превратились в сплошную стену, скрыв за ней и скамейку, и стариков.

А через мгновение все исчезло, только на месте скамейки осталась куча темных обгоревших листьев.

Кот Васька, наблюдавший все это из окошка подвала, вышел из своего убежища на середину двора и смотрел в небо до тех пор, пока удаляющаяся ракета не превратилась в первую звездочку ранней осенней ночи. Потом обнюхал пожухлые листья, повернулся к ним спиной и с наслаждением затряс хвостом.