1.

Переписчик Фумбан был стар, толст, лыс и добр. Круглые розовые щёки наплывали на глаза, пряча их в складках век, и не сразу удавалось рассмотреть, какого они цвета.

Ростом он был невелик и, если бы носил бороду и был широк в плечах, а не в талии, никто не отличил бы его от гнома.

Мастерская Фумбана располагалась в большой светлой комнате, освещенной двумя широкими окнами. У окон стояли столы подмастерьев, которых у Фумбана было двое: Тахат – угловатый восемнадцатилетний парень с по-детски пухлыми губами, и Сетиф – среднего возраста лентяй и большой любитель выпить.

Сам Фумбан сидел в глубине комнаты за высоким столом – близоруко щурясь, сшивал переписанные листы и переплетал их в буйволовую кожу.

Снаружи, между окнами, над дверью с невысоким – всего три ступени – крыльцом, разместилась солидная вывеска, тщательно выписанная разными шрифтами и стилями:

«Переписчик Фумбан

книги на любой вкус

быстро и безошибочно

гарантия качества

и долговечности»

– Сетиф, я выгоню тебя, – сердиться Фумбан не умел, и голос его звучал неубедительно, – Я давно бы уже выгнал тебя, если бы не жалел твоих детей. Какой из тебя кормилец? Пьяница и бездельник!

Сетиф вяло защищался:

– Мастер, у меня отличный почерк, где ещё такой найдёшь...

– От почерка мало толка, когда дрожат руки. Мы выполняем заказ Его Величества и, если не дадим качества, опозоримся на весь Раттанар. Всю работу приходится выполнять ребёнку, – кивок в сторону Тахата, – Я слепну, ты пьёшь... Десять страниц пришлось переписывать в прошлый раз... Десять страниц! Убирайся с моих глаз, всё равно от тебя никакой пользы сегодня не будет. Не сможешь работать завтра – больше не приходи. Моё терпение лопнуло, на этот раз окончательно лопнуло...

Тахат улыбнулся, но так, чтобы Фумбан не видел – такие сцены происходили по два-три раза в месяц, и никого не пугали – ни Сетифа, ни Тахата.

Сетиф, облегчённо вздохнув, скрылся за дверью – ушёл похмеляться, и в мастерской наступила тишина, если не считать шелеста сшиваемых страниц и лёгкого поскрипывания пера Тахата:

«...и тогда провёл для них Алан границы по гребням горных хребтов, и создал Двенадцать королевств. И дал он каждому королевству Хрустальную Корону, Денежный Сундук и Знамя с вышитым на нём Гербом.

Гербами же выбрал зверей и птиц, в изобилии водившихся в землях Соргона:

Волка – для Сарандара,

Барса – для Пенантара,

Орла – для Тордосана,

для Рубенара – Вепря,

для Феззарана – Сокола,

для Ясундара Гербом он выбрал Лису,

Тигра – для Хайдамара.

Шкодеран получил Рысь,

Эрфуртар – Росомаху,

Сову – Скиронар,

Ворона – Хафелар,

Раттанару же достался Медведь...»

Тахат отложил перо и размял занемевшие пальцы:

– Мастер Фумбан, неужели ещё кто-то верит в эти сказки? – он вложил закладку и, закрыв, отодвинул от себя толстый том с полустёртыми буквами на обложке «История Соргона, составленная профессором Морсоном после долгих изысканий в библиотеках Двенадцати королевств».

Фумбан поднял голову, увидел, что переписчик отдыхает, и охотно включился в разговор:

– Это не сказки, Тахат. Морсон – выдающийся историк, и под сомнение его труд во всём Раттанаре, а, может, и в Соргоне, ставишь только ты. В книге Морсона нет ни слова выдумки: и Корона, и Сундук, и Знамя с Гербом существуют на самом деле...

– Я не об этом, мастер. Я о том, что такие вещи не мог создать обычный человек. Если бы их дал людям какой-нибудь бог, Умелец, например, я бы согласился – это понятно: сверхсила, сверхумение и всё такое... Но про Алана Морсон пишет, что он был обычным человеком, только и достоинств – что маг. Я видел, как работают маги – ничего особенного, никаких чудес.

– Где ты видел их работу?

– На строительстве нового Храма Матушки. Ну, поставили магическое поле. Ну, засыпали внутрь его песок и щебень. Ну, получили из него цельный камень нужной формы – кузнец так же поступает с железом: из лома выплавляет, что хочет. А ведь кузнец – не маг.

– Таких сильных магов, как Алан, сейчас действительно нет, и многие его умения забыты, утеряны. А секретов его и вовсе никто не знал: Алан не оставил учеников. Поэтому и кажется всё созданное им самим и чудесным, и необычным – нам просто не хватает нужных знаний, чтобы повторить сделанное Аланом. Просто не хватает знаний...

– И что же, за пятьсот лет не нашлось никого, равного ему по силе? Никого, настолько умного, чтобы заново открыть забытое или найти утерянное?

– Одних знаний и силы недостаточно – нужен ещё талант, а талант в любом деле редок.

Тахат промолчал. Взял перо и, раскрыв книгу на заложенном месте, снова стал выводить, буква к букве, на чистом листе бумаги:

«...Хрустальные Короны сами выбирают себе королей – ни украсть, ни присвоить Корону не может никто: прикосновение к ней смертельно для любого, кроме избранника и Гонца, несущего Корону во время поисков нового короля...»

Издалека, со стороны Скиронских ворот, донеслись топот и ржание лошадей.

Тахат опять отложил перо и глянул в окно – мимо пронеслась вереница всадников, раскидывая комья снега из-под копыт. Ярким пятном мелькнул красный вымпел вестника.

– Где-то что-то случается, что-то происходит... Вот промчался вестник... А тут – сиди, переписывай – ветхие истории из ветхих книг.

– Надеюсь, вестника прислали не к тебе, – Фумбан позволил себе поддразнить Тахата, – Им есть, кому заниматься – не наше с тобой это дело.

– Честное слово, мастер, долго на этой работе я не выдержу. Мастер Тусон говорит, что у меня гибкая кисть, твёрдое плечо и упругие икры, и что я буду хорош в рукопашной, когда войду в возраст...

– Рука у тебя, верно, хорошая – рука мастера. Ну, зачем тебе фехтование? Я уже стар и плохо вижу – ещё год-два, и передам тебе своё дело... Скажи, что за радость – тыкать в другого человека железом, пытаясь отобрать у него жизнь?

Тахат словно не слышал:

– Мастер Тусон никого так не хвалит, как меня. Разве, что – Довера. Вот будет набор в солдаты – уйду на побережье, и никто меня не остановит.

– Даже дочка купца Ахаггара?

– Ради неё и уйду, – Тахат покраснел, – Добьюсь славы, положения, и никакой купец не посмеет мне отказать в руке дочери.

– Не по себе ты дерево рубишь, поверь старику, не по себе...

Тахат, не отвечая, макнул перо в чернильницу:

«...Денежный Сундук выдаёт монеты: золотые, серебряные, медные с портретом правящего короля. После смерти короля с монет исчезает его портрет и появляется портрет нового...»

2.

Седой человек стоял у окна, равнодушно глядя на широко разлёгшуюся перед ним Дворцовую площадь. Снег перестал идти ещё утром – по площади разбежались в разные стороны следы саней и, под домами, протоптанные пешеходами тропинки.

Был полдень. Зимнее солнце готовилось устраиваться на ночь, и висело над Раттанаром, словно раздумывая, в какую сторону сегодня ему опускаться. Оно обиженно смотрело на пустынную площадь, играя искорками снега и безнадежно переходя от окна к окну. Заметив седого человека, радостно кинулось ему навстречу, высветив его бледное лицо с гладко выбритыми щеками, широкие скулы, острый нос и, наконец, заглянуло ему в глаза. Глаза были водянистыми, почти бесцветными, и таилось в них нечто такое, что не хотелось смотреть в них долго. Солнце смутилось и спряталось за крышу дворца, не заметив, как на площадь, сопровождаемые солдатами городской стражи, выехали всадники на измученных, покрытых пеной, лошадях и помчались к парадному въезду во дворец.

Человек в окне не прятался, и выезд всадников не пропустил. Своими водянистыми глазами он различил красный вымпел на коротком древке в руках одного из них.

«Жаль, далеко – не видно, чей это вымпел. Впрочем, какая разница? Верховный жрец использовал того, кто попался под руку. Наконец-то, началось!»

Эту мысль он повторил вслух, повернувшись лицом к комнате, где сидели по разным углам люди в чёрных балахонах с опущенными на лица густыми вуалями:

– Поздравляю вас, братья, наконец-то началось. Вы все знаете, что вам надлежит делать после Знамения. Остались считанные дни, и мы встретимся с вами уже в новом, нашем мире. Больше не надо будет прятать друг от друга свои лица.

– А если что-то пойдёт не так? Если что-нибудь сорвётся, как мы узнаем, что нам делать дальше? – голос из-под балахона звучал глухо, неузнаваемо.

– Смотрите за крышей этого дома: если будет нужна срочная встреча, флаг будет опущен.

– Каким будет Знамение? Чего нам ждать, брат Наместник?

– Я задал этот же вопрос Верховному жрецу. Он сказал, что Знамения мы пропустить не сможем – его узнают даже непосвящённые. Как наш Гость себя чувствует?

– Занят своими делами, брат Наместник, – отвечал другой балахон, – Он у меня в...

– Не надо об этом, ещё не наш день, и осторожность – на первом месте. Давайте, будем расходиться. До встречи после Знамения, братья!

Чёрные балахоны, один за другим, покидали комнату, бесшумными тенями исчезая в завешенной толстыми портьерами двери.

Седой человек с водянистыми глазами снова повернулся к окну.

3.

Отряд всадников на измученных лошадях остановился у парадного въезда в дворцовый комплекс раттанарского короля Фирсоффа.

Один из городских стражей спешился и скрылся в караульном помещении. Вслед за тем из ворот вышел дворцовый страж и пристально осмотрел всадников: один – с красным вымпелом, изображающим бегущего волка – вестник из Сарандара, другие – солдаты, его охрана. Кони загнаны, хрипло дышат, поводя боками, с морд капает пена.

– Сержант Клонмел, дворцовая стража, – представился он, – Чем могу служить, господа?

– Сержант Кагуас, вестник Его Величества короля Барума, правителя Сарандара, – на обветренных губах вестника выступила кровь, – У меня срочное послание Его Величеству королю Фирсоффу Раттанарскому... Не могли бы вы доложить о моём прибытии и позаботиться о моих людях и наших лошадях?

Клонмел дунул в свисток, подавая сигнал старшему дежурному. Сегодня им был лейтенант Илорин, молодой, подвижный офицер:

– Что?! Вестник?! – махнул рукой, подзывая подмогу, – Снимайте людей, всем – горячие ванны и горячего вина! Лошадей на конюшню! И поаккуратней там, поаккуратней!!!

Кагуас спустился с седла сам и стоял, опираясь на древко вымпела.

Солдаты дворцовой стражи суетились вокруг всадников:

– Гляди, этот совсем задубел. Тебе, парень, больше никакие доспехи не нужны – ты сам твёрже дерева...

Одного за другим приехавших уносили в казарму, уводили лошадей.

– Идите за мной, господин вестник, – лейтенант двинулся по расчищенной от снега дорожке к зданию дворца.

– Господин лейтенант, если можно, не так быстро, – вестник с трудом ковылял позади, – Я выехал из Сарандара двенадцать дней назад, и, почти, не покидал седла.

Илорин восхищенно цокнул языком и замедлил шаг:

– Вы, наверное, единственный, кому удалось проделать такой путь за двенадцать дней. Впрочем, ваши солдаты должны разделить вашу славу. Хм-м, за двенадцать дней из Сарандара... Невероятно!

Поднялись по тридцати ступеням высокого крыльца, которые Кагуас мимо воли считал, морщась от боли при каждом шаге. Там, за резными дубовыми дверями, в широком вестибюле с расписным потолком, их встретил лощёный придворный в кружевах и лентах, гибкий, лет пятидесяти, худой мужчина – Морон, министр Двора Его Величества короля Фирсоффа. Пробившийся в министры Двора из лакеев, он не имел ни титула, ни звания, зато имел прекрасную память, удерживая в ней всё огромное сложное хозяйство дворца вплоть до «последней шпильки в волосах грязнули-Золушки», как говорил про него командир дворцовой стражи капитан Паджеро, и слыл лучшим знатоком этикета среди раттанарской знати. С легкой руки того же Паджеро, за любовь к кружевам и бантам, он получил прозвище «Павлин», знал об этом и не обижался.

– Спасибо, лейтенант Илорин, вы можете идти. Господин вестник, король сейчас вас примет.

Заметив состояние Кагуаса, Морон подозвал одного из лакеев:

– Приготовьте комнату и ванну для господина вестника в левом крыле дворца, – и вестнику, – Прошу пройти вот сюда.

Была снова лестница, длинный коридор, ещё одна лестница, ещё коридор и, наконец, дверь, за которой ждал король – дверь библиотеки.

4.

Король Фирсофф любил библиотеку и с удовольствием уединялся в ней в свободное от государственных дел время, перебирая пахнущие пылью старые книги и свитки. Его большие руки со сплющенными тяжёлой работой пальцами (до избрания Короной он был каменщиком) бережно листали ветхие от времени страницы.

Острослов Паджеро в такие часы на вопрос о местопребывании короля, не задумываясь, отвечал:

– Шуршит бумагой. В библиотеке.

Капитану Паджеро прощалось многое, и он многое себе позволял – отец Паджеро, плотник Ерак, был другом Фирсоффа в его докоролевской жизни.

Когда Ерак оступился при ремонте крепостной стены и упал в незаполненный водой ров, Паджеро было всего пять лет. Мать Паджеро ненадолго пережила мужа: скоротечная чахотка свела её в могилу через три месяца после похорон Ерака.

Осиротевшего мальчика взяли к себе бездетные Фирсофф и Магда, и все средства небогатого каменщика тратились на содержание и воспитание ребёнка, позволяя тому посещать хорошую школу и фехтовальный зал. Романтическая натура и жажда подвигов толкнули молодого Паджеро на побережье, в заградительный отряд. Там он сделал хорошую для простолюдина карьеру – за доблесть, неоднократно проявленную в боях с морскими народами, получал чин за чином и был уже капитаном, когда Гонец, идущий по зелёному лучу Хрустальной Короны, постучал в дверь каменщика Фирсоффа.

Новый король Раттанара назначил своего воспитанника командиром дворцовой стражи (позволяли и чин, и послужной список). Он сделал его своим доверенным лицом во многих щекотливых делах, поскольку охрану короля Паджеро понимал очень широко: каждый уволенный со службы ветеран становился его глазами и ушами за стенами дворца, и капитан был в курсе как скрытой от глаз жизни Раттанара, так и большинства тайн Двенадцати королевств.

5.

– Ваше Величество, прибыл вестник из Сарандара, – Паджеро вошёл в библиотеку через южную дверь, – Лошади в мыле, люди чуть живы. Где Вы его примете?

– Ведите сюда, капитан.

– Я так и подумал – министр Морон уже ведёт его в библиотеку.

– Почему Морон?! Это не входит в обязанности министра Двора.

– Вестник – не дворянин, Ваше Величество. Из-за этого нарушения этикета завтра все изнывающие от безделья бароны будут выискивать способ отыграться на сарандарцах, проживающих в Раттанаре. Если же такого вестника встречает лучший знаток этикета, да ещё и Ваш министр, они не посмеют и рта раскрыть.

– Вы предлагаете не обращать внимания на оскорбление, нанесенное Раттанару?

– Вестник – сержант Кагуас, один из лучших наездников Сарандара. Король Барум не стал бы посылать вестником человека, способного доехать до Раттанара за двенадцать дней, без крайней нужды. Министр Морон согласен со мной.

– За двенадцать дней?! Невероятно! – эти слова прозвучали ещё раз, уже из уст короля, – Летом самый быстрый вестник добирается за пятнадцать дней, а сейчас зима, выпал снег... Невероятно!

– Его охрану пришлось нести в казарму на руках, кое-кто не мог сам слезть с лошади. За быструю езду Кагуас заслуживал бы почёта, даже привези он обычное письмо, но я уверен, что это не так.

– Жаль, что вы не дворянин, Паджеро, я сделал бы советником вас, а не барона Яктука – очень уж нудный господин.

– При Дворе любой придворный – дворянин, Ваше Величество.

– Неплохой каламбур, капитан, неплохой. Морон, что же – ведёт вестника кружным путём?

– Нет, Ваше Величество, самым коротким.

– По вам не видно, Паджеро, чтобы вы бежали. Как же вы смогли их так опередить: всё узнать, посоветоваться с Мороном и быть здесь раньше их?

– Они идут медленно: Кагуас совершенно измучен и разбит дорогой.

– Вышлите им навстречу носилки.

– Зачем же отнимать у человека гордость за совершённый подвиг, Ваше Величество? Если его понесут, его доблесть станет позором. Носилки и маг-лекарь Баямо ждут за южными дверями библиотеки окончания Вашего с ним разговора.

– Не слишком ли жестоко по отношению к вестнику?

– Нет, Ваше Величество. Сейчас страдает его тело, а если мы вмешаемся – пострадает гордость. Тело можно вылечить, уязвлённую гордость – никогда. Кагуас хороший солдат, он выдержит.

– Какая всё-таки жалость, что я не могу сделать вас советником.

– У меня, Ваше Величество, к моим шестидесяти годам, совсем не осталось честолюбия. Я – начальник Вашей охраны, и всегда рядом с Вами. Я могу высказать своё мнение или дать совет, не раздражая при этом баронов назначением в советники простолюдина.

– Я сам – простолюдин.

– Вы – избранник Короны, против Вас бароны бессильны, Ваше Величество. Чем меньше их дразнить, тем легче ими управлять. Да Вы и сами знаете это, иначе бароны Лонтир и Яктук никогда не стали бы советниками.

– Знаю, капитан, знаю. Мне просто нравится вас слушать. Где же наш Морон со своим подопечным?

Словно ожидая за дверями этого вопроса, в западную дверь библиотеки вошёл Морон:

– Вестник Его Величества Барума Сарандарского к Вашему Величеству! – и отошёл в сторону, давая возможность войти Кагуасу.

Сержант вошёл довольно бодро, стараясь не выдать охватившей его слабости. Он достал из-за пазухи свиток, перевитый зелёным шнуром с оттиском головы волка на сургуче – королевской печати Сарандара:

– Ваше Величество, король Сарандара Барум прислал Вам это послание в надежде, что Вы исполните его просьбу, – и протянул свиток Фирсоффу, отдав при этом, учитывая его состояние, достаточно изящный поклон.

Фирсофф развернул свиток и прочитал:

«Королю Фирсоффу Раттанарскому.

Ваше Величество!

Хочу надеяться, что моё послание не отрывает Вас от важных государственных дел и верю, что Вы пребываете в полном здравии. Спешу сообщить, что на одиннадцатый день первого месяца зимы назначен внеочередной Совет Королей и прошу быть обязательно. Вопросов накопилось множество, а времени для их решения, как всегда, не хватает. Ваши справедливость и мудрость общеизвестны, и, боюсь, что без Вашего участия в Совете Королей могут быть приняты опрометчивые решения. Жду скорой встречи.

Король Барум,

правитель Сарандара».

Пока король читал, Кагуас стоял, незаметно опираясь на древко вымпела – он ждал, когда его отпустят.

Фирсофф посмотрел дату, хмыкнул: «Действительно, двенадцать дней, всего двенадцать», – потом в углу свитка увидел еле заметный косой крест – знак серьёзной опасности для всех королевств:

– На словах что-то передано?

– Только то, что я сказал, Ваше Величество.

– Спасибо, вестник, вы можете отдыхать.

Паджеро проводил Кагуаса до южных дверей, где тот, в буквальном смысле, рухнул на носилки, и вернулся к королю.

– Где вы поместили вестника, Морон?

– В левом крыле, рядом с комнатой отдыха часовых, Ваше Величество. Там достаточно удобно и для вестника, и для мага-лекаря Баямо, и для помогающих ему солдат.

– Паджеро, выставьте охрану у дверей вестника.

– Три солдата уже играют в кости рядом с его дверью. Им приказано не шуметь и сменяться каждые два часа, для чего число отдыхающих часовых увеличено на шесть человек. В казарме за каждым сарандарским солдатом ухаживают по два надёжных солдата, они не дадут им ни с кем общаться, пока Вы не разрешите, Ваше Величество. Каждое сказанное сарандарцами слово будет известно мне. Когда прикажете собираться?

– Куда, капитан?

– В Аквиннар, на Совет Королей, Ваше Величество.

– Вы знаете содержание письма?

– Нет, Ваше Величество, но – предполагаю.

– Садитесь, министр, послушаем, как капитан угадал содержание письма. Интересен ход ваших рассуждений, Паджеро.

– Король Барум войны не объявлял – это видно по сарандарским монетам: историк Морсон пишет, что, при объявлении войны любым из королевств, герб на его монетах меняется, – Паджеро посмотрел на короля – тот согласно кивнул, – но прислал письмо с вестником, который, хотя и не соответствует требованиям этикета, но обеспечил скорость доставки. Значит, положение достаточно серьёзно, если требования этикета не берутся в расчёт. Число солдат в охране более обычных десяти – их четырнадцать, и, учитывая состояние доехавших, я предполагаю, что многие не доехали. Оставленные где придётся, они ещё долго будут добираться до Раттанара. Это тоже говорит о серьёзности ситуации. Если бы была нужна военная помощь – была бы объявлена война. Значит, нужен совет. Если бы был нужен только Ваш совет, Ваше Величество, король Барум приехал бы сам – это самый быстрый способ получить совет. Готов споритъ на что угодно, собирается Совет Королей, и собирается срочно, Ваше Величество.

– Вы правы, капитан: и положение серьёзно, и срочно собирается Совет Королей. Пригласите членов Кабинета на совещание, и, по возможности, без шума.

Паджеро и Морон вышли из библиотеки вместе:

– Паджеро, вы снова удивили короля. О том, насколько поражён я – даже и не говорю.

– Я просто хорошо знаю своё дело, как и вы, министр, своё: все дворцовые интриги вы пресекаете раньше, чем их задумают. Разве не так? И разве согласились бы вы оказать почёт бедному Кагуасу, если бы не понимали пользы своих действий? Вы знаете не хуже меня всё, что происходит в Соргоне, и видите гораздо дальше Двора Его Величества.

– До чего же мы с вами оба любезны, капитан, словно соревнуемся, чьи похвалы лучше.

– Я никогда не хвалю незаслуженно – льстить не умею. Пойду собирать Кабинет.

6.

Фирсофф сидел со свитком в руках, стараясь найти скрытый смысл в каждой фразе послания Барума. Барум был молод – не в смысле возраста, а молод как король. Он был избран на трон всего год назад, и недостаток опыта правления пока ещё сказывался, несмотря на унаследованную память предшественников. При анализе письма Фирсофф это учитывал, но считал неверным объяснять всё только неопытностью Барума.

В сочетании с косым крестом, текст письма звучал, скорее, как крик о помощи, выдавая страх и панику, охватившие сарандарского монарха. Случилось или могло произойти нечто такое, нечто настолько важное, что Барум не рискнул довериться ни человеку, ни бумаге. Нечто такое, что вынуждало спешить на Совет со скоростью, едва ли меньшей скорости вестника.

Фирсоффа смущала спешка, к которой его вынуждало письмо Барума, да ещё спешка в неизвестность. Ни малейшего намёка, никакой зацепки, чтобы понять, о чём идёт речь.

«Надо подробно расспросить Кагуаса обо всём, что он видел, слышал, о чём догадался или думает, что догадался, в день отъезда. Молодец Паджеро, изолировал приезжих. Без подробной беседы с вестником – ехать нельзя. К чему такая гонка, будто нарочно, чтобы не дать понять, что происходит? Ох, не нравится мне Совет, который так созывают. Совершенно не нравится. Сильно похоже на приманку в мышеловке. Но не ехать нельзя, никак нельзя: Совет, действительно, может оказаться настолько важным, что неявка приведёт к крупным неприятностям, а то и к гибели Раттанара. Между королевствами с момента образования не было ни одной войны. Мы – вечные союзники против морских народов, и эта опасность никогда не грозила всем королевствам сразу: морские народы не могут угрожать внутренним королевствам, не имеющим выхода к морю. Но Сарандар – королевство прибрежное, и Совет созывается по его инициативе... Не знаю… не знаю... не понимаю...»

Послышался шорох лёгких шагов и женские руки легли на плечи короля. Фирсофф почувствовал, как нежные губы коснулись его затылка, затем услышал:

– Что-то случилось, Фирсофф? Я увидела, что отсюда несли человека на носилках, и испугалась за тебя.

«Испуг за мужа – хороший повод задавать вопросы на любую тему», – подумал Фирсофф.

– Со мной, как видишь, всё в порядке, – король поцеловал сначала одну руку, потом другую, – не волнуйся, дорогая.

Из-за его спины вышла высокая седая женщина и, придвинув кресло, уселась перед ним:

– Ты же знаешь. Фирсофф, что от меня таиться бесполезно: я чувствую малейшее изменение в твоём настроении и вижу – ты расстроен и сильно озабочен. К тому же весь дворец гудит, что прибыл необычный вестник из Сарандара и самим Мороном отведён к тебе – почёт небывалый. Это его несли на носилках?

– Да, Магда, его. Он умудрился по снегу домчаться до Раттанара за двенадцать дней и совершенно обессилел. Обычное дело при такой скачке... Вот письмо, которое он привёз, – Фирсофф протянул жене свиток с письмом Барума, – Как видишь, ничего особенного.

– Ясное дело, что письмо, доставленное за двенадцать дней чуть ли не ценой жизни вестника и зовущее на не предусмотренный никакими решениями королей Совет, не представляет ничего особенного, и поэтому мой старый муж готов созвать заседание Кабинета, несмотря на то, что шесть дней назад следующее заседание назначили на начало весны. Во всём этом нет ничего особенного. И в том, что к сарандарцам не подпускают никого солдаты Паджеро, разумеется, тоже нет ничего особенного. Зря ты, Фирсофф, не учишься врать у своих советников-баронов: живёшь со мной без малого шестьдесят лет и за всё это время ни разу не смог меня перехитрить.

– Я бы с удовольствием научился, но ты же знаешь – короли не лгут! До чего же быстро в этом муравейнике расходятся новости, и что удивительно – ничего не переврано, – Фирсофф улыбнулся жене, – Я, видимо, создам министерство разведки и назначу тебя министром. Мне кажется, что ты справишься.

– Я соглашусь, но сначала посоветуюсь с Мороном – не будет ли это для меня понижением в должности? Всё-таки я – королева!

– Да?! Вот уж никогда бы не поверил, что жена короля может быть королевой! В самом деле, назначу тебя министром – и будешь передо мной по струнке ходить. Я из тебя эти фантазии живо выбью: я – королева, я – королева, я – королева...

Фирсофф договорить не успел – Магда кинулась на него в притворном гневе. Король пытался отбиваться, потом вскочил и, обняв жену, поцеловал её.

– Пусти, старый развратник, – королева немного поборолась и ответила на поцелуй...