I.

– Учитель, я согласен – я, действительно, не думал о каждой частичке, составляющей монету. Я всего лишь подумал – хорошо бы хоть одна из ваших медяшек оказалась у меня в руке. А потом так же и о второй. Я не думал о частицах – это точно.

– До чего ещё ты додумался?

– Я никак не могу поверить, что за границей вещества все частицы одинаковы. Взять, к примеру, кирпич – их, сколько вместе не складывай, получается только куча кирпича, большая или меньшая. Чтобы получить из кирпича дом, нужно добавить стекло на окна, дерево на двери и оконные рамы, черепицу на крышу, или солому, если это деревенский дом, а вместо кирпича – брёвна.

– Мы не будем с тобой спорить об этом – у тебя вся жизнь впереди, чтобы доказать свою правоту или отказаться от этой идеи. Нам не дано взглянуть на эти частицы, поэтому и спорить бессмысленно. Главное, что ты поверил в существование этих частиц вообще. Тебе будет проще понять дальнейшие мои объяснения. Ты готов слушать дальше?

– Да, Учитель.

– Я объяснял тебе, что всё вокруг нас и мы сами, имеет те или иные свойства и строение из-за положения частиц, составляющих ту или иную вещь, или же нас самих. Тут тебе всё ясно?

– Да, Учитель.

– Давай теперь попробуем понять, почему та или иная частица находится именно в этом месте, а не в другом. Ты сможешь положить камень на воду или заставить его висеть в воздухе без помощи верёвки, например?

– Нет, Учитель, он не будет ни лежать на воде – утонет, ни висеть в воздухе – упадёт.

– Правильно. И есть много других вещей, которые ты не сможешь сделать без помощи инструмента или специальных приспособлений: например, срубить дерево без топора или забить гвоздь без тяжёлого предмета – молотка, например. Каждая вещь, каждый предмет, каждое живое существо может находиться только в определённых условиях, и условия эти определяются общим магическим полем.

– Значит, то, что дерево растёт там или в другом месте, определяется магическим полем? И этот стул тут потому, что так действует магическое поле? И мы с вами, Учитель, тоже под действием магического поля?

– Весь мир вокруг нас и мы тоже, всё находится под действием магического поля.

– И если я пересяду на ваш стул или выйду из комнаты, я сделаю это под воздействием магического поля?

– Нет, ты сделаешь это по собственному желанию. Ты воздействуешь на магическое поле, когда делаешь что-нибудь, а не наоборот.

– Как же так?

– Магическое поле можно менять в определённых пределах – оно достаточно гибко для этого. Это и лежит в основе магического учения, и все маги работают, меняя магическое поле тем или иным способом.

– Тогда получается, что и дровосек – маг, и кузнец – маг, что любой – маг?

– Вне всякого сомнения, в какой-то степени. Только способы воздействия на магическое поле могут быть разными: через другие предметы или непосредственно. В этом и состоит разница между магом и кузнецом или дровосеком. Те меняют координаты частиц, и тем воздействуют на магическое поле, а маги – воздействуют на магические поле, и тем меняют координаты частиц. Ты не спрашиваешь, что такое магическое поле. Неужели тебе понятно?

– Я представил его, как силу, которая воздействует на всё вокруг. Мой отец говорил, что поле – это место, где земля отдаёт свою силу хлебу...– Харбел вдруг всхлипнул, – ...отец...– и громко разрыдался.

Маленький ростом (стоя он был вровень с сидящим Харбелом), Кассерин стоял рядом с ним и утешал, поглаживая рыдающего парня по нечесаным кудрям:

– Поплачь, поплачь... Выпусти немного свою боль, а то душа вовсе окаменеет, а у мага душа должна быть нежная и чувствительная, чтобы слышать поле и работать с ним аккуратно, без вреда для себя и ущерба для мира. Поплачь... поплачь...

2.

Кушан, войдя в лавку менялы, опустил штору с надписью «Закрыто».

Из угла поднялся, было, один из людей Джаллона – Шариф (меняла решил держать кого-нибудь из них всё время рядом с собой), но, по сигналу Джаллона, уселся обратно, выставив напоказ рукоять короткого меча.

Кушан презрительно ухмыльнулся и обратился к хозяину:

– Я – Кушан. Твой хвост ждёт тебя, Джаллон.

– Мне идти с тобой?

– Через пятнадцать минут подъезжай санями на угол улиц Медников и Мясной. Мы перебросим его со своих саней в твои. Он ничего не видел, не слышал и ни с кем не говорил. Его страховали двое, обоих забрали городские стражники за пьяную драку: они, правда, не пьяны, но немного побиты. Оба из прислуги барона Фехера, и их подержат до его приезда. У меня всё.

– Спасибо, – Джаллон протянул Кушану золотой.

– Я делал это не за деньги, это была услуга Ларнаку.

– Я и не плачу. Это премия за хорошую работу и благодарность тебе и тем, кто помогал. Ларнака это не касается, с ним я разберусь.

– Золотого для благодарности много.

– Не надо мерить мою благодарность своими мерками. Бери, и поехали за товаром.

Кушан расхохотался.

– Ты чего?

– Он, действительно, сейчас товар – запакован в мешок, как кабанчик: только ножками сучит.

3.

Лейтенант Яктук спешился у Восточных ворот и огляделся. Обе приворотные башни были заняты солдатами городской стражи, и больше башен поблизости не было. В растерянности баронет обратился к опёршемуся на шлагбаум стражнику:

– Солдат, подскажи мне, где здесь пустующая башня?

– Надо вам было свернуть на квартал раньше, по правой стороне. Башня осталась от старых ворот, а вторую снесли, когда засыпали старый ров. Вернитесь назад, и без труда её найдёте.

– Спасибо, солдат.

Башня, действительно, отыскалась без труда. Только пустующей она уже не была: несколько человек возились, убирая мусор. Изнутри доносился стук молотков и визг пил, вместо старой полусгнившей двери, валявшейся справа от входа, на петлях висела новая, сверкая ещё некрашеной оковкой и желтизной свежеструганного дерева.

– Где мне найти сержанта Хобарта?

– В башне, где ж ещё. Только идите осторожно, там внутри полный разгром.

Яктук привязал коня к кольцу, торчащему из стены башни, и вошёл внутрь.

– Новобранец? – на лейтенанта смотрел краснощёкий толстяк, сидящий на низком обрубке дерева с какими-то схемами в руках. Неподалёку два плотника сколачивали двухъярусные нары, с любопытством поглядывая на толстяка и вошедшего Яктука.

– Это на каком же из вербовочных пунктов записывают в армию детей? – толстяк улыбался насмешливо и ехидно, и в неровном колеблющемся свете факелов казалось, что он всё время подмигивает, – И не побоялся же кто-то дать тебе меч, сынок! Сложи своё железо там, в углу и помоги ребятам на третьем этаже – они вмазывают в амбразуры окна и просили подсобника: раствор таскать.

– Где мне найти сержанта Хобарта?

–Ты уже нашёл его, сынок. Действуй быстрее – работа не ждёт. В армии много не разговаривают, в армии – выполняют. Будешь слишком медлителен – я тебя не возьму. И как ты уговорил вербовщика?

– Очень просто – предъявил ему патент лейтенанта и был назначен командиром в формирующуюся роту Водяного. Командор Тусон даже разрешил мне служить без няньки и кормилицы, в надежде, что нос мне будет вытирать сержант Хобарт. Так это вы – сержант Хобарт? Не хотите ли ввести своего юного командира в курс дела? Или в армии, сержант, только выполняют и никогда не докладывают, чтобы много не разговаривать?

Смущённый толстяк пытался стать «смирно», но ему мешали схемы в руках и большой отвислый живот, не дающий полностью выпрямиться. Плотники перестали работать, с интересом следя за происходящим.

– Что стали, бездельники? – Хобарт, наконец, справился со смущением, – Работайте, работайте! Прошу прощения, господин лейтенант – я не ожидал, что командир будет так молод: записывают только ветеранов. В настоящее время в расположении роты находится двенадцать солдат, занятых подготовкой башни к приёму личного состава роты: кто плотничает, кто ставит окна, кто убирает мусор во дворе.

– Что это за схемы, сержант?

– Мы с ребятами прикидывали, как разместить людей: при самой большой тесноте в башне больше сотни человек не разместишь. Этого здания нам будет явно мало для роты.

– У вас есть предложения?

Толстяк сложил схемы на обрубок, на котором сидел до этого:

– Здесь, по соседству, есть пустующий дом с конюшней и большим садом, настоящий дворец, и, судя по всему, давно заброшен. Кому принадлежит – выяснить мне не удалось. Идёмте, покажу. Это ваш жеребец? Какой красавец! Вы не против, господин лейтенант? – Хобарт сунул в мягкие губы коня кусок чёрного хлеба, – Обожаю лошадей, жаль, не каждая может выдержать мои вес. Приходится ходить пешком, а это не легко, да, не легко. А всё мирная жизнь и тёмное пиво... Да, тёмное пиво и мирная жизнь...

4.

Джаллон, надрываясь, втащил мешок в меняльную лавку: Кушан сказал правду – «кабанчик» всё время дёргал ногами, за что и получил сапогом в бок, как только оказался на полу.

– Разрежь мешок, Шариф, посмотрим на этот улов.

– Зачем портить такой хороший мешок, босс? Если он вам не нужен – я заберу его домой?

– Как знаешь.

Из мешка вытрусили человека, щедро обмотанного верёвкой.

– Будто гусеница шелкопряда. Да тут одной верёвки на золотой. Вы не переплатили Кушану, босс.

– Поторопись, Шариф, двигай руками, а не языком.

– Обижаете, босс. Вот, раз – и готово, – Шариф закончил сматывать верёвку и снял повязку с глаз «кабанчика» – затычки из ушей тот вынул сам, едва освободились его руки.

На Джаллона глядел худой нескладный человек с неприятным лицом.

« Рожа, что твой хорёк, или нет, скорее – крыса».

– Я рад, что это именно вы, уважаемый Джаллон. Винь.

– Чего вынь? Ты мне не груби, радостный ты мой, а то – огорчишься

– Не «вынь», уважаемый Джаллон. Винь! Меня зовут – Винь. Прежде, чем мы с вами поговорим, нельзя ли мне посетить ваш туалет – что-то придавило после вашего мешка, – Винь не удержался – пукнул.

– Проводи его, Шариф. Начнёт чудить – удави, – Джаллон приоткрыл дверь на улицу – проветрить. «Нет, не крыса. Хорёк, как есть – хорёк».

– Пошли, Вонь.

Винь открыл рот – возразить, но не решился – промолчал.

Некоторое время спустя Винь сидел перед Джаллоном, нервно крутя пальцами и, кривя ртом, говорил:

– Вы можете навлечь на себя гнев могущественного человека, господин Джаллон. Вы не должны были так обращаться со мной.

– Я ни разу не видел тебя среди слуг короля, Винь, а более могущественного человека в Раттанаре я не знаю. Что же касается обращения с тобой – ты сам виноват: зачем увязался за мной?

«Да он ещё и косоглазый, не поймёшь, куда смотрит. Поэтому, наверное, я его и не определил».

– В Раттанаре есть люди и посильнее короля...

– Да ну?! По-настоящему силён только тот, кто правит. Все остальные обладают воображаемой силой.

– Осмелюсь возразить: в жизни не всё обстоит так, как видится. Мой господин страшен в гневе, и скоро здесь будут его люди.

– С чего ты взял, что они скоро будут здесь?

– Я был не один, и мой хозяин уже знает, что со мной случилось, и, наверняка, принял меры.

– Ты о тех двух болванах, которые тебя охраняли? Так они сами нуждаются в помощи, а уж о твоей судьбе им и вовсе ничего не известно. Если ты будешь себя хорошо вести, то окажешься дома раньше их и сам доложишь барону, что с тобой произошло.

– Вы знаете?

– Не-а, догадываюсь. Так что ты мне хотел сказать, прежде чем испортил воздух в моей лавке? Что барону понадобилось от скромного менялы? Почему этот могущественный человек заинтересовался моей особой?

– Я должен был выяснить, куда исчез один из людей барона во время бала и почему. Барон сказал, что это ваших рук дело. По тому, что случилось со мной, вижу, что он прав.

– Так это был человек барона?

– Одного из его друзей, как и те двое.

«Значит, ты, хорёк, не от Фехера. Ещё один барон. Кто же? Я чуть не провалил все дело, назвав титул. А если бы его хозяин оказался не бароном? Надо быть внимательнее: Фехер не зря режет языки – болтливость вредна в любом деле, а сейчас особенно. Эх, старею!»

– Ты так много говоришь, что рискуешь без языка остаться, как этот, вчерашний.

– Я говорю только то, что мне разрешено или то, что вы и так знаете. Пытать же меня бесполезно – от пыток я сразу умру, ничего не рассказав: так меня подготовили. Могу я задать вам один вопрос, уважаемый Джаллон?

– Хоть сто, только давай все сразу.

– Почему вы захватили нашего человека?

– Раз, – сказал Джаллон и загнул палец.

– Что вы с ним сделали?

– Два, – загнут второй палец.

– Он жив?

– Три.

– Если жив, то собираетесь ли вы его отпустить?

– Четыре.

– Что вы собираетесь делать со мной?

– Пять. Отвечаю на пятый – я тебя отпущу. Можешь идти.

– А на остальные вопросы, что мне сказать барону?

– Я не обещал, что отвечу на них. Тем более тебе. Умрёшь ты под пытками или нет – это ещё вопрос, не верю я в подобные подготовки. Пытать тоже можно по разному. Всё, ступай, мне работать надо, а от твоего присутствия у меня все клиенты разбегутся – до сих пор не проветрилось.

– Тогда придите к барону и объясните ему всё сами.

– Я не собираюсь бегать по всему Раттанару, объяснять свои действия. Кто нуждается в моих ответах, обычно приходит ко мне. Для того и держу лавку – любой может войти, не вызывая подозрений. Ступай, Винь, не морочь мне больше голову. Скажи своему господину: следующий, кто пойдёт за мной – умрёт.

Винь вышел.

– Пойти за ним?

– Не надо – это опасно, Шариф, – Джаллон поднял штору с надписью «Закрыто» и снова уселся на место, – Кроме того, как иначе показать, что мне всё известно?

– Думаете, поверят, босс?

– Надеюсь, что да. Знать бы на кого он работает? Рядом есть кто-нибудь?

– Только Арбай.

– Пошли его по притонам и кабакам – пусть узнает, что сможет, об этой вонючке. Мы держим змею за хвост – как бы не цапнула.

5.

– Бабушка, я такая счастливая, – Сальва прижалась к иссушенной годами женщине, – Он такой умный, и уверенный в себе, и красавчик – мне завидовали все фрейлины королевы, и не только они.

– Огаста тоже? – дама Сайда, баронесса Лонтир, с любовью глядела на внучку, – А как же её несравненный переписчик?

– Огасты не было на балу, внутри дворца, во всяком случае – Тахата не пустили бы, и они вдвоём веселились в парке. Она даже не видела баронета, и хорошо, что не видела. Вернее, что он её не видел – ей никто не нужен, кроме Тахата, и она ни на кого не обращает внимания, а все молодые люди почему-то сразу влюбляются в неё, и никого больше знать не хотят. Даже обидно – купеческая дочка, а с ней не сравнится ни одна дворянка.

– Вы что, поссорились?

– Что ты, бабушка?! Как же я могу поссориться со своей лучшей подругой? Я вовсе ей не завидую, ты не думай. Просто мне тоже хочется, чтобы за мной ухаживали, хочется нравиться – а то всё ей, да ей. А ей и не нужно.

– Что ж ты так поздно ко мне заявилась – неужели до сих пор гуляли?

– Нет, я была во дворце: помогала собираться Его Величеству, пока королева отдыхала. Потом мы все участвовали в уборке дворца, потому что нам, как сказала Её Величество, « привалило работы « из-за отъезда министра Морона.

– Так и сказала – «привалило работы»?

– Ага, а потом сама над этим смеялась. Ты знаешь, я люблю королеву почти как тебя. Честное слово. Она простая и добрая, и относится к нам так, будто мы ей родные.

– Ты совсем ещё дитя, Сальва. Не понимаешь, что такое люди нашего круга, и готова восторгаться любым, кто тебе улыбнётся.

– И ничего подобного, бабушка. Я восторгаюсь только теми, кто мне нравится, потому что – хороший человек. А другие пусть хоть рот до ушей раздерут своими улыбками – мне до них и дела нет.

Постучав, вошёл лакей:

– Баронесса, вас просит принять его один военный.

– Либер, ты опять непочтителен. Сколько лет я тебе твержу: обращаясь ко мне, говори «госпожа баронесса», а ты, упрямец, всё своё. Что за военный? Он представился?

– Он не в форме, но вооружен до зубов, и назвался лейтенантом Яктуком. Только что за лейтенант, если не в форме?

– Ой, бабушка, это он. А почему к тебе? Он же мне предложения ещё не делал, да и поцеловались мы всего раза два или три...

– Вот как, не успела познакомиться, а уже целуешься? Этому тебя учат во дворце?

– И вовсе нет: я просто проиграла спор, что вытащу из-за стола министра Демада, и мне пришлось целовать офицера. Хорошо, что это оказался баронет, а потом уже не имело смысла прекращать, если начала, ведь так, бабушка?

– О боги! Что за дитя! Пригласи лейтенанта сюда, Либер, не стой же, как истукан.

– Можно я останусь, бабушка. Мне жутко интересно, зачем он пришёл. Ну, пожалуйста, бабушка. Ну, бабулечка, ну я тебя очень прошу...

– Сальва, не нахальничай, и не вздумай подслушивать. Иди! Я кому сказала – иди! – но строгость баронессы была напускной: в голосе её не слышалось ни раздражения, ни злости.

Яктук вошёл, звеня шпорами, и вежливо поклонился:

– Рад видеть вас, госпожа баронесса. Здоровы ли вы, не помешал ли я своим визитом вашему досугу?

– Хватит кланяться, баронет. Почему вы представляетесь чином, а не титулом, как это принято в приличных домах?

– Потому, что я к вам не с визитом вежливости и не в гости, хотя и почёл бы за великую честь, получив от вас приглашение, быть вашим гостем. Я к вам по делу, спешному и военному.

– Какое у вас может быть военное дело, вы же не в службе?

– Сегодня утром я назначен командиром роты Водяного в священных отрядах командора Тусона. Так что я полноправный лейтенант и сейчас выполняю свои офицерские обязанности.

– Тогда садитесь, господин военный, и расскажите, какая нужда вас привела в мой дом. Уж не хотите ли вы, что бы я пошла служить в вашу роту? Не обессудьте – не могу, Лонтиры отказались брать в руки оружие сотни лет назад – недаром наш герб – сломанное копьё.

– Вот это-то копьё и привело меня к вам, госпожа баронесса.

– Каким образом?

– Моей роте выделена для размещения заброшенная башня у Восточных ворот. Как оказалось, она настолько мала, что и малая часть роты с трудом разместится там, а рядом – заброшенный особняк, украшенный вашим гербом, госпожа баронесса. Я приношу свои извинения за нахальство, поскольку я осмотрел дом без вашего на то согласия, но у меня мало времени, и перед тем, как идти к вам, я хотел убедиться, что этот дом подходит для моих целей, – Яктук улыбнулся, вспомнив, с каким трудом перелезал через ограду упитанный сержант Хобарт, – Я осмотрел дом и выяснил, что он мне подходит. Вы, конечно же, знаете, что он совершенно пуст – вся мебель вывезена, то есть, имущества там нет никакого, а дом без досмотра ветшает и разрушается, – Яктук замолк, увидев на глазах баронессы слёзы, – Что с вами, госпожа баронесса?

– Вы правы, лейтенант, этот дом заброшен, имущество из него вывезено или продано... Этот дом – память о нашей с бароном скорби. Там жил наш сын со своей семьёй, наш единственный ребёнок, отец Сальвы... Безрассудный смельчак, он ничего не боялся, и погиб сам, и погубил свою жену, когда Сальва была ещё шестимесячной крошкой. И что понесло его кататься по льду Искристой? Разве это разумно – кататься на санях по тонкому льду? Река только стала, лёд ещё не окреп... Вы напомнили мне об этой трагедии, лейтенант, простите мне мои слёзы. Есть утраты, которые не восполняются, и есть раны, которые не заживают...

– Это вы простите меня, госпожа баронесса, я не знал ничего об этом... Я не хотел причинить вам боль. Ещё раз простите и разрешите откланяться.

– Не разрешаю. Я не виню вас ни в чём, сядьте. Вы правы, дом разрушается и ветшает без присмотра. Но муж в отъезде, и я не знаю, как он отнесётся к тому, что под сломанным копьём Лонтиров поселятся солдаты. Вы можете подождать его возвращения?

– Увы, не могу. Мне необходим ответ тотчас же, так как в случае вашего отказа срочно придётся искать что-нибудь другое. Доводы в пользу вашего согласия таковы: мы приведём дом в порядок, и вы будете получать арендную плату с Храма Водяного, который будет содержать и снабжать мою роту, – баронету понравилось, как это прозвучало: «мою роту», и он повторил ещё раз, – да, госпожа баронесса, мою роту. Если же об аренде, об оплате аренды со служителем Гандзаком договориться не удастся, я готов купить этот дом, поскольку это первое моё назначение, и я не могу себе позволить провалить порученное мне дело. От этого зависит моё будущее и как офицера, и как первого Яктука на венной службе. Я не могу допустить, чтобы о Яктуках говорили, что лучше бы они никогда не шли в армию, потому что неспособны к военной службе. Честь семьи, знаете ли.

– Как вы красноречивы, баронет. Люди нашего круга должны помогать друг другу, и мой муж не осудит меня, если я помогу одному из членов баронской семьи выполнить свой долг, тем более что это сын его товарища по Кабинету...

– ...и друг его внучки, – Сальва всё-таки подслушивала, и теперь решила вмешаться, – Не забудь, бабушка, пригласить лейтенанта заходить к нам в наши приёмные дни. А в неприёмные я и сама его приглашу.

6.

Первый ночлег был намечен на постоялом дворе «Петух и собака» при выезде из города Мургаба. Рядом был расположен и почтовый двор, над которым развевался красный вымпел вестников. Проехали седьмую часть пути до Аквиннара, и, если не произойдёт ничего неожиданного, король Фирсофф рассчитывал прибыть на Совет вовремя.

За весь день сделали только одну остановку – справить нужду, и больше никаких задержек не было: сановники спали в своих возках после бессонной ночи и никому не мешали, а солдаты что – они привычны.

Как Паджеро и ожидал, Фирсофф не имел ничего против присутствия Бушира, даже был рад оперативности Храмового Круга: для разговора на Совете это было хорошим подспорьем и не менее веским аргументом.

Кряхтя и постанывая, сановники вошли в помещение трактира при постоялом дворе, и, лишь войдя, хватились Лонтира. Первого советника с трудом извлекли из возка – он был мертвецки пьян, и только глупо улыбался окружающим его людям, не отличая одного от другого.

В дороге он не спал – пил и боялся, ему совершенно не было ясно, зачем он вылез с храброй идеей ехать всем, и что помешало ему остаться.

«Что я – герой или воин, зачем я еду вместе со всеми неизвестно к какому концу, если мне так страшно, и так хочется домой, к Сайде?»

И, удивительно, но Лонтир знал, что если ему снова предложат остаться – он снова откажется, трясясь от страха и сомнений. В нём выперло фамильное упрямство, которое когда-то стало причиной появления такого странного герба, как сломанное копьё, и со времён того легендарного предка, который первым отказался браться за оружие, ни один Лонтир не держал в руках ни меча, ни кинжала. Им было невероятно трудно, поскольку они не могли участвовать в поединках, что вызывало насмешки и обвинения в трусости, но, тем не менее, Лонтиры не уступали. Со временем их перестали задирать, а затем и вовсе возобладало мнение, что бросить вызов Лонтиру – всё равно, что ударить ребёнка, и даже ещё позорнее.

Человек, не привыкший к борьбе, всегда несколько трусоват, поскольку неизвестное часто пугает человека неумелого и неопытного, и барон Лонтир не был исключением. К тому же, он был немолод, а близость к последней черте повышает ценность каждого прожитого дня и не прибавляет храбрости тем, у кого её и так не хватает.

Упрямство у Лонтира оказалось сильнее страха, но не победило его, потому что страх – это ожидание неизбежного, реального или мнимого, и, веря в неизбежность гибельного исхода, барон не мог не бояться. Вино не делало его храбрее. Оно просто сокращало время ожидания – и это уже было благом. И Лонтир пил, и пил, и пил, как не пил никогда в жизни, а забытье всё не наступало. Забытье, в котором время ожидания просто исчезает. Пропадает целыми сутками, торопя развязку и помогая сохранить остатки достоинства в разъедаемом страхом человеке.

Паджеро всё понял и потребовал:

– Дайте ему стакан крепкого, может, он, наконец, заснёт.

Лонтира ещё подпоили, и, отключившегося, отнесли в предназначенную ему комнату.

Остальные сели ужинать, вяло переговариваясь, либо молча – Лонтир не один чувствовал себя неспокойно.

Барон Яктук был расстроен вчерашним разговором с сыном, который твёрдо решил делать военную карьеру вопреки всем семейным традициям и обычаям.

– Отец, почему ты согласился стать советником короля?

– Я служу Раттанару, а для этого любой пост хорош. Мне повезло, что достался один из важнейших, но мы, Яктуки, достойны такой чести.

– Почему же я не могу служить Раттанару там, где вижу себя наиболее полезным?

– Армия губит людей, там убивают – как ты этого не поймёшь? Наш род заслуживает лучшей участи, чем гибель на полях сражений.

– А ты, находясь в окружении короля, разве не рискуешь? Даже и ребёнку понятно, что к королю можно подобраться, только уничтожив его окружение, и близкие к трону люди гибнут чаще, чем солдаты, если считать относительно количества тех и других.

– Я взрослый, и могу принимать решения, которые считаю правильными, верными.

– А я, по-твоему, ещё не вырос? До скольких лет, до какого возраста ты собираешься решать за меня, что мне лучше, а что хуже?

– Мальчишка, я, наконец, запрещаю тебе даже и думать об армии.

– Я уже имею чин лейтенанта, и собираюсь им воспользоваться. Твой запрет я выслушал с пониманием, и только. Я буду служить в армии вовсе не назло тебе, а потому что я – офицер, и не самый худший.

– Ты сделаешь Яктуков посмешищем.

– Я прославлю Яктуков.

После этого они расстались, недовольные друг другом. Не так надо было прощаться с сыном, отправляясь в эту опасную, неизвестно какими напастями, поездку. Но что сделано, то сделано.

«Напишу ему письмо с дороги. Завтра-послезавтра напишу. Нельзя мальчику начинать службу с тяжёлым сердцем – наверняка, уже был у Тусона и напросился к нему, паршивец».

И барон сам не знал, досадует он на сына, или гордится им, таким же непокорным и самостоятельным, как все Яктуки. Да, как все Яктуки.

Морон тоже был немного не в себе. Поездка, которая виделась ему, как весёлое путешествие вдали от интригующего Двора, вдруг стала опасным предприятием с непредсказуемым концом, и, тем не менее, он от неё не отказался, хотя ему-то уж точно делать в Аквиннаре на подобном Совете нечего: гордость, что ли, не позволила?

«А ты, оказывается, штучка, господин бывший лакей. С гонором штучка, не хуже любого барона».

Из всех королевских сотрапезников, а в походах Фирсофф никогда не питался в одиночку, пытался веселиться один Бушир, но его не поддержали.

Тараз, щадя самолюбие служителя, сказал ему:

– Вы на нас не обижайтесь, уважаемый служитель Бушир, просто день у нас был вчера очень хлопотный, а тут ещё бал и бессонная из-за этого ночь. Обождите пару дней, и вы не узнаете своих попутчиков.

На том всё и закончилось.

После ужина Паджеро пошёл на почтовый двор, где нашёл, как и ожидал, нескольких сарандарских солдат в тяжёлом состоянии: у них даже не нашлось сил отвечать на его вопросы о Сарандаре, которые он всё-таки настойчиво им задавал. Так ничего нового и не узнав, он оставил их в покое, и поручив их заботам мага-лекаря Баямо, позволил себе, наконец, отдохнуть: из всех участников вчерашних событий, связанных с приездом вестника, он один не имел возможности отоспаться днём в удобном возке, а провёл этот день в седле, как и положено главному стражу короля.