1.

Снег пошёл с раннего утра, скрывая под белой периной последние следы позавчерашнего бала. Если и не успели где прибрать дворцовый парк нерадивые слуги – не определишь, не заметишь до первой оттепели, а то и до весны.

У ворот дворцового арсенала спорили лейтенанты Илорин и Яктук, оба молодые, горячие, наскакивали друг на друга, как бойцовые петушки, размахивая руками в помощь гневным словам. Вот-вот сцепятся не на шутку, и полетят во все стороны петушиные перья, устилая свежевыпавший снег. Звонкие голоса спорящих разносились по всему дворцовому комплексу, лишь слегка приглушенные снегопадом.

За спинами обоих сгрудились солдаты, готовые поддержать своих командиров, если возникнет такая надобность, когда словесный поединок перейдёт в рукопашную.

– Ты или забирай всё оружие сразу, или отстань от меня, – кричал Илорин, – Не стану я выдавать по одному мечу в день и из-за этого торчать в арсенале: у меня и других дел полно.

– Да как ты не понимаешь – у меня не оборудована ещё оружейная, мне просто некуда свезти оружия на тысячу человек, – кипятился Яктук, – понимаешь – некуда.

– Так оборудуй оружейную, потом приходи.

– Я должен вооружить уже набранных солдат, чтобы они могли нести караульную службу, – Яктук растерянно оглядывался на приведенных им людей, – Где же это видано – выставлять безоружных часовых? Да меня на смех поднимут по всему Раттанару.

– Я сказал: не дам. Или всё, или ничего.

На шум ссоры подошла Магда в наброшенной на плечи шубке. Рядом стояла Огаста, прикрывая от падающего снега королеву и себя огромным зонтом. Шубку она набросить не успела, и зябко ёжилась от залетающих сбоку под зонт снежинок.

– Кто вы, молодой человек?

– Лейтенант Яктук, Ваше Величество. Командир роты Водяного. Прибыл за оружием для роты.

– Господа лейтенанты, я, конечно, человек невоенный, но мне кажется, что вы оба несколько неправы, – «Опять я говорю неправильно, – с досадой подумала Магда, – как можно быть несколько неправым?» и тут же поправилась, – немного неправы. Сколько человек уже записалось вашу роту, лейтенант?

– Пятьдесят шесть, Ваше Величество.

– И это за один, вчерашний, день?

– Да, Ваше Величество.

– Значит, можно ожидать, что сегодня запишется человек сто, и к вечеру ваша рота будет иметь, примерно, сто пятьдесят солдат. Вам есть, где их разместить?

– К вечеру будет, Ваше Величество.

– Своё личное оружие каждый солдат хранит сам, как я понимаю?

– Да, Ваше Величество.

– Тогда просите лейтенанта Илорина выдать оружие на сто пятьдесят человек, и раздайте его набранным до вечера солдатам. Лейтенант Илорин не сможет отказать в подобной просьбе, поскольку знает, какое значение придаёт Его Величество вооружению священных отрядов. Некоторые неувязки неизбежны в любом сложном деле, но их нетрудно решить, если думать сначала о деле, а потом уже о самолюбии.

Илорин покраснел – понял, что эта слова королевы относятся к нему.

– Верно, Ваше Величество, спасибо за подсказку. Лейтенант Яктук, я буду выдавать вам оружие партиями на сто пятьдесят–двести человек, пока вы не оборудуете оружейную, и вооружайте своих солдат сами, а не водите их сюда.

– Мир, господа офицеры? Тогда пожмите руки: вам надо дружить, а не ссориться. Огаста, милочка, ты совсем продрогла, пошли скорее в тепло, попьём горячего чаю.

2.

– Как ты спал, Харбел?

– Спасибо, учитель, хорошо.

Харбел говорил неправду – глаза у него были красные: он плакал ночью, и Кассерин слышал подавляемые всхлипы, но решил не вмешиваться. Маг считал, что мешать человеку страдать также бестактно, как и мешать веселиться. Подлинное горе не терпит свидетелей и навязчивого участия, оно глубоко интимно, поскольку обнажает человеческую душу, выставляя напоказ самые заветные уголки, и чужие взгляды в такие моменты нежелательны, а часто – и вовсе оскорбительны для страдающего человека.

– Готов ли ты к занятиям?

– Да, Учитель.

– Я говорил тебе о магическом поле: всё вокруг создано им и существует благодаря ему. Когда ты сможешь прикоснуться к нему, ты поймёшь, что это такое, гораздо лучше, чем из моих объяснений. К сожалению, человеческий язык не в состоянии с помощью слов передать истинную суть этого явления. Магическое поле можно считать и силой, и своего рода веществом, первоосновой всех остальных веществ и материалов. Оно везде, сплошное, цельное, и в то же время его можно делить на независимые части: ты согласен, что каждый предмет вокруг нас не зависит от другого? Стол существует сам по себе, чашка сама по себе, я существую независимо от тебя. Так, ведь?

– Да, Учитель.

– Чтобы лучше представить, как это происходит, я приведу такой пример. Если магическое поле считать озером воды, и погрузить в него ведро, то ведро заполнится той же водой, но отдельной от воды озера. Она будет иметь форму ведра, и повторять всё, что ты будешь делать с ведром: крутиться, двигаться вверх-вниз, вправо-влево, не смешиваясь с водой озера. Вода в ведре – это наш предмет, само ведро – условия, его создающие. Воду в ведре ты можешь вскипятить, заморозить, окрасить в другой цвет, да что угодно. Каждый отдельный предмет содержит в себе немного магического поля, поэтому и возможна магия. Я, как часть магического поля, могу воздействовать на другую часть магического поля и получить нужный мне результат.

Кассерин взял в руки грифель для рисования и сломал его. Затем сложил обе части вместе. По месту слома запрыгали, заскакали голубые искорки, и грифель сросся, стал целым.

Харбел повертел его и так, и этак, но места слома не нашёл.

– Здорово. А я тоже так смогу?

– Запросто, если будешь учиться.

– Скажите, Учитель, а кто создаёт условия для всех этих предметов, кто делает эти вёдра, в которых магическое поле становится камнем, деревом, мной, вами?

– На этот вопрос у меня нет ответа, Харбел. Каждый маг пытается ответить на него по своему, и, не найдя ответа, принимает мир таким, как он есть. Наши знания слишком малы, чтобы постигнуть, понять, где, хотя бы, искать ответ, тем более – понять, каков он.

3.

– Что тебе сказал Тусон?

– Меня записали в роту Водяного и сказали явиться через два дня: пока не готовы казармы, а приходящий на службу из дома солдат – это анекдот, мастер Фумбан.

– Значит, остался я без переписчика. Жаль, у тебя очень хороший почерк, Тахат. Редко встретишь такой. Да, жаль.

– Мой младший братишка пишет ничуть не хуже. Только он мал, и не высидит за работой целый день. Мама не против, чтобы он работал, но не более чем полдня – ему всего тринадцать...

– Ты о Натале говоришь?

– Да, мастер.

– Так я же его знаю, как и всю твою семью. А ты рассказываешь так, будто мы совсем чужие. Не знал, что он хорошо пишет.

– Он не только пишет, но и замечательно рисует. Очень талантливый мальчуган.

– Приведи его завтра, или нет, я сам зайду к вам сегодня, поговорю с твоей матерью и братишкой. Работа – дело серьёзное, тем более для такого малыша. Где Сетиф подевался? Мы вчера, вроде, хорошо расстались, почти трезвые. А его всё нет, и нет. Он говорил, что знает надёжного человека в переписчики, обещал привести.

– Может, он за ним и пошёл, вот и задерживается. Да ещё и снега насыпало, и всё идёт, и идёт...

– Да, по городу сегодня не побегаешь: пока дорогу укатают и протопчут тропинки – намучаешься.

Хлопнула входная дверь, и завозились в сенях. Слышалось шуршание веника, топот ног и два голоса, но чьи – было не определить.

Некоторое время спустя в мастерскую вошли двое: Сетиф и незнакомец.

– Вот о ком я говорил, мастер. Это Вустер, мой земляк, друг детства и сосед уже целых три дня.

Вустер был высок и широк в плечах, и в мастерской сразу стало тесно. Левая сторона лица его была изуродована огромным рубцом давно зажившей раны: шрамом назвать этот рубец язык не поворачивался. У Вустера была начисто срезана левая половина лица, и тоненькая кожица прикрывала голую кость. Как не пострадал глаз, было непонятно. Удача, везение, военное счастье?

И этот глаз смотрел на Фумбана, озорной и весёлый. И точно такой же глаз смотрел со здоровой правой половины лица.

– Что, не нравлюсь? Так у меня ещё и руки нет, – Вустер показал пустой левый рукав, повернувшись боком. Казалось, что он хвалится своим увечьем, или, во всяком случае, не огорчен.

– Что я – девица, чтобы нравиться мне или нет? – Фумбан недовольно скривился, – Ты хоть грамотный, Вустер? Среди солдат одни недоучки только и встречаются. Я не имею в виду, умеешь ты писать или нет. Мне интересно знать, сколько ошибок ты делаешь при письме. Если не знаешь правописания, я не смогу тебя взять – ты будешь постоянно ошибаться, переписывая книги.

– В офицерской школе мне не делали замечаний за правописание, да и потом, на службе, ни в один мой приказ никто не вносил исправлений.

Тахат словно встрепенулся:

– Вы не капитан Вустер?

– Он самый, малыш.

– Так вы же погибли в Акульей бухте?!

– Как капитан, разве что. Был уволен из армии по тяжёлому ранению и получаю пенсию от казны.

– Зачем же вам тогда работа? – Фумбан не осмелился больше «тыкать», – Я знаю, какая пенсия у капитана, да ещё инвалида, да ещё и героя...

– Мастер, я устал от безделья. Если вы меня возьмёте, это будет моё первое дело с момента отставки. Я и приехал-то в столицу в надежде подыскать себе занятие. С одной рукой мало, где можно пригодиться: торговцем, менялой да ещё вот, разве, здесь. Торговля меня совершенно не привлекает, быть менялой тоже неохота. А здесь хоть видны плоды твоего труда, да и чтение будет мне на пользу: разве можно переписывать, не читая?

– Покажите мне образцы вашего почерка, если есть, – Фумбан уткнулся в пачку листов, протянутую ему Вустером, – Что ж, неплохо. Совсем неплохо. И будут у меня работать три переписчика: один – пьяница, один – инвалид и один – дитя несмышленое. Труба моей мастерской, как есть, труба.

– Не огорчайтесь, мастер, рано ещё отчаиваться. Поработаем – увидим: труба или не труба.

– Я огорчён совсем другим: слишком много героев крутится вокруг моей мастерской. Тусон, забравший у меня лучшего на весь Раттанар переписчика, теперь вы. Старики говорили, что если приходят герои прошлого – быть беде в будущем. Вот так-то, молодые люди, быть большой беде.

4.

Джаллон работал с утра: несмотря на сильный снегопад, число клиентов было не меньше, чем накануне. Золото и серебро непрерывным потоком стекали в его кассу. Шариф уже дважды ездил в казначейство за медными монетами, и надо было ехать снова.

– Босс, касса уже снова полна, и это – последний мешочек меди, – Шариф бросил Джаллону мешочек с медными монетами.

– Езжай в казначейство, Шариф.

– Я подожду, пока не придёт кто-нибудь из наших, и поеду. Зря вы всех разослали с поручениями, босс.

– Мне нужна информация, Шариф. Мы можем собраться все вместе, и нас никто не тронет. Но и пользы от нас не будет никакой. Езжай, Шариф, один меня не защитит – будет всего лишь на одну жертву больше. Езжай.

Шариф, взяв кошель с золотом и серебром, вышел.

Джаллон отпустил не более десяти клиентов, прежде чем очередь распалась: кто встал к окнам, наблюдая за улицей и опустив таблички «Закрыто» и «Размена нет», кто вышел наружу. Двое перекрыли Джаллону дорогу вглубь лавки.

– Спокойно, Джаллон.

– Разве я нервничаю? Я думал, что ты так и не решишься ко мне подойти, Барон. Пришлось выдумывать дела для своих людей, чтобы остаться одному. Если хочешь со мной говорить, отправь своих молодцев погулять. Им здесь нечего делать, разве что они все немые, глухие и неграмотные. Но на это не похоже.

– Я не калечу своих людей, Джаллон.

– Тогда тем более им здесь не место. Или тебе нужны свидетели?

– Ребята, выйдите. Все. Как ты меня узнал, Джаллон?

– Этого я тебе не скажу, Барон. Когда ты опять изменишь внешность – я снова тебя узнаю, если ты не будешь знать – как! Так что тебе от меня нужно? Я не могу долго держать лавку закрытой – ко мне должны ходить люди.

– Ответь мне на вопросы Виня.

– Нет, Барон. Ответы на эти вопросы вредны для меня и моего дела. Ты же не скажешь мне, куда пропадают люди в Бахардене и Кумыре?

– Нет, конечно, не скажу.

– Там пропали и мои ребята, так что я всё равно это выясню. Зря вы тронули моих людей – я дорожу каждым человеком, и они меня за это уважают. Я не желаю видеть разочарование в своих людях. Разочарованные – предают.

– Ты не меняешься, Джаллон: всё такой же отец солдатам. Кто работает на тебя? Это я – чтобы случайно опять не задеть твоих людей.

– Тебе список в трёх экземплярах писать, или обойдёшься?

– Мне очень не хочется ссориться с тобой, Джаллон. Я думал, что ты просто меняла, а ты... Ошибся я, Джаллон, и эта ошибка может стоить жизни одному из нас, и ещё много жизней. Нам лучше договориться, чтобы не мешать друг другу. А ещё лучше работать вместе.

– Что мне может дать работа с тобой?

– Власть, очень большую власть.

– Ерунду ты говоришь, Барон. Очень большой властью никто делиться не станет – тогда она не будет очень большой. Большая власть – это власть одного, и около него не выживает ни один сильный, потому что сильный – всегда угроза власти. Если ты связался с компанией претендентов на трон, то я тебе не завидую: они перегрызутся и не победят, или победят и перегрызутся. В любом случае первыми погибнут помощники, вроде тебя. Ты и мне предлагаешь ту же участь?

– А если я не помощник?

–Ты – помощник, иначе бы ты ко мне не пришёл. Ты помощник, желающий стать первым, потому что это единственный способ сохранить свою жизнь среди пауков в банке. Но ты не добьёшься этого, ты не знаешь, с чем имеешь дело и забыл, что пауки сами ничего не решают. Решает тот, кто их в банку посадил. Я не стану тебе помогать, потому что ты уже обречён. Ты ошибся, когда связался с ними. И ошибся, что пришёл ко мне.

– Ты рискуешь, Джаллон, Ты – один, и легко можешь умереть. Мне достаточно слово сказать своим ребятам...

– Скажи, Барон, и ты увидишь, насколько они твои. Тебе же приказали не трогать меня, а ты нарываешься. Тебе поручено выяснить мои связи и силу моего влияния в городе. И больше ничего. И если я об этом буду говорить с тобой – значит, я слаб, как и ты, и так же буду не нужен ни до, ни после победы. Тебе пора, Барон, время для доклада пропустишь.

– Эй, ребята!

– Зря кричишь – там нет никого. Они ушли, как только ты их выставил: тобой пожертвовали, чтобы проверить меня. Отпущу или поймаю, чтобы допросить. Но я знаю больше тебя – мне нечего спрашивать. Ты мне не нужен.

– А Бахарден и Кумыр?

– Ты и сам толком не знаешь, что там происходит. А я буду скоро знать точно. Я уже почти все знаю, не хватает уверенности, что это именно так. Сегодня к вечеру, самое позднее – завтра, я буду знать уже всё. Абсолютно всё. Во всяком случае, по Раттанару.

5.

К вечеру метель разыгралась в полную силу. Ветер, казалось, дул сразу со всех сторон, не давая ни отвернуться, ни дышать, забивая лёгкие холодным воздухом, а рты – мокрым тяжёлым снегом. Глаза слезились и, залепленные снегом, не различали в непрерывном танце снежинок наезженной санной дороги.

Лошади упирались, и, отворачивая от ветра морды, не хотели двигаться дальше. Близость обрывистого берега реки Искристой заставляла тревожиться и людей – в такую погоду было легко промахнуться мимо моста, а все дороги мимо него, по словам Паджеро, вели прочь из этого мира радости.

Длинная гусеница из облепленных снегом всадников, санных возков и саней с припасами, изгибаясь, замерла на дороге.

– Что там случилось? – спросил закутанный в медвежью шубу Фирсофф у влезавшего внутрь возка Паджеро.

– Ничего не видно, Ваше Величество, – ответил тот, выбирая снег из бороды и вытирая рукавицей лицо и глаза, – Я послал троих осмотреть путь впереди – вот-вот должен быть мост, не свалиться бы в пропасть.

– Они не заблудятся?

– Они пошли пешком и на привязи, Ваше Величество. Найдем мост, протянем канат и по нему, потихонечку, переберёмся.

– Прикажите дать людям вина, если замёрзли.

– После переправы – обязательно, Ваше Величество.

В дверцу возка снаружи постучал возница и проорал, перекрывая вой ветра:

– Капитана Паджеро в голову колонны!

– Пойду я, Ваше Величество...

Король задумчиво кивнул.

Дверца возка открылась, пропуская Паджеро, и снова закрылась, отхватив у метели две горсти снега.

Король струсил снег с шубы и снова замер, раздосадованный и на метель, и на задержку, и на свою старость, и на Барума Сарандарского, из-за которого пробирались через метель, чтобы не опоздать на Совет Королей, не имея времени где-нибудь переждать непогоду.

«Попробовать заснуть, что ли?», – и король, откинувшись назад, закрыл глаза.

6.

Держась за канат, Паджеро прошёл всего около ста шагов, когда наткнулся на своих разведчиков.

– Что случилось, Ахваз?

– Мост! – перед Ахвазом выглядывал из сугроба краешек каменного парапета. Ветер над пропастью временами разрывал сплошную снежную завесу, и тогда становился виден и кусочек самого моста.

Паджеро открыл рот, чтобы отдать команду двигаться дальше, но не успел.

Впереди раздался треск, заглушивший на время вой ветра, затем – болезненный стон, словно застонала сама земля... За пеленой снега мелькнуло что-то большое и тёмное, и снизу, из пропасти, вместе с содроганием почвы и плеском воды, долетел звук падения большой массы.

Испуганные снежинки прекратили свой танец, открывая противоположный край пропасти, сглаженный свежим оползнем.

Моста больше не было.

– Был мост, – вместо команды ответил Ахвазу Паджеро, лишь бы что-то сказать, а не выглядеть идиотом, стоя перед солдатами с открытым ртом.

7.

Трактир «У моста», занесенный снегом и лениво дремавший под стоны ветра в печных трубах, находился от моста в добром часе езды на окраине небольшой деревеньки со странным названием – Каштановый Лес. Ни каштанов, ни леса возле самой деревеньки не было – вокруг лежали поля с редкими полосками ветрозащиты из чахлых осин и берёзок.

Лес был дальше, в сторону гор, но тоже не каштановый, а чисто сосновый. Если у жителей деревеньки спрашивали: почему – Каштановый Лес? – они спокойно отвечали: название, как название, не хуже других, его даже понять можно – в смысле, что означает. А взять названия городов, Раттанар, например, или Скирона – попробуй догадаться, что это такое. И ничего, люди живут, не мучаются.

Когда случались такие метельные дни, как этот, жители Каштанового Леса охотно набивались в оба зала трактира. Там они слушали треск поленьев в каминах, степенно потягивали пиво и вели неторопливую беседу обо всем, основательную и вескую: так говорят земледельцы всех народов во всех мирах, особенно, когда нет чужих, а крепкое пиво и тепло от камина вызывают ощущение домашнего уюта и родственные чувства к собеседникам.

Темой сегодняшней беседы служил недавний проезд через деревеньку большого отряда солдат и причина, по которой он не остановился у трактира, несмотря на непогоду: поступок, странный для солдат любой армии, а потому вызывающий недоумение.

– Там были не только солдаты, я видел сани.

– Конечно, сани – надо же на чём-то припасы возить. Ха-ха-ха...

– Нет, там точно были санные возки...

– Верно, я видел. Как раз в окно смотрел...

– Да что тут разглядишь в такую метель, да и темнеет уже...

– И что, что возки – станут тебе офицера в непогоду верхом ехать...

Толстый трактирщик Дахран внимательно следил за беседой и, если над каким-нибудь столом молчание затягивалось, спешил туда с кружками пива чтобы, с одной стороны, помочь застрявшим словам покинуть непривычные к долгим беседам глотки, а с другой – не пропустить пару медяков мимо своей кассы.

Многие посетители уже допивали из второй, а кое-кто готовился удариться в пьяный разгул и заказать по третьей, когда с улицы раздался шум, какой производят собравшиеся вместе в большом количестве люди и лошади. В тишине, мгновенно охватившей трактир, каждое ухо внимательно вслушивалось в пробивающиеся сквозь метельный вой людские голоса и ржание лошадей. Сидящие у окон досадовали, что уже ничего не видать: метель, да и темно, но к окнам не жались, чтобы вглядеться, а, сохраняя достоинство, продолжали цедить пиво.

От сильного пинка распахнулась дверь трактира, и в зал вошёл, стряхивая снег с груди и плечей, капитан Паджеро с криком:

– Эй, хозяин! Принимай гостей! Что-то у тебя не очень просторно для важных особ. Горячего вина и помещение для короля и его свиты! Да, и вывеску не забудь сменить: моста-то больше нет! Ха - ха!

За ним повалили сановники и солдаты, наполнив трактир звоном стали и свежим – с мороза – воздухом.

В дальнем зале у камина поставили кресло для короля, удалив из зала крестьян.

– Господа крестьяне, не расходитесь! – не унимался капитан, – Пусть каждый возьмет к себе на постой нескольких солдат вместе с лошадьми. Еда и сено ваши, деньги наши. Капралы, проверьте, как устроят ваших людей. Через час с докладом ко мне.

Через некоторое время трактир опустел. В нём остались: в дальнем зале – Фирсофф, в кресле у камина со стаканом горячего вина в руке, и министры с советниками и Буширом, расположившиеся кто где. Да два десятка солдат охраны – в ближнем.

8.

В дальнем зале накрывали стол: принесли три подсвечника, на пять свечей каждый, тарелки из рубенарского фарфора, расписанные сценками из сельской жизни, серебряные приборы – ложки, вилки, ножи. Затем понесли блюда с мясом и овощами, кувшины с винами. Кружки поставили глиняные – дорогих кубков в трактире не оказалось.

Фирсофф повернулся к столу:

– Садитесь, господа, Паджеро ждать не будем – устроит солдат, поест.

Министры и советники не заставили себя упрашивать – быстро расселись, где кому нравилось: в походных условиях Фирсофф не требовал соблюдения этикета во время обеда, столь же строгого, как во дворце. Поэтому действовали согласно словам остряка–капитана: «За походным столом короля садись поближе к паштету».

Впрочем, паштета не было, пришлось довольствоваться отварной говядиной и жареными курами. Вина тоже не были изысканными, разве что скиронский портвейн был неплох.

Ужинали, по-прежнему, молча – всё ещё сказывалась усталость, да и король не выказывал желания разговаривать Бушир терпеливо ждал обещанного Таразом веселья, и никому не навязывался.

К концу ужина, действительно, немного оживились: грозный военный министр подавился куриной костью. Все дружно вскочили, суетились вокруг посиневшего Тандера, колотили его по могучей спине и всё заглядывали в лицо: жив ли? Кто-то требовал немедленно разыскать мага Баямо, но никого за ним не посылали, кто-то пытался делать искусственное дыхание.

Фирсофф наблюдал за суетой и пока не вмешивался: суетиться и так было кому, а как помочь – он ещё не сообразил.

Тандера спас подоспевший Паджеро, заставивший барона сделать хороший глоток портвейна со словами:

– Не можешь выплюнуть – проглоти!

– Капитан, у вас вино – средство на все случаи жизни, – Бушир решил, что пришло время для общения с попутчиками, – Вчера вы поили советника Лонтира, сегодня – министра Тандера.

– Вовсе нет, служитель Бушир, к вину я прибегаю только в крайних случаях. Во всех остальных обычно достаточно меча и кинжала.

Бушир непонимающе хлопал глазами, пока Яктук не разъяснил:

– Капитан намекает на слова министра Тандера, что настоящий солдат либо сражается, либо пьет, но чаще совмещает эти занятия. Армейский юмор. Нам, гражданским, его не понять.

– Я всё равно не вижу связи со словами капитана, и не понимаю их.

– Капитан раздражен, служитель Бушир, – вмешался сидящий с другой от него стороны Морон, – и воспринял ваши слова, как издёвку. Он имел в виду, что может на вас обидеться, а за этим следует поединок со смертельным исходом. Другими словами, он попросил вас больше его не дразнить.

– А-а.

После ужина, подождав, пока насытились Паджеро и пришедший последним Баямо, и когда со стола убрали все, кроме свечей и вин, Фирсофф сказал:

– Мы опаздываем на Совет, а наше присутствие на нем необходимо. Есть ли у кого-нибудь идеи, как нам переправиться через Искристую в ближайшее время?

– Отсутствие моста, Ваше Величество, безусловно, задержит нас надолго, – Лонтир начал издалека, всё еще не до конца протрезвевший, – но это не должно нас пугать, ибо...

– Это нас не пугает, советник Лонтир, – перебил его Фирсофф, – но я, когда говорил «идеи», имел в виду нечто, имеющее более законченный вид.

Лонтир обиженно надулся.

– Не обижайтесь, барон. Я не сомневаюсь в вашем уме, иначе не сделал бы вас советником. Но у нас мало времени, и, как бы мы не устали, к утру мы должны знать способ переправиться через пропасть. Если сейчас у вас нет конкретных предложений, прошу обдумать до утра – тогда и решим.

Над столом повисла тишина.

– Раз предложений нет, отдыхайте, господа. Утром обсудим, кто что придумает.

9.

– А ты, правда, король? – на Фирсоффа смотрел сопливый мальчишка лет десяти. Было видно, что он только притворялся наивным и глупым ребёнком, чтобы что-нибудь выклянчить у умного взрослого.

– Тебя как звать, хитрец? – Фирсофф показал, что разгадал хитрость ребёнка, но не против вымогательства, если оно будет умеренным.

Мальчишка вытер нос полой рубахи и, перестав дурить, представился:

– Я – Бобо, сын трактирщика Дахрана.

– И чего же ты, сын трактирщика, хочешь от старого короля?

– Я прошу, Ваше Величество, Рекомендацию Короны для поступления в одну из школ магов.

– И за какую же услугу ты считаешь себя достойным Рекомендации Короны? Какую пользу ты принёс Раттанару или можешь принести?

– Я дам совет королю, Ваше Величество. Королю, который торопится ехать, потому что должен, и который ехать не может, потому что упал мост.

– И что же может принести твой совет королю?

– Возможность ехать дальше, Ваше Величество. Разве помощь Короне не стоит её Рекомендации?

– Видишь ли, Бобо, Рекомендация Короны не может дать тебе способности мага, а без них даже с Рекомендацией тебя никто не станет учить.

– Это, конечно, риск, Ваше Величество. Но если способности у меня есть, то Рекомендация гарантирует мне приём и обеспечивает согласие моего отца, который не пойдёт против воли Короны. Я не хочу быть трактирщиком, но ещё слишком мал, чтобы строить свою жизнь, как мне хочется. Поэтому ничего против не имел бы, если бы нашёлся сильный покровитель. А кто у нас сильнее короля?

Мальчик понравился Фирсоффу: он был умным и независимым, и в нём не было ни алчности, ни раболепия.

– Ну, что ж...

Фирсофф встал, и вокруг головы его засверкала усыпанная драгоценными камнями Хрустальная Корона. Положив правую руку на сердце, он произнёс:

– Я, Фирсофф Раттанарский, король по выбору Короны, даю тебе, Бобо, сын трактирщика Дахрана, слово короля, что если твой совет окажется дельным, ты получишь Рекомендацию Короны в любую школу магов. Ну, а не окажется у тебя способностей к магии, то – в любую другую школу по твоему выбору и твоим способностям.

Бобо с восторгом выслушал клятву короля, не отводя сияющих глаз от разноцветной Короны, и был так счастлив и взволнован, что не сразу отозвался на приглашение короля:

– Я слушаю твой совет, Бобо.

Корона поблекла и растаяла.

– О, это было просто здорово!... Простите, Ваше Величество, видеть самому, как выглядит клятва короля... Я, мальчишка, удостоился... мне удалось... Простите, Ваше Величество...

– Бобо! Я жду совета!

– Простите, Ваше Величество. Мой совет прост: здесь рядом, в двух часах езды, находится школа магического зодчества. Если Вы обратитесь туда, то директор школы маг-зодчий Бальсар за два-три дня выстроит новый мост, и Вы, Ваше Величество, сможете ехать дальше. Насколько мой совет ценен – решать Вашей спешке, Ваше Величество!

– Моя спешка, мои дорогой Бобо, убеждена в том, что Рекомендация Короны тобой полностью заслужена.

Фирсофф вытянул ладонью вверх правую руку, на голове его снова сверкнула хрусталём и камнями Корона. Над ладонью сгустился голубоватый туман и растаял, оставив перевитый зелёным шнуром свиток – Королевскую Грамоту.

– Читать умеешь? – король протянул её Бобо.

– Да, Ваше Величество.

Бобо развернул свиток: сверху золотыми буквами было выведено «Рекомендация Короны», немного ниже Бобо прочёл своё имя: Баллин, сын трактирщика Дахрана. Далее шёл текст рекомендации. В самом низу – подпись короля и печать с сидящим медведем – гербом Раттанара.

– Там не указано название школы – оно появится, когда ты сделаешь свой выбор.

– Но моё имя?! Я, ведь, не назвал его, только прозвище?!

– Оно указано неверно?

– Всё правильно. Но как Вы узнали, Ваше Величество?

Вместо ответа Фирсофф указал пальцем на Корону.

– Благодарю Вас, Ваше Величество. Я могу идти?

– Это тебе спасибо, Бобо. Беги по своим делам.

Счастливый мальчишка выскочил за дверь.

«Каков хитрец! Но – умён! Умён! – король одобрительно покачал головой, – А я – старею. Видно, и Корона не в силах поддерживать память старого короля. Забыть о Бальсаре! Непростительная для меня оплошность...»

Огорчённый король позвал Паджеро.