Весной 1969 года в городе Холмске ночью сгорел небольшой деревянный дом. Это было мое "боевое крещеные" в качестве пожарного СВПЧ- 6, куда я пошел работать из Холмского узла связи, поддавшись длительным уговорам моих товарищей, к тому времени уже работавших в пожарной части.

То ли возможность иметь три выходных кряду, то ли возможность (в шестнадцать лет) пощеголять в военной форме, то ли романтика работы, а может и все вместе, повлияло на меня, но я стал пожарным. И первый свой пожар помню хорошо. Не потому, что он был первым, а потому, что на пепелище я нашел нечто, что и определило мою дальнейшую судьбу. Именно этой ночью, в обмундировании пожарного, мокрый, грязный, усталый я оказался на пути, приведшем меня в итоге в литературу.

Этот дом горел, как горят все деревянные дома: быстро, ярко и жарко. Дотла. Он сгорел, а мы, собрав рукава, сидели на пепелище, ожидая, когда инспекторы проведут расследование.

Начало светать, и я заметил под кучей хлама какую-то металлическую коробку. Открыв ее, увидел пачку полусгоревших писем, несколько фотографий и толстую общую тетрадь, разбухшую от воды.

Слипшиеся листы плохо перелистывались, и я уже хотел отбросить находку в сторону, как вдруг, где-то на половине, тетрадь раскрылась сама, и мне бросилось в глаза словосочетание: "Советское гестапо". Меня словно током ударило. Ведь всего неделю назад я давал присягу работника внутренних дел, а перед этим зам. начальника СВПЧ — 6 с глазу на глаз убеждал меня, что советский пожарный — это тот же пограничник, только на охране социалистической собственности.

Он много говорил о диверсантах, проникающих в нашу пограничную область с намерением сжечь все и вся, о роли работников внутренних дел, о том, что наше советское правительство олицетворяет собой саму справедливость, а наша родная Коммунистическая партия Советского Союза есть высшее благо для трудового народа. Что я должен готовить себя к беззаветному служению этой самой партии. И, пристально — строго посмотрев в мои шестнадцатилетние, мало что понимающие, но принимающие все на веру, глаза, — отпустил.

Я хотел вернуть эту тетрадь на место, но передумал. Воспользовавшись тем, что остальные пожарные грузились в машины, я сунул тетрадь за пазуху. Когда сменились караулы, я пришел домой и положил тетрадь на антресоли, чтоб потом, когда подсохнет, прочитать. Но "потом" наступило аж через двадцать один год. Сейчас остается только гадать, как эта рукопись столько лет путешествовала со мной?

В 1990 году я жег свой писательский архив. Захотелось освободиться от старого груза. Может это и озорство, но архив я сжег, несмотря на увещевания жены, которая подавала мне папки с рукописями, вырезками из газет, старыми письмами. Я, не разглядывая, кидал папки в печь. Может, и последняя папка так же сгорела, если бы не порвались вязки. Рукописи скользнули на пол, и среди них объявилась та самая тетрадь, о которой я забыл напрочь. И сразу перед глазами предстало то пепелище и "Советское гестапо".

Жена, довольная, что я образумился, принялась хлопотать по хозяйству, а я, уединившись в комнате, стал осторожно перелистывать уже пожелтевшие страницы с почти выцветшими чернилами. С пятое на десятое, разбирая еле видимые строчки, я все-таки прочитал тетрадь. Это были записки бывшего работника госбезопасности, написанные, видимо, в состоянии страшного опьянения. Пробираясь через весь этот вздор, я увидел, что вырисовывается довольно-таки интересная картина. Если приложить умение и терпение, то может получиться интересный рассказ. Однако потом мне пришла неплохая мысль — раздвинуть рамки сюжета и работать повесть. А чтобы не обвинили в плагиате, основную линию сюжета вести от имени главного героя. Я ввел в произведение новых героев, перенес место и время действия, дополнил повествование лирическими отступлениями, и получилось то, что принято называть художественным произведением со всеми атрибутами. Таким образом, я получил возможность издать повесть под своим именем.

В декабре 1990 года повесть была написана, а в августе 1991 мне довелось по личным делам быть в Москве. Жарко, пить хочется. Зашел в пивбар, взял две кружки пива, балычка. Сел за столик. За соседним столиком сидел старик в грязной рубашке и рваных башмаках на босу ногу. Перед ним стояла бутылка какого- то вина. Старик сидел молча, пил вино и смотрел перед собой. Потом вдруг вскинул голову, посмотрел на меня.

— Ты знаешь, кто я? — спросил он.

Я пожал плечами и продолжал отхлебывать из кружки. Старик подвинул стул к моему столику, наклонил ко мне голову.

— Я агент, — прошептал он.

— Очень приятно, — лениво сказал я, — какой разведки?

— Дурак! — презрительно сощурился он и наставил на меня грязный указательный палец:

— Пух!

— Пошел вон, — так же лениво сказал я и отвернулся.

Старик выпил остатки вина, закусил чем-то и снова подсел ко мне.

— Что, агент, еще выпить хочешь? — усмехнулся я.

— Напрасно смеешься, — серьезно ответил он.

— С чего ты взял, что я смеюсь?

— А ни с чего, смеешься и все.

— Ну, как хочешь, — парировал я, — могу угостить.

— Поздно, — грустно сказал старик.

— Чего поздно? — не понял я, — до закрытия далеко.

— Я не про это, — отмахнулся он, — умру я скоро.

Я с удивлением и опаской посмотрел на него.

— Сколько же тебе лет?

— Не твое дело, — огрызнулся старик.

— Ну, тогда не приставай ко мне.

— А я и не пристаю, я прощаюсь.

— С кем?

— С тобой

— Мы что, знакомы? — усмехнулся я.

— Это не важно. Я скоро умру. Хочется, чтобы рядом был кто-то.

— Ты это брось, — рассердился я, — иди к своим родным, с ними и попрощайся.

— Я с ними уже простился.

— Когда?

— Давно.

Я хмыкнул и предложил ему пива.

— Нет, — помотал он головой, — не хочу.

— Тогда иди домой, — посоветовал я.

— Нет у меня дома.

— А где ты живешь?

Он развел руками.

— Все понятно, — вздохнул я, — Божий человек.

— Нет, — протяжно сказал старик, — я не Божий человек, я агент советского гестапо...

Мне показалось, что мои глаза стали больше, чем голова. По спине побежали мурашки, губы пересохли.

Старик привалился спиной к стене и что-то бормотал.

— Эй! — позвал я его, — вы были на Сахалине?

Он на мгновение открыл глаза:

— Я жил в Холмске, но когда сгорел мой дом — уехал в Новгород, а потом сюда, - он стал задыхаться. Я протянул ему свой бокал, но старик отвел мою руку.

— Поздно, — пробормотал он и уронил голову на грудь.

Подошел бармен.

— Что с ним? — спросил он у меня.

— Спит, наверное.

Бармен позвал старика:

— Эй, вставай, вставай! — но старик молчал. Бармен приподнял его голову за подбородок и с воплем отскочил. Присутствующие в баре подошли к нам и стали переговариваться. Бармен бросился к телефону — вызывать "скорую'' и милицию.

Минут через двадцать приехала "скорая", а с нею два милиционера. Врач констатировал смерть. Милиционеры, опросив всех нас, составили протокол. Старика уложили на носилки, погрузили в машину и увезли.

Ошарашенный всем этим, я приехал домой, еще раз перечитал повесть, присвоил ей название "Агент советского гестапо', добавил малюсенький пролог, чтоб хоть как-то сблизить правду с вымыслом. Я не претендую на исключительность моей повести, ибо, кто его знает, может, есть еще подобные "агенты', которые прочитают повесть и скажут: "Эка невидаль, мы еще и не то "могем".

Хотя смысл моей повести вовсе не в воспевании советских "Джеймс — бондов", а в том, что судьба наша до сих пор находится в руках подобных "агентов", ставящих свое сомнительное ремесло во главу угла нашего большого человеческого Дома.

Глава первая

23 февраля 1953 года я был вызван к начальнику Управления госбезопасности по Н-ской области. В приемной находились два майора пограничных войск. Увидев меня, майоры встали и, хотя я был в штатском, отдали мне честь. Бесшумно отворились двери, и помощник пригласил меня в кабинет.

Начальник сидел за столом. Перед ним стоял поднос с завтраком, из чего я сделал вывод, что начальник всю ночь провел у себя. Значит, случилось что-то серьезное.

— Майоров в приемной видел? — спросил начальник.

— Так точно, — ответил я.

— Это тебе… в помощь.

Он замолчал и долго смотрел на меня.

Я стоял и лихорадочно соображал, что бы это могло означать? Я только что вернулся из "командировки", и мне положено было отдыхать целый месяц. Но меня снова хотят куда-то послать. И никому нет дела до того, что у меня может быть своя жизнь.

Начальник стал перекладывать с места на место какие-то бумаги, потом откинулся на спинку кресла и пристально посмотрел на меня. Я уже не на шутку заволновался: может это проверка? Наконец начальник тяжело вздохнул, поднялся из-за стола, стал ходить по кабинету.

— Мы долго думали, кому поручить ЭТО дело, и остановились на твоей кандидатуре.

Когда начальник говорил: "Мы долго думали" — это следовало понимать, что вопрос решался в Москве. И все вопросы отметались сразу. И поэтому я сказал, что готов выполнить задание. Я, конечно, понимал, что нужно кого-то убрать, но присутствие в приемной двух майоров несколько озадачило меня. Всегда я действовал один, а тут сразу два свидетеля. Чем я занимаюсь, знает лишь мой начальник да кое-кто в Москве. Для всех остальных я обыкновенный офицер госбезопасности. "Завтра вы полетите в Копейск, — тихо сказал начальник, по нашим сведениям там находится один человек, служивший до войны в нашей системе. Как недавно выяснилось, он не погиб во время бомбежки, а сбежал, захватив с собой один секретный документ. Лаврентий Павлович очень просил найти этот документ. Я понимаю, — продолжал начальник, — тебя удивляет, что действовать будешь не один, но иначе нельзя. Эти майоры все тебе объяснят. Твоя задача — найти документ и помочь этому "коллекционеру" забыть о нем. Срок — десять суток".

Я вышел в приемную. Майоры сидели на своих местах. Их тревожные взгляды остановились на мне.

— Встречаемся через два часа, — сказал я.

Вернувшись в свой кабинет, я стал просчитывать разговор с начальником. Дело не представлялось мне сложным. Найти человека не так уж трудно. Труднее будет найти документ. Но этим делом занимается лично Берия. Значит тот, кто желает заполучить документ, состоит в окружении либо Сталина, либо...

Мне стало жарко. Да еще эти майоры! Контроль? На случай, если найду документ? Собачья жизнь! Сегодня ты лаешь на тех, кто неугоден твоему хозяину, а завтра они, помирившись, в знак "вечной дружбы" забьют тебя камнями, и первый камень бросит твой хозяин. Что же делать? Исчезнуть с майорами вместе? Но я не знаю их полномочий. Если им приказано убрать меня, то когда? Мне же насчет их никаких указаний не было. Они же будут "пасти" меня, пока я не найду документ. А потом? И где гарантии, что майоры будут одни? Нет никаких гарантий. Значит, начинать спасать себя нужно немедленно.

Единственным человеком, кто мог бы мне помочь, был мой брат — близнец, живший в Орле. В свое время, при заполнении анкеты, не зная почему, я умолчал о нем, а проверка, по-видимому, дала сбой. И я вошел в систему госбезопасности как единственный сын своих родителей, умерших еще в 1922 году. В конце сорок пятого мы с братом случайно встретились в Орле, где он работал сторожем на складах райпотребсоюза.

Выяснилось, что после смерти наших родителей (я тогда уже учился в Москве) он, в поисках лучшей доли, попал в Орел. Прижился там, а вскоре женился и взял фамилию жены. А тут война. Воевал разведчиком, но как-то так вышло, что, ни званий, ни орденов не заслужил. Когда он вернулся в Орел, то узнал, что его семья погибла при бомбежке. Запил, было, брат поначалу, но потом пересилил свою беду. Родственники жены устроили его сторожем, и вот уже восемь лет он по ночам стерег склады райпотребсоюза. Писем я ему писать не велел, но через племянника его жены мы изредка поддерживали связь. И как раз сегодня вечером он должен был заявить о своем приезде.

Понемногу стал проясняться план моих действий. В дверь постучали.

-Войдите, — крикнул я.

Вошли оба майора, одетые в штатское. Голубоглазые, с седыми висками гладко выбритые они производили впечатление. И если бы не безукоризненная военная выправка, их можно было бы принять за преподавателей математики в старших классах.

— Проходите, — сказал я, предлагая им присесть, — времени у нас мало. Ваша задача?

— Общая задача — найти документ.

— Он действительно существует?

— Почти сто процентов вероятности.

— Вы знаете содержание документа?

— Нет, но мы знаем шифр к сейфу, в котором находится документ. Если вскрыть сейф принудительно — произойдет взрыв.

— Вы скажете мне шифр?

— Нет.

— Кто еще знает шифр?

— Ваш начальник.

— А еще кто?

— Вероятно, в Москве знают.

"Вероятно, вероятно...". Это предположение насторожило меня. Если шифр был известен Москве раньше, то вряд ли понадобилась бы помощь наших майоров. Значит, в Москве о шифре узнали недавно и, конечно же, узнали от моего начальника, а он от майоров. Остается выяснить, как майоры узнали об этом шифре?

— Как случилось, что документ попал к вам?

— Не документ, — поправил меня один из майоров, — документы. Перед самым началом войны к нам в штаб доставили перебежчика и целую папку документов, находившуюся при нем. Штаб наш переезжал к месту новой дислокации, основные документы были уже отправлены. Мы же занимались отправкой штабного инвентаря. И вот перед нами немец и документы. Немец говорит, что скоро будет наступление, просит передать документы нашему начальству. Говорит, что они очень важные, они нужны Москве. Мы немцу не поверили, но, на всякий случай, спрятали эти документы в случайно подвернувшийся сейф английского производства. Этакий небольшой чемоданчик из тугоплавкого металла, обшитый "крокодиловой кожей". Имеет два встроенных замка, снабженных электромеханической блокировкой. Разбирая схему замков, мы наткнулись на одну принципиальную неточность, позволившую нам придумать совершенно новую систему кодов, на основе которых и был составлен шифр. Если раньше замки могли отпираться в любой последовательности, то теперь необходимо было применить целый ряд алгоритмов.

— И какое же число вариантов, — спросил я?

— Цифра астрономическая. Для нахождения нужных алгоритмов понадобится пятьсот лет.

— Значит, опасения беспочвенны?

— Не совсем. У сейфа есть "ахиллесова пята". Если обработать замки переменным током определенной частоты, то блокировка снимается, и этот чемоданчик можно открыть простой отверткой.

— Кто еще знает об этом?

— Знал еще один человек — дивизионный шифровальщик. Он тогда помогал нам. Мы поручили ему отправить сейф утром, но утром началась война. Бомбежка, артобстрел... Шифровальщик ночевал в селе, а мы всю ночь провели у реки, соловьев слушали... Когда немецкая авиация отбомбилась, мы бросились в военный городок, но от него остались только кучи битого кирпича, а тут немецкая мотопехота...

— Как вы узнали, что шифровальщик жив?

— Мы этого не знаем.

— Откуда же уверенность, что сейф находится в Копейске?

— Это не наше предположение.

— Что вы предлагаете?

— Ничего конкретного у нас нет.

— Хорошо, — устало сказал я, — встречаемся ночью на аэродроме…

Отпустив майоров, я подошел к высокому окну — мой кабинет находился на четвертом этаже, в самом углу длинного коридора. Таким образом, в кабинете было два окна: одно выходило на центральную улицу, а другое на перекресток, и вот этот самый перекресток пересекали два (уже моих) майора. Перейдя на другую сторону улицы, они, не спеша, пошли по тротуару.

Глава вторая

По забрызганному грязью тротуару, уравновешенной походкой, рука об руку шли два человека. Тот, что был ростом пониже, говорил своему спутнику:

— Все это глупо, Федор. Не верю я, что сейф в Копейске. Трудно в это поверить.

— А где же он?

— У меня есть два предположения: или он давно вскрыт, или его до сих пор не нашли.

— Но откуда Москве известно о нем? Я имею в виду документ, о котором знало лишь четыре человека? Перебежчик погиб, шифровальщик, вероятно, тоже погиб. Если бы он остался жив, то об этом документе Москва узнала бы давно.

— Каким образом?

— Шифровальщик знал шифр.

— Он не знал его! Вспомни, Иван, что было, когда привели немца?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Не спеши, Иван, вспоминай. Как был одет перебежчик?

— Погоди, Федор, погоди. Ты хочешь знать, помню ли я что-либо особенного в одежде немца?

— Да.

— Ну, он был без головного убора.

— Верно.

— На нем были гимнастерка, брюки, ботинки… на поясе ремень… и пустые ножны…

— Вспоминай, Иван.

— В руке он держал сумку-планшет.

— Правильно, Иван, — подстегивал его товарищ, — но было еще что-то.

— Я вспомнил! На руке у немца были часы.

— Точно. А что делали мы?

— Мы смотрели документы, но ничего особенного не обнаружили.

— Верно, не обнаружили, а знаешь, почему?

— Догадываюсь. Мы смотрели документы на немецком языке, но там были еще документы написанные, то ли по-грузински, то ли по-арабски.

— Да, Иван, я помню их. Немецкие документы мы прочли — в них ничего, кроме призыва быть готовыми к наступлению не было. Мы посчитали это за провокацию. А восточные письмена мы даже и разглядывать не стали.

— Правильно, Федор. Мы запихали документы обратно в планшет, и в это время зашел шифровальщик. Спросил о немце. Мы сказали, что это перебежчик, принес немецкие приказы военного характера, и что нам некуда их спрятать. Шифровальщик вышел, но вскоре вернулся с чемоданчиком-сейфом.

— Еще он принес карту-схему замков.

— Да, и мы засели за составление шифра.

— Правильно, а где был шифровальщик?

— Он позвал солдат, чтобы отвести немца в столовую. А потом присоединился к нам, и мы втроем стали работать.

— Совершенно верно, Иван. Но до того как сесть с нами за стол, шифровальщик вышел вслед за немцем и вернулся, когда у нас был готов первый алгоритм. Но мы были так поглощены работой, что и этому моменту не придали должного значения. Но я краем глаза заметил на руке шифровальщика часы, хотя раньше у него часов не было.

— Выходит, он упросил немца "подарить" ему часы?

— Да. И это самое главное.

— Часы? —

Нет, Иван. Главное то, что шифровальщик не мог знать ключа к шифру. Ведь мы с тобой сначала сделали ключ, а потом уже мудрили с замком.

— Верно, Федор. Значит, шифровальщик не знает ключа к шифру. Выходит, он, если остался жив, — открыть сейф не сможет?

— Если остался жив — сможет.

— Обработка переменным током?

— Да.

— Это маловероятно. Прошло столько лет, сейф можно было открыть давно.

— Может, ты и прав.

Глава третья

25 февраля 1953 года, рано утром мы прилетели в Копейск. Я знал, что за каждым пассажиром будут следить какие-нибудь невзрачные личности и, поэтому, подняв воротник пальто (на морозе это выглядело вполне естественно), ни на кого не глядя, осторожно спустился по шаткому трапику и, смешавшись с остальными пассажирами, прошел в здание аэровокзала. Багажа у меня не было, но у одного из майоров находился мой чемоданчик. Мы решили, что я заберу его тогда, когда буду совершенно уверен в отсутствии слежки. Само содержимое моего чемоданчика ни для кого не представляло интереса: книга Сервантеса "Дон Кихот" да набор ниток с иголками. Все. Однако сам чемодан таил в себе опасность. Он был сконструирован таким образом, что, при необходимости, разобрав крышку, можно было за несколько секунд собрать пистолет-маузер. Это был подарок брата. Вчера вечером приехал Игорь — племянник его погибшей жены. Передал этот чемоданчик и книгу "Дон Кихот". Сказал, что брат велел внимательно прочитать те места, которые он пометил карандашом — это быта инструкция к его изобретению.

Я написал ответ и на словах попросил Игоря передать дяде Саше (так звали брата), чтобы он после каждого первого слова вставлял Псалом Исайя26:3-4, а после каждого третьего слова Псалом Иеремия 31:30. После каждого предложения по очереди: Исайя 53:8, Иоанн 1:12, Откровение 3:20 и в конце письма — Иезекииль 36:25-27. Еще в детстве мы с братом придумали свою тайнопись, пользовались ею в шутку, но вот сейчас она должна помочь мне всерьез.....

С толпой пассажиров я прошел через зал ожидания и задержался в дверном тамбуре, якобы поправляя одежду. Мимо прошли оба майора, не обращая на меня никакого внимания. Поправляя шарф и опуская у шапки клапаны, я увидел через стеклянную дверь одного из пилотов нашего самолета. Он беседовал с невысоким полным брюнетом в цигейковом полушубке и в белых пимах с калошами. Пилот показал толстяку три пальца и отошел, а толстяк быстро подбежал к буфетной стойке и что-то сказал буфетчику. Тот кивнул головой и скрылся в подсобке. Сомнений не оставалось — за нами следили. Но кто, чьи эти люди, сколько их? Я вышел из вокзала. Пассажиры толпились на автобусной остановке. Майоров среди них не было. По нашему уговору мы должны были поселиться в разных местах города, чтобы легче было обнаружить слежку. Договорились встречаться раз в сутки на городском рынке. Условились, что если я нападу на след документов, то клапаны моей шапки будут подняты. И лишь тогда можно будет "нечаянно" встретиться у какой-нибудь шашлычной, за кружкой пива. Все другие свидания не предусматривались.

Зная, что с этого момента за мной будут следить, я сел в первый же подошедший автобус. И сразу же выявил двух "не наших". Один занял позицию впереди меня, другой перекрыл собой выход. Они не могли быть моим прикрытием. Наша операция секретная, прикрытие не предполагалось. Значит, произошла утечка информации. А раз так, то операция уже провалилась. А может кто-то, узнав о существовании документов, решил сделать свою игру? Если это так — меня должны завербовать. А может, они упустили моих помощников и решили взять меня? Выходит, они знают, где сейф? Но тогда (логичнее всего) — меня нужно убрать. Но меня можно будет убрать лишь тогда, когда я выведу их на майоров. Значит, майоры даны для честной игры? А если так — нужно немедленно выпутываться. Но как? Справиться с этими двумя можно, а что если нас сопровождают? Водитель объявил остановку и стал притормаживать. Когда открылась дверь, я сделал пол-оборота и ударил стоящего у двери каблуком ботинка в пах, а вторым ударом в колено выбил его из автобуса на тротуар. Со стороны могло показаться, что пассажир неловко оступился и самостоятельно выпал из дверей. Наверно так оно и было, потому что второй "соглядатай" инстинктивно кинулся к своему товарищу и выскочил вслед за ним. Я тоже покинул автобус, и он поехал дальше. На остановке кроме нас никого не было. В это время завизжали тормоза, и возле нас остановился "Виллис". Из него выскочили мои майоры.

— Это наши люди, — закричали они негромко. "Соглядатаи" неловко переступали с ноги на ногу.

— Ну что ж, — сказал я, — наши так наши.

Мы сели в "Виллис".

— Давайте знакомиться, — предложил я.

"Пинкертоны" представились:

— Лейтенант Гусев, Лейтенант Кураков.

Гусев представил водителя:

— Сержант Шокин. Извините нас, товарищ подполковник, мы должны были встретить вас и развести по адресам, которые Вы нам должны были сообщить. Но вышла неувязка. Мы думали, что вы будете держаться вместе. Ваших помощников мы увидели сразу, а вот Вас упустили. И каково же было наше удивление, когда мы увидели, что Вы садитесь в автобус. А тут, как на грех, машина не заводится, и нам ничего не оставалось, как поспешить в автобус, оставив ваших помощников на попечение сержанта.

— А как вы нас узнали? — небрежно спросил я.

— По фотографиям.

— Не удивляйтесь. Все очень просто. Мы получили несколько фотографий, среди которых есть ваши. Нам приказано встретить вас, и выполнять ваши распоряжения.

— Официально?

— Нет, конечно.

— Кто с вами беседовал?

— Был человек из Москвы. Передал фотографии и инструкции.

— Кто еще присутствовал?

— Никто.

— Где вы получали инструкции?

— В управлении.

— Точнее.

— В кабинете у начальника.

— А где был начальник?

— Его не было.

Стоп! Не может быть. В нашей системе запрещалось оставлять свои кабинеты без присмотра. Если хозяина кабинета — в данном случае начальника Управления — не было на месте, кабинет должен был быть закрытым на ключ. Таковы жесткие правила системы. Ежели кабинет был открыт, и в нем находились посторонние, а хозяина кабинета не было (если верить лейтенантам) — то это значит, что начальник Управления там был! И если "человек из Москвы" имитировал его отсутствие — мое дело швах. Я понял, что лейтенантов подставили. Значит, кто-то еще интересуется нашим заданием, и этот или эти имеют здесь большое влияние на начальника Управления госбезопасности, а может и наоборот. В таком случае, "человек из Москвы" тоже подставлен. Но кем и зачем?

— А что за инструкции вы получили? — так же равнодушно спросил я. Лейтенанты замялись.

— Да как Вам сказать, — неуверенно начал Гусев, — это не должно разглашаться.

— Ну, в данной ситуации это неуместно, — парировал я. — Это, во-первых. А во-вторых, можно спросить и у вашего инструктора. Как его зовут? — Лейтенанты переглянулись:

— Он не представился.

" 0 Господи, — взмолился я, — кто вы такие, лейтенанты? Кто взял вас на службу? За такие дела браться — две головы мало, а у вас и одной на двоих нет. Не представился. А вы спрашивали? За что вас взяли в органы, за красивые глаза?"

Чертыхаясь про себя, я сохранял невозмутимость. Лейтенанты удрученно притихли. Так, молча, мы продолжали ехать. Внезапно что-то насторожило меня. Я почувствовал опасность. Интуиция, никогда не подводившая меня в самых несуразных обстоятельствах, вновь заработала. Источник опасности был рядом! Сердце забилось, зачесалась спина. Я сидел на переднем сиденье, и поэтому мог позволить себе принять полулежащую позу. Все хранили молчание. "Виллис" небыстро двигался по нечищеным улицам. Из-под прикрытых век я следил за маршрутом. До войны я два раза был в Копейске по личным делам, и немного изучил город. Сейчас, по моему разумению, мы подъезжали к рынку. Еще один перекресток, и справа от меня покажутся арочные ворота с фанерными буквами на перемычке: РЫНОК. Однако, не доезжая до перекрестка, водитель свернул влево, во двор какого-то старинного деревянного дома. Потом, чертыхнувшись, развернулся и снова выехал на эту же улицу и повернул налево. Мое дыхание еще больше участилось, и я понял причину моего беспокойства: она была в десяти сантиметрах слева от меня. Опасность исходила от сержанта, который за все время не проронил ни звука. Он плохо знал город. Это подтвердил и тот факт, что несколько секунд назад наш водитель нарушил "Правила". При выезде со двора, на углу дома висел знак "Поворот налево запрещен". И водитель нарушил "Правила" вовсе не потому, что он пренебрег ими, а потому, что он не видел знака, что, конечно же, непростительно для профессионала, работающего в органах. Я стал исподволь разглядывать "сержанта". Вел машину он неплохо, но все же было заметно, что опыта у него не хватает. Я сам провел за баранкой в общей сложности почти двадцать лет, и мне были видны промахи нашего водителя. Я обратил внимание на его руки. Это были руки человека, никогда не дружившего с гаечным ключом. Ногти ухожены, чистые. Под ногтями тоже чисто. Полушубок хоть и поношен, но тоже чистый. На ногах собачьи унты. Лицо водителя представляло застывшую маску. Я чувствовал, как внутри его мощного, выпуклого — без морщин — лба, шла огромная работа ума. Мне казалось, что еще чуть-чуть, и я проникну в его мысли.....

— Товарищ подполковник, — громыхнул над моим ухом голос Гусева. — Куда ехать?

— На вокзал, — спокойно ответил я, одновременно заметив боковым зрением, как напряглось, заострилось лицо "сержанта".

— На какой вокзал? — хрипло спросил он, и этим вопросом окончательно признался, что он не местный. Любой местный житель знает, что вокзал может быть только железнодорожный и никакой больше, потому что это единственный вокзал в городе.

"Вот ты и попался "дружок". Однако чтобы не спугнуть "сержанта", я сказал довольно равнодушно:

— На железнодорожный, — и, видя, как недоуменно приподнялась бровь водителя, попросил остановиться.

— Что-то укачало. Да тут рядом, пройдемся пешком. А вы езжайте в Управление, доложите начальству, что встретили нас, развезли по адресам, а завтра мы сами явимся и обговорим все детали нашей командировки. Лейтенанты кивнули и приказали водителю ехать в Управление.

Машина уехала, а майоры недоуменно посмотрели на меня.

— Ничего страшного, — криво улыбнулся я, — немного голова закружилась. Скоро пройдет.

— Куда же теперь?

— Что же дальше?

Майоры ждали от меня ответа, но я не хотел первым объявить, что наши дела плохи. Я хотел, чтобы майоры дошли до этого сами. Но они созревали очень медленно, поэтому я вынужден был сказать, что встреча с лейтенантами не входила в мои планы.

— Утечка информации?

— Получается так, — подтвердил я.

— Что же делать?

— Искать ночлег. Вы сейчас зайдете в подъезд, оставите там чемоданчик и пойдете по указанным адресам. Встречаемся на рынке согласно договору.

Майоры зашли в подъезд дома, на который я указал, и тут же вышли, но уже без чемоданчика. Я легонько кивнул им, в знак прощания, и они скрылись за углом. Незаметно осмотревшись, я зашел в подъезд, и в это время послышался скрип тормозов. Я оказался прав! Это был "Виллис". За рулем сидел "сержант". Лейтенантов в машине не было. Это упрощало дело. Нажав невидимые кнопки в чемоданчике, я разобрал его крышку, и через несколько секунд у меня в руках оказался пистолет — маузер облегченного типа, с укороченным стволом с глушителем. Загнав патрон в ствол, я выглянул на улицу. "Сержант" все еще сидел за рулем, и через приспущенное стекло пассажирской дверки вглядывался в полумрак моего подъезда. На втором этаже послышались голоса — кто-то с кем-то прощался. Времени у меня не оставалось. Я глубоко вздохнул, задержал дыхание, высунулся из своего угла и вскинул пистолет. Выстрела я не услышал, что-то теплое дрогнуло в руке — и только. "Сержант" оставался неподвижен.

Наверху хлопнули двери, послышались шаги. Я спрятал маузер за пазуху и вышел из подъезда. Спокойно подошел к машине, открыл дверцу со стороны водителя, бросил чемоданчик на заднее сиденье, передвинул "Сержанта на пассажирское место и сел за руль. Мотор работал, поэтому мне оставалось лишь выжать сцепление и включить передачу. "Куда же теперь?", — думал я. На повороте голова "сержанта" повернулась, и я с удовлетворением отметил свою "работу": Пуля вошла точно в переносицу. Он даже не успел закрыть глаза. Я обыскал его, но кроме пистолета "ТТ" и нескольких десятков рублей ничего не нашел. В душу закралось сомнение — а того ли я "шлепнул"? Не ошибся ли? Рука "сержанта" опустилась ниже, и я увидел на запястье часы, они показывали 11.50. Я решил ехать в аэропорт. Пусть его найдут там. Лейтенанты скажут, что ничего не знают, потому что он им ничего не сказал — в этом я был уверен. Он решил вести игру, но ему не повезло. Я открыл "бардачок" и не смог удержать улыбку. Вот оно — доказательство моей правоты: карта города и несколько фотографий с изображением главных улиц, перекрестков и площадей. Были здесь и наши фотографии... Вот моя, а вот и майоры… так вот ты какой "человек из Москвы". Ну что ж, посмотрим кто кого.

Глава четвертая

Уже смеркалось, когда постовой милиционер старшина Морев обратил внимание на одинокий "Виллис", стоявший неподалеку от багажного отделения аэровокзала. Постукивая каблуком о каблук, он неторопливо подошел к машине и заглянул через заиндевевшее стекло внутрь. Ему показалось, что в машине кто-то есть. Старшина открыл дверцу и оторопел. На пассажирском месте сидел человек с простреленной переносицей. Он был мертв.

Старшина захлопнул дверцу и поспешил в дежурку. Сообщив по телефону о происшествии в отделение милиции, Морев стал составлять рапорт. Вскоре подъехала машина из уголовного розыска с двумя оперуполномоченными и врачом. Осмотрев убитого, врач заключил, что смерть наступила около четырех часов назад от огнестрельной раны в область переносицы. Осмотр убитого и машины ничего не дал. Пока оперуполномоченные составляли протокол, Морев несколько раз обошел вокруг "Виллиса". Старшина посмотрел на номер машины, и он показался ему знакомым. Именно этот номер имела машина, на которой месяц назад его отвозили из Управления госбезопасности, после "дружеской беседы" с начальником по вопросу перехода работать к ним. Морев сослался на возраст, на нехватку образования, на что начальник ответил, что все это ерунда. Главное- желание защищать страну от внутренних врагов. Он распорядился отвезти старшину домой, и на прощанье многозначительно подмигнул:

— Приглашение работать у нас многие почитают за награду. Подумай. Но старшина, нашел в себе мужество отказаться, и от него отступились.

— Товарищ оперуполномоченный, — обратился Морев к одному из них.

— Чего тебе?

— Эта машина из госбезопасности. Все переглянулись.

— Ты что, старшина, в уме ли?

— Ну, зачем же так? — нахмурился Морев, — я помню этот номер.

— Да-а, — протянул врач, — дела... А кто же убитый? Вот это каша заварилась. Теперь затаскают... эх, мать-перемать!

— Я пойду, позвоню им, — удрученно сказал Морев.

— Звони, — закивали все. Старшина позвонил в Управление и вернулся.

— Ну что? — осторожно спросил врач.

— Скоро будут, — ответил старшина.

Понемногу стали собираться зеваки, но Морев быстро разогнал их. Вскоре подъехал такой же "Виллис". Из него вышли двое в одинаковых пальто с каракулевыми воротниками и таких же каракулевых шапках. Молча подошли к машине с убитым, переглянулись.

— Кто это? — строго спросил один из них.

— Не знаем, — пожали плечами оперуполномоченные.

— Когда обнаружили?

— Около часа тому, — сказал Морев. — Здесь мой пост. Гляжу, стоит машина и стоит. Ну и подошел, а тут вон какое дело. Машина-то ваша?

— Машина наша.

— А убитый?

— Мы его не знаем. Вы составили протокол?

— Да, да, — заволновались сыщики, — возьмете с собой?

— Нет. Дадите ему законный ход. — Один из сотрудников госбезопасности открыл капот:

— Радиатор разморозило, придется буксировать.

— Еще чего не хватало, — огрызнулся другой, давай-ка перенесем труп в нашу машину, а буксировкой займутся, кому положено. Морев помог перенести тело убитого во второй "Виллис", и машина уехала.

— Ну, и что дальше? — спросил он.

— А кто его знает, — развели руками оперуполномоченные.

— Угораздило же этому случиться в мою смену, — зло сплюнул Морев, — ходи теперь... доказывай. "Ну ладно, старшина, — сказал врач, — у нас тоже проблемы будут. Но не горюй, все образуется". Они уехали, а Морев прошел в дежурку, поставил чайник на плиту и стал буквально по минутам восстанавливать сегодняшний день:

6.00 — подъем, завтрак.

7.00 — вышел из дому.

7.50 — прибыл в отделение милиции.

8.00 — развод.

9.00 — прибыл в аэропорт, принял пост.

11.00 — сходил в буфет за булочками.

11.30 — пил чай.

12.00 — снова на посту... А был ли "Виллис" в это время здесь? Морев призвал на помощь зрительную и мышечную память. Нет, "Виллиса" не было. Он появился позже. А где же я был? А... в уборной. Точно! Когда шел обратно, краем глаза увидел какую-то машину... так-так. Значит, "Виллис" появился между 11-ю и 12-ю. Надо будет записать.

Зазвонил телефон.

— Слушаю, Морев, — заученно сказал в трубку старшина.

— Василий Игнатьевич, Лоскутов говорит.

"Ну вот, уже и начальник милиции в курсе", — подумал Морев.

— Слушаю вас, Иван Харитонович.

— Рапорт готов?

— Готов.

— Много написал?

— Две странички.

— Порви его.

— ... Как порвать?

— Чем мельче, тем лучше.

— А как же происшествие?

— Вы о чем Василий Игнатьевич?

— Убийство, — старшина перешел на шепот.

— А кого убили?

Морев недоуменно оглянулся и прикрыл рот ладонью.

— Человека убили, товарищ полковник.

— Да ты что, Василий Игнатьевич, заболел?

— Ну, как же, товарищ полковник, — загорячился старшина, — сам видел, сам труп перетаскивал в другую машину. — 0 какой машине говоришь, — насмешливый голос в трубке зазвучал громче.

— 0 "Виллисе", точнее о двух.

— А где они?

— Один уехал с трупом, а другой здесь.

— А ну, выгляни в окно. — Морев, прикрывая глаза от света лампочки, посмотрел на привокзальную площадь. Она была пуста!

Старшина медленно опустился на табурет, взял в руки свой рапорт, еще раз перечитал его и достал спички. Листки бумаги сгорели быстро, но тревога, всплывшая в душе Морева, не утихла, а, напротив, усилилась, предвещая скорый приход непрошеной беды...

Утром следующего дня в морг были доставлены два трупа. У обоих были проломлены головы. Вскрытие показало наличие большого количества алкоголя. Вечером их похоронили в общей яме на западной стороне кладбища, как безродных.

Глава пятая

С некоторых пор Степан Никанорович Бельма стал ощущать чье-то внимание к своей особе. Он никогда не страдал рассеянностью, но события послед них дней заставили его усомниться в этом. Он всегда запирал двери дома на ключ, но иногда они оказывались отпертыми, вертушка калитки оказывалась повернутой не так, как это делал Бельма. Да и в самом доме вещи принимали несколько иное расположение.

На первый взгляд все стояло на своих местах, но только на первый взгляд. То слоники на комоде как-то по-иному трубили в фарфоровые хоботочки, то Хозяйка Горы Медной смотрела не в ту сторону, то половичок, всю жизнь кособочившийся, начинал проявлять признаки дисциплины...

Вот и сегодня, отпирая калитку, Степан Никанорович Бельма — скромный служащий банно-прачечного комбината — почуял присутствие чужой руки.

Он помнил, что метла, которой он подметал двор, стояла по левую сторону крылечка, а сейчас с правой стороны

Может, кто из соседей заходил? Но опять же, кому заходить-то? Дом слева давно пустует — хозяин в больнице. Следующий дом тоже пустой, буквально на днях Южаковы переехали в городскую квартиру. А дальше — только одна Саватеевна живет, с печки не слазит. Болеет чем-то неопознанным. Третий год еле ползает... С Фатеевыми я не дружу, с Леваницкими тоже, а там вообще чужой край пошел. Справа Толоконников — дед с внучкой Настей — малолеткой. Так они еще вчера к брату в Журбу подались. Потом — Иван-Купец, он сроду со мной не здоровался… далее — другая улица пошла…

С этими мыслями Бельма поднялся на крыльцо, отпер дверь, толкнул ее сердито, вошел в сенцы и схватился за сердце. В сенцах, у самой двери, ведущей в дом, стояли чужие валенки, а на стене, на большом кованом самодельном гвозде, на котором некогда покоился хомут, висел чужой овчинный полушубок.

— 0…о…о, — простонал Бельма, — гости. Но кто? Степан Никанорович нерешительно потоптался у порога и боязливо потянул дверь. Она подалась со знакомым скрипом. Бельма осторожно просунул в щель голову и тут же выдернул ее обратно. В дальнем углу, на кушетке, под картиной "Три богатыря" сидел человек. Бельма закрыл двери, но они снова отворились, и властная сильная рука втащила перепуганного хозяина в комнату.

— Кто Вы? — просипел Бельма.

— Странник Божий, — насмешливо произнес незнакомец.

— А почему ко мне? Зачем?

— Да вот, — все так же улыбаясь, развел руками странный гость, — решил зайти, погреться.

— А как же в дом попали? Дверь же была на замке, верно?

— Ваша правда.

— Ничего не понимаю.

Степан Никанорович опустился на скамеечку и заплакал.

— Ну, зачем же так, дорогой Степан Никанорович, — сказал гость, — неужели старость повлияла? Бельма замер, потом быстро вытер слезы и поднялся. — Вы меня знаете? — чуть заикаясь, спросил он.

— Знаю, — сухо ответил гость.

— Откуда?

— Это Вам ни к чему.

— Но позвольте, — вскинулся Бельма.

— А…а, — отмахнулся гость, — пустое. Не ломайте голову, Степан Никанорович, она вам еще пригодится.

— В каком смысле? — промямлил хозяин, вновь испытывая прилив страха,

В прямом, — устало сказал гость, — и давайте раздеваться, а я печку растоплю, а то остывает хата, — и, видя, что хозяин не двигается, с укором произнес:

— Степан Никанорович, вы же хозяин. Так давайте хозяйничайте. Вот, чай хотя бы поставьте, я уже не говорю об остальном… да будьте же Вы как дома!

Так, балагуря, гость растопил печь и поудобнее устроился на кушетке. Бельма тем временем разделся, долил в чайник воды, поставил на огонь и снова уселся на скамеечку.

— Степан Никанорович, — протяжно произнес гость, — на дворе смеркается уже, не перекусить ли чего?

— Здесь не трактир, — уклончиво ответил Бельма.

— Понимаю, Вы страстно желаете, чтобы я ушел? Бельма глубоко вздохнул, стрельнул глазами на незнакомца, но смолчал.

— Степан Никанорович, — не унимался тот, — накрывайте же на стол. Режьте сало, жарьте яичницу. В подполе у Вас все это есть, и в очень большом количестве.

— Как Вам не стыдно, — обрел мужество Бельма, — Вы что, уже все углы обшарили?

— Вы догадливы, — съехидничал гость.

— Бессовестный, — совсем осмелел хозяин.

— Ну, не будем, не будем, — замахал руками незнакомец, — о совести можно, конечно, поговорить, но не сейчас. Не время.

— Что Вы хотите?

— Может быть, сначала проявите хлебосольство?

— К черту хлебосольство, — вспыхнул вдруг Бельма, — все к черту! Кто Вы, почему Вы здесь? Кто Вам дал право забираться в чужой дом, измываться над старым человеком?...

Бельма повернулся к непрошеному гостю и оторопел: в руках страшного незнакомца был пистолет, от которого отскакивали всполохи томящегося в печи огня.

— Что же Вы, Степан Никанорович, продолжайте. Ваше вступление мне понравилось, — незнакомец весело улыбался.

— Уберите пистолет, — прошептал Бельма, и, неловко оступившись, упал на спину.

— Я прошу Вас, не стреляйте… я все

Сделаю… я все сделаю, я сейчас ужин приготовлю, я быстро, — он бросился, было открывать люк подпола, но гость решительно остановил его.

Степан Никанорович поднялся с пола, сел на свою скамеечку и примолк. Гость встал с кушетки, задернул плотнее шторы на окнах, подбросил поленьев в печку, и спросил совсем обалдевшего хозяина:

— Свет зажигать будем?

Бельма покорно кивнул, тяжело поднялся и щелкнул выключателем. Он снова хотел открыть подпол, и снова гость остановил его.

— Вы уходите, — с надеждой спросил Бельма, косясь на оружие.

— Нет. По крайней мере, не сейчас.

— Что вы будете делать?

Непрошеный гость, глядя в глаза хозяину, четко произнес:

— Я буду Вас допрашивать.

—??!

— Да, — жестко повторил незнакомец, — допрашивать!

— Но зачем, — давясь от страха, пытался возразить Бельма, — и по какому праву? Я ни в каких организациях не состою… кроме профсоюза, конечно. Зачем все это?

— Скоро узнаете, а пока садитесь на кушетку, садитесь, садитесь и постарайтесь вспомнить первые дни июня сорок первого года.

Бельма побледнел, задышал часто, поник головой. Прошел в угол, плюхнулся на кушетку. Страшный гость расположился у входа на скамеечке, на которой совсем недавно Степан Никанорович едва сдерживал нервную икоту.

— Итак, — сказал незнакомец, — начнем. Но должен предупредить, что любое Ваше неискреннее слово может стоить Вам жизни. А чтобы беседа протекала в теплой, дружественной обстановке я, пожалуй, спрячу это. И он спрятал пистолет куда-то подмышку.

— Итак, — повторил он, — Ваша фамилия, имя, отчество. Бельма смотрел на него, как кролик на удава. Страх мешал ему послать этого нахала ко всем чертям собачьим или — как в кино — встать в полный рост, рвануть на груди рубаху, крикнуть прямо в лицо: "Стреляй, сука, курва, падло", впрочем, можно и без этого. Просто крикнуть: "Стреляй, гад, я все равно ничего не скажу!" Но то — в кино. Там что хочешь можно кричать, а здесь... Губы спеклись, анус будто проволокой стянуло, и сердечко стучит быстро — быстро, словно ненасытная швея спешит-торопится исполнить важный заказ на швейной машинке фирмы "ЗИНГЕР".

— Ну же, ну, — подбадривал Степана Никаноровича елейный голос трижды проклятого гостя — оборотня.

— Ваше имя-отчество?

— Степан Никанорович, — разлепил губы хозяин.

— Правильно. А фамилия?

— Белов, — довыдохнул "подследственный" и обессилено откинулся на спину.

— Начало неплохое, — сказал гость, — посмотрим, что будет дальше. Я слушаю Вас, Белов?

— Что Вы хотите услышать? — голос Степана Никаноровича стал более спокойным.

— Я хочу услышать, что Вы делали двадцать второго июня сорок первого года с ноля часов, помните?

— Помню — совсем осмелев, спокойно ответил Белов. Я даже догадываюсь что Вам нужно. Вам нужен сейф. Тот самый, из-за которого мученья мои, видимо, еще не окончены. Вам нужен сейф?

— Да.

— Увы, — поцокал языком Белов, — ничем помочь не могу. Сейфа у меня нет.

— Но он был?

— Был. Да сплыл.

— Степан Никанорович, — устало сказал гость, — вы не в банно-прачечном комбинате. Вы на допросе в госбезопасности. Не советую трепыхаться. Давайте начистоту. А я, со своей стороны, сделаю вывод — идти вам завтра на работу или…

— Или? — с вызовом подхватил Белов. — Я, между прочим, офицер.

— Нет, Степан Никанорович, — мягко сказал незнакомец, — Вы уже давно не офицер, даже "между прочим". И давайте не будем. Рассказывайте.

— Нечего рассказывать, — глухо огрызнулся Белов, — пропал сейф.

— Давно?

— Вчера.

— Каким образом?

— Украли.

— Где?

— Да на остановке, — сплюнул Бельма, — будь она неладна.

— Вы что же, с собой его носили?

— Да.

— Но зачем? Вы знали его содержимое?

— Знал... почти знал.

— Это как?

— Там были документы, которые принес один немецкий перебежчик накануне войны.

— Вы их помните?

— Да нет... так, две-три фразы.

— И Вы не пытались прочесть документы внимательнее?

— Я никогда не читал эти документы, не считая того дня, когда началась война. И не потому, что не было подходящего момента, а потому, что сейф невозможно было открыть, не зная шифра.

— Но зачем же вы таскали его с собой?

— Я получил письмо.

Глава шестая

Если бы даже сам Господь повелел Белову показать это письмо незваному гостю, Степан Никанорович ослушался бы Господа… все из-за жадности. Не устоял Белов перед предложением перебежчика, соблазнился крупной суммой, которую предложил ему Фосс.

Тогда, в сорок первом, накануне нападения Германии на Советский Союз, приведя немца в столовую и отпустив сопровождавших их солдат, Белов жадно посматривал на часы, ловко сидевшие на запястье немца. Тот пристально посмотрел Белову в глаза, расстегнул ремешок и, протягивая часы Белову, сказал по-русски:

— Они Ваши.

— Вы знаете русский? — оторопело спросил Белов.

— Да, знаю. Но если Вы не будете об этом вспоминать, то десять миллионов рублей облагородят Вашу жизнь.

— Кто Вы? — спросил Белов, переходя на шепот.

— Вам этого знать не нужно, по крайней мере, сейчас. Скажите, Вас устраивает сумма?

— Белов заметил, как рука немца потянулась к голенищу. Что-то екнуло в груди, по спине прошел холодок, и вдруг Белов поверил, что немец говорит правду. И про миллионы, и про войну. Ему стало страшно. Он не хотел воевать, он боялся умереть.

— Вы колеблетесь? — усмехнулся Фосс.

Страх и деньги победили. И не стало шифровальщика, лейтенанта Красной Армии. Перед "перебежчиком" стоял раб, отрекшийся от своей Родины в не лучший для нее час.

— Что я должен делать? — пролепетал Белов, стряхивая с себя последние остатки совести.

— Почти ничего, — с усмешкой ответил немец. — Нужно, чтобы те документы, которые я передал вашим товарищам, получили широкую огласку. Но инициатором этой акции должно выступить какое-нибудь иностранное государство, дружественное вашей стране.

— Как же это сделать? Передать документы в иностранное посольство?

— Как раз нет. Документы должны быть "утеряны", а лучше всего — выкрадены разведкой этого государства.

— Но разведка еще не правительство.

— Никто и не говорит о правительстве. Речь идет только о разведке.

— Но Вы же понимаете, что я всего лишь шифровальщик.

— Это то, что нужно. Вы составляете шифрованное донесение на имя командира вашей дивизии, и вместе с документами, которые я передал лейтенантам, направляетесь в Грузию, поближе к границе с Турцией. Походите по базарам, найдете себе собутыльников, похвастаетесь им, что ловко обманули врачебную комиссию и получили направление в тыл. Там проявили сообразительность и немного разбогатели. И будьте уверены, что через сутки Вы будете уже в Турции, если, конечно, Вас не зарежут — видя, как перекосилось лицо Белова, немец самодовольно улыбнулся.

— Десять миллионов стоят, однако, чтобы рискнуть. Не так ли? Но, — продолжал он, — Вас должны "ограбить" неподалеку от полицейского участка. Вы уж постарайтесь, чтобы Вас "ограбили" побыстрее, потому что я буду ждать Вас в Копейске. Бывали там?

— Никогда.

— Побываете. Там, на колхозном рынке, мы и встретимся. Запомните, каждый вторник с 10 до 11 у входа. На Вашу "одиссею" я даю Вам полгода.

— Вы рассчитываете на долгую войну?

— Я не строю никаких иллюзий. Война будет затяжная, но встретимся, обязательно.

Белов криво усмехнулся.

— А если сорвется, не получится?

— Немец ответил снисходительной улыбкой, — если сорвется у Вас — у меня не сорвется. — Он нагнулся и вынул из-за голенища небольшой плоский футляр, напоминающий табакерку.

— Наша беседа, — сказал он, — записана на магнитофон. А как передать запись вашей контрразведке я знаю.

И тут Белову стало по-настоящему страшно. Он понимал, что спасти его может только удача.

— Хорошо, — сказал он, — но как я доберусь до Грузии без разрешительных документов? И потом, меня же хватятся, будут искать.

— Завтра никто и никого искать не будет. Завтра здесь будут немецкие войска.

— Но как же, — Белов замялся.

— Не волнуйтесь, — снова улыбнулся немец, — переоденьтесь в гражданскую одежду и ждите наших солдат. Будет лучше, если Вы подождете их в погребе. Скажете пароль: "Фердинанд " и Вас никто не тронет. Спросите полковника Фосса. Вас отведут ко мне. Получите деньги, и в путь.

— А если меня задержат с такой суммой?

— Я не сказал, что Вы получите свой гонорар. Вы получите только самое необходимое, остальное — в Копейске. А сейчас поторопитесь составить донесение и оставьте меня одного.

— А если спросят, где Вы?

— Скажете, что в санчасти. И помните, Вам нужно остаться в живых, иначе пострадают Ваши близкие. Они же у Вас есть?

— Есть, — обреченно ответил Белов.

— До завтра, — самодовольно улыбнулся немец, — идите к лейтенантам. Они уже ознакомились с документами и, скорей всего, ничего не поняли. Они должны попросить Вас отправить документы. Возьмите их и спрячьте и ждите нас...

Белов вернулся к лейтенантам и включился в работу по составлению шифра замка. Он был до того потрясен случившимся, что забыл сделать копии, а потому напрочь забыл весь порядок цифр, определяющих код замка. Лейтенанты, действительно, попросили Белова отвезти сейф с документами в штаб дивизии.

— Может, и вправду пригодятся. Глядишь, и наградят чем-нибудь. Белов, наскоро попрощавшись, вышел и направился в село, где снимал комнату в доме у одного старика. Тот сидел на крылечке и лениво остругивал перочинным ножом ивовый прутик.

— Отслужил, Степан? — сощурился он на входящего лейтенанта.

— Куда там, — отмахнулся Белов, — наша служба временем не ограничена. Он присел рядом с хозяином, достал носовой платок, обтер лицо, шею.

— А что, дед Кузьма, печет сегодня, однако?

— Печет солнышко наше милое, старается. А травам дождя надобно, покос на носу, а она, трава-то, одно название. Хлеба-то хороши ноне, а травушке дождь нужен.

— Ну ладно, дед Кузьма, ты, пожалуй, сиди, грейся, а я поработаю в хате, в холодочке.

— Да кто ж тебе не дает? Иди, работай, а я, наверное, схожу к бабке Василисе, обещала ждать меня на огороде.

Дед Кузьма кряхтя, поднялся с крылечка, посмотрел из-под ладони на село и неспешно засеменил к калитке и, уже открывая ее, крикнул:

— Степа, картошка в печи, а молоко в сенях. В большом туесе, поешь!

— Хорошо, дед Кузьма, спасибо — крикнул в ответ Белов и прошел в хату.

Составление и шифрование донесения в штаб дивизии заняли чуть больше четырех часов. Решив отправиться в дивизию утром, Белов прилег на кровать и уснул, а когда проснулся — была война. Громыхали разрывы снарядов, трещали автоматы. Рокотали мотоциклы. Русская и немецкая речь сплетались между собой намертво. Село горело. Выскочив во двор, Белов увидел деда Кузьму, лежащего ничком посреди двора. Лицо его было изуродовано осколками, грудь растерзана, обе ноги оторваны ниже колен. Подавляя тошноту, Белов бросился в хату, и в это мгновение в нее угодил снаряд. Взрывной волной Белова вынесло через рухнувшую стену в огород. Упав на грядки, он потерял сознание. Очнулся от боли в левом боку. Над Беловым, широко расставив ноги, направив на него автомат, стоял улыбающийся детинушка в серых галифе и гимнастерке с засученными рукавами.

— Фстафай, Ифан, — манил немец пальцем, — пойтем пух-пух.

У Белова задеревенел язык, а глаза, казалось, выкатятся из глазниц, как два подшипника. Ему вдруг страстно захотелось в уборную.

— Пойтем, Ифан, умирать, — издевался немец, — тфоей шисни польше нету. Пойтем.

Белов послушно привстал на колени. Где-то, совсем рядом, громыхнул одинокий выстрел. Окончательно придя в себя, Белов понял, что жить ему осталось вовсе ничего. И вдруг он все вспомнил!

— Фердинанд!

Немец насторожился, посмотрел кругом и отвел ствол автомата в сторону.

— Фердинанд, — повторил Белов.

— О, Фертинант, — закивал немец, — я поньяль.

Он помог Белову подняться, отряхнул его, вытащил из беловской портупеи пистолет, сунул себе в карман галифе.

— Итем, — потянул он Белова за рукав, — итем к Фертинант.

Огородами они прошли за село. Едко пахло порохом и бензином. Стрельба стихала. Слышались гортанные крики чужих команд. На опушке осинника полукругом стояла группа немецких офицеров. В центре находился высокий тучный полковник с коротким хлыстом в руках. Немец подвел Белова к офицерам.

— Господин полковник, этот русский офицер спрашивал Фердинанда.

— О! — Полковник с интересом посмотрел на Белова. — Фертинант?

Белов кивнул.

— Яволь, — сказал полковник и отпустил солдата. В это время со стороны реки показался серо-зелено-желтый "Опель". Когда он подъехал, все приняли положение "смирно", а полковник — с легким поклоном — открыл дверцу и помог выйти высокому худощавому генералу. Следом вышел человек в штатском, в котором Белов признал Фосса. Заметив Белова, Фосс прошептал что-то на ухо генералу. Тот внимательно посмотрел на Белова и сказал:

— Хорошо, господин полковник, Вы вольны в своих действиях.

Фосс взял Белова под локоть и отвел в сторону.

— Почему Вы не переоделись? — строго спросил он.

— Не успел, — с вызовом ответил Белов.

— Ай, как не стыдно. Вы, кажется, напуганы?

Белов промолчал.

— Где документы?

— Не знаю, — пролепетал Белов, чувствуя во рту уже знакомый привкус металла.

Немец выпрямил спину, сощурил глаза и грозно подбоченился.

— Что это значит?

— Послушаете, Фосс, — оправдывался Белов, но немец резко оборвал его:

— В Вашем распоряжении тридцать минут. Я Вас жду на этом месте. Через тридцать минут Вас расстреляют, если Вы не найдете документы. Но героя из Вас не получится. Вы умрете, как предатель. Вас убьют ваши же товарищи, — он показал рукой на небольшую группу людей, сидящих в березничке и окруженную автоматчиками. — То пленные, — пояснил немец, — их скоро расстреляют, после допроса. Но перед этим мы отдадим им Вас и скажем, что Вы совершили предательство и хотели служить великой Германии. Но наша армия в таких как Вы не нуждается. И будьте уверены, они задушат Вас на виду у гражданского населения. Кстати, мирных жителей мы не тронем, поэтому свидетелей Вашей позорной смерти будет очень много.

Закончив тираду, немец сказал:

— Эта минута за мной, поспешите.

Белов, срывая на ходу гимнастерку, кинулся обратно. Добежав до хаты деда Кузьмы, ужаснулся: хаты не было, лишь груда из глины, соломы и досок напоминали о том, что здесь находилось жилище человека. Лихорадочно разгребая обломки, ежесекундно поглядывая на "подарок" Фосса, Белов наткнулся на сейф. В запасе оставалось четыре минуты. "Спасен, — высверкнула в разгоряченном мозгу радостная мысль, — живем!"

Утирая ладонью пот со лба, размазывая по липу сажу, кровь и пыль, он вернулся к своему хозяину и поставил у его ног сейф.

— Молодец, — сказал немец, — у Вас есть чувство ответственности, с Вами можно сотрудничать. Донесение готово?

— Да, — вытолкнул Белов из пересохшей глотки колючее слово.

— Хорошо. Пойдемте, я помогу Вам с одеждой. Немец подозвал водителя "Опеля".

— Помогите этому человеку подыскать гражданскую одежду и доставьте обратно ко мне. А Вы, — обратился он к Белову, — запомните, что Вы и Ваш сейф, с этого момента, составляете одно целое. По отдельности вы не существуете. До того момента, пока задание не будет выполнено. Идите.

Водитель подвел Белова к машине, вытащил из багажника большой красный кожаный чемодан. Открыл замки и откинул крышку. Белов, разворошив с содержимое, выбрал синие, в полоску брюки с манжетами и бело-голубую рубашку с короткими рукавами. Из обуви выбирать было нечего, поскольку в чемодане оказалась всего одна пара весьма потрепанных туфель, но пришедшихся по ноге Белову.

Облачившись в новую, чужую, одежду, Белов почувствовал себя спокойнее. Водитель отвел его к Фоссу.

— Очень хорошо, — сказал тот, критически оценив выбор Белова, — Вас на мотоцикле подбросят до шоссе, а там сами. Вот Ваши документы, — он протянул Белову паспорт. — Вы теперь — Бельма, а имя и отчество Ваши, родные, теперь поторопитесь. Тут скоро снова будет жарко. И помните, я жду Вас в Копейске. Желаю удачи.

Немец жестом подозвал одного из мотоциклистов и указал на Белова. Белов сел в коляску и огляделся. В рощице прибавилось пленных. Казарма и столовая лежали в руинах. Немецкие солдаты приводили себя в порядок. Из всего села, в котором Белов прожил на квартире деда Кузьмы почти год, целыми остались только две хаты. Несколько немецких солдат с веселым гоготаньем гонялись за свиньей…

Глава седьмая

По мере того как повествование Белова подходило к концу, мне становилась понятна вся эта суета вокруг ненайденного документа. Ситуация складывалась аховая. Выдумка немецкого командования, которую оно хотело осуществить через Белова, не была для меня открытием. Во все времена, враждующие стороны всегда стремились опорочить друг

друга перед третьей стороной путем подметных писем. Наши профессионалы из контрразведки сталкивались с этим. Другое дело — я. В мои обязанности, оговоренные в специальном Договоре-обязательстве, входило лишь одно — убивать. Аналитической работой я не занимался. Я был наемным убийцей. Сейчас я могу назвать себя так. Но в то время я был очень горд доверием, оказанным мне партией и государством. Так мне заявил один из будущих руководителей спецшколы, в которую я попал прямехонько из детского дома. Тогда это делалось просто: приходил в детдом дядя, имел долгую беседу с директором. Потом нас — "избранников" — заводили в кабинет директора, и начиналась "беседа". Дядя копался в нашей памяти, чуть ли не по самый день рожденья. Но в памяти у нас были только подвалы, чердаки, базары и помойки. Не знаю, по каким критериям он вел отбор, но в очередной раз выбор пал на меня. И целых десять лет во мне выращивали равнодушие к человеку, выпотрошили из ребячьей души даже запах материнского молока.

К двадцати годам я умел делать многое, а главное — убивать. За тридцать моих "рабочих" лет через мое ремесло прошло семьдесят два человека. Директора заводов, министры, военные, ученые, артисты… мужчины и женщины, молодые и старые, бедные и богатые, красивые и уродливые. Разных национальностей и вероисповеданий. Не было в моем послужном списке только детей.

Однажды, после неудачного покушения на одного английского дипломата, (исполнитель не я), наш отдел был расформирован. Начальника расстреляли, а нас всех рассовали по военным округам. Я оказался в сорока километрах от Москвы, в небольшом полудеревянном-полукаменном городке, соединенным с Москвой недурным шоссе и железнодорожной веткой.

Я, наверное, был на хорошем счету у руководства, потому что в последнее время после получения задания меня неизменно спрашивали: "Возражения есть?" Возражений не было. Но вопрос продолжали задавать. Но если бы сейчас меня спросили, я бы промолчал. Я уже понимал, что влип в неприятнейшую историю. Из рассказа Белова стало ясно, что здесь, в Копейске, существует немецкая резидентура. И Фосс — ее резидент. Москва хочет завладеть документом, чтобы его уничтожить, а молодчики Фосса — сохранить для дальнейшего шантажа. И я оказался посередине их интересов. Значит, охота будет открыта и на меня, если уже не ведется. Тот "сержант", вероятно, должен был убрать меня. Но чей он, этот "сержант"? Ясно было одно: он не из "бригады" Фосса. Он не так был глуп, чтобы начать светиться на полпути. Значит "сержант" был коллегой, а лейтенанты были настоящими, из местных? Прошло уже четверо суток, а меня никто не тревожит. И бывая на рынке, видя майоров, но, не давая им условного знака и не подходя к ним, а, наблюдая со стороны, я не замечал никакой слежки. Единственно как можно было выйти на нас — это через адреса, которые я получил у своего руководства. Значит, Москва не знает о провале "сержанта"! А это говорит о том, что начальник местного Управления или сам ведет игру, или... он из "бригады" Фосса! Но в любом случае я жив только до того момента, пока найду документ.

Я решил не возвращаться на свою квартиру. Если все-таки слежка за нами ведется, то майоров я не спасу.

— Степан Никанорович, — обратился я к Белову, который, закрыв лицо руками, горбился на кушетке, — когда Вы получили письмо?

— Третьего дня, — сказал Белов и всхлипнул.

— Где оно?

— Сжег.

— Пожалуйста, вспомните, о чем говори лось в письме?

— Там была всего одна строчка:

"Жду каждый вторник, среду с 10 до11. Фосс".

— Тот самый?

— Да

— Вы встретились?

— Нет.

— А с кем вы встретились?

— Ни с кем. Ко мне никто не подходил.

— А сейф, где он?

— Не знаю. Богом клянусь. Я проторчал на рынке до двенадцати часов. Думал, что подойдет Фосс или кто другой, но никто не подходил. Я решил вернуться домой. Стою на остановке, жду автобуса. Народу много. Холодно. Подходит старичок, приветливый такой. Просит махорочки на закрутку. Я за кисетом в карман полез, да не в тот. Я в другой карман. Одной рукой шарю, а другой полу шубейки поддерживаю. Про сейф-то и забыл. А мороз слезу давит, глаза заволокло. В общем, когда кисет вытащил, слезу утер — ни старичка, ни сейфа уже не было.

— И вы поехали домой?

— Нет. Я сначала, как собака, обшарил все углы остановки. Прошелся по всем близлежащим дворам, но все напрасно. Ни старика, ни сейфа. Потом я снова вернулся на рынок, пробыл часа два. Все ждал, что кто-нибудь подойдет, да так ни с чем и вернулся.

— Домой?

— Сначала на работу, в артель, зашел. Хомуты чиним, дуги гнем, сани — телеги мастерим. Сказал артельному, что приболел малость, он домой погнал. Работы, говорит, мало. Сами справимся.

— А сегодня, на работе были сегодня?

— Да нет. Не лежит у меня душа ни к чему.

— А где же вы были сегодня? — упорно продолжал я допрашивать Белова. Интуиция, дремавшая до поры, зашевелилась. Я снова почувствовал опасность. То, что сейф у Фосса, было понятно. Непонятно было другое: почему сейф изъяли не лучшим способом? Что это, прощение грехов Белову? Вряд ли. Фоссу выгоднее убрать его, поскольку тот знает его в лицо, а это — огромный риск.

— Когда Вы в последний раз видели Фосса?

— С того раза больше не виделись.

— Как я понял, в Грузию вы не попали?

— И слава Богу! Видно, он мне помог тогда, когда меня на мотоцикле немец подвез к пустому шоссе. Я сразу и не понял, что случилось. Немец остановил мотоцикл, слез с него и вдруг негромко охнул и упал набок. Пуля, прилетевшая откуда-то, попала ему в шею. Он недолго подергался и затих. Я ждал, что сейчас вторая пуля продырявит меня. Но, то ли у снайпера патроны кончились, то ли моя гражданская одежда сыграла мне на руку. Никто больше не стрелял. Я подумал, не провокация ли это, не проверка ли? Но немец был убит по настоящему, и пуля прилетела со стороны березняка, до которого немцы еще не дошли. Значит, снайпер был наш. Я сел за руль и помчался на восток, к березняку. Но вспомнил, что мои документы остались в кармане гимнастерки, брошенной на пепелище приграничного села, а в коляске лежит сейф, замок которого мне открыть не удастся. А в сейфе — донесение, написанное собственноручно. Я крепко задумался. Как же оправдаться перед своими? Могут задать множество вопросов, ответ на любой из которых таит в себе мой приговор, да и опознать меня могли. В дивизии приходилось бывать часто. И запись эта проклятая. Все было против меня. Поэтому я свернул на проселочную дорогу и помчался по ней. Заскочил в какое-то село, не помню уже названия. Мотоцикл заглох, а тут опять немецкие самолеты. Бомбы сыпались как горох. Крики, стоны, пожары... Одним словом — ад. Когда самолеты отбомбились, стали собираться уцелевшие люди. Вопили, плакали, собирали убитых и раненых. Кто-то подогнал подводу, потом еще, еще. На них погрузили раненых, кое-какой скарб и колонна эта двинулась на Восток, минуя огороды, пашни, нивы с тугим уже колосом. Раненые тряслись на подводах, а мы шли рядом. Я не получил даже царапины.

Так мы ехали-брели весь день и всю ночь. Лишь под утро, случайно, наткнулись на полевой госпиталь какой-то части. Нас разместили в большой палатке, накормили, оказали помощь раненым. А потом пришел капитан из особого отдела, проверил документы. У кого не было — тех увели. Мои документы были сработаны на совесть. Капитан внимательно осмотрел их и вернул мне.

— Сейчас, — сказал он, — готовим первый автопоезд с ранеными. Отправляем в тыл. Вы поможете их сопровождать?

Конечно, я согласился. Обернув сейф в тряпье, чтобы не бросался в глаза, — я на полуторке добрался до Лопатинска, в котором нас погрузили в поезд и отправили в Москву. Там я попросился санитаром в госпиталь и пробыл в этой должности до сорок шестого года. В сорок шестом уговорил меня один выздоравливающий майор поехать к нему на родину, на Алтай. Что мне было терять, одинокому-то?... Приехали мы в его село — это в двадцати километрах от Барнаула. Да в неурочный час приехали. Он-то к жене спешил, а она, оказывается, давно с новым мужем живет и двух мальчиков растит. Постоял мой майор посреди избы, попросил прощенья у насмерть перепуганных хозяев и вышел. Взял меня за плечо и говорит:

"Пойдем, Степа, выпьем". Зашли в сельпо, взяли водки — да на печку. Я сразу захмелел, отполз в кусты и уснул. А когда проснулся — лежал мой майор меж двух лодок с пулей в голове. У него, оказывается, пистолет был трофейный. Сохранил, на свою голову... Ну, знамо дело, милиция, разборки. Участковый сразу мне мокруху лепить стал, да нашли в кармане брюк у майора записку. Просил никого не винить. И на том спасибо. Я сразу подался в Барнаул. Устроился кочегаром в одно домоуправление и держал огонь в топках целых четыре года.

— А сейф был при вас?

— Да, куда ж его было сунуть? Боялся, что найдут. Да и жадность моя, прости Господи, не давала покоя. В сейфе были важные документы. То, что я не доставил их в Турцию — дело давнее. А вот то, что я их сохранил — могло быть оценено.

— Фоссом? — ехидно спросил я.

— Может быть, — неуверенно ответил Белов. — Из десяти миллионов я надеялся получить половину.

— И поэтому приехали в Копейск?

— Не совсем так. У меня был сменщик, Иван. Из этих мест. Мы дружили. Я жил в общежитии, а он, с женой, имел малюсенький домик, с огородом. Однажды приехала к нему его сестра Галя, из Копейска. Понравились мы друг другу. Иван сам и сосватал ее. Сошлись мы с нею, расписались и приехали сюда. Это — ее дом. Приехали в сентябре, а в декабре Галя утонула. Лед на реке треснул под нею, когда она брала воду... Так и не нашли. С тех пор и живу один.

— На рынок ходили?

— Ходил. Каждый вторник с 10 до 11. Как часы.

— И никто к вам не подходил?

— Кто его знает? Может, и подходил, да не назывался.

Белов тяжело перевел дух и усталыми глазами посмотрел на меня:

— Как вас величают-то?

Интонация его была не просящая, а грустно — спокойная. Такая бывает у человека, принявшего непростое решение. Белов, угадывая мою мысль, сказал:

— Я старый человек, смерти не боюсь. Я боюсь позорной смерти. Но вы должны понять, что я, все-таки, не совершил того, чего требовал Фосс. Пусть не по личному убеждению, а по стечению обстоятельств. Но меня можно обвинить только в дезертирстве. Хотя и это давно окуплено бессонными ночами в госпитале. А силикоз, который я приобрел в кочегарке...

Белов вдруг насторожился.

— Кто-то ходит под окном, — сказал он.

Я прислушался. Действительно, за окном слышалось слабое поскрипывание чьих-то осторожных шагов.

— Тс-с-с, — приложил я палец к губам, видя, как Белов порывается встать с кушетки.

— Соседи к вам часто заходят?

— Уже больше года никто не заходил, — шепотом ответил Белов, — на улице поговорим — и все. Правда, я замечал, будто кто-то в мое отсутствие посещал мой дом.

— Давно вы это почувствовали?

— Недели две назад... а разве это были не вы?

— Нет, — помотал я головой. В это время заскрипело крыльцо, и кто-то громко постучал в сенные двери.

У Белова округлились глаза, он схватился за грудь и съежился в комочек.

— Это Фосс, — с отвращением прошептал он, — или его люди. Но зачем? Сейф, вероятно, у него. Зачем я ему?

— Вы опасный свидетель, — также шепотом сказал я, — и к тому же сейф невозможно открыть, не зная шифра.

— Но и я не знаю его.

— А Фосс, видимо, думает иначе.

В дверь снова постучали. Потом высокий, чуть с хрипотцой, голос позвал Белова.

— Это мой артельный, — облегченно вздохнул хозяин. О Господи, а я — то разволновался.

Белов вскочил с кушетки, откинул дверной крючок и вышел в сени. Я же, подчиняясь внутреннему голосу, спрятался за печку и приготовил пистолет.

— Сейчас, Антонович, сейчас, — бормотал в сенях Белов. Я слышал, как лязгнул засов, и в то же мгновение клубок тел вкатился в избу. Из-за неплотно задвинутой занавески я видел, как трое мужчин заломили Белову руки и связали их тонким шнурком. Потом перевернули его на спину и несколько раз пнули в бок. Один из них вытащил из-за голенища пимов короткий, но широкий нож, приставил его к горлу Белова.

— Шифр!

Белов не издал ни звука. Тот, с ножом, внимательно посмотрел на Степана Никаноровича и резко выпрямился.

— Он мертв!

Теперь настала моя очередь. Я спокойно, как всегда, поднял пистолет, и через занавеску сделал три выстрела. Все трое упали на пол. Я вышел из-за печки, но в этот момент дверь распахнулась, и в комнату ввалились еще двое. Почти не целясь, навскидку, двумя выстрелами я уложил и этих.

Воцарилась тишина.

Я осторожно вышел в сени и споткнулся о чье-то тело. Человек застонал. Прислушавшись и не услышав больше ничего подозрительного, я сунул дверную задвижку в гнездо и втащил лежавшего в комнату.

— Кто вы — прохрипел он, — где Никанорыч?

Я понял, что это был артельный.

— Что случилось? — спросил я, приподнимая ему голову. Он хотел что-то ответить, но у него пошла горлом кровь, и через несколько секунд он умер.

Один из лежавших у порога зашевелился и попытался подняться. Я бросился к нему, повалил лицом вниз и обшарил карманы полушубка. В одном лежали две пистолетные обоймы с патронами, а в другом — моточек такого же шнура, каким были связаны руки Белова.

Я связал пленнику руки, привалил его к косяку. Потом осмотрел всех остальных. Все они были мертвы. Пленник в ужасе пялил на меня глаза.

— Кого вы еще убили? — тихо спросил я.

— Двух человек, прилетевших на той неделе по заданию Москвы.

Это были мои майоры.

— Когда вы их убили?

— Два часа назад.

— По приказу Фосса?

— Я не знаю такого. Мы получили задание от Веткина.

— Начальник Управления МГБ?

Пленник кивнул.

— Кто ему выдал этих двоих?

— Я не знаю.

— Быстро адреса остальных, — я кивнул на лежащих. Пленник продиктовал, а я записал адреса.

— У кого сейф?

— Не знаю.

Я оделся, поправил шарф, шапку, перешагнул порог, приставил ствол пистолета к затылку пленника и спустил курок...

Возвращаться к себе было нельзя — могла существовать вторая группа для охоты на меня. Было совсем темно. Убедившись, что за мной нет слежки, я отправился на вокзал.

Глава восьмая

Старшина милиции Морев Василий Игнатьевич сдал дежурство сменщику, тоже старшине, Салоеду Юрию Ивановичу, но уходить домой не спешил.

— Что с тобой Игнатьевич, — осторожно спросил Салоед, — приболел?

— Да нет, Юра. Усталость донимает. Посижу немного да пойду. Жена пельменей налепила, уже, поди, в окошко поглядывает.

— Может, чайку спроворить, чего праздно сидеть?

— Можно и спроворить, — согласился Морев.

Уже четыре дня душу его снедало предчувствие беды. После того случая, когда он обнаружил убитого в "Виллисе", все шло как обычно. И сегодняшнее дежурство прошло спокойно. Вот только одно лицо чье-то несколько раз мелькнуло перед глазами. И каждый раз взгляд, брошенный исподлобья, был настороженно-изучающим. Поначалу Василий Игнатьевич не придал этому значения — мало ли кто как смотрит, да еще на милиционера, но потом задумался: "Этот тип, вроде, с самого утра здесь крутится. Какого черта? Точно — не пассажир и не встречающий — провожающий. Все поезда уже пришли и ушли, а он все крутится. И не бродяга, вроде". Морев хотел вспомнить, как был одет этот тип, но не смог. "Старею, видно", — с грустью подумал Морев.

— Василий Игнатьевич, что с тобой?

Морев очнулся, взглянул недоуменно на сменщика.

— Что?

— Да ничего. Зову тебя, зову, а ты молчишь. Уснул что ли?

— Вроде этого, — вздохнул Василий Игнатьевич. — Ну, ладно, пойду.

— А чай? — развел руками Салоед.

— Да Бог с ним, дома почаевничаю.

— Ну, дома так дома, — обиделся сменщик.

— До свидания, Юра.

— Будь здоров.

Салоед отвернулся и стал перебирать бумаги. Морев поднялся, передвинул кобуру с пистолетом на живот, влез в полушубок, повязал шарф, поправил шапку и вышел из дежурки. Из-за поворота показались огоньки автобуса. Он прошел на остановку. Пассажиров было немного. "Вот и хорошо, отметил Морев, — не придется стоять".

Автобус неторопливо подкатил к остановке. Открылась дверь, и прямо на Морева шагнул человек. На миллионную долю мгновения их глаза встретились, и старшина узнал эти глаза. Но сейчас они смотрели не настороженно — изучающе, а с вызовом. Это были глаза палача. Морев машинально сделал полуоборот, и это спасло ему жизнь. Нож легко прошил полушубок, но уперся в кобуру с пистолетом. Нападавший вскрикнул, взмахнул рукой, и что-то липкое и теплое брызнуло в лицо Мореву. И тут старшине пригодились еженедельные тренировки по борьбе самбо. Перехватив у запястья вздернутую перед ним руку, Морев чуть-чуть повернул ее наружу и потянул на себя, одновременно прижав своей ногой "шагающую" ногу нападавшего и, схватив другой рукой за предплечье, с яростью переломил руку о свое колено. С громким криком неизвестный упал на снег. Люди, находившиеся на остановке, отпрянули в стороны. В дверях автобуса стояли три человека, а из-за них высунулось испуганное лицо водителя. Василий Игнатьевич нагнулся над поверженным врагом и вдруг громыхнул выстрел. Пассажиры испуганно разбежались. Морев быстро огляделся по сторонам и увидел человека, бежавшего вглубь примыкающих к вокзалу дворов. И тут раздался еще один выстрел. Бежавший упал и остался недвижим. Морев услыхал голос Салоеда:

— Ты жив, Игнатьевич?

— Жив, а вот ему не повезло, — Морев показал на лежавшего.

— Кто это?

— Не знаю. Напал на меня с ножом.

— Ты ранен?

— Нет. Пистолет спас. Я же кобуру на живот сдвинул, а пистолет не стал в карман перекладывать, и нож прямо в кобуру с пистолетом и ткнулся.

— Ну, Василий Игнатьевич, ты в рубашке родился.

— Наверное, а твой?

— Что "мой"?

— "Крестник" твой. Убит или ранен?

— Ты о ком?

Морев показал рукой.

— Вот лежит. Ты же стрелял?

— Очнись, старина, Бог с тобой, у меня и пистолет-то не заряжен.

— Так заряди, — прорычал Морев. — Попрошу всех разойтись, — закричал он, — но расходиться было некому — все давно разбежались, лишь водитель топтался на одном месте.

— Покарауль труп, — сказал ему Морев, и потянул напарника к человеку, неподвижно лежащему ничком. В руке убитого оказался пистолет.

— Выходит, их было двое, — резюмировал Салоед.

— Трое, а может и больше. Кто-то же его застрелил.

— А может, сам себя прикончил?

— Ну, ради этого не стоило так быстро убегать.

— Верно, что же будем делать?

— Писать рапорты.

— А трупы?

— Звони, куда положено, — ухмыльнулся Морев, — дежурство твое.

— А ты?

— А я вроде как потерпевший.....

Они прошли в дежурку, и Салоед позвонил в оперативную часть. Вскоре подъехала машина с оперуполномоченными.

— Опять ночь не спать, — чертыхались они, осматривая и обыскивая трупы, — что, не могли в живом виде оставить хотя бы одного?

— Мы тут ни при чем, — огрызнулся Салоед.

— Да, конечно — два трупа, а виновных нет.

Морев хотел возразить, но передумал. Писать рапорт он не спешил, поскольку предполагал, что этого ему делать не следует. В таком же положении оказался и Салоед.

Оперуполномоченные забрали трупы и уехали, а вскоре зазвонил телефон.

— Тебя, — сказал Салоед, — протягивая трубку Мореву, — Лоскутов.

— Морев слушает.

— Василий Игнатьевич, — услышал старшина напряженный голос начальника отдела, — это ты?

— Я.

— Что там у тебя опять? — Не у меня, я уже сдал дежурство.

— Плевать. Объясни, что случилось?

Морев в нескольких словах рассказал о случившемся.

— А может этот, с ножом, просто пьяный был?

— Может быть, — согласился старшина, чувствуя, как заходили желваки от негодования.

— Рапорт написал?

— Зачем? Я же сдал смену. Салоед старается. Сказать, чтобы не пыхтел?

Молчание, потом недовольный голос:

— Передай ему трубку.

Салоед молча выслушал Лоскутова и осторожно положил трубку. Виновато взглянул на Морева.

— Извини, Василий Игнатьевич.

— Да будет тебе, — миролюбиво ответил Морев и похлопал Салоеда плечу. — Мы это уже проходили. Спички дать?

— Перестань, — отмахнулся тот, — я вот что думаю, кто-то очень хотел, чтобы сегодня ты остался без пельменей, а твоя жена без тебя. Ты понимаешь, Василий Игнатьевич, что это было покушение?

Морев грустно вздохнул, распахнул полушубок, вытащил на кобуры пистолет и сунул его в карман полушубка.

— Так-то оно лучше, — сказал он, — а что до покушения — я ждал этого, но не так скоро, поэтому и не был готов. Помнишь прошлое дежурство, ты еще допытывался у меня, чего я такой смурной был?

— Помню, ты действительно был смурной. Есть, что рассказать?

— Есть, — вздохнул Морев и рассказал о "Виллисе" и убитом.

— И Лоскутов попросил сжечь рапорт? — удивился Салоед.

— А тебя он, о чем попросил?

— О том же.

— Если и дальше так пойдет, — будем запасаться спичками.

— Дай-то Бог, — Салоед вдруг насторожился:

— Постой-ка, Василий Игнатьевич, а Лоскутову какой тут интерес?

— Эх, Юра, кабы знать...

— Домой-то пойдешь, не боишься?

— Кого?

— Третьего.

— Ах да, — спохватился Морев. — Ты думаешь, он здесь?

— Давай рассудим. Я считаю, что это было покушение. Понимаешь, Василий Игнатьевич? Покушение. Кому-то ты помешал или можешь помешать. Салоед округлил, было, глаза, но Морев нетерпеливо махнул рукой:

— Ты сам, где был, в дежурке или на улице?

— На улице. Я хотел попросить у тебя папирос, свои дома забыл.

— И слышал оба выстрела?

— Да.

— Из какого оружия они были сделаны?

— Постой-ка, — задумался Салоед, — первый выстрел был сделан из "ТТ.", ты же видел пистолет.

— А второй?

— А второй... а второй... а второй, — бормотал Салоед, — а второй...

— Юра, не тяни!

— Не спеши, Василий Игнатьевич, не спеши. Помнишь, наши тренировки по стрельбе в прошлом месяце?

— На старый Новый Год?

— Они самые.

— Помню.

— Сколько нас тренировалось?

— Как всегда, восемь человек.

— Нет не восемь, Василий Игнатьевич, не восемь, а девять. В первую мишень обычно стреляет Валя Солоухин, но он тогда лежал в больнице, с воспалением легких, вспомнил?

— Кажется.

— Вторая мишень — Морозов Серега; третья — Банников Семен; четвертая — Русаков Женя; пятая — Бирюков Саша, так?

— Так, дальше — я сам: шестая — Ножкин Игорь; седьмая ты; восьмая — я; девятая — Осипенко. Дядя Гриша.

— Правильно, Василий Игнатьевич. А в первой кабинке, помнишь, был высокий человек в штатском?

— Ну и что?

— А то. Начинали стрельбу по команде?

— Ну, да.

— А закончили?

— Тоже по команде.

— Но не все. Тот, в штатском, успел выстрелить еще раз шесть — семь.

— Ну и что?

— А то, что у него в обойме патронов было больше.

— Хочешь сказать, что у него был не "ТТ"?

— Я говорю это. У него был не "ТТ", у него был "Маузер".

— И сегодняшний второй выстрел был сделан из него?

— Я не знаю, из того ли самого, но второй выстрел был сделан из "Маузера".

Снова зазвонил телефон.

— Салоед у телефона... слушаюсь, товарищ полковник. — Старшина положил трубку и повернулся к Мореву:

— Лоскутов велел передать, что ждет тебя у себя.

— Зачем? — Салоед подошел к Мореву, взял за руку.

— Василий Игнатьевич, это конец.

— Не надо преувеличивать, Юра.

— А я не преувеличиваю. Ты помнишь Сашу Михайлова?

— Машиной сбило?

— Машиной. А Борю Яблокова? Помнишь, нашли его под мостом, с перерезанным горлом?

— Помню.

— Сейчас наша очередь.

— Может ты и прав... — Идешь к Лоскутову?

— Я ему не нужен, это просто повод выманить меня отсюда.

— Кто-то меня поджидает на улице.

— Тебя?

— Да. Они не знают, что я рассказал тебе о событиях прошлого дежурства.

— Что же делать?

— Вызывай "скорую".

— Кому?

— Мне.

— Зачем?

— У меня сердечный приступ, понял?

— Понял, Василий Игнатьевич!

— Вызывай "скорую''.

Глава девятая

Избегая редких фонарей, плевавшихся желтыми пятнами света под ноги запоздалым прохожим, я пробирался к вокзалу.

Авантюра моего задания была очевидна: я был подставлен. Тридцать лет моей безупречной службы не спасли меня. Меня вообще ничего не могло спасти. Единственную кратковременную отсрочку давала ночь. Если до рассвета не найду пути к спасению — я обречен. И самое обидное то, что не узнаешь, от кого примешь смерть: или машиной раздавят, или ножом пырнут или просто нагло застрелят на глазах у всех. Гнев захлестывал меня. Возвращаться было нельзя. Даже если бы и удалось вернуться — начальство мое никому не прощало провала. Оставаться в Копейске я мог только до утра. Утром меня опознают и убьют — в этом я не сомневался...

На привокзальной площади было пусто, лишь на остановке стояло шесть человек. Я не стал пересекать площадь, а укрылся в двадцати шагах от остановки, за театральной тумбой. Я видел, как из милицейской дежурки вышел милиционер в полушубке и прошел к остановке. Чуть погодя, подъехал почти пустой автобус. Открылась дверца, и вдруг случилось неожиданное: милиционер схватил одного из выходящих пассажиров и повалил на землю. И в это время прозвучал выстрел. Люди закричали, а один из стоявших на остановке кинулся бежать. Я вскинул глаза и в проеме дверей автобуса увидел... самого себя! Это был мой брат. И тут раздался еще один выстрел, и человек, убегавший в привокзальные дворы, упал.

Из милицейской дежурки выскочил старшина, подбежал к остановке, наклонился над своим коллегой. Я осторожно подошел к брату.

— Здравствуй, — сказал он, — увидев меня.

— Привет, — шепотом ответил я, и показал глазами на тумбу, и уже там, за нею, мы крепко обнялись.

— Проблемы? — спросил Саша.

— Еще какие, — угрюмо кивнул я головой.

— Провал?

— Подставили.

— План есть?

Я помотал головой.

— Жив, пока темно? — догадался Саша.

Я опять кивнул головой.

— Подарок получил?

— Получил.

— Ну и как?

— Уже испытан, — с благодарностью сказал я, и, в свою очередь, спросил:

— Как добирался?

— По-всякому. И на поезде, и на лошади, и пешком.

— Когда приехал?

— Сегодня утром.

— Голоден?

— Не очень, у меня запас был.

— Придется затянуть пояса. Письмо расшифровал?

— Конечно. Все сделал, как ты просил, — Саша похлопал себя по груди, — все, что просил, все здесь.

— Хорошо, — сказал я, — теперь попробуем разобраться в том, что случилось. Ты что-то видел?

— Ничего определенного сказать не могу, но мне кажется, что на милиционера напали. Я вышел последним, вернее, хотел выйти, потому что тот, которого милиционер свалил, выходил первым; у них что-то произошло: или милиционер не хотел его пропустить, или еще что-то. Я видел только, как милиционер применил прием, и довольно-таки профессионально выполнил его. Было похоже, что он видел перед собой вооруженного противника.

Я осторожно выглянул из-за тумбы. Автобус стоял на месте. Неподалеку молчаливо жались в кучку не уехавшие пассажиры. Рядом с автобусом лежал человек, над ним склонились два милиционера и водитель. Милиционер в полушубке показывал рукой в сторону, туда, где лежал второй. Милиционеры подошли к нему, о чем-то переговорили и ушли в дежурку.

— Странно, — сказал я — это не уголовщина. И я, кажется, знаю, в чем тут дело. Я отогнал "Виллис'' сюда, на вокзал, чтобы запутать след. А милиционер, который в полушубке, видимо, дежурил тогда.

— Я сегодня несколько раз проходил мимо него, — сказал Саша, — он в звании старшины, человек пожилой.

— Тогда все понятно, — продолжал я: он сообщил по команде о "сержанте", там посчитали, что старшина — ненужный свидетель, и решили его убрать. Но что ж они так необдуманно поступили? Вокзал — людное место, легко попасться. А...а, ясно. Они так задумали. Вот, смотри: некто выходит из автобуса и нечаянно начинает свару; они точно подгадали, что старшина будет уезжать этим автобусом. Они затевают свару, старшина вмешивается, — это естественно — и в этой толкучке никто не видит, как милиционеру всаживают в живот нож. Потом убирают того, кто это сделал — и концы в воду.

— Здесь есть маленькое "но", — возразил Саша, — старшина остался жив, а убили того, кто напал на него. Где же логика?

— А логика проста — тот, кто хотел подстраховать "первого", а потом и убрать его, — промахнулся.

— Похоже, — поддакнул Саша, — промахнулся и, не имея возможности выстрелить снова, пытался скрыться.

— А старшина застрелил его, — дополнил я.

— Нет, брат, старшина не стрелял. Он удерживал первого.

— А второй милиционер?

— Второй, кстати, тоже старшина, — подбежал позже, после того, как прозвучал второй выстрел, и он был без оружия. В руках у него пистолета не было, я точно видел.

— Тогда их было трое.

— Возможно.

— И этот, третий, ушел.

— Хотелось бы, — угрюмо сказал Виктор, — ой как хотелось бы. А ты ничего странного не почуял?

— Странного? — пожал я плечами, — а что именно?

— Ты все выстрелы слышал?

— Два.

— Выстрелы были одинаковы? Из одного оружия?

Я задумался. Выстрелов было два, помню хорошо. Но вот насчет оружия — не придал этому значения.

— Честно скажу, не разобрал.

— А я разобрал, — сказал Виктор, — второй выстрел был сделан из "Маузера".

При упоминании о "Маузере", мне снова вспомнилась кровавая недавняя сцена в доме Белова.

— Саша, — сказал я, — у нас есть выход. Если они решили убрать старшину, который им стал опасен, значит, мы должны его спасти, а он поможет спастись нам.

Брат устало посмотрел мне прямо в глаза и промолчал. Я продолжал:

— Он поможет нам временно укрыться где-нибудь. Он местный, и он милиционер. Его многие знают. Ничего не будет странного в том, что милиционер привел двух знакомых и попросил приютить их на время.

— Но они могут проследить его, — возразил Саша.

— Могут, но мы им не позволим. Ведь они не знают, что нас двое.

Глава десятая

Старшина Морев докуривал третью папиросу, когда за окошком послышался шум мотора, визг тормозов. Салоед выглянул в окно.

— Скорая, — сказал он, — а что дальше?

— А дальше вот что, — медленно проговорил Морев, — я сейчас уеду, но по дороге выйду и вернусь опять сюда. Я думаю, что тот, кто наблюдает за нами, постарается проследить за мной. Я уведу его отсюда, а сам незаметно вернусь, а потом посмотрим... До утра потерпим, а днем лучше видно.

Салоед грустно посмотрел на товарища.

— Ах, Василий! Дай Бог, чтоб удалось. — Бог то Бог, Юра. Бог — это хорошо. Но он сейчас где-то очень далеко, не до меня ему сейчас...

Морев толкнул дверь и, перешагивая через порог, добавил:

— Будет звонить Лоскутов, скажешь, что я совсем плох, инфаркт у меня, если до утра доживу, то хорошо.

— Скажу, Василий Игнатьевич, скажу.

— Вот и хорошо, — Морев вышел.

В трех шагах от крыльца стояла машина "скорой помощи''. Водитель, высунувшись из окна, спросил:

— Кто здесь больной?

— Я самый и есть, — ответил Морев, открывая дверцу и, влезая в салон, проворчал:

— И кого вы только возите, лилипутов, что ли?

— Почему лилипутов? — засмеялся водитель, — и великанов тоже возим, но они ездят лежа, а лежачих сюда войдет о-го-го, сколько.

Морев насторожился.

— А где же санитар?

— Сейчас будет, он по нужде вышел.

— Да я уже здесь, — послышался голос, и тот, кого Морев посчитал за санитара, сел рядом с водителем, который тотчас же дал газ, и машина быстро скользнула в темноту холодной ночи.

В машине было темно, лишь редкие фонари на мгновение осветляли салон. Морев пытался разглядеть водителя и санитара, но ему это не удалось. "Странно, — думал Василий Игнатьевич, — приехали за больным человеком, а сами даже не спросят как самочувствие''.

Он нащупал в кармане пистолет. "Черт возьми, неужели обманули?! Но как они узнали... подслушали телефон?"

Морев, сняв пистолет с предохранителя, попросил водителя остановиться, но водитель покачал головой, а санитар сказал:

— Не беспокойтесь, товарищ старшина, все будет нормально.

— Что нормально? — не понял Морев, — я хочу выйти по нужде.

Водитель с санитаром переглянулись.

— Никуда не надо выходить, товарищ старшина, — сказал санитар, — для Вашей же безопасности, — и быстро добавил: — оставьте пистолет в покое, не делайте глупостей, мы вам — не враги.

— Кто вы? — жарко выдохнул Морев, — вы не "скорая помощь".

— Самая, что ни есть скорая, — рассмеялся водитель, — вот поэтому вы еще живы.

— Да кто же вы, черт бы вас побрал!

— Скоро узнаете, товарищ старшина, — все так же улыбаясь, ответил санитар — кстати, давайте познакомимся: меня зовут Саша, его — Володя, а Вас?

— Василий.

У Морева отлегло на душе.

— Ну и что дальше? — спросил Василий Игнатьевич, — и куда мы едем?

Старшина задал непростые вопросы. Я не знал, куда мы поедем, и что будет дальше. Скрывать от него нас самих и ситуацию, в которой мы оказались, не было смысла. Настоящие-то водитель с санитаром найдутся, если уже не нашлись, и тогда шансов почти не остается. Но я наделся на свою интуицию. Это она подсказала мне "зафрахтовать" ''скорую помощь". Саша тоже догадался, для чего его вызвали. Он даже угадал, за кем она приехала. Остальное произошло само собой. Мы одновременно подскочили с двух сторон: я к водителю, а Саша к санитару. Прижав им сонные артерии — усыпили. Оттащили тела за милицейский пост, а тут и старшина появился... И вот теперь он задает мне вопросы, на которые у меня нет ответов.

— Чего молчите? — опять спросил он, — куда мы едем?

Саша вопросительно посмотрел на меня. Я был на перепутье. С одной стороны старшина уже был в нашей игре, поскольку за ним начали охоту те же самые люди, от которых пытаемся уйти мы, а с другой стороны, мы не можем посвятить его в наши дела, потому что тайна, которой обладал я, была государственного масштаба. По роду службы, по внутренним законам я почти всегда работал один. Было всего два случая, когда мне давали прикрытие, но после выполнения задания я от него избавлялся. Я собственноручно застрелил пятерых своих помощников, а еще двоих убрали другие. У меня на этот счет не было угрызений совести. Пятеро "моих" сами "засветились", а те двое решили сыграть вашим, и нашим, что было непростительной глупостью с их стороны. Они были очень молоды и об агентурной работе ничего не знали. И к тому же они мне не нравились, а старшина уже начинал мне нравиться.

— Вот что, Василий, — сказал я, — кто-то очень хочет тебя убрать. Мы с Сашей видели схватку на автобусной остановке. И нам кажется, что это те же люди, которые охотятся за нами.

— Может быть, — согласился старшина, — но что общего между мной и вами? И кто эти люди?

Ну что делать? Раскрыться полностью я не решался. Выдумывать легенду — глупо. Приближался мост через Мокру — небольшую, но довольно глубокую речку, приток Суны. За мостом сразу начинался большой частный сектор, а дорога упиралась в лес.

— Зря мы туда едем, — сказал старшина. — Если кто и следит за нами, тот знает, что это тупик. Оттуда нам не выбраться.

— Нет, Василий, — сказал я, — ошибаешься. Есть еще один путь.

— По реке? Не выйдет. Видно будет нас далеко. Да и куда идти-то? Если не знаете, может, я помогу? Я все-таки в Копейске почти двадцать лет живу.

— Нет, старшина, — покачал я головой, — здесь ты нам не помощник.

— Ну, нет, так нет, — обиделся он. — Чудные вы ребята, вот что я вам скажу. Я так понимаю, что на всех нас троих одна беда свалилась и, как мне кажется, беда эта серьезная. Можно ничего не говорить, но я думаю, что страдать мне придется наравне с вами. А поскольку я еще жив и что-то могу сделать, я вас прошу открыть карты. Мне кажется, что наша общая беда связана с трупом в "Виллисе". Так?

— Так, — сказал я.

— А раз так, то я догадываюсь, кто вы. Поворачивайте, нам нужно не туда.

— Поворачивай, Саша! — крикнул он брату, — поедем в обратную сторону.

Саша посмотрел на меня, я пожал плечами. Брат развернул машину и потушил огни. Дорога, по которой мы только что ехали, была пуста. Ни огонька, ни пятнышка.

— Я знаю, что делать, — сказал Василий и поведал нам о телефонных разговорах с Лоскутовым и о сожженном рапорте.

— Сейчас настоящие водитель и санитар, вероятно, звонят от Салоеда по команде, и Салоед будет думать, что меня похитили и, может быть, уже убили. А если он еще не звонил Лоскутову, нужно ехать на вокзал, опередить звонок.

— А если поздно? — спросил я. — Все равно нас не будут искать на вокзале. Машину спрячем в каком-нибудь переулке, а сами про

к Салоеду.

— А потом? — допытывался я, — куда потом?

— На поезд.

— У вас есть семья?

— Жена у меня, больше никого.

— Но вы же не бросите ее?

Я посмотрел на Сашу, и он понимающе кивнул.

— Василий, — тронул я старшину за плечо, — вопрос стоит так: либо мы к утру в морге, что маловероятно, поскольку нас никто не будет стараться опознать, либо мы к обеду в Москве, живые.

— Долго не выдержим, — сказал старшина, — городок маленький. От силы, дня два продержимся, а там все равно кто-нибудь сдаст.

Мы с братом снова переглянулись.

— Два дня должно хватить, — сказал он.

— На что? — спросил старшина.

— На все, — ответил Саша, — поехали.

— На вокзал? — облегченно спросил Василий.

— Нет, старшина, — весело сказал я, — мы едем к тебе домой...

Оставив машину в соседнем дворе, мы втроем подошли к дому, где жил старшина. Осторожно выглянув из-за угла, увидели "Воронок", стоявший у подъезда.

— Меня ищут, — прошептал старшина, — все-таки Салоед позвонил Лоскутову. Заметив, как мы с Сашей навинчиваем глушители на стволы, насторожился.

— А нельзя без этого?

— Хотелось бы, — ответил я.

Саша тронул меня за локоть.

— Смотри, — сказал он, — кажется, водитель в кабине.

Я присмотрелся. Действительно, за рулем "Воронка" сидел человек. Я понял, что хотел сказать Саша и кивнул ему. Брат прицелился, но водитель вдруг чиркнул спичкой, прикуривая, и старшина тихонько ойкнул.

— Стойте! Это Сережа Кривун.

Брат опустил оружие.

— Ну, так что с того?

— А то, что я когда-то очень помог ему, а он сейчас поможет нам.

— Как? — спросил я.

— Мы с ним договоримся, он хороший парень.

— Был бы хорошим, не караулил бы Вас.

— Он не знает, что я живу здесь, да к тому ж он просто водитель. Позвольте, я с ним поговорю?

Времени для обсуждения этого щекотливого вопроса не было, и мы согласились. Старшина спокойно подошел к машине. Видно было, как он прикурил у водителя и, жестикулируя, стал что-то ему рассказывать. Мы тем временем прокрались к темному подъезду и встали по обе стороны входной двери. Старшина сделал нам знак рукой, показывая, что видит нас. Немного погодя, он подошел сам.

— Все в порядке, — сказал он, — Сережа нам поможет.

— Сколько их? — спросил Саша.

Трое без водителя. У них приказ арестовать меня. Сейчас идет обыск.

— А у вас котелки варят.

— А эти трое, кто они? — спросил я.

— Сережа их не знает, но по разговору понял, что их послал Лоскутов.

— Что будем делать? — прошептал Саша, — отличный момент, другого может не быть.

— Василий, — обратился я к старшине, — спроси у водителя, куда они должны тебя доставить?

Старшина отошел и вскоре вернулся.

— Приказали доставить меня к Лоскутову, на дачу.

— Неплохо, — сказал я, — судьба снова улыбается нам. Придется, Вася, везти тебя к Лоскутову.

Старшина понимающе кивнул.

— Я не против, а этих куда? — он показал пальцем на подъезд.

— А этих туда, — покосился я на черное, затянутое тучами небо.

— Всех?

— Всех, — вставил Саша, — и чем быстрее, тем лучше. У меня от голода в глазах темнеет.

— Действительно, — согласился старшина. — А дома пельмени ждут. Жена грозилась пельменями побаловать.

— Перестань, Вася, — поморщился брат, — какие тут пельмени. А водитель твой, Сережа, не передумает?

— Нет, — твердо сказал старшина, — я его когда-то от смерти спас, а сейчас он мне долг возвращает.

Старшина говорил очень уверенно, а у меня душа была не на месте. Весь мой опыт подсказывал: не верь никому! Я чувствовал себя как кролик перед удавом. Было бы проще убрать водителя и занять его место. Но я почему-то верил старшине.

— Его все равно убьют, — вздохнул я.

— Нет, — яростно помотал старшина головой, — я не дам его убить. Я сам убью Лоскутова.

Мы с Сашей опять переглянулись.

— А потом, — спросил я, — куда потом?

Старшина не успел ответить, потому что в подъезде послышались шаги и голоса.

— Быстро к водителю в кабину, — приказал я старшине, — и не вздумайте доставать пистолет, мы сами справимся.

Старшина быстро забрался в кабину, а мы спрятались по обе стороны подъезда, за створками дверей. Из подъезда, негромко переговариваясь, вышли трое, одетые в длинные черные плащи. Все трое также были в шапках. Они остановились на крыльце.

— Досадно, — сказал один, — ничего не нашли.

— Надо было еще подождать, — сказал второй, может, и появился бы.

— Может он у любовницы? — ехидно ввернул третий голос.

— Чего гадать? — одернул его первый, — и, вообще, я считаю, что нам нужно вернуться и забрать жену Морева.

— На кой она-то Лоскутову? — возразил второй.

— Да не Лоскутову, — огрызнулся первый.

— А тебе зачем старуха?

— Какая она старуха? Ей, поди, и сорока не наберется. А задница хороша!

— Ну, так что, игриво спросил третий, — сходить, что ли за ней?

— Да черт его знает, — вспылил первый, — и, махнув рукой, скомандовал:

— По местам! Позже разберемся.

Они пошли к машине. Мы с братом выстрелили одновременно. Двое мягко опустились на снег, а оставшийся, повернувшись на звук слабеньких хлопков, увидел перед собой сразу два пистолета...

Глава одиннадцатая

Начальник городской милиции Лоскутов Андрей Филиппович сидел перед камином на своей даче и думал о том, что сейчас привезут старшину Морева, которого нужно будет допросить, а потом убить. Как ни противился Лоскутов этому, ничего не вышло. Начальник управления госбезопасности Веткин сказал, как отрезал:

— Это приказ, — и показал пальцем в потолок своего кабинета, где утром Лоскутов, стоя руки по швам, выслушивал лысого горбоносого борова, который, развалившись в черном кожаном кресле, ковырял спичками в зубах, а когда спички ломались, с яростью швырял их на поднос с остатками завтрака.

— Почему я, Семен Аполинарьевич? — пытался возразить Лоскутов.

Бычья шея Веткина, наливаясь кровью, стала наползать на воротник рубашки.

— А ты хочешь, чтобы это сделал я?! А ты на кой хрен?!

Потом, видя, что Лоскутов готов упасть в обморок, понизил голос и указал на один из стульев, стоящих вдоль стены кабинета.

— Присядь!

Лоскутов послушно присел, положил руки на колени.

— Твои люди, — продолжал Веткин, — тебе разбираться. Операция на грани срыва. Сивцова застрелили, кто?

— Не знаю, — выдавил Лоскутов.

— А я знаю. Это тот, о котором предупреждали из Москвы. Он в три секунды расшифровал Сивцова и убил его. Да еще набрался наглости привезти его на вокзал. Что он этим хотел сказать? Почему на вокзал, на вокзал-то зачем?

— Может, — начал, было, Лоскутов, и замолчал.

— Что может? — опять повысил голос Веткин.

— Мне кажется, что он поступил разумно. На вокзале всегда машины, и стоят подолгу. Он выиграл время.

— Может и так, — хрюкнул Веткин, — но где он сейчас?

— Он сам исчез из нашего поля зрения, но его два помощника у нас на крючке.

Веткин искоса посмотрел на Лоскутова.

— Всех ликвидировать. Сегодня. Где твой старшина?

— На дежурстве, вечером меняется.

— Кто его меняет?

— Салоед.

— А этот знает?

— Если старшина ему ничего не рассказывал, тогда ничего не знает.

— Его тоже убрать.

Лоскутов умоляюще вскинул голову.

— Его-то зачем? Может, Морев ничего и не рассказывал?

— Я сказал — всех! — отчеканил Веткин.

Лоскутов вскочил со стула, вытянулся.

— Слушаюсь, разрешите идти?

— Иди, но помни: не уберешь свидетелей — уберем мы, но вместе с тобой...

Лоскутов вернулся к себе в отдел. Секретарша предложила чаю, но он отказался. Сел за стол и долго сидел, не шевелясь. Потом открыл сейф, достал записную книжку, полистал ее и, найдя нужный номер, позвонил. Некто на другом конце линии внимательно выслушал распоряжение Лоскутова и кратко ответил:

— Да.

Потом Лоскутов вызвал заместителя.

— А что, Сергей Евдокимович, у нас по части Кудрявого?

— Когда нужен?

— Срочно. Только разговаривать будешь ты. Скажешь ему, что у нас к нему большая просьба, ну и так далее. Пусть к семи часам вечера будет на вокзале, позвонит мне, а я дам ему задание. Да, пусть возьмет помощника. Понял?

— Понял, Андрей Филиппович.

— Иди.

Заместитель повернулся и под пристальным взглядом Лоскутова вышел. Андрей Филиппович не любил своего заместителя. Он не доверял ему.

Лоскутов давно уже превратился в одушевленную машину для исполнения кровавых распоряжений Веткина. Он никогда не был сентиментальным. Ровесник сумасшедшего двадцатого века, он за свои пятьдесят три года столько самолично учинил смертей, что само слово смерть стало для него самым обыденным, вроде слов: кобура, пепельница, телефон... В гражданскую войну он с огромным удовольствием участвовал в карательных марш — походах против тамбовских крестьян. Жег дома, расстреливал хозяев, не жалел ни малых, ни старых, хотя сам и весь род его никогда не поднимал голову выше сохи. В 16 году его поймали на краже муки из помещичьего амбара. Помещик, всю жизнь проживший в деревне, знавший по именам всех своих крестьян, пощадил недоросля. Он только сказал ему: "Что ж ты, Андрюша, не пришел ко мне? Неужто я бы отказал? А воровать нехорошо. Иди Андрюша, и подумай над моими словами".

Андрюша ушел "думать думу", и в семнадцатом году, уже не таясь ни от кого, зарубил помещика, громко крикнув в толпу обескураженных односельчан:

— Чего притихли, кровопийцу жалеете?! Я вам пожалею, мать вашу!

Крестьяне, напуганные внезапной жестокостью, поглядывали на толпу вооруженных пришельцев, называемых непривычным словом — большевики, на окровавленный труп помещика, который за все пятнадцать лет коллективного проживания не сделал им никакой обиды, робко топтались перед усадьбой. Отец и мать Лоскутова стояли здесь же.

— Ах, Наташа, Наташа, — бормотал отец Андрея, пряча глаза, — кого мы с тобой выкормили? Ну, погоди, Ирод, придешь домой.

Но "Ирод" домой не пришел. Большевики забрали его с собой в Москву. Там его определили в ЧК, отправили на выполнение ленинского плана продовольственной разверстки. Крови крестьянской он выпустил много. После служил начальником отдела милиции одного из районов Москвы, а во время войны с немцами — в СМЕРШе.

Выслужился до майора, и вот уже второй год работал начальником милиции города Копейска. После войны Лоскутов женился на дочери начальника шахты, но после нескольких взрывов метана, вызванных курением самих шахтеров, тестя осудили, обвинив в террористической деятельности. Дали двадцать лет. К тому времени Лоскутов с женой уже жили отдельно, в другом городе, но жена, узнав, что отец арестован, тут же, не дожидаясь решения суда, отреклась от своего родителя, благо, что мать умерла при ее рождении, и не могла видеть этого позора.

Поступок жены Лоскутова был оценен, и Андрея Филипповича не тронули, а вскоре он был переведен в Копейск.

Лоскутов уже начал подумывать о пенсии, как вдруг, почти через полгода после вступления в должность к нему заехал (лично!) начальник управления госбезопасности Веткин Семен Аполинарьевич. С Веткиным Лоскутов виделся часто, но эти встречи носили сугубо рабочий характер. Дружбы как таковой у них не было, оба не отличались желанием расположить к себе друг друга. И если, все-таки, Лоскутов хоть как-то пытался выразить готовность к сближению, то Веткин в первые мгновения их знакомства заявил:

— Майор, если хочешь быть подполковником — молись на меня. — Сказал это с улыбкой, от которой у Лоскутова вспотела шея, а холодок, забравшийся под левый сосок его волосатой груди, до сих пор обволакивал кисельным страхом сердце отъявленного негодяя. С того — полугодичной давности — визита, житье — бытье Лоскутова сделалось тягостным.

Веткин заставлял Лоскутова составлять протоколы на задержанных, особенно фронтовиков, якобы по подозрению в антисоветской пропаганде с передачей их в его, веткинское, ведомство. Таких было уже сорок шесть человек, а Веткин требовал быть расторопнее, и Лоскутову ничего не оставалось, как смириться.

— Погоди, майор, — говорил Веткин, — мы еще Звезду Героя получим, но сначала я, а ты потом — фанерную, — и хохотал.

... Раздумья Лоскутова нарушил лай собаки.

— Наконец — то, — глухо проворчал он, — привезли старшину. Ну, Морев, нехорошая у тебя судьба. Не под той звездой ты родился.

В дверь постучали.

— Открыто, — крикнул Андрей Филиппович.

Дверь тихонько пискнула и отворилась. Первым появился Морев, за ним старший оперуполномоченный Файленко, а за Файленко двое незнакомцев, небритость которых несколько насторожила Лоскутова.

— Файленко, всё нормально? Почему твои люди не бритые? Чего молчишь?

Но Файленко продолжал молчать, только усиленно подмигивал то правым, то левым глазом.

— Чего ты мне рожи корчишь, — вдруг взъярился Лоскутов, — докладывай!

Андрей Филиппович подошел к выключателю, щелкнул им, и яркий свет хрустальной люстры залил кабинет.

— В молчанку играешь, — сказал Лоскутов и повернулся к Файленко. Но тот уже стоял возле старшины, который держал пистолет у виска старшего оперуполномоченного.

— Что такое? — севшим голосом спросил Лоскутов и, как бы ища ответа, обратился к двум незнакомцам:

— В чем дело?

Незнакомцы угрюмо промолчали, и брови Лоскутова вдруг полезли вверх.

— Близнецы! — воскликнул он, пятясь, — вы не наши!

Лоскутов кинулся к столу, в ящике которого лежал пистолет, но не успел. Один из незнакомцев легким прыжком опередил Андрея Филипповича, встал у него на пути.

— Сядьте на свое место, — сказал он, доставая из ящика пистолет.

Лоскутов настороженно прошел в кресло и обратился к Файленко:

— Кого ты привел, скотина?

Но Файленко продолжал хранить молчание, и Лоскутов догадался.

— Вы?! — резко спросил он, поочередно глядя на близнецов.

— Мы, — кивнули оба в ответ.

— Не знал я, что вас двое, да к тому ж и одинаковых.

— Знакомиться не будем, — сказал тот, что оставался у дверей, — лишнее это. Но поговорить — поговорим.

— Я не буду с вами разговаривать, — вскинул голову Лоскутов.

— Придется, — сказал стоящий у стола. Он вскинул лоскутовский пистолет и выстрел в Файленко. Тот уткнулся простреленным лбом в пол и затих. Лоскутов в ужасе вскочил ногами на кресло.

— Вы убили его, — закричал он.

— Нет, это вы убили его. Это ваш пистолет.

Лоскутов выпучил глаза.

— Сволочи! — потом спохватился, — охрана слышала выстрел, сейчас поднимет тревогу.

— Никакой тревоги не будет, — сказал стрелявший, — некому поднимать тревогу.

Лоскутов медленно опустился в кресло, съёжился. Морев оттащил труп Файленко в угол и подошёл к креслу.

— Андрей Филиппович, — тихо сказал он, — ответьте на вопросы этих товарищей и мы уйдем.

Лоскутов кивнул головой. Стрелявший вынул обойму, высыпал патроны, оставил один, вставил обойму в рукоятку, вытер пистолет носовым платком и положил оружие на стол. Андрей Филиппович внимательно наблюдал за манипуляциями. Его начинала бить нервная дрожь.

— Кто дал команду убрать Морева? — спросил стоящий у дверей.

— Веткин.

— Кто это?

— Начальник Управления.

— Где он сейчас?

— Не знаю.

— Телефоны есть?

Лоскутов назвал служебный и домашний телефоны

Веткина и покосился на старшину:

— Василий Игнатьевич, Салоед жив?

Морев кинулся к телефону:

— Алло, Юра? Это я, Морев... — Василий Игнатьевич прикрыл микрофон ладонью, — спрашивает, где я, что сказать? Алло, Юра, я скоро приеду. Скажи водителю и врачу, что с машиной все нормально. Пусть ждут. Никуда не звони, жди меня.

— Его все равно убьют, — сказал Лоскутов.

— Кто приказал убить Салоеда?

— Веткин. И Морева тоже убьют.

— Кто должен выполнить приказ?

— Есть один, кличка — "Кудрявый".

— Кто ему отдавал приказ?

— Я.

— Где сейчас "Кудрявый"?

— Не знаю.

— Какой срок исполнения?

— Сутки.

— Кто еще посвящен в это?

— Думаю, что кроме меня и Веткина — никто.

— А что, Веткин свои каналы не задействовал?

— Я не знаю.

— Вы поможете нам добраться до Веткина?

Лоскутов вдруг улыбнулся.

— Все, приехали. С меня хватит. Как я понял, — кивнул на пистолет, — этот патрон оставлен для меня? Я больше ничего не смогу рассказать, да и не хочу, а меня оставьте. Я все сделаю сам. Мне деваться все равно некуда, — он посмотрел на лежащего в углу Файленко, — ведь за него придется отвечать мне, да и за охранника тоже... да и за все, что я натворил.

— Хорошо, мы уходим, но только на три минуты.

Лоскутов поднялся с кресла.

— Можете не терять эти три минуты, они вам нужнее. Не забывайте, что Салоед под прицелом. И еще, — он замялся, — я вас прошу... убейте Веткина. Он страшный человек. Он — чужой... а теперь идите...

... Дойдя до калитки, Морев и его новые друзья услышали выстрел, от которого собака, доселе лежавшая черным пятном на снегу, подскочила и, покрутившись на месте, принялась скулить...

Выехав на развилку, Морев Саша и Володя пересели в "свою" "скорую помощь".

— Сережа, обратился Морев к Кривуну, — езжай домой. Ты ничего не знаешь, нигде не был.

— Я все понял, Василий Игнатьевич, а если тех двоих найдут?

— Пусть находят. Они же в штатском и без документов. Пока разберутся... Да и ты-то здесь причем?

"Воронок" уехал направо, а "скорая помощь" свернула влево и, набирая скорость, помчалась к железнодорожному вокзалу.

Глава двенадцатая

Распрощавшись с Кривуном, мы помчались к вокзалу. Преследования мы не боялись. Преследовать нас было некому. Но кончался запас времени. ''Скорую" могли разыскивать, могли поднять тревогу. Вызов ее, как сказал старшина, был сделан на его пост. Мы спешили. Дорога была пуста, только одна машина — хлебный фургон — попалась нам навстречу... Вот и вокзал. Остановились у торца главного здания, но мотор глушить не стали.

— Саша, — сказал я, — ты обойди вокзал с той стороны, подойди к дежурке сбоку, но близко не подходи, сделай вид, что справляешь малую нужду. Я зайду со стороны остановки, а ты, Василий Игнатьевич, иди прямо в дежурку, но только обожди, пока мы с Сашей выйдем на исходные позиции. И еще: если все нормально — открой дверь и выброси окурок, а закурить можешь сейчас.

— А если не нормально? — серьезно спросил старшина.

— Ну, тогда решать тебе, Василий Игнатьевич. Мы постараемся быть рядом.

Будешь идти не торопясь. Можешь покачиваться, словно принял на грудь граммов триста. Понятно?

— Понятно, — кисло улыбнулся старшина, — подсадкой буду?

— Молодец, Василий Игнатьевич. Тебе бы годков десять сбросить — цены бы не было.

— А если вы не успеете, или промахнетесь?

— Успеем, Василий Игнатьевич, и не промахнемся, — так же серьезно сказал Саша.

— Я вам верю, — облегченно вздохнул старшина, и мы разошлись.

Я подошел к тумбе, возле которой несколько часов назад встретил брата. На остановке никого не было. Площадь тоже была пуста. Мороз всех загнал в зал ожидания. Я видел, как из-за угла вокзала показался Саша и тут же прижался к стене и растворился в ночи. Мороз крепчал. Я уже хотел опустить клапаны у шапки, как вдруг послышался скрип шагов. Кто-то подошел к тумбе с другой стороны. Сердце мое опять зашевелилось... Снова моя интуиция пришла мне на помощь. Я уже знал, что это — "Кудрявый". Тот самый человек, который стрелял в спину своему убегающему напарнику после неудачной попытки покушения на Морева... Я подошел к тумбе лишь на несколько минут раньше. "А что если он захочет обойти тумбу? А если он видел меня? И видел ли он Сашу? Скоро появится старшина, и он будет в него стрелять. Но почему он остался тут, на что надеется?" И я понял. Я представил себе, какой подняли шум водитель и врач, и, скорее всего, "Кудрявый" это видел и "расшифровал" нас. Тем более что врач с водителем из дежурки не выходили. Он решил ждать Морева до последнего. И поэтому Салоед до сих пор жив. "Однако, что же делать? "Кудрявого" спугнуть нельзя — это был бы полный провал. "Кудрявый" решил, что они ждут нас. И неизвестно, чей он тайный агент: Лоскутова или Веткина?..."

Косое пятно от фонаря не доставало до тумбы несколько метров, но отсвета от утоптанного снега было достаточно, чтобы прочитать крупные буквы на афишах. Я стоял, боясь шевельнуться. Даже пар от дыхания мог меня выдать, и я при каждом выдохе поднимал голову и бесшумно выдыхал воздух вверх. Маузер мой был за пазухой, но достать его я не успел. Показался старшина. Он довольно сносно изображал пьяного. Шел медленно, покачиваясь. Потом остановился, задрал к небу голову и замер. Я слышал, как за тумбой "Кудрявый" взвел курок. Единственное, что мне оставалось, — это крикнуть старшине: "Беги!", а самому напасть на "Кудрявого". Еще мгновение, и я бы так и поступил.

Я уже перенес вес тела на левую ногу, сунул руку за пазуху, я уже набрал полную грудь воздуха, я уже начал движение, как вдруг у стены, где должен был стоять Саша, блеснул огонек, и в ту же секунду за тумбой послышался всхлип. Я метнулся туда и увидел падающего человека. Он рухнул на колени, потом завалился на бок и затих. Опасности больше не было. Я помахал рукой Саше и старшине. Они подбежали, и я сказал Мореву:

— Ну, Василий Игнатьевич, не иначе как Бог тебе помог.

— Да, — сказал Саша, — это точно. Ведь я стрелял, почти не видя куда.

— Я сразу понял, что это "Кудрявый". Ведь он тебя, Василий Игнатьевич, на мушке держал, вел тебя. А, впрочем, ты мне облегчил работу. Когда ты остановился, он опустил руку, а потом снова вскинул, но я его опередил.

Старшина благодарно прижался лбом к Сашиному плечу.

— Спасибо, — сказал он, должок за мной.

— Ничего, сочтемся еще, — подбодрил его Саша, — а сейчас давайте спрячем его куда-нибудь.

Мы оттащили труп за какие-то сараюшки.

— Куда я хоть попал? — спросил сам себя Саша и чиркнул спичкой.

Мы все ахнули. Сашина пуля угодила в переносицу.

— Неплохо, — сказал я.

— Фантастика, — прошептал Морев.

Саша пожал плечами. — Ладно, — самодовольно произнес он, — пошли греться. Василий Игнатьевич, иди впереди, а то Салоед твой за пистолет схватится.

Мы подошли к дежурке. Морев постучал и открыл дверь. На пороге стоял водитель "скорой помощи". Увидев старшину, спросил: — Это вы Морев?

— Угадал, — кивнул старшина и вошел в дежурку. Мы вошли за ним. Салоед разговаривал с кем-то по телефону. Заметив нас, замолк на полуслове. Морев шепотом спросил:

— Кто?

— Дежурный по горотделу спрашивает, не звонил ли Лоскутов? Они не могут его найти.

— Мы не знаем, где он, — сказал Морев. Салоед понимающе кивнул и снова прижал трубку к уху.

— Товарищ капитан, я ничего не знаю... Хорошо.

Он положил трубку и кинулся к Мореву.

— Василий Игнатьевич, слава Богу. А это кто с тобой?

— Друзья, — мягко сказал Морев и предложил нам присесть. Водитель и врач смотрели на меня и на Сашу во все глаза...

— Поразительное сходство, — сказал врач, мне такого видеть еще не доводилось.

— Я прошу простить нас, — обратился я к водителю и к врачу, — но обстоятельства требовали взять вашу машину.

— Так это вы? — удивился водитель, — где машина?

— За углом, и мотор работает.

— А что мы скажем начальству, — вставил врач, — уже прошло три часа, как мы выехали.

— А вас искали?

— Не знаю, может быть ищут.

— Диспетчер знает, куда вы поехали?

— Конечно, он же нас посылал сюда...

Снова зазвонил телефон. Салоед снял трубку.

— Да… да, вокзал… милиция… здесь… можно, — протянул трубку врачу: — соврите что-нибудь.

— Слушаю. Да… у милиционера сердечный приступ был… едва откачали… сейчас в норме… слушаюсь!

Врач отдал трубку Салоеду.

— Слава Богу, все обошлось, — он посмотрел на нас, — до девок гоняли! Можно было просто попросить машину, зачем же душить? Хотя, должен сказать, что усыпили вы нас просто мастерски.

— Спасибо, — сказал я, — можете ехать обратно, но о нашей прогулке прошу не говорить никому. Ни одного слова.

— Да что ж я, не понимаю, что ли? — поддакнул врач и, поманив водителя, вышел вместе с ним.

— Что будем делать? — спросил я оставшихся. Саша промолчал, а оба старшины развели руками.

— Мне кажется, — сказал я, — что нам нужно разделиться. Если нас всех накроют здесь, шансов остаться в живых — никаких.

— Мне идти некуда, — откликнулся Морев, — а Салоед на дежурстве. Мне сподручнее было бы остаться с ним.

— Нет, — решительно возразил я, — мы близнецы, а скоро рассветет, будет много любопытных. Нас могут заметить, а этого не хотелось бы. Поэтому мы с Василием уйдем, а Саша и Юра останутся. Но Саше опять придется померзнуть. Нельзя, чтобы вас заблокировали здесь.

— Ты думаешь, что эти, со "скорой", проговорятся?

— Смотря в какой форме они это преподнесут, и в какое время. Я думаю, что часа два у нас есть в запасе. Если, конечно, я успею добраться до Веткина.

Я заметил, как в глазах Салоеда вспыхнул страх.

— Вы знаете Веткина? — спросил я.

— Лично не знаком, но наслышан. Страшный человек. Поговаривают, что он родственник какого-то большого московского начальника.

— А что еще поговаривают?

— Да разное, — Салоед перешел на шепот. — Баб, говорят, любит.

— Ну, это такое дело, — вмешался Саша, — на то они и бабы, чтобы их любить.

— Я и сам был охотник до их сисек, — заулыбался Морев, — что с них убудет, что ли?

— Как сказать, — сузил глаза Салоед, — поговаривают, что он их пользует мертвыми.

— Что ты! — ахнули мы.

— Он что, в морг ходит как в публичный дом? — Саша брезгливо поморщился.

— Да нет. Говорят, что он их сам убивает, а потом…

— Подлец, — пробурчал Саша, а Морев гневно повел плечами.

— Но это так, болтают, — стал оправдываться Салоед.

— Зря болтать не будут, — сурово сказал Морев.

— Довольно, — остановил их я, — нет у нас времени говорить об этом. Пора. Саша, будь на улице, сюда не заходи, а вы, Юрий Иванович, дежурьте и дальше. Ни Морева, ни нас вы не видели.

— А врач с санитаром?

— Плевать. Не видели — и все!

— А ну, как заберут в подвал?

— Саша не даст. Да к тому времени, я думаю, и мы подоспеем. А если все получится, то и спрашивать будет некому. Вот так. Главное — выдержать два часа. Пошли, Василий Игнатьевич …

Глава тринадцатая

Людская молва, приписывающая Веткину его сексуальные злодеяния, была преувеличена. Да, он был отъявленным развратником, растлителем, извращенцем, но он никогда не убивал своих наложниц, которыми становились только несовершеннолетние девочки. В этом он сохранял удивительное постоянство. Старый холостяк, в свое время изгнанный из московской гимназии именно за многочисленные любовные похождения, которые он цинично не пытался скрывать, Веткин до сих пор не мог преодолеть страстную привязанность к "клубничке". Не мог и не хотел. Но использовать в полной мере мужское качество тоже уже не мог. И он стал "изобретать". Последнее его "изобретение" состояло в том, что он, предварительно накачав очередную жертву вином до бесчувствия, раздевал ее, густо смазывал анус и вагину медом, и вылизывал мед до тех пор, пока его мужское достоинство не обретало надлежащую силу. Если же и это не помогало, он всовывал член несчастной девочке в рот и, придерживая ее затылок, занимался своеобразным оральным онанизмом.

После всего этого девочку приводили в порядок, угощали сладостями и отправляли восвояси, ничуть не заботясь о последствиях. Иные родители, выведав у дитяти, где она была, в бессилии кусали губы. Что они могли сделать против могущественного Веткина? А Веткин уже настолько обнаглел, что иногда, узнав, что у девочки есть домашний телефон, звонил ее родителям и просил не беспокоиться за ребенка...

Сегодняшнюю ночь Веткин провел в одиночестве. Ему уже доложили о гибели его людей в доме Бельмы. Доложили, что два майора, сопровождавших подполковника, убиты. Доложили также, что Лоскутов застрелился у себя на даче. И он ждал еще сообщений: о том, что старшины, ставшие свидетелями провала его игры, уже не опасны, и о том, что залетный подполковник ликвидирован. Но сообщений все не было. Интуитивно он чувствовал, что проиграл, что ему не достать того, кто обошел все ловушки. Веткин осознавал, что теряет время, но ничего не мог с собой поделать. Нужно было отдать Веткину должное: он был смелым человеком. Когда в сентябре сорок третьего, во время боя, он попал в плен, именно смелость спасла ему жизнь. На вопрос немецкого офицера, хочет ли он сохранить жизнь в обмен на сотрудничество — он ответил отказом, за что был жестоко избит. Его однополчане — одиннадцать человек — дали такое согласие, и тут же, на его глазах, были расстреляны.

Офицер снова подошел к Веткину.

— Вы все еще упорствуете?

— А вы хотите, чтобы я дал согласие?

— Да

— Чтобы расстрелять меня, как этих? Стреляйте, я вам служить не стану.

— Вы большевик?

Веткин не ожидал этого вопроса. К большевикам он не питал ничего, кроме ненависти, которую приобрел в торфяных болотах русского Севера, куда был отправлен большевиками за нежелание вступить в колхоз. За четыре года торфоразработок ненависть к новой власти окрепла, заматерела. Веткин готовил мученическую смерть председателю новоявленного колхоза, внесшего его фамилию в черный список несоглашантов. Но к моменту его возвращения в родное село, того председателя уже не было. Он сам поднимал экономику недавно рожденного СССР, путем долбления вечных мерзлот Воркуты, а с нового председателя колхоза кроме угодливой, трусливой улыбки, взять было нечего. И подался Веткин на приработки.

Каким-то образом занесло его в Москву, там он и зацепился. Устроился, было, дворником, потом истопником в булочную. Через хозяина выправил себе паспорт, и жил бы он себе тихо, сколь Бог ссудил, да не справились большевики, учинили своему народу великий голод.

Булочная закрылась, и пухнуть бы Веткину, и сгинуть бы ему в какой-нибудь подворотне, да улыбнулась ему судьба. Заприметила его жена одного ответственного работника комиссариата путей сообщения. Взяла его сторожем на дачу, а потом устроила проводником. Но слишком долгими казались разлуки этой ненасытной самке, и она через мужа добилась, чтобы Веткина взяли в аппарат комиссариата, где он и был завербован "органами" для негласного надзора за сослуживцами.

Научился писать доносы, был замечен, и вскоре его перевели на легальное положение: зачислили в штат районной охранки. И оказалось, что Веткин идеально подходит для этой службы.

Немногословный, сообразительный он стал быстро продвигаться по служебной лестнице. Его личное дело обрастало благодарностями. Одного опасался Веткин, что откроется его судимость, и хорошо, если только турнут из органов, а ведь могут пришить кое-что и посерьезнее. Как это делается — Веткин уже знал хорошо. И он решился на первый шаг. На одной из оперативок, по окончании её, задержался у двери.

— Что у тебя? — спросил начальник.

— Прошу вашего заступничества, — выпалил Веткин, и рассказал начальнику все, как попу на исповеди.

— Серьезно, мать вашу, — прогундосил начальник. Если кто капнет — плохо будет. Хорошо, что хоть в партию не успел вступить, а то бы никто не помог. Хотя, работник ты отменный. Ладно, помогу я тебе, но знай, что если хоть взглядом намекнешь кому-либо о нашем разговоре — будешь вспоминать свои торфоразработки как самое светлое, что было у тебя в жизни. Пошлю я тебя на курсы повышения квалификации, а после попробую сунуть в какую-нибудь дыру. Отсидишься, а там видно будет. Иди!

Начальник слово сдержал, и после окончания Веткиным курсов командировал его для прохождения практики в Углич. Оттуда перевели его в Тверь, на должность старшего оперуполномоченного. И тут подоспел тридцать седьмой год. Все городское начальство НКВД было репрессировано, и Веткин волею судьбы возглавил городской отдел, но вскоре и сам был арестован и привезен в Москву. Уже не надеясь выбраться из этой мясорубки, он с покорностью ждал первого допроса. И велико же было его изумление, когда в комнате для допросов он увидел своего начальника, угрюмо сидевшего за столом.

— Ну, что, — спросил он, — не уберегся?

Веткин понуро опустил голову.

— В чем тебя обвиняют?

— Еще не знаю, допросов не было.

— Ордер на арест видел?

— Нет. Пришли трое, прямо в кабинет. Сказали, что арестован. Что было делать? Пришлось смириться.

— Так, хорошо. Ну и что ты думаешь теперь делать?

У Веткина хватило ума неопределенно пожать плечами. Желание соглашаться во всех смертных грехах улетучилось.

— Ладно, — сказал начальник, — своей властью я заберу тебя отсюда, если поклянешься, что с этого момента ты будешь предан только мне. Это единственный твой шанс, не упусти.

Сдерживая слезы благодарности, Веткин едва не упал на колени. Если бы он мог знать, что арест был подстроен его начальником, он бы и тогда, наверное, не смог бы сомневаться — настолько он был морально сломлен непониманием происходящего. Он еще не знал, что начальник уже состоит в окружении Берии, что Берия знает о нем все, и, самое главное, что именно Лаврентий Павлович проявил инициативу по приручению и превращению Веткина в преданного пса.

В Тверь он уже не вернулся. С формой тоже пришлось расстаться. Но и "штатскому" Веткину хватало забот, хотя со стороны казалось, что молодой мужчина, постоянно присутствующий на ночных попойках московской правящей элиты, представляет собой саму скромность и трезвость. Никто никогда не видел его пьяным и встревоженным. Всегда корректный, услужливый, он появлялся в нужный момент, выслушивал начальника, согласно кивал стороной и молча удалялся. И никому не приходило в голову, что кто-то из некоронованных королей преступного большевистского царства, сегодня будет лишен короны, власти и самой жизни.

Вменялось Веткину в обязанность и поставка женского товара — работа, которую он выполнял с упоением, ибо все девочки, девушки и женщины предварительно проходили через его руки...

Шли годы, и наступил момент, когда и начальник Веткина попал в опалу. Оргии закончились. Лишь страх, не заглушаемый уже ни водкой, ни любовными утехами, остался в загрубевших, не принимающих чужую боль сердцах. И закончить бы им обоим свои никчемные жизненки в общей яме с известью, если бы не 22 июня 1941 года.

С приходом войны опала кончилась. Начальник был прощен, обласкан и отправлен на фронт, руководить особым отделом. Адъютантом у него стал Веткин. И кто знает, как бы дальше сложилось его судьба, если б однажды приступ малярии не свалил начальника. Его госпитализировали, а через два дня был бой и… плен…

Немец все-таки нашел больное место у Веткина (он был хороший психолог). Через три часа "задушевных" разговоров о прошлой жизни, после которых Веткин дважды впадал в истерику, он подписал договор о сотрудничестве.

С этого момента жизненные пути Веткина, Лоскутова, Морева, Бельмы и многих других стали неумолимо сближаться, чтобы, в конце концов, связаться в тугой кровавый узел, потому что немецкого офицера звали Фоссом.

Задание Веткин получил более чем странное: вернуться в расположение советских войск, разыскать своего начальника и продолжать воевать.

— И все? — удивился Веткин.

— Все, — улыбнулся немец.

— А если убьют?

— На все воля Бога, — продолжал улыбаться Фосс.

— А если останусь жив?

— Этого я и хочу.

— Понятно, — сказал Веткин, хотя ничего уразуметь не мог. — А если снова попаду в плен?

— О… о, — это не страшно. Обратитесь к любому офицеру и скажите только одно слово: "Фердинанд".

— Все?

— Этого будет достаточно.

— А если вас убьют?

— Это ничего не изменит. "Фердинанд" будет жить всегда...

Ночью Веткин вернулся в расположение своих войск. Начальник его был уже на месте, так что допрашивать Веткина по всей форме не стали. Спросили только, как удалось бежать? На что Веткин, не дрогнув ни единым мускулом, ответил:

— А я у немцев не был. Ударили меня крепко по голове, в рукопашной, вечером оклемался, дождался ночи, и вот приполз.

Начальник махнул рукой и увел Веткина к себе, в землянку. Достал начатую бутылку коньяка, разлил по кружкам.

— Пей!

— Веткин выпил, занюхал рукавом.

— Как тебе "Фердинанд"? — спросил вдруг начальник?

Веткин зашатался.

— Ну-ну, — подхватил его начальник, — не падать!

— Откуда вы знаете? — просипел Веткин.

— Я все обязан знать — должность у меня такая. А теперь, Семен, давай спать.

И Веткин послушно свернулся на топчане и мгновенно уснул, а когда проснулся — начальник был уже на ногах, тщательно выбрит и одет в новое обмундирование, а на плечах вместо вчерашних погон сияли шитые золотом генеральские погоны.

— Собирайся, — обронил начальник, — скоро будет машина, — и, видя, как вытянулось лицо Веткина, громко рассмеялся.

— Не бойся, — сказал он, — мы едем в Москву. Для тебя и для меня война кончилась. Позавчера, в госпиталь позвонил Лаврентий Павлович, поздравил меня с производством в генералы, и эту форму тоже прислал, нарочным, и велел в кратчайший срок прибыть в Москву для назначения на новую должность. Ты едешь со мной. А что касается "Фердинанда" — будь добр выполнять обещание. — И, видя пугливую растерянность Веткина, добродушно улыбнулся.

— Ничего, Семен, перезимуем. Я тебе помогу.

Все было яснее ясного, и Веткин стал собираться в дорогу…

По прибытии в Москву оба представились Берии. Лаврентий Павлович был немногословен. Сухо поздоровался и вручил начальнику приказ о назначении его начальником Управления госбезопасности Н-ской области.

— Ну, будь здоров, — тихо сказал Берия и ушел.

— А ты боялся, — подмигнул начальник Веткину, — завтра же поедешь в Копейск. Возглавишь Управление. Властвуй, но с умом, и помни: нас теперь двое…

И за все десять лет своего царствования в Копейске Веткин ничего не забыл. В сорок шестом исправил "ошибку" — вступил в партию. Рекомендацию ему дал начальник, а Берия лично позвонил в обком и попросил оказать должное внимание молодому коммунисту. Через сутки после этого звонка Веткин был Введен в состав обкома, а еще через сутки, на внеочередном пленуме, с молчаливого "горячего" согласия делегатов, был избран заместителем председателя комиссии партийного контроля. Для Веткина наступил звездный час. По костям невинных соплеменников лез он на небосвод своего благополучия, тянул руки к "Золотой Звезде". И она, не удержавшись на дрожащем от стонов и мольб веткинских жертв небосклоне, сорвалась и упала на нервную грудь подонка, добавив слепоты тем, кто не имел смелости отвернуться или, хотя бы, зажмуриться. И опять шли годы, но никогда Веткин не забывал о "Фердинанде".

Неделю назад его вызвал в Москву начальник. После недолгого обеда они прогуливались вдоль Москвы-реки. Было не холодно, и Веткин был без шапки.

— Не боишься простудиться? — спросил начальник, — годы уже не те.

— Не те, — согласился Веткин.

— То-то и оно, что не те. Беречься надо.

— Если надо — буду беречься...

— Да... а я вот на пенсию ухожу, — весело сказал начальник.

— Когда?

— А вот мы с тобой одно дело обстряпаем — и на покой.

— Какое дело?

— Пока мы тут с тобой обедали, к тебе в Копейск полетел один человек.

— Кто такой? — заволновался Веткин.

— Дело очень серьезное. Как стало известно, там у тебя живет один человек, бывший дивизионный шифровальщик. В самый первый день войны он получил задание от одного немецкого офицера: подкинуть в третью страну кое-какие документы, говорящие о том, что Сталин совершил предательство по отношению к советскому народу, войдя в тайный сговор с Гитлером. В результате этого сговора, вернее, жадности Сталина, разразилась война.

— Сталин знает об этих документах?

— Нет, но о них знает Берия. И он просил найти их.

— Кого он просил, кто их будет искать?

— Один подполковник.

— Я должен ему помочь?

— Наоборот. Документы не должны увидеть свет. Политическая обстановка в мире изменилась, и обнародование этих документов может нанести вред Германии. Поэтому тебе нужно будет убрать подполковника и его помощников, а документы должны быть найдены и переданы мне.

Веткин понимающе закивал.

— Это приказ "Фердинанда"?

— Да.

— Вы виделись с ним?

— Я вижусь с ним довольно часто. Он в курсе всех наших дел.

— Понятно. Как я узнаю тех, о ком идет речь?

— Нарочный повез тебе фотографии.

— А он кто?

— Сержант. Это для всех, а для тебя он генерал.

— Ясно.

— Возвращайся домой. Сегодня двадцать четвертое февраля, вторник. У тебя десять дней, отделяющих тебя от второй "Звезды", а меня от пенсии.

— А генерал надолго ко мне?

— Он должен будет перехватить подполковника в аэропорту. Ты дашь ему кого-нибудь в помощники, каких-нибудь желторотиков. Для них подполковник — почетный гость, пусть встречают, устраивают в гостиницу, а там по обстановке.

— Документы я должен передать вам лично?

— Это обязательное условие, и помни, что "гость" должен вернуться довольным.

— Хорошо, разрешите идти?

— Не идти, Семен, а лететь. С Богом…

Когда Веткин прилетел в Копейск, то в приемной его уже поджидал немолодой, коренастый человек.

— Сержант Шокин, — представился он, — по личному делу.

Разговор с "сержантом-генералом" был неприятным. Гость вел себя развязно, вызывающе. Приказал дать ему в помощники двух юнцов, а когда те появились, он отвел Веткина к окну и попросил покинуть кабинет. Веткин в ярости сжал кулаки, но распоряжение "генерала" исполнил. Когда же он вернулся в кабинет, ни "генерала", ни лейтенантов там уже не было. А двадцать пятого февраля ему доложили, что на вокзале обнаружен "Виллис" с убитым. Это был Шокин. И это стало началом краха всех веткинских "завоеваний". Лейтенанты ничего вразумительного сообщить не смогли, и Веткин приказал их убрать.

Одновременно во всех местах города интенсивно велись розыски подполковника с помощниками и некоего Белова, фотографии которого привез генерал. Но лишь сегодня, четвертого марта, напали на след подполковника.

— А он молодец, — шептал в забытьи Веткин, — нашел Белова. Но поздно, документы у меня. Майоров уже отправили на небеса, остался один подполковник.

И хотя Веткин в глубине души не верил в это, он все-таки исступленно шептал: — Ничего, возьмем, возьмем, возьмем...

Потом, опомнившись, открыл сейф, достал небольшой, но тяжелый чемоданчик с двумя цифровыми замками.

— Вот оно, мое будущее. Вот здесь, за двумя замками. Жаль, шифра не знаю, а эти балбесы пришили Белова или Бельму, как правильно-то? А что если наплевать на эти замки? Приказ был доставить документы. О чемодане разговора не было.

Веткин достал из сейфа небольшую хромированную "фомку" и подцепил ею крышку чемоданчика. Зазвонил телефон. Веткин нервно схватил трубку.

— Слушаю.

Но ничего утешительного он не услышал, кроме того, что со "скорой помощи" позвонили и сказали, что их машину сегодня угоняли, и один из угонщиков — старшина милиции Морев.

— Опять этот старшина! — вспылил Веткин, и, приказав найти Морева, снова подступился к чемоданчику…

Глава четырнадцатая

Когда я говорил, что Морев пойдет со мной — я немного лукавил. Никогда не подводившая меня интуиция, снова подсказывала мне, что я на верном пути. Поэтому, когда мы втроем вышли из дежурки, я сказал:

— Василий Игнатьевич, я передумал. Вы останетесь здесь, вместо Саши, но я вас убедительно прошу: Салоед не должен вас видеть. Пусть он думает, что вы ушли со мной; но вы будете здесь, на вокзале.

— А Саша?

— Он пойдет со мной.

Услышав мои слова, Саша удовлетворительно закивал, а Морев задумался.

— Мы же подставляем Салоеда, — наконец сказал он угрюмо.

— Никого мы не подставляем, — парировал я.

— Но его же могут убить!

— Могут, — согласился я, — но прежде, его о чем-нибудь спросят.

— Но он же ничего почти не знает, — упорствовал Морев.

— Слушайте внимательно: если сюда придут, а придут — я думаю — люди в штатском, у вас будет прекрасная возможность освободить Салоеда. А в рапорте напишите, что столько-то неизвестных пытались совершить теракт в отношении вашего сменщика; и было бы очень кстати, если бы Салоед "постоял за себя". Вы двое отбились от террористов, вот и все. Вас обвинить будет некому, да и никто в этом не заинтересован. Так что, Василий Игнатьевич, впереди у вас повышение, но об этом после. Главное — выиграть время. Да, когда уберете "террористов", не забудьте перерезать телефонный провод, приписав эту "диверсию" неизвестным, напавшим на ваш пост. Этим будет объясняться задержка доклада о "ЧП".

Морев посмотрел под ноги и поежился.

— А с Салоедом нельзя было поделиться этими соображениями?

— Нет. Я, может, ничего не имею против Салоеда, но очень уж у нас серьезный противник. Вдруг позвонят? Ведь любая заминка может выдать наш замысел. Так что, Василий Игнатьевич, даже если Салоед скажет вам, что к нему заехал родной отец — не верьте, в этом ваше спасение. Даже если увидите здесь кого-нибудь из ваших близких знакомых — не верьте: в это время и в этой ситуации здесь могут появиться только ваши убийцы. Поэтому будьте начеку, дождитесь рассвета. При людях вас убрать будет сложно, тем более что будете настороже. Но если все же случится перестрелка, и вы останетесь живы, — делайте упор на теракт, держитесь, сколько сможете, этой версии, и не дайте себя увезти раньше, чем появимся мы.

— А если вы не появитесь?

— Не убьют — появимся, а если убьют — то Бог вам в помощь.

Моя угрюмость подействовала на Морева; он осунулся и как бы стал меньше ростом.

— Василий Игнатьевич, — сказал я ласково, — все будет хорошо. Займите Сашино место, а нам нужно спешить. Да, чуть не забыл: у Веткина большая охрана?

— Не знаю, — глухо отозвался Морев, — я видел дежурного на первом этаже, но, может быть, у него есть напарник. Да и на втором этаже может быть охрана... там еще есть подвал, где держат арестованных — там тоже должна быть охрана.

— Спасибо, Василий Игнатьевич, спасибо. Держись до последнего… мы победим… должны победить.

Морев улыбнулся одними глазами.

— Пошли, Саша, — скомандовал я, и мы, ускоряя шаг, поспешили в "резиденцию" Веткина. Сторонясь редких прохожих, переулками, где шагом, где рысцой мы подошли к большому деревянному двухэтажному зданию. Зарешеченные окна всех этажей, задрапированные плотными портьерами, кое-где светились. Горел свет и в окнах кабинета Веткина. Во дворе стояли две машины с работающими двигателями. Я посмотрел на часы — было пять часов.

— Ну, Саша, — сказал я, — "включай" голову.

— Давно "включена".

— Варианты?

— Только один: ждать, когда Веткин выйдет.

— Дальше.

— Я застрелю его. Пока суматоха уляжется, можно будет уйти и затеряться.

— Ты считаешь, что он главная фигура?

— Может и не главная, но ключевая.

— Согласен, но тогда какой смысл его убирать? Охота на нас все равно продолжится, хотя резону здесь — никакого. Документов у нас нет. Улик против Веткина — никаких. Да и кому нужны улики? Все, что делается нами и ими — преступно. Никто не будет в этом разбираться. И не дай Бог, если кому-то захочется этим заняться. Но мы в западне. Нас не выпустят из города, Москва не позволит. Задание-то я провалил, значит, и у меня нет прикрытия.

— Может, не все потеряно. Найдутся документы.

— Где их теперь искать? Хотя прослеживается странная связь между мной, моим начальником, "человеком из Москвы", Веткиным, Фоссом и этими документами, будь они не ладны! Ведь что получается: меня посылают сюда найти компромат. Я приезжаю, но оказывается, что я не одинок в поисках. Меня с самого приезда начинают "пасти". Значит, о моем приезде, а, следовательно, и о задании, здесь уже знали. И если б документы были нужны кому-то одному, то, несомненно, была б команда объединить наши силы. А так получается, что я работаю на одного человека, а Веткин и компания на другого. И тот, "другой", не очень-то дружен с "моим". Но тогда он должен быть очень могущественным, или... здесь замешана политика. Мне кажется, что кто-то хочет, чтобы эти документы сгинули. А это посерьезней того, чтобы я их нашел. Фоссу, по рассказу Белова, было выгодно обнародовать их. Москва же этого не захотела. У Белова их выкрали. По логике я должен был получить "отбой". Но вместо этого на меня открыли охоту. Зачем? Ответ прост: здесь ведут свою игру, и документы у них. Они боятся, что я попытаюсь добыть их или, по крайней мере, сообщу тому, кто меня послал. Но тогда мы играем в разные ворота. И вывод напрашивается сам: мы — одна команда, а Веткин, Фосс и "человек из Москвы" — другая.

— Согласен, — сказал Саша. — Из того, как Веткин во что бы то ни стало, хочет от нас избавиться, следует, что он и Фосс как-то связаны между собой. А документы — или у Веткина, или у Фосса.

— Что одно и то же, — резюмировал я. — Вопрос в другом: кому именно они нужнее, Веткину или Фоссу? Если здесь замешана большая политика, то они, скорей всего, нужны Фоссу. Видимо, Аденауэр хочет дружить со Сталиным.

— Кто его знает, Саша. Многие хотели бы дружить со Сталиным, но хочет ли он этой дружбы?

— Или Аденауэр собирается что-то просить.

— С таким компроматом можно не просить, а требовать.

— Ты прав. Шантаж может иметь место.

— Что же это за компромат такой, и на кого?

Саша чуть усмехнулся и прижал палец к губам.

— Чтобы там ни было, фальшивка или нет — нас это интересовать не должно. Наше дело — выжить!

— Хорошее желание, но трудновыполнимое. Пока существуют эти документы, я за наши жизни ручаться не могу. Ты не в обиде на меня за эту авантюру?

— Да Бог с тобой, брат.

В это время два человека вышли во двор и направились к машине.

— Кто же из них Веткин? — прошептал я.

Саша толкнул меня локтем в бок и кивком указал на светящиеся окна веткинского кабинета.

— Он еще у себя, видишь тень на портьере? Ходит по кабинету.

Действительно, по портьере двигалась чья-то расплывчатая тень.

— А если это не он?

Саша показал на ворота.

— На замке. Если б Веткин уезжал — их бы сразу открыли, а так ждут чего-то...

— Или кого-то.

— Или кого-то, — согласился Саша.

Двое вышедших сели в машину на заднее сиденье.

— Охрана, — одновременно сказали мы.

У нас созрел план: подкрасться к машине сразу с двух сторон, застрелить охранников и занять их места. Единственное неудобство представляли запертые ворота, и еще, как на грех, снова в полную силу засияла луна.

Вдруг послышались чьи-то быстрые шаги. Некто в полушубке, в пимах, без шапки подошел к воротам и нажал кнопку. Послышался слабый звук звонка. Охранники выскочили из машины, подбежали к воротам, о чем-то пошептались с пришедшим. Потом один побежал в здание, а другой отворил небольшую калитку, впустил незнакомца и снова закрыл калитку на замок.

— Видишь, — прошептал Саша, — никуда наш Веткин не спешит.

Тень на портьере поплыла в сторону. В дверях показался тот, который, по-видимому, бегал доложить Веткину о "госте".

— Проходите, — послышался его голос, — Вас ждут.

Таинственный посетитель прошмыгнул в дверь, а оставшийся охранник снова сел в машину.

— Хорошо им, — сказал Саша, — в машине теплее, а мы скоро закоченеем. Что делать будем?

Ответить я не успел. Окна в кабинете Веткина вдруг ярко осветились, раздался взрыв такой силы, что осколки оконного стекла долетели до нас. В ту же секунду охранник выскочил из машины и бросился в здание.

— Что это?! — воскликнул Саша.

— Наше спасение, — удивительно спокойно сказал я.

— Идем.

— Куда?

— Туда, — показал я на выбитые окна.

— Не рано ли?

— В самый раз, хочу повидать "гостя".

Но нам не удалось это сделать. "Гость" выбежал во двор, сел в машину за руль, а охранник, выскочивший следом, снова отпер ворота. Машина выехала, свернула влево и уехала. Охранник не стал запирать ворота на ключ, а только прикрыл створки и снова исчез в здании.

— Идем? — спросил Саша.

— Поздно, — ответил я, — птичка улетела.

— Можно догнать, вторая машина пуста.

— Вперед, — скомандовал я. Мы подбежали к машине, я сел за руль, а Саша плюхнулся на заднее сидение.

— Быстрей, — крикнул он, доставая свой маузер.

Я включил передачу, и через несколько мгновений мы уже мчались за первой машиной, которая сворачивала на дорогу, ведущую к мосту через Мокра.

— Там же тупик! — воскликнул Саша.

— Это для нас тупик, а он едет к себе.

— Кто он?

Я повернулся к брату и весело сказал:

— Это Фосс.

Саша от неожиданности крякнул:

— Ошибки быть не может? — Не должно, — так же весело ответил я и, свернув за первой машиной, дал полный газ...

Глава пятнадцатая

Веткин взломал замки, и хотел, было открыть крышку, но снова зазвонил телефон. Он с неудовольствием поднял трубку.

— Да!

И вдруг защемило сердце. То, чего он боялся, — свершилось. Веткин узнал голос Фосса. В первый раз он искренне пожалел, что не погиб на войне. Этот страх, от которого Веткин прятался десять лет, настиг его в самый неподходящий момент. Ему стало ясно, что его замок, в котором он хотел укрыться от своего страшного прошлого, был построен на песке. И этот звонок, прозвучавший единожды за десятилетие, в одно мгновение разрушил его до основания.

— Да!

Властный голос заставил Веткина стиснуть зубы.

— Приготовь документы, через пять минут их заберут.

У Веткина промелькнула мысль избавиться от виновника своего страха, но голос уже мягко, почти елейно прозвучал:

— Не забивай голову лишними мыслями. Будет лучше, если ты предупредишь охрану. Пусть встретят, как положено, а потом можно будет и "договорчик" наш пересмотреть, а может быть и расторгнуть. Времена изменились, ты больше нам не нужен.

— Боже мой, — прошептал Веткин, — десять лет я спал вполглаза, уханькал сотни людей... Ради чего?

Точно такой же вопрос задал ему перед расстрелом его одноклассник — Женька Хрусталев — чудом уцелевший из всего ихнего класса (кроме Веткина) и по недосмотру судьбы попавший в послевоенный Копейск на скромную инвалидную должность — вахтера женского общежития местного хлебозавода. Неказистое заброшенное здание его стыдливо пряталось на задворках Копейска, а, поди ж ты, — нашел его Веткин. Именно в его — Женькино, дежурство захотелось Веткину молодого девчоночьего тела. Доброхоты подсказали, где можно "разгрузиться", и судьба поставила друг перед другом двух бывших одноклассников.

Едва Веткин признал в постаревшем вахтере Женьку, как сразу вспомнил школьный подвал, куда он заманил одну семиклассницу. Дрянь девчонка была. И не в первый раз шла она в подвал, но Женька Хрусталев ничего об этом не знал, и бил Веткина как негодяя, посягнувшего на честь школьницы.

Потом, конечно, разобрались, Женька попросил прощения, но сердце Веткина, успевшее уже к тому времени заскорузнуть, не приняло извинений. За фальшивой улыбкой Веткина явно проступало желание отомстить, но Женька — добрая душа — этого не увидел...

Веткин стоял против Женьки и раздумывал, как поступить. Одно было ясно: "разгрузиться" сегодня не придется. Не проронив ни слова, он вышел из вестибюля, сел в машину и уехал.

А Женька Хрусталев не дождался своей смены. Через час снова приехала та же машина, и двое немолодых людей в черных плащах повезли его на пустырь к известковой яме, возле которой ждал его Веткин. Поняв, что его жизненный путь закончился здесь, Женька посмотрел в глаза Веткину и только спросил:

— Ради чего?

Веткин тогда не успел понять смысла вопроса. Глухая стена давнишнего непрощения оказалась слишком толстой и непроницаемой для негромкого голоса Женьки...

И лишь сегодня, через восемь лет после убийства одноклассника, он сам себе задал тот же самый вопрос. Зловещий в своей ответности.

— Ради чего?

Вопрос оказался философским, потому что "ради чего" предполагало какой — то результат, оценку действий. Ради чего извели миллионы своих (да и не только) граждан? Ради чего устраивали шумные судебные (явные и тайные) репрессии? Ради чего была развязана четырехлетняя бойня? Ради чего вчерашние герои этой самой бесчеловечной войны мрут, как мухи, в белых снегах Заполярья, в лесах и тундрах Сибири, в голодных степях Дальнего Востока? Но как ни пытался Веткин найти ответ на вопрос — ничего не получалось. И только единожды в его проспиртованном мозгу вспыхнул огонек разгадки. Но едва Веткин уразумел, что ответ можно получить, лишь несколько видоизменив вопрос: не "ради чего", а "ради кого", — он тут же задул этот огонек, ибо почуял, что в пламени ответа можно сгореть самому, а Веткин хотел жить. И на этот раз снова победил страх... Предупредив охранников, что скоро прибудет нужный ему человек, и чтобы его сразу провели к нему, Веткин вернулся к сейфу. Шальная мысль — освободиться от "опеки" Фосса — настойчиво стучала в самую середину лба. И единственным способом осуществить ее — было овладение документами. Каким образом он сможет использовать их, Веткин не знал. "Но он чувствовал, что, завладев ими, станет сильнее. Но что делать с Фоссом? Застрелить его здесь? Опасно. Охранники ненадежные. Одно дело — враги народа. И потом, Фосс может приехать не один"… Веткин услыхал, как к воротам подъехала машина, а через минуту появился дежурный офицер.

— Ваш человек, пропустить?

Веткин машинально кивнул. И опять мысль овладеть документами прожгла его мозг насквозь. Он снова схватил блестящую "фомку", просунул лопаточку под крышку, сильно нажал. Ему показалось, что из чемоданчика выпорхнуло солнце, которое ослепило и убило его. Но за мгновение до этого Веткин успел увидеть Фосса, стоящего на пороге, а за ним, во весь дверной проем, удивленные стеклянные глаза дежурного офицера. Веткин еще дышал, когда Фосс быстро собрал разметенные взрывом обгорелые листки, рассовал их по карманам, и, оттолкнув застывшего в ужасе охранника, удалился. Веткин еще дышал, когда второй дежурный офицер забежал в кабинет, но, увидев растерзанного начальника, потерял сознание и повалился рядом. Веткин еще дышал, когда немоту задымленного кабинета разодрал телефонный звонок. И лишь когда он умолк, возвращая трагедии ее тишину, Веткин умер.

Глава шестнадцатая

…Расстояние между нами и Фоссом медленно сокращалось. Луна светила в спину, и в заднем окошке переднего автомобиля было видно, что водитель, время от времени поворачивал голову, посматривая на своих преследователей — на нас.

— Еще немножко, — горячился Саша, — и я его сниму.

Он опустил стекло и наполовину высунулся из машины. Я взял чуть левее, и в это время Фосс выстрелил.

Саша громко охнул и выругался.

— Что с тобой? — крикнул я.

— Кажется, я ранен.

— Серьезно?

— Не знаю, но не сбавляй скорости… гони, а я…

В машине Фосса снова вспыхнул огонек, и на стекле появилась вторая дырочка.

— Ты будешь стрелять или нет? — закричал я, но позади меня была тишина.

Я резко обернулся и увидел Сашино лицо, залитое светом и кровью.

— Саша, — звал я его, но брат молчал, все больше заваливаясь набок.

Я не помню, как у меня оказался Сашин маузер. Помню лишь, что после четвертого выстрела машина Фосса вильнула, однако тут же выровняла ход. Патроны еще оставались, но я боялся израсходовать их впустую.

О своем оружии я позабыл начисто. Между тем наши машины въехали на мост через Мокру, и я понял, что если Фосс проскочит его, то в одиночку мне его не взять.

Придерживая баранку коленями, я взял маузер двумя руками и сделал еще три выстрела. Машина Фосса рыскнула вправо, сбила перила и, проломив лед на реке, ушла под воду. Я остановился и перелез к Саше. Он был еще жив и что-то шептал. Пуля Фосса попала ему в правый глаз. Рана была смертельной, помочь я не мог ничем. Я заплакал.

— Не плачь, брат, — прохрипел Саша, — видно, так угодно Богу.

— Саша, милый, прости. — Я взял его за руку.

— Не трать слов, я сейчас умру… Послушай меня, где Фосс?

— На дне.

— Хорошо… положи меня.

Я уложил его на сиденье и, продолжая глотать слезы, приготовился выслушать последние слова умирающего.

— Брат?

— Да, Саша.

Он стал задыхаться. Я приподнял его, переложил на другой бок.

— Лучше?

— Слушай внимательно. Тебе нельзя возвращаться… ты не выполнил задание… ты не должен был остаться в живых... это не входило в планы Москвы и твоего начальника. Тебя подставили… тебя все равно убьют, брат, поверь. Возьми мои документы, а свои отдай мне. Поезжай в Орел, помоги племяннику… он толковый парень. Моя школа. Будь мною, брат, работа у тебя в Орле будет, выкрутишься. А меня отвези на вокзал и скажи Мореву и Салоеду, чтобы они написали рапорт о том, что нашли в машине убитого, то есть тебя. Не меня, а тебя. В Москве будут довольны, а ты… помни обо мне…

Саша умер, а я долго плакал. Потом поменял документы и вернулся на вокзал. Дверь открыл Морев.

— Володя? — спросил он, — как дела?

— Володя в машине, — ответил я тихо.

Салоед, сидевший у окна, пристально посмотрел на меня.

— Беда? — спросил он.

Я кивнул и снова заплакал. Немного успокоившись, попросил подготовить рапорт, в котором будет указано, что во время их дежурства (Салоеда или Морева) на вокзале была обнаружена машина с убитым подполковником госбезопасности. И больше ни единого слова. Меня они не знают, меня нет в природе. А если им что-то и чудилось, то это был сон, о котором они уже напрочь позабыли...

Я вышел на крыльцо дежурки, бросил последний взгляд на машину, в которой лежал мертвый Саша. Внимательно осмотрел привокзальную площадь, медленно пересек ее и растворился среди товарных платформ, чтобы через три дня оказаться в Орле. И единственное о чем я пожалел — это о том, что Сталин умер слишком поздно.

Сколько же нужно обернуться Земле вокруг солнца, чтобы я смог разыскать могилу брата, поклониться ему, спасшему меня, давшему мне возможность понять, что хозяин и его собака — это абсолютно разные понятия…