Литературный Клуб, Читать: «Отчие думы»

Павел Анатольевич машинально ловил глазами прыгающие строчки последнего письма сына и никак не мог поверить в реальность происходящего. Не верило отцовское сердце, что его сын Виктор, письмо от которого только что принес почтальон, лежит в запаянном цинковом гробу, принимая последние почести от родственников и друзей.

Павел Анатольевич все надеялся, что этот дурной сон развеется, он проснется, и все будет по-прежнему: будет играть веселая музыка, они с женой будут перечитывать теплые письма Виктора, рассматривать фотографии, планировать праздник возвращения сына из Афганистана, строить совместные планы на будущее….но нет, не проходит этот кошмар, и сердце отцовское на грани взрыва..

- От кого письмо, Паша? – сдавленным голосом спрашивает жена.

Что сказать в ответ? Раиса Михайловна сильный человек, но и сильных тоже нужно беречь. Павел Анатольевич складывает письмо и собирает всю свою волю в кулак.

-От друзей, Рая. Соболезнование.

Раиса Михайловна согласно кивает головой и поправляет траурную ленту на гробе, а Павел Анатольевич присаживается рядом и неотрывно смотрит в круглое окошечко, в котором видит молодое, красивое лицо их первенца, убитого в далекой жаркой стране. Их Виктор – надежда и опора – не за понюшку табаку сложил свою голову, попав в лабиринт кровавых закулисных игр нечистоплотных политиков.

"Я тоже здоров – хоть отбавляй", - с горечью повторяет Павел Анатольевич строки последнего, запоздалого письма сына и, поглаживая холодную, чуть шершавую крышку гроба, мысленно просит прощения. Он просит сына простить ему давнюю несправедливость, когда Виктор, катаясь на чужом велосипеде, оставил его без присмотра. И, конечно же, - велосипед украли, а мама товарища, у которого Виктор взял велосипед, стала требовать возмещения полной стоимости. Павел Анатольевич тогда не сдержался и ударил сына по лицу. Позднее конфликт удалось уладить, но чувство вины перед Виктором осталось…

Павел Анатольевич вспомнил давний разговор с сыном, когда Виктор учился в школе. Тогда сын сказал, что его жизненная позиция заключается в том, чтобы стать хорошим человеком. А это – главное. Для того чтобы стать хорошим человеком – ему надо исправить некоторые свои недостатки, а недостатки у него такие: нет твердого мнения; в некоторых поступках проявляет нечестность и немного трусости. Сейчас работает над ними и, почти исправил их. И еще есть у него один недостаток – это лень к учебе, но сейчас он старается перебороть эту лень и думает, что от того, как человек воспитывает себя морально – зависит его жизнь, когда он уйдет из школы. А самое главное – быть добрым, честным человеком. И пока не поздно, надо исправлять свои недостатки и ошибки.

"Ты прав, сынок, - думал Павел Анатольевич, - исправлять ошибки всегда нужно вовремя. А я вот не успел. Ты уж не суди меня строго, я уже и так наказан"…

После похорон Павел Анатольевич тщательно проанализировал весь свой жизненный путь, стараясь найти объяснение сегодняшней беде. Где и когда он совершил ошибку, приведшую к потере сына? Чем провинился он перед Богом и провинился - ли вообще? Не за чужую ли ошибку вынужден он расплачиваться всю оставшуюся жизнь? В чем, в каком страшном преступлении можно обвинить его, оставшегося сиротой в неполных четыре года, испытавшего на себе все ужасы и военного лихолетья, и послевоенной неразберихи. Павел Анатольевич помнил этот жаркий июньский день 1941 года, когда он, держась рукой за мать, смотрел, как за бетонной стеной, отделяющей их садик, стоял высокий, красивый в военной форме его отец и махал им фуражкой. Никому из них не приходило в голову, что видятся они в последний раз. Мама, сдав Пашу няне, тоже ушла НАВСЕГДА. В обед перед Пашей поставили большую миску с супом. Паша почерпнул, было из миски, как вдруг страшный взрыв потряс здание детского сада; ему показалось, что на него упало небо. Он ничего не мог понять. Не стало ничего и никого. Он был один. Ему было очень больно, и он заплакал, но, видя, что никто к нему не подходит, он нашел в себе силы подняться. Все лицо было залито кровью, во лбу – словно рога – торчали два больших стеклянных треугольника. В левой ноге, повыше косточки, тоже торчал осколок стекла; из колена текла кровь; правое бедро было сплошь усыпано мелкими стеклянными занозами. Вдруг он увидел взрослых дядей в зеленой одежде, разгребающих груды кирпича и вытаскивающих маленькие тела погибших и живых детей. Это были солдаты. Пашу они еще не заметили, и ему стало обидно. Он громко (как ему показалось) заплакал. Солдат, находившийся поблизости, повернул голову, увидел окровавленного малыша, поднял его на руки и понес к машине, где Паше была оказана медицинская помощь. Много позже Павел Анатольевич узнал, что в их детский сад попало три авиабомбы, похоронив под руинами около сотни ребятишек вместе с воспитателями и нянечками…

Вместе с оставшимися в живых детьми Пашу доставили в областную больницу Кировограда, где его осмотрела хирург Лариса Петровна. Ребенка усадили на стол, подставили эмалированный таз, тщательно обмыли ссадины и раны, сделали обезболивающий укол. Лариса Петровна решительно сделала надрез, вытащила стекло, которое со звоном упало в таз. Перевязав рану на ноге, принялась за голову. После, Пашку – испуганного и плачущего - передали старшей медсестре, которая определила его в палату. Так у него началась новая жизнь. Пашка подружился со слепым мальчиком Мишей, которому стал настоящим поводырем.

Главный врач больницы Мария Степановна часто задумывалась над дальнейшей судьбой ребятишек. Она обратилась к населению Кировограда с просьбой о помощи. Но жители города, выслушав просьбу, молча разошлись по своим домам. Но Пашке повезло. Его забрала Евдокия Моисеевна Глазунова, у которой недавно, от воспаления легких, умер внук, лежавший в этой же больнице. Приходя к внуку, она познакомилась с Пашкой, который очень ей понравился. Привязался Пашка и к девятилетней внучке Евдокии Моисеевны – Вале, и дети, оказавшись вместе, были бесконечно счастливы. Но не обошлось и без потерь: Дочь Евдокии Моисеевны – Екатерина Федоровна, усыновив Пашку и пятилетнюю девочку, по имени Жанна, не смогла взять на себя смелость забрать слепого Мишу, и друзьям пришлось расстаться…

За все четыре года, которые Пашка прожил в новой семье, он очень подружился и с Евдокией Моисеевной, и с Екатериной Федоровной, и с Жанной. Евдокия Моисеевна постоянно наводила справки о его родителях, но хлопоты ее были безрезультатными. Родственники Жанны, однако, скоро объявились, и Пашка остался один, но тоже ненадолго. Вернулся с войны младший сын Евдокии Моисеевны – Андрей, и стал настаивать, чтобы мать отдала Пашку в детский дом. Евдокия Моисеевна долго сопротивлялась, но вынуждена была уступить, и однажды ранним утром скрепя сердце отвела Пашку в детдом, пообещав заведующей, что при удобном случае заберет его обратно. Но Пашка бабушку так никогда и не увидел, и семь последующих не очень-то радостных лет он подолгу смотрел в окно, отзывался на любой шум у дверей, и незаметно для самого себя потихоньку рос…

-Паша! – услышал он издалека негромкий голос жены, - как дальше будем жить, Паша?

Раиса Михайловна, присевшая напротив Павла Анатольевича, устало и выстрадано смотрела на него, внезапно постаревшего и немного чужого. Но у него не было ответа. А ведь и вправду, как жить? Как жить, если в одночасье потеряли все, ради чего мучились, страдали, терпели всевозможные лишения и неудобства? Всю свою жизнь расчищали они дорогу Виктору, чтобы потом, в их старости, он мог оказывать им почет и уважение, не отвлекаясь на мелочи жизни – неизбежных спутников идущих. Правда, есть еще Саша и Людмила, но главной-то опоры не стало…

- Ладно, мать, - негромко сказал он, - время покажет. Главное – чтобы нам самим не сломаться.

Раиса Михайловна вдруг стала одеваться.

- Ты далеко? – негромко спросил Павел Анатольевич.

- В аптеку зайду да на воздухе побуду немного,- ответила Раиса Михайловна, - да я недолго.

Жена ушла, а Павел Анатольевич достал Викторовы письма и стал их перечитывать. Строчки писем, насыщенные юношеской бравадой, создавали перед глазами образ простого советского солдата, не желающего волновать родителей тяготами армейского порядка, знающего чего он хочет в этой жизни. Не ребенком представлялся ему сын, а зрелым человеком, со своим осознанным мироощущением, со своей концепцией жизни, своей правдой.

"Привет, мои дорогие родители, мамка, папка и Саша!

Вот я нашел время и решил вам написать. Доехал я тогда хорошо. Когда приехали в Днепропетровск, то там была такая холодина, что я замерз. Хорошо, что я взял свитер. Там мы пробыли до 11 часов вечера и выехали в Донецк. Куда нас везли, мы не знали. Сутки ехали и приехали в Донецк. А там мы узнали, что едем в Ашхабад, в Туркестанский округ. В поезде я познакомился с ребятами из Кривого Рога. Ехали мы шесть суток. Еды у нас хватило на 2 суток. А потом кормила военная кухня… Когда мы проехали Россию, мы заехали Казахстан. Вот здесь уже жара была и днем и ночью. В Казахстане очень много пустынь, верблюдов и ослов.

И вот мы приехали в Ашхабад и нас начали формировать. И забрали меня в учебу, в танковые войска. Я попал с друзьями, которые ехали со мною в поезде, даже в один взвод. Потом нас везли в Теджен, за 220 км. от Ашхабада, А здесь жара 45, а в тени – 25. Здесь мы переспали ночь и на следующее утро прошли комиссию, и нас распределили по ротам.

Пошел я в учебку на командира танка вместе с тремя ребятами. Мамочка, мы начинаем учиться с 1 июня, а присяга 15 числа. Только не надо приезжать. Кормят хорошо. Только одно плохо, нет воды, и тут она дефицит. За 6,5 км от нас граница с Ираном. Любимые мои, я уже загорел и немножко втянулся. Мамка, ноги у меня в кирзовых ботинках горят огнем, но это пустяки. Учиться будем 5 месяцев, а потом куда-нибудь распределят…Мама, так хочется твоего борща и картошки.

Ну, вот пока и все, ответ писать мне не надо, потому что еще нет адреса, даже у командиров. Передавай привет ребятам и кого увидишь. Адрес пришлю во втором письме.

Сто раз целую, ваш солдат".

Павел Анатольевич отложил письмо, прошелся по квартире, выглянул в окно. Во дворе бегала ребятня, не обращая никакого внимания на холодную погоду. В расстегнутой одежде, с развязанными шарфами они играли в свои игры: кто гонял мяч, кто играл в прятки; девочки степенной группкой щебетали о чем-то. Каждый по отдельности и все вместе они познавали этот мир, в который пришли совсем недавно. Они еще не знают, что это такое, они просто играют…

Для Павла Анатольевича детские игры закончились рано, первого сентября 1946 года, когда на отборочной комиссии Пашку зачислили в школу с русским языком обучения. Из всех детдомовских ребят в этой группе оказалось всего двенадцать человек. В школе ребят встретили ласково. Пожилая уже учительница – Валентина Ивановна Маркова – приняла всех в свой класс, усадила за парты, и после знакомства с каждым сказала, что всем им предстоит учиться у нее до пятого класса.

Шло время, ребята учились, росли, привыкали к новому порядку. Днем занимались в школе, а вечером – самоподготовка в рабочей комнате.

Время было послевоенное, голодное. В детском доме, конечно, ребят кормили, да и школьные завтраки были очень кстати, но все равно хлеба не хватало, иногда не было по несколько дней кряду, зато весь дневной паек выдавали сразу, даже если его привозили ночью. Но как бы там ни было, а жизнь продолжалась, учеба двигалась, и ребятишки шли к взрослой жизни семимильными шагами…

Новый учебный год начался как обычно, правда, легче стало со школьными принадлежностями – появились учебники, тетради, ручки. И питание стало намного лучше. В детдом стало меньше поступать новеньких…

"Здравствуйте, мои родные, мамка, папка и Сашка!

Я уже получил адрес и решил написать вам маленькое письмецо.

Служба у меня идет хорошо, а главное уже привык к жаре. Мозоли на одной ноге уже прошли, а на второй заживают. Погода у нас отличная, уже два дня ветер и жарко. Сегодня воскресенье – выходной день, т.е. стирка формы. Вечером будет кино.

Мамка, пишите как у вас жизнь, только не пишите, что вы кушаете, а то раздразните меня. Папка! А ты не задерживайся на работе и люби мамку, ведь она у нас – самая хорошая на свете. А Сашке скажите, чтобы слушался вас и не выводил вас из терпения, а то приеду и дам по заднице солдатским ремнем. Мамочка, только ты не старей и больше улыбайся, дольше будешь моложе выглядеть. Как я за вами соскучился, мои самые любимые. Ну, вот пока и все, жду вашего письма. Передайте привет тете Вале и Славику, а также соседям. Целую вас, Витя".

"Как дальше будем жить, Паша?", - повторил Павел Анатольевич недавние слова жены. "Прости меня, любимая, за тот стандартный, глупый ответ. Конечно, жить надо, но как? Человечество еще не придумало общего ответа на такие ситуации. Да, наверно, и не придумает никогда. Боль потери у каждого человека своя. Невозможно, да и ни к чему делать один большой клубок боли. Если бы это было возможно, то люди только бы и делали, что страдали, и тогда бы сам собой возник бы общий для всех землян вопрос: а зачем жить? Зачем порождать боль?"

Павел Анатольевич осторожно гладил ладонью стопочку сыновних писем, как будто это Виктор положил отцу на колени голову, и негромко, в забытьи повторял: "Ничего, сынок, главное – мы вместе". Перед мысленным взором Павла Анатольевича снова и снова вставали далекие годы его сиротской жизни. Как же ему хотелось преклонить свою голову на отчие колени, и чтобы отец гладил и гладил его волосы, а потом поднял бы над собой, и Пашка, замирая от страха, но, не показывая виду, кричал бы: "А я не боюсь, мне нисколечко не страшно"…

Приближался сентябрь 1947 года. У многих детдомовцев нашлись матери, отцы, близкие. Ребятишки вернулись в свои семьи, часть ребят убежало из детского дома и уже никогда не вернулось. Большей частью это были приблатненные и вороватые ребята. Как правило, они тщательно готовились к побегу, агитировали двух-трех нормальных ребятишек, обещая им райскую жизнь. В дороге они раздевали донага своих обманутых попутчиков и прогоняли их. Одежду продавали или меняли на харчи. Обманутые ребята, по ночам возвращались в детдом. Их, конечно, принимали обратно, но вера в справедливость оказывалась подорванной на многие и многие годы. Бывали случаи побегов и в зимнее время, но большинство убегало летом. Не обошло это и Пашку. Ему тоже очень хотелось жить дома. Он стал отпрашиваться у директора, чтобы его отправили домой, имея в виду бабушку Евдокию Моисеевну и Валю. Директор согласился. Пашку приодели, дали на дорогу немного продуктов и поручили фельдшеру отвезти его в Кировоград, к "родителям". По приезде в Кировоград выяснили, что Евдокия Моисеевна умерла еще в мае. В доме оказалась только бабушкина невестка тетя Таня, которая сказала фельдшеру:

- Насовсем мы не можем его оставить, недельки две пусть погостит, а потом возвращается в детский дом.

Пашка, предчувствуя катастрофу, заплакал навзрыд и бросился бежать. В конце улицы остановился, не зная, что же делать дальше. Из детдома его выписали, а здесь не приняли. Возвращаться стыдно, ведь он всем сказал, что у него нашлись родные, его ждут и должны забрать насовсем.

- Не плачь, глупенький, - гладила его по голове фельдшер, я же тебя не брошу. Сейчас мы пойдем на автостанцию и поедем обратно в наш детский дом, все будет хорошо.

- А директор возьмет меня снова? – с сомнением спросил Пашка.

- Конечно, возьмет. Мы все ему объясним, и он возьмет.

Так оно и случилось. Никто над ним не смеялся, все оставалось как раньше. Понемногу Пашка успокоился, но ему очень жалко было бабушку. Вместе с ее смертью исчезла последняя надежда когда-либо вырваться из детдома, обрести родителей.

Спустя некоторое время Пашку вызвали к директору. Когда он стал приводить себя в порядок, кто-то из ребят крикнул:

- Пашка, к тебе папа приехал! Такой красивый высокий моряк.

- Но у меня нет отца, - возразил Пашка, - этого не может быть.

Зайдя в директорский кабинет и поздоровавшись, Пашка увидел высокого мужчину в морской форме. Познакомились. Сергей Кириллович оказался сыном бабушкиной сестры, которая проживала в Одессе, и которая попросила его проведать Пашку и передать ему гостинцы. Позднее Пашка часто встречал Сергея Кирилловича в городе, но подойти не решался, а сам Сергей Кириллович тоже не проявлял интереса к Пашке, и в детском доме больше не появился…

Неожиданно для Пашки, его избрали председателем Совета отряда.

Председатель Совета отряда – это сознательный школьник, который должен хорошо учиться, активно заниматься общественной жизнью, участвовать в художественной самодеятельности, быть спортсменом. И вести за собой весь отряд. Из всех предметов Пашка больше всего любил русский язык и литературу. Дикция у него была хорошая, он неплохо декламировал и поэтому решил записаться в кружок художественного чтения и в драматический кружок. К этому времени дирекции детдома удалось приобрести инструменты для духового оркестра, руководителем которого стал Яков Алексеевич Долодаренко. Это был отставной майор, много лет руководивший армейскими оркестрами, имевший благодарность от самого Сталина. Пашка тоже попросился в духовой оркестр, и был принят. Ему вручили красивый альт. Тренировки и репетиции происходили ежедневно, после самоподготовки. Яков Алексеевич учил ребят музыкальной грамоте, владению инструментами. Вскоре детдомовский оркестр стал лучшим в городе. Ребята стали принимать участие в городских и районных смотрах, концертах. Жизнь стала намного интересней. Это был период активизации всей общественной жизни. Повсеместно проводились слеты, олимпиады, конкурсы. Репетиции занимали все свободное время. Музыкантам давали усиленное питание, да и вообще относились к ним с особым уважением… В 1953 году в детдоме была создана мощная пионерская организация. Ребята, которым исполнилось четырнадцать лет, готовились к вступлению в комсомол. Пашке тоже дали рекомендацию. Время было тревожное. Каждый вечер, перед отбоем, все детдомовцы с замиранием сердца слушали по радио сводки о состоянии здоровья товарища Сталина. Все искренне верили и надеялись на его выздоровление, однако, 5 марта над всей страной прокатился глухой гром разочарования, известивший о смерти вождя. Все воспитанники стояли посреди двора и слушали, как из огромного колокола-громкоговорителя вылетали страшные горькие слова. Девочки плакали, мальчики хлюпали носами, и на этот раз никто над ними не подшучивал. Даже директор школы, ветеран войны, не скрывал своих слез. Это было всенародное горе, так, по крайней мере, тогда казалось Пашке. Прошло несколько недель, и пионервожатая предупредила его, что в райкоме комсомола состоится бюро, на котором будет прием в комсомол. Быть комсомольцем в то время было непросто, и Пашка очень волновался, однако, на все вопросы отвечал с уверенностью. Получив комсомольский билет и выйдя из райкома, он вдруг ощутил себя взрослым, самостоятельным человеком. Голодное и холодное сиротское детство ушло в прошлое, а вот что ждет его впереди? Об этом думать было как-то страшно…

Дума вторая

Всю ночь Ахмет не мог уснуть – болело сердце. Вот уже почти месяц, как его младший сын Гасан ушел в горы, и с тех пор от него не было ни единой весточки. Вот уже почти месяц как его младший сказал, что воины Аллаха приготовили русским западню, и что неверные будут жестоко покараны. Мулла всегда так говорил, и Ахмет всегда с ним соглашался. И хотя всякий раз эти русские разгадывали планы полевого командира Саида, Ахмет верил, что следующая западня будет для неверных последней. Но до недавнего времени ему легко было соглашаться с муллой до тех пор, пока однажды на рассвете в его дом не постучали. Старый Ахмет сразу почуял неладное.

-Кто? – с придыханием спросил он через тонкую дверь дувала.

- Мы от Саида.

Ахмет осторожно приоткрыл дверь, впустил нежданных гостей.

- Кто - нибудь вас видел? – также тихо спросил он.

- Змеи, может, и видели.

- Мой двор хорошо просматривается с блок – поста, мы все можем пострадать.

- Наши страдания во имя Аллаха! Приведи сына, он пойдет с нами.

- Ему только тринадцать лет, он еще ребенок, - запротестовал было Ахмет, но один из воинов перебил его:

- Не трать время, Ахмет, Так приказал Саид. Сегодня многие наши дети пополнят его отряд.

Ахмет покорно склонил голову. Он с детства привык повиноваться, точно так же, как повиновались сильным и богатым его отец, дед, прадед…ничего другого им не оставалось. Их род был самым бедным и самым беззащитным.

С приходом русских, у Ахмета появился собственный надел земли, небольшая отара; он построил маленький дом, в котором ему, его жене и четверым сыновьям было уютно жить. Но этого счастья хватило не надолго: их новый президент Наджибулла – ставленник русских – быстро потерял уважение в народе; русских стали называть захватчиками, и они из друзей вдруг превратились во врагов, и на его землю пришла война, в которой внезапно исчезло все его благополучие: и земля, и отара, и три старших сына. Жена, не выдержав свалившегося горя, выплакав глаза до последней слезинки, тихо умерла в позапрошлом году, оставив на его слабеющих руках десятилетнего Гасана – хилого, болезненного мальчика. Как они прожили эти два года – один Аллах знает. Много, очень много несчастий принесла эта война, и вот теперь она пришла за последним сыном…

Ахмет поднялся с лежанки, набросил состарившееся одеяло на плечи и вышел во двор, с недавнего времени пустой и неуютный. Острые зубцы далеких гор уже неярко подсвечивались первыми лучами солнца; остывшая за ночь земля настороженно внимала каждому звуку; изредка холодный воздух отступающей ночи прорезывал тонкий свист сильных крыльев заблудившегося орла.

Сердце Ахмета не отпускала боль: острая, тягучая и вещающая. Дождавшись утреннего намаза и совершив молитву, он решил сходить к мулле, быть может тот что-то знает про Гасана? Выйдя за дувал, Ахмет увидел муллу, идущего к его дому. Горестное выражение лица муллы усилило боль сердца Ахмета, и едва мулла поравнялся с ним, он спросил:

- Гасан?

Мулла погладил бороду, искоса – виновато – взглянул на Ахмета.

- Аллах велик, он знает, что делает.

- Гасан умер? – допытывался Ахмет.

- Сегодня ночью были люди от Саида. Они сказали, что твой сын погиб в прошлую пятницу, когда отряд пытался захватить блок-пост на перевале Нихольшони.

- Они не сказали, как умер мой сын?

- Он умер как герой, - тихо ответил мулла и, снова погладив бороду, пошел дальше…

Люди, пришедшие ночью от Саида, сказали неправду. Не геройскою смертью умер Гасан.

Задолго до подхода к блокпосту неверных, подвернул мальчик ногу, и как ни просил пожалеть его и отпустить к отцу – приговор старшего группы – вечно угрюмого Тагира – был безжалостным. Гасана пристрелили и спрятали за большим придорожным камнем. Когда через два дня после неудавшейся операции уцелевшие из группы Тагира возвращались обратно, от тела маленького Гасана мало что осталось. Звери и птицы сделали свое дело. В том бою погиб и сам Тагир. Оставшиеся в живых, встретившись с муллой, разошлись по своим домам в ожидании новых приказов полевого командира Саида…

Ночью Ахмет пришел к мулле.

- Передай Саиду, - сказал он, - что я хочу отомстить за сына.

- Ты стар, - ответил мулла, - как ты будешь воевать с неверными?

- Я многому научился за свою долгую жизнь, пусть меня научат стрелять из гранатомета. Так и передай Саиду.

- Хорошо, Ахмет, - поглаживая бороду, сказал мулла, - я передам твои слова уважаемому Саиду. Жди…

Дума третья

Афганские ночи холодны и тревожны. И страшны своей непредсказуемостью. За последний месяц четыре раза нападали «духи» на блок-пост № 5. Первые три попытки были отбиты успешно, а в четвертом бою погибли трое солдат, прапорщик и два лейтенанта. Спасибо, «вертушки» подоспели.

Четвертый бой показал, что тактика душманов несколько изменилась. Если раньше "духи" старались подойти как можно ближе, то теперь они начали атаку с обстрела блокпоста из автоматического оружия, а потом, когда солдаты обнаружили себя ответным огнем, вступил в бой афганский снайпер-гранатометчик. Такого прицельного огня не помнил даже сержант Тонких за все полтора года своего участия в боевых действиях.

- Метко бьет, собака. Даже не верится, что так можно из гранатомета. Он один, считай, половину наших угробил.

- Да, - дружно соглашались остальные солдаты, - если бы ни вертолеты – всем нам была бы крышка.

Командир роты капитан Белов, в подчинении которого был взвод, охраняющий блок-пост №5, провел оперативное совещание.

- У нас появился сильный противник. Мы все на себе испытали силу его прицельного огня из гранатомета. Необходимо срочно перестроить систему обороны блокпоста, с учетом новых обстоятельств. Какие будут предложения?

Присутствующие стали предлагать разнообразные фортификационные хитрости, но Белов резко остановил их.

- На капитальную реконструкцию блокпоста у нас нет времени. На послезавтра намечен проход колонны бензовозов, а у нас – вы все прекрасно знаете – самый трудный участок. В запасе имеем только одни сутки.

- Разрешите? – подал голос сержант Тонких. В соседней части служит мой друг. Он снайпер. Не раз побеждал в соревнованиях и в Союзе, и здесь. Мне кажется, что это выход. Клин клином вышибают.

- А что, - послышались одобрительные голоса, - дельное предложение.

- Да, - согласился Белов, - предложение хорошее, и в данном случае единственно - верное. Но мне кажется, что одного снайпера будет мало. А что если мы попросим у командования трех снайперов?..

Рано утром прилетел вертолет. Привез воду, патроны и трех солдат, вооруженных современными снайперскими винтовками. Капитан Белов и сержант Тонких встретили прибывших и уединились с ними в командирской палатке, и там, склонившись над местной "двухверсткой", посовещались до обеда, после чего снайперы исчезли, словно никогда и не приезжали сюда…

Ахмет принимал поздравления. Сам полевой командир Саид поблагодарил его перед всем отрядом.

- Аллах велик, - скромно ответил Ахмет, - это он сделал зоркими мои глаза и твердыми мои руки.

Старый Ахмет и сам не мог объяснить поразительную точность своей стрельбы. Видно и вправду Аллах вызвался помогать ему.

- Завтра снова пойдешь с нами, - сказал Саид. Неверные готовят колонну бензовозов. Наша задача блокировать ее как можно дольше, чтобы русские оголили соседний участок, через который пойдет караван из Пакистана.

- Как скажешь, Саид, - ответил Ахмет.

Он все еще не отошел от горячки боя. Перед каждым выстрелом, перед тем как нажать на спусковой крючок, он слал проклятья русским: за то, что они пришли с оружием на его землю; за то, что принесли с собой смерть, принесли страх перед завтрашним днем, за то, что они убили Гасана.

Ахмет вытер слезы, старческим семенящим шагом подошел к костру, вокруг которого сидели такие же, как и он, вчерашние крестьяне, а сегодня воины великой армии Аллаха, и, подобрав под себя ноги обутые в старые дедовские сандалии, молча стал смотреть на жаркий огонь, внутренне подготавливая себя к завтрашнему сражению….

Дума четвертая

Младший сержант Марманчук проснулся задолго до подъема, но продолжал лежать с закрытыми глазами, обдумывая боевое задание, полученное с вечера. Сегодня колонна бензовозов под прикрытием двух танков должна будет пройти перевал.

"Легко сказать пройти. Для душманов эта колонна – лакомый кусочек. Наверняка готовят какую-нибудь пакость. Нынче его танк идет головным, а это значит нужно глядеть в оба. Подорваться на мине – это еще полбеды, а вот если начнут бить гранатометчики – пиши пропало. Правда, полковник обещал прикрытие с воздуха, но тут есть свои сложности. В последнее время «вертушки» сами стали мишенями. Да и танк на горной дороге лишен маневренности – один прицельный выстрел, и он уже помеха для всей колонны. Единственная надежда – разведка. Ребята еще с вечера ушли «щупать» дорогу, но ведь и "духи" не придурки… ах, как хочется домой. Отец с мамой уже готовятся к встрече. В последнем письме, отправленном три дня назад, Виктор сообщил, что дома будет самое большое через месяц. Так им сказал полковник. Дома…хорошо дома. Мамка блинов напечет, папка сто граммов позволит… братишка с сестричкой с расспросами навалится. Как– никак, а есть что рассказать, целый год уже воюю…»

Команда "подъем" прозвучала неожиданно. Марманчук резво поднялся и через несколько секунд, уже одетый, готовился к построению. Большое лохматое солнце быстро прогнало ночную остуду, и когда Виктор Марманчук подошел к своему танку, броня его была уже нагрета и готова к приему десанта.

Боевое задание казалось несложным. Да и не впервой было Марманчуку сопровождать колонны, но сегодня незнакомое предчувствие непоправимого тонкими иголочками коснулось его сердца.

- Что с тобой, Витя? – услышал он как-бы издалека голос своего друга, стрелка - радиста Анатолия Лукьянова.

- А что?

- Да какой-то ты задумчивый сегодня.

- С чего ты взял?

- Да ладно тебе, не хочешь – не говори.

- Не выдумывай, - осерчал Виктор, - готовь машину. Через два часа выступаем.

- Чего ее готовить-то? Вчера же вместе с тобой и механиком все проверили, забыл, что ли?

Виктор поймал себя на мысли, что он нервничает. Ничего подобного с ним раньше не случалось. И эта неосознанная грубость в отношении Анатолия, его боевого товарища, смутила его.

- Не обращай внимания, Толя, и не обижайся.

- Я не обижаюсь, я волнуюсь. Сегодня мы идем впереди колонны, а это значит, что нужно проявить максимум внимания и выдержки: «духи» за последнее время уж очень смелыми стали. Прут внаглую, как обкуренные, и детей заставляют воевать. А как в ребенка стрелять будешь?

- Да, - согласился Виктор, - неужели их Аллах такой бессердечный?

- Аллах-то может и сердечный, - зло сплюнул Анатолий, - а вот полевые командиры – точно без сердца. Мальчишке еще и десяти лет нет, а они ему уже автомат суют, а ему – несмышленышу – в радость: как же, ведь он уже мужчина. В прошлом месяце, в соседнем ауле, двое таких “мужчин” полроты наших уложили. Двадцать восемь человек. Четверых насмерть. А что ты с ними сделаешь? Они же в спину стреляли. А когда патроны кончились, побросали автоматы и сразу стали безоружными детьми. Ни у кого из наших рука не поднялась. А мальчишки вытерли сопли и айда в бега, в кишлаках попрятались. Как с ними воевать? Да и бабы ихние туда же. А мы с ними хлебом делимся, лечим их, а они вон как. Никакой благодарности. Вот сегодня колонну бензовозов сопровождать идем. Горючее-то, между прочим, для них, для афганцев. Что за страна такая? Один Аллах на уме. Ничего им не надо, дай только помолиться. Целый день кланяются, фанатики.

-Такие уж они уродились, - задумчиво произнес Виктор, - по большому счету у них, кроме Аллаха, ничего нет. Ихний ислам – я это со школьной скамьи запомнил – требует от них только одного – покорности. А взамен обещает жизнь в раю. А если учесть, что нынешняя жизнь большинства афганцев безнадежно далека от совершенства, то ихнее желание поскорее обрести рай, в общем - то понятно. Вот откуда берется фанатизм. И сколько им не объясняй, что не мы виноваты в их бедах – все как об стенку горохом.

У них истина в последней инстанции – мулла: как он скажет – так они и делают. А их муллы – страшные реакционеры – это я уже здесь узнал, не в школе. По – другому и быть не может: ведь каждый мулла не бедный человек, ему есть за что горло драть по пять раз в день. А богатеют они, в основном, на продаже оружия, наркотиков…чего они науськивают своих бедняков на нас? Из чувства патриотизма? Чушь! Они понимают, что правительство Наджибуллы попытается прикрыть их преступный бизнес, вот где собака зарыта.

- Про наркоту ты верно сказал, - согласился Анатолий, - и про муллу тоже. Бедные, забитые люди. А какие жестокие: над убитыми нашими ребятами издеваются: отрезают уши, носы, головы отрубают. Откуда у них столько мерзости?

- Их так воспитали, Толя, как собак.

-Тогда их надо уничтожать поголовно, как собак…как бешеных собак. Из-за нашего либерализма столько полегло, а что будет дальше? Не так воевать надо, не так. Вот сегодня колонну бензовозов сопровождаем. Что, нельзя горючее по воздуху переправить? Скажешь – дорого? А что, дешевле подставить колонну под огонь? А ребята гибнут…и еще неизвестно, как сегодня будет.

Виктор хотел ответить товарищу, но уже знакомый легкий холодок в сердце остановил его. «Не выспался, что ли? – подумал Виктор, - никогда такого раньше не было. Может, на погоду? Хотя какая там погода – все одно и тоже: ночью холодно, утром терпимо, а днем хоть в Арктику беги. До чего ж дурной климат, привыкнуть к нему невозможно. Ах, как хочется домой!…»

Каждый раз, вспоминая родной город, Виктор с огромным удовольствием предавался мечтам о школьных годах, оставившим в его душе неизгладимы светлый след. Уже со школьной скамьи у Виктора стал формироваться особенный, философский склад ума: Виктору до всего было дело; его интерес ко всем составляющим земную (и не только) жизнь был неуемен. Виктор с жадностью поглощал услышанное на уроках, бесчетное количество раз прогонял полученные знания через сито своего восприятия, оставляя самое-самое важное, самое нужное, придавая этим знаниям свои комментарии, и с этими выводами шел по жизни дальше, удивляя «взрослыми» рассуждениями товарищей, учителей, родных.

Уже сложившееся мировоззрение чистым звонким таежным ключиком било через край его доброй и всеохватной души. Чувствуя, что задыхается от собственных мыслей, Виктор завел дневник, и с этого момента у него появился надежный друг, которому можно было поведать о многом, не опасаясь быть услышанным, непонятым и осмеянным…

Что может быть лучше такого времени в человеческой жизни, когда еще вчера мальчик, ребенок вдруг начинает чувствовать в себе силы взрослого зрелого мужчины. Появляется ощущение ответственности за маму, отца, своих друзей, школу, Родину…

"Мне очень интересно сидеть на уроке физики. Потому что это мой любимый предмет. На нем много узнаешь нового и интересного. Узнаешь новые законы и формулы. Еще интересно, когда учитель связывает свои примеры с жизнью, т.е. рассказывает, как происходит в жизни…Для того чтобы хорошо учиться, я стараюсь поменьше гулять, а побольше уделять внимание урокам. Я учу уроки около 4 часов. Стараюсь экономить время. Мне хватает выучить уроки и съездить на тренировку… Покамест я ничего не сделал для Родины. Я учусь, потому что это мой долг. И не знаю, что я смогу сделать для Родины…Я думаю, что мой сверстник 2017 года будет намного умнее, чем я. Потому что программа будет сложнее, и будут применяться электронно-вычислительные машины. Откроются новые законы, появится новая техника, и любому человеку будет открыта дорога в космос…Люди, в делах которых наиболее полно отражено наше время,- это Рождественский, Симонов, Расул Гамзатов…Любовь к Родине пробуждается в раннем детстве и проходит с человеком через всю его жизнь. С годами становится все глубже, все сильнее. Во имя этой любви человек трудится, совершает подвиги, а иногда и отдает свою жизнь"…

Делая записи, Виктор не осознавал, что эти младофилософские мысли станут критерием его взрослых поступков, помогут ему определиться в круговороте будущих событий.

"Поступки каждого человека определяют его личность. Поступки бывают плохие и хорошие. Если, например, идет гражданин, а рядом происходит хулиганство, и он проходит мимо, как будто не видит, значит можно сказать, что человек равнодушный, сухой и при этом еще и трусливый. Ему нет ни к чему дела и ни к кому, если б даже на его глазах произошло убийство… С мелких, ничтожных, плохих поступков вырастает преступление…Я думаю, что каждый советский человек обязан иметь хоть маленькое чувство гражданского долга…Моя жизненная позиция заключается в том, чтобы стать хорошим человеком, а это самое главное… и пока не поздно, надо исправлять свои недостатки и ошибки…

Война – это великое и большое бедствие. Мы можем представить себе войну, но ощутить мы не можем, и не хотим ощущать. Так пусть же будет мир на всей Земле и дружба. Чтобы не слышали взрывов дети всей Земли"…

Записывая эти мысли, Виктор понимал, что его пожеланию никогда не сбыться, и в свои неполные шестнадцать лет смутно предчувствовал, что на долю его поколения выпадут испытания, мало чем отличающиеся от военного лихолетья середины двадцатого века, когда такие же как он мальчишки и девчонки вынуждены были взяться за оружие, чтобы был мир на всей Земле…

Мягко урча двигателем, танк Марманчука занял место впереди колонны бензовозов, и колонна, поднимая пыль до самих вершин гор, неторопливо сдвинулась и, вытягиваясь лязгающе - урчащей змейкой, пошла в сторону перевала. Пошла буднично, как будто на прогулку, но эта кажущаяся уверенность только подчеркивала значимость операции, придавая суровый вид десанту, в выжидательной истоме прикипевшему к танковой броне.

Виктор внимательно вглядывался в каждый поворот дороги, сверял его с картой, тщательно прощупывал взглядом таящие опасности гор и убеждал себя, что все будет хорошо; они выполнят задание, а там еще "немного, еще чуть-чуть", и он будет дома. Доложит отцу о возвращении блудного сына и, глядя родителю прямо в глаза, обнимет его, поцелует в шершавые щеки, "не заметит" скупую слезу, сам смахнет украдкой такую же, непрошенную, свою.

Потом они с отцом сядут рядышком и будут долго-долго говорить, и этот зрелый разговор будет радовать сердце матери, которая, гремя на кухне кастрюлями, будет вмешиваться в их разговор, светясь радостью долгожданной встречи…

Дума пятая

Близилось окончание седьмого класса. Детдомовцы все чаще задумывались, как сложится их судьба. Будущее волновало, пугало, притягивало. Пашка привык к детскому дому, ставшем родным за эти годы. Тут было все: и родители, воспитатели, братья и сестры, сытость и спокойствие. Была у Пашки мечта – стать машинистом экскаватора, и такая возможность была: Кременчугское ремесленное училище прислало заявку на пять человек. Пашка просил директора направить его в Кременчуг, однако Андрей Васильевич сказал, что пять человек уже отобраны, но если кто-то не сдаст экзамен или не пройдет комиссию, то он включит его в эту группу. Однако не судилось. Всех отобранных ребят, успешно сдавших экзамен и прошедших медицинскую комиссию, зачислили в экскаваторщики, а Пашка через месяц попал в Днепропетровское специальное ремесленное училище № 6, и таким образом навсегда распростился с детским домом. На всю жизнь запомнил он напутствие Марии Дмитриевны: "Вы поедете в другой город учиться, - сказала она, - старайтесь не увлекаться девочками, пока не приобретете специальность, не встанете твердо на ноги. Когда начнете зарабатывать деньги самостоятельно, почувствуете, что можете содержать семью, - тогда и заводите ее. Встречаясь с девочками, присматривайтесь к ним, не ошибитесь в выборе своем".

Так напутствовала своих воспитанников их любимая воспитательница, любившая беседовать с мальчиками больше чем с девочками…

В училище Пашку зачислили в группу, где готовили слесарей по ремонту металлорежущих станков. Учиться было интересно. Режим работы был такой: занятия, обед, самоподготовка. После – свободное время.

Занятия чередовались: день - теория, день - практика. Кроме спецтехнологии, непосредственно необходимой для получения основной специальности, изучались: математика, русский язык в объеме средней школы, материаловедение и история. Но самое интересное открывалось в мастерских, на практических занятиях, где ребята осваивали слесарное дело. В училище была большая библиотека. Пашка по-прежнему очень любил читать. Особенно его увлекала романтика морских походов, жизнь военных моряков, приключения. И хотя Пашка еще никогда не видел моря, ему очень хотелось стать военным моряком. Кроме художественной литературы он стал покупать различные брошюры на морские темы; изучать терминологию, сигнализацию, азбуку Морзе, типы боевых кораблей. Вокруг него объединились еще несколько единомышленников. Вместе они тренировались в передаче команд флажками, азбукой Морзе…

Два года пролетели быстро, и вот Пашка, с новеньким аттестатом об окончании ремесленного училища, получил назначение на работу в Кривой Рог, на Южный горно-обогатительный комбинат, который только что построили. Его направили в автоцех, а остальных ребят на аглофабрику. Пашке это не понравилось, ему хотелось быть вместе с ребятами, и поэтому он пошел на прием к заместителю директора комбината по кадрам и попросил, чтобы его не разлучали с остальными. Через два дня их группа была снова в полном составе. Поселили ребят в большом многоквартирном доме, так как общежитие было еще не готово. Пашка поселился в кухне, его это устраивало, ибо он хотел продолжить учебу в десятом классе, и чтобы ему было удобно заниматься.

В классе Пашка оказался самым младшим, однако это не мешало ему подружиться со всеми. У каждого была цель: закончить десять классов и поступить в институт, и хотя трудно было совмещать учебу с работой, все "вечерники" получили среднее образование и занялись подготовкой к экзаменам в высшее учебное заведение, а Пашка задумал осуществить свою давнюю мечту – поступить в военно-морское училище. Послал запросы в Севастополь, в Одессу и с нетерпением стал ждать ответа. Вскоре пришел ответ из Одессы, что его документы приняты, и в августе он может приехать, сдавать вступительные экзамены. Экзамены Пашка сдал, медкомиссию прошел, но на отборочной комиссии ему заявили, что он не подходит из-за своего невысокого роста. Трудно выразить словами его огорчение. Пашку пытались успокоить, сказали, что он может поступить в институт инженеров морского флота, на ту же специальность – судовождение, но Пашка, находясь в глубокой депрессии, уже не воспринимал никаких советов. Так провалилась его первая попытка приблизиться к своей мечте…

Очнувшись от тяжелых мыслей, Павел Анатольевич заметил, что за окном потемнело, в неярких бликах редких фонарей блестели снежинки. Раиса Михайловна еще не пришла, и скорбное одиночество с новой силой стало бередить его память. Из стопочки сыновних писем выпал конверт. Павел Анатольевич поднял его, осторожно вынул письмо, развернул. И вновь неровные строчки сыновнего письма перехватили горло нервным комом.

"…Родненькие мои, я так за вами скучаю, что каждый день думаю, как я приеду домой и увижу вас такими же молодыми и хорошими…Ребята у нас дружные и сержанты хорошие… Пишите, как у вас дела? Как там ребята? Приходит ли Наташка?.. Я понял в армии очень многое. А именно то, что люблю Наташку, и если она меня дождется, то мы с ней поженимся где-то через год после армии, т.е., когда я буду работать. Так что собирайте деньги на свадьбу"…

Решение Виктора обзавестись семьей сразу после армии, было принято благосклонно и Павлом Анатольевичем, и Раисой Михайловной. Наташа им тоже нравилась. Огорчало одно: Наташа была редкой гостьей в их семье, а с уходом Виктора на службу и вовсе перестала появляться. Ничего страшного, успокаивала Раиса Михайловна мужа, - все образуется. Вот вернется Витя и все будет хорошо. Давай-ка лучше деньги копить, молодые такие нетерпеливые. Вспомни нас, какие мы были в свое время. Павлу Анатольевичу не нужно было вспоминать, потому что он никогда не забывал то время, когда они были молоды, полны честолюбивых замыслов и задора. Поселок ЮГОК интенсивно строился. Дом, в котором ребята жили, отдали под квартиры, а их переселили в новое общежитие № 8 по улице Шкирятова. Теперь, когда не нужно было ходить в школу, свободного времени добавилось. На аглофабрике организовался духовой оркестр, и его руководитель Николай Иванович Пшеничный, узнав, что Пашка в детском доме, а потом в ремесленном училище играл в оркестре, пригласил его к себе. Пашка стал играть на трубе. С тех пор жизнь стала интересней. Ребята играли на демонстрациях, на субботниках и в парке, на выборах. Ему нравилось, тем более что он был комсомольцем, и для него это было общественным поручением…

Пашке шел уже восемнадцатый год. Он был невысокого роста, с очень большой черной шевелюрой, из под которой выглядывали озорные, вечно смеющиеся глаза. И вот однажды в трамвае увидел Пашка девушку. Чернявая, косы веночком, глаза карие. Пашка смело подошел к ней и спросил, как ее зовут.

- Рая.

- А меня Паша.

- А я тебя знаю, часто вижу на танцах.

- А где ты живешь?

- В поселке.

- Давай встретимся сегодня на танцах, ты не занята?

- Хорошо. Я приду и там поговорим.

Танцплощадка располагалась в центре поселка, напротив Дворца культуры и недалеко от общежития. Пашка пришел одним из первых. Рая пришла с подружкой, когда уже достаточно стемнело. Паша подошел, поздоровался с девчатами, пригласил Раю на танец. Он очень смущался, иногда сбивался с такта, но весь вечер они протанцевали вместе. Провожая Раю до дому, Паша узнал, что судьба девушки была похожа на его судьбу. Родилась и выросла Рая в Кривом Роге. Отец пропал без вести на фронте, а мать погибла во время оккупации города немцами. Так они с братом осиротели. Когда немцев прогнали из Кривого Рога, бабушка отдала детей в Солонянский детский дом. Там они и прожили до окончания седьмого класса, пока бабушка вновь не забрала их к себе.

На момент их знакомства Рая работала на стройке – строила ЮГОК, в частности летний кинотеатр, в парке за Дворцом культуры, а также кинотеатр «Зірка». Рая не стала скрывать, что у нее был парень, с которым она встречалась. Осенью его призвали в армию. Паша проводил девушку до дому, где она жила вместе со своей бабушкой, попрощался и ушел. Он шел и решал важную для себя головоломку: ведь Рая пообещала ждать своего парня из армии, вела с ним переписку. Что-то подсказало Павлу не обращать на это внимания, а добиваться своей любви. Обещание ждать – это только обещание, это еще не замужество. В конце концов, Павел решил, что Рая сама рассудит с кем она останется. Через два дня они встретились снова, потом еще, потом еще. Им было хорошо вдвоем. Вопрос о бывшем Раином друге больше не поднимался. Однажды, очень поздно, Паша проводил Раю до дому. Начинался дождь. Бабушка, встретив их на крылечке, пожалела Пашу.

- Что ты гоняешь парня в дождь? – сказала она внучке, - пусть переночует у нас.

- Мария Иосифовна (так звали бабушку) не одобряла их встреч. Она знала, что Рая обещала ждать Ивана из армии, и осуждала внучку за легкомыслие. Но как бы там ни было, а Марии Иосифовне пришлось смириться. Пашу положили спать в соседней комнате. Когда Павел разделся и лег, Рая подошла к нему и поцеловала. И этот поцелуй Павел запомнил на всю жизнь… Однажды в мае одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года Павел с Раей гуляли по берегу реки Ингулец. Рая первая начала разговор о том, что им нужно определиться в их отношениях. Прошло уже полтора года как они встречались.

- Давай поженимся, - предложила Рая.

Ее слова застали Павла врасплох. Ему очень не хватало мудрого опытного человека, с которым бы он мог посоветоваться, но принимать решение нужно было быстро и, обсудив с Раей все сопутствующие женитьбе вопросы, они пошли к бабушке, и Павел попросил у нее разрешения на брак с Раей. Бабушка сопротивлялась не долго, и, в конце концов, благословила их, и в конце июня Паша и Рая расписались. Конечно, ни о какой шумной свадьбе не могло быть и речи. С Пашиной стороны было несколько товарищей по общежитию, а Рая пригласила трех своих подруг. Но вечер получился славный. И минуло с той поры почти сорок лет. Рая оказалась хорошей хозяйкой, заботливой женой. Конечно, не все время было солнечно, но перемирие наступало быстро. Мария Иосифовна была частым гостем. Она придирчиво оглядывала «хозяйство» молодых. Но замечания делала только внучке, как бы признавая непогрешимость хозяина. Когда оказалось, что Рая находится на четвертом месяце беременности, Павлу пришло время идти служить в армию. Рая писала мужу теплые, задушевные письма, насквозь пронизанные любовью. Писала часто и много. "Хорошо, что у меня есть семья, родной человек, который поддерживает своим душевным теплом, - думал Павел, - от этого служба легче, и дни проходят быстрее". Но одна потаенная мысль все же тревожила Павла - скорое рождение ребенка. Ему было все равно, кто родится – мальчик или девочка. Главное, что у него будет ребенок, которого он воспитает с любовью, и которому отдаст все тепло своего сердца. Однако девочка родилась мертвой. Павел просился у командира съездить домой, поддержать жену, но его не отпустили. Рая, немного окрепнув после тяжелых родов, сама приехала к мужу в часть. Павел как мог, успокаивал жену, понимая, что эта трагедия никогда не забудется…

После службы Павел вернулся в Кривой Рог и сразу подал документы в Криворожский горнорудный институт. Первым экзаменом была письменная работа по математике. Задача была несложная. Экзамены по русскому языку и литературе, по иностранному языку, по физике Павел сдавал с переменным успехом. Однако при подведении итогов его снова постигла неудача – не прошел по конкурсу.

Павел решил пойти на производство, и уже в сентябре он снова работал на аглофабрике ЮГОКа, в своем родном цехе.

Незаметно летело время, и вот в мае шестьдесят второго Павел стал отцом замечательного малыша – черненького, с волосиками на лбу, и, как говорила Рая, похожего на Павла. Ему навсегда запомнилось первое купание ребенка: жена наливает теплую воду в ванночку, а Павел держит маленького Витю на руках. Она берет сына, осторожно опускает в воду. Витя радостно пищит, сучит руками и ножками. Потом жена кормит его грудью, и через некоторое время Витька уже сопит в своей люльке… Так за семейными заботами вновь настала пора сдачи вступительных экзаменов в институт. Павел хорошо подготовился, и его зачислили студентом первого курса общетехнического факультета Криворожского горнорудного института, по специальности «Машиностроение, металлорежущие станки и инструменты». Но теперь у Павла была полноценная семья, нужно было зарабатывать деньги, поэтому Павел избрал типичную для того времени форму обучения – вечернюю. Работал и учился.

Так прошло шесть лет.

Дума шестая

Позволь мне, дорогой читатель, немного отступить от законов жанра, поскольку сложилась ситуация, при которой мое появление на страницах этой повести, как автора, является своевременным и оправданным, и служит своеобразной иллюстрацией этого печального действия.

Любое художественное произведение допускает использование документального материала. Некоторые писатели прячут свои чувства, переживания, житейский опыт свой, так сказать, в междурядье повествовательной ткани, наделяют своих героев способностями других людей. Это называется обобщением.

Собирая по крохам свидетельства жизни героев, автор сам становится частицей своего произведения, тем самым связующим звеном, без которого весь его труд может рассыпаться, как карточный домик.

В данном случае таким важным звеном, ключевым моментом моей работы являются письма моего героя, названного в повести Виктором Марманчуком. Именно эти письма позволили мне приблизиться к пониманию мира моего героя, породниться с ним духовно, увидеть мир его глазами и глазами тех ребятишек, которые в рукотворном аду афганского безумия проявляли чудеса храбрости, находчивости, великодушия, милосердия и человеколюбия. В той безнравственной эпохе противостояния двух систем наш человек с ружьем оставался олицетворением надежности советского строя, стоящего на страже интересов трудящихся, хотя идеологическая закавыка в том и состояла, что сами трудящиеся страны Советов были отлучены от свободного выбора рода занятий.

Недоразвитый Афганистан стал вторым после Чехословакии государством, в котором идея всемирной победы коммунистической идеи оказалась похороненной под простым и понятным желанием большинства граждан жить по законам своих предков. Чудовищная авантюра брежневско-сусловской клики на много столетий назад отбросила миролюбивые отношения двух народов, никогда не враждовавших между собой; вырыла огромный яр отчуждения и взаимных упреков. Это глухое недоброжелательство продолжается и по сей день, а раз так, то об окончании войны говорить пока не приходится. И пока последний пленный не вернется в отчий дом, пока судьба всех пропавших без вести не будет выяснена – никто не вправе говорить об окончании этой позорной и бесславной интервенции большевизма – позорной и бесславной идеологии, основанной на всенародном обмане и страхе.

Синдром афганской войны долго еще будет присутствовать в душах тех, кто прямо или косвенно был причастен к ней, однако истинные мотивы этой трагедии так и останутся тайной за семью замками для подавляющего большинства нашего народа.

Криворожский журналист Владимир Бухтияров, в книге "Шурави", воссоздает картину вторжения советских войск в Афганистан достаточно убедительно, поскольку и наши познания в этой государственной афере, полученные в разное время и из разных источников вызывающих доверие, в основном совпадают. Итак, попробуем воссоздать обстановку приближенную к боевой, и попробуем взглянуть на те события глазами документов.

"После свержения монархии никто из правителей этой страны у власти долго не задерживался. Находились силы, которые путем переворота свергали их и, как правило, уничтожали. Сразу же после прихода к власти Дауда, полковник ВВС Кадыр создал тайную организацию. Попытки поднять мятеж отмечались в сентябре 1973 года, в августе 1974 и в декабре 1976 года. Это удалось только 27 апреля 1978 года, и тот переворот вошел в историю Афганистана как Саурская (Апрельская) революция. Главными действующими лицами стали офицеры 4 танковой бригады, располагавшейся к востоку от Кабула, в местечке Пули – Чархи.

Вооруженная стычка, переросшая в восстание в частях Кабульского гарнизона, началась около семи часов утра 27 апреля 1978 года… Через два часа к восставшим присоединились подразделения 4 и 15 танковых бригад. Известно, что четвертую бригаду поднял по тревоге и вооружил начальник штаба бригады М. Рафа. Потом он станет министром обороны в правительстве Наджибуллы… К 11 часам этот бронированный кулак двинулся на Кабул. Во главе колонны оказался старший капитан Ватанджар…

К этому времени полковник ВВС Кадыр взял под свой контроль авиабазу в Баграме. Там дислоцировался 322 авиаполк, который имел на вооружении советские истребители МИГ-21. Ближе к полудню организаторы выступления поняли, что под их рукой оказалось достаточно сил, и перешли к более решительным действиям. Приданные им танки 4 бригады взяли в кольцо Президентский дворец и открыли по нему огонь. В это же время 15 танковая бригада взяла под контроль кабульский аэропорт. Кульминация тех исторических и, как оказалось впоследствии, трагических событий стал бомбовый удар летчиков 322 авиаполка. Кабульские часы показывали 16.00, когда дворец потрясли взрывы. К тому времени хозяева дворца успели подтянуть силы, и его гарнизон состоял из 1800 солдат и командира бригады республиканской гвардии. Начался тяжелый бой…Тараки и его соратники сформировали большую группу вооруженных людей и приказали овладеть столичной тюрьмой. Там содержались арестованные накануне лидеры Народно – демократической партии Афганистана. Вскоре и в их руках оказалось оружие. Эти люди знали, за что идут на риск. Они еще больше сплотили ряды восставших. А в это время у Президентского дворца продолжалась ожесточенная перестрелка. Дауд метался по кабинету и искал связи с внешним миром. Но телефонные аппараты молчали… Все закончилось к рассвету следующих суток… Дворец пал, его защитники сложили оружие. М. Дауд, его родной брат и еще семь высокопоставленных руководителей страны были убиты…Так закончился первый этап Апрельской революции, положившей начало длительной и кровопролитной войне на этой земле…

Итак, пал Президентский дворец. Погиб М. Дауд со всеми соратниками. По стране было объявлено о победе революции. Население Кабула это встретило довольно спокойно. Люди устали от постоянного напряжения и хотели только мира и спокойствия. Но на этом кровавые разборки не закончились. К концу дня 28 апреля 1978 года стало известно, что в приграничном Пакистане Джелалабаде командование 11 пехотной дивизии отказалось признать Саурскую революцию… Из Кабула прибыли верные НДПА части, и в течении двух дней непокорные из 11 дивизии были физически уничтожены. Однако, в результате массовых чисток, в 7 и 8 пехотных дивизий, состоявших в основном из офицеров крупнейшего пуштунского племенного объединения Дуррани, начались волнения в армейских рядах. К июню 1978 года вспыхнули мятежи в провинциях Бадахшан, Кунар, Пактия и Ваман. Руководители оппозиции призвали под ружье таджиков, нуристанцев, хазарейцев, пуштунов. К началу июля 1978 года мятежники, используя бездеятельность центра, установили контроль над восемью из 27 провинций Афганистана. Трагическая обстановка сложилась в самой столице. Тараки и его сподвижники создали свою службу безопасности во главе с А.Сарвари. Она тут же начала репрессии против инакомыслящих. Был арестован даже министр обороны ДРА, активный деятель недавней Апрельской революции генерал – майор А. Кадыр. Исламисты на весь мир заявили о терроре в Кабуле и объявили о начале священной войны против «безбожного» правительства. В «Джихад» были втянуты огромные массы людей... Правительственные войска понесли ощутимые потери. Погибли и четыре советских советника. В Афганистан, на деньги Запада и стран ислама, хлынул поток оружия…Так день за днем афганский народ втягивался в гражданскую войну. Исламисты формировали свои базы в труднодоступных районах провинции Бадахшан и Нуристан. Пламя войны разгоралось…

К началу января 1979 года вооруженное сопротивление режиму Тараки вспыхнуло в центральных провинциях. Наиболее ощутимые стычки происходили в провинции Урузган. К лидерам оппозиции Г. Хекматияру и Б. Раббани присоединились отряды С. Гилани и М. Наби. Их силы насчитывали до 7.5 тысяч человек.

Война подступала к Кабулу, ее пламя охватило провинцию Вардак, что к югу от столицы. Обстановку обострило убийство в Кабуле посла США. Практически были разорваны отношения с Вашингтоном. Вскоре, в марте, начался мятеж в 17 пехотной дивизии, дислоцировавшейся в Герапе… Правительство Тараки бросило из Шиндана тяжелые бомбардировщики ИЛ-28. Они поддержали бронетехнику, прибывшую из Кабула. Заговорщики были рассеяны. Они стали впоследствии основной ударной силой оппозиции на северо-западе страны.

21 марта 1979 года в расположении 11 Джелалабадской пехотной дивизии был раскрыт очередной заговор. Афганский спецназ арестовал около 230 военнослужащих этого соединения. Это был определенный успех правительственных сил, но он не мог повлиять на обстановку в целом. Оппозиция все громче заявляла о себе. Ее отряды имели возможность вести борьбу с вертолетами Ми-24. В Нуристане они даже сбили одну такую машину…

Подавление выступления в Герате укрепило позиции Х. Амина. Он был назначен премьер – министром и потеснил с этой должности самого Тараки… Народно - демократическая партия Афганистана, по сути, раскололась на сторонников Х. Амина и Н. Тараки. Все бы рухнуло еще в апреле – мае 1979 года, если бы не срочная помощь московского Кремля. Она заключалась в поставке военной техники и направлении советников в верные НДПА армейские части. На этом настоял и убедил своего шефа Д. Устинова и самого Брежнева начальник Политуправления Советской Армии, генерал армии А. Епишев, побывавший в Кабуле в том же апреле. По договоренности двух сторон в Афганистан были направлены 100 современных танков Т –62, 12 боевых вертолетов Ми-24, самолеты МиГ-21, Су-17 и тяжелые вертолеты Ми-26. Уже к августу численность советников в афганской армии увеличилась до 5 тысяч человек…В вооруженное противостояние были втянуты регулярные части советских вооруженных Сил. Всего через Афганистан прошло более миллиона солдат и командиров, и еще 21 тысяча рабочих и служащих. Вот так «ограниченный» контингент!

К лету 1979 года маховик деморализации афганской армии раскручивался в полную силу. Практически верными правительству Кабула оставались лишь военно-воздушные силы и личный состав 4 и 15 танковых бригад. Они и были оплотом Тараки – Амина. Во всех других городах и провинциях войска оказались в блокаде сил оппозиции и не могли держать контроль над ситуацией.

Разногласия в высшем партийном и государственном руководстве Афганистана привели к новому перевороту. Премьер – министр Х. Амин, пользовавшийся влиянием в армии, 14 сентября 1979 года привел войска Кабульского гарнизона в полную боевую готовность. К концу дня подошли части из провинции. Вскоре радио сообщило о смещении Н. Тараки и аресте его ближайших сподвижников: министра внутренних дел М. Ватанджара, начальника службы безопасности А. Сарвари, министра по делам границ Ш. Маздурьяра и министра связи С. Гулябзоя. В ситуацию пытались вмешаться советские десантники из того самого Баграмского батальона, но афганские зенитчики предупредили, что будут сбивать все, что попытается подняться в небо. Таким образом, десантники были изолированы от основных событий. Было уже поздно что-либо предпринимать. Радио сообщило о скоропостижной смерти Н. Тараки. На самом деле он был задушен в собственной постели офицерами президентской гвардии, по личному приказу начальника этой самой гвардии майора Джандана. В свою очередь он получил такое указание от Амина.

…Очевидцы говорят, что подготовка советских войск к вводу в Афганистан началась сразу же после убийства Н.Тараки. Сам Генеральный секретарь партии и несколько раз Герой Советского Союза Леонид Брежнев очень болезненно воспринял известие о гибели руководителя соседней страны. Генштаб откомандировал в Кабул главкома сухопутных войск генерала армии И.Г. Павловского. С большой группой оперативников он пробыл там почти три месяца. Все было сделано якобы в поддержку Амина и с одной лишь целью – не допустить на эту землю главного врага мусульманского мира – американских империалистов. По разведданным имелись сведения, что именно с США Амин в то время вел тайные переговоры. Кремль боялся этого больше всего. На южных границах создавалась мощная военная группировка. Только 22-26 декабря 1979 года в Баграме и Кабуле было произведено более 350 посадок самолетов типа Ан-12 и Ил-76.

И вот 25 декабря 1979 года, во второй половине дня, на Гератское направление двинулась 5 гвардейская мотострелковая дивизия. На Кабульское – части 108 мотострелковой дивизии. На севере Афганистана разворачивалась 201 мотострелковая дивизия"…

Вот таким образом, дорогой мой читатель, Советский Союз увяз в болоте политической и личной неприязни руководства партии и государства к тем, кто не хотел признавать над собою власти кучки недальновидных людей, озабоченных только жаждой наживы и ложным величием. Вот таким образом страна Советов с лживой Конституцией посылала умирать на чужую землю своих сыновей и дочерей, а после неудавшейся авантюры бросило их на произвол судьбы. Вот такая она была партия пролетариата, созданная «самым человечным человеком» Ульяновым, достойного того, чтобы по всем православным церквам ему пели анафему.

Я хочу привести еще одно свидетельство той бойни, свидетельство человека, который не раз сталкивался с ней лично, и который в силу своего писательского таланта просто и доходчиво показал всю несостоятельность и ущербность советской политики, осмелившейся ставить свои амбиции выше свободолюбивого духа афганского народа. Писатель Александр Проханов из той плеяды честных людей, для которых истина остается духовной ценностью при любых обстоятельствах.

Дума седьмая

"Как я увидел эту войну? Как понял ее? Как продолжаю понимать? Она копилась во мне зрелищами боев, разрушенных кишлаков, смоляных обструганных ящиков, пахнувших формалином, которые уносил за хребты самолет, сотнями встреч и лиц, в каждом из которых была своя малая война; малый страх, малая ненависть, малая надежда и вера, и все вместе они сливались в общую ненависть, веру и стоицизм. Война в представлении художника – не то, что в представлении сапера, идущего по заминированной "зеленке", или водителя, уводящего из-под обстрела КамАЗ, или "спецназа", выцеливающего в засаде ночной огонек "тойоты", или пленного, поднятого на дыбу. Но все же и ему, художнику, достается опыт войны, опыт ее понимания.

Первым прикосновением к войне для меня была встреча с Таджем, янтарным дворцом, напоминавшим Трианон, желтевшим на заснеженных холмах под Кабулом. Совсем недавно его брали штурмом наши «мусульманские роты», переодетые в форму афганских гвардейцев, и на лестничных маршах, и в дворцовых залах, в кабинетах и переходах пахло кровью и порохом, валялись окровавленные бинты, женский лифчик, под ногами хрустели гильзы и обломки хрусталя, в золоченой деревянной стойке бара топорщился занозами след автоматной очереди – здесь, у стойки был убит глава Афганистана Амин. Из этого медово-желтого, обугленного дворца, как из сундука Пандоры, вылетела война, пошла гулять по кишлакам и ущельям.

Второй раз я увидел войну на улицах зимнего Кабула, когда из трущоб, из глинобитных домов, из множества лепных, гончарных ячеек, усеявших склоны гор, куда взбирались с бурдюками воды измученные водоноши, где курились, туманились дымки бесчисленных очагов, оттуда хлынула многочисленная, взвинченная толпа хозарейцев. Она заливала центральные улицы, перевертывала автобусы, громила дуканы, от нее исходила такая сила, такая ярость и ненависть, что я чувствовал ее сквозь броню. "Бээрдээм" объезжала окровавленный труп на асфальте, звякнула по ее обшивке пуля снайпера, грохнул в подворотне танк, превращая в горчичную пыль крышу дукана.

Третий раз я видел войну под Кундузом, когда полк мотострелков "чистил зеленку", горы кругом становились красными, золотыми, зелеными, будто включали огромные разноцветные прожектора, и в рации слышались голошения боя, попавший в западню капитан просил огневой поддержки, докладывал о потерях, не матерился, а то и дело повторял "се ляви". Когда отработали танки и дважды пикировали, нанося удары, вертолеты, покрывая кишлак черными рыхлыми взрывами, рота выходила из западни, солдаты в касках вытаскивали на брезентах убитых и клали их на обочине, у танковых гусениц, усаживались усталые, с расплющенными тусклыми глазами, я старался понять, пережить незнакомое мне доселе выражение этих глаз.

Потом всего этого было много, все это увеличивалось, нарастало, сливалось в непрерывную многомерную панораму затяжной азиатской войны, на которой я появлялся эпизодически в течение всех ее десяти лет, складывая в свою память ее коричневые, гончарные, лазурные, кровавые, желтогепатичные, ржаво-железные пласты, отделываясь быстролетными, сиюминутными репортажами на телевидении и в газетах, уповая на другие времена и работы.

У этой войны были свои приемы, свои периоды, своя стратегия и тактика.

Была борьба на дорогах, на огромных протяженных трассах, по ущельям, пустыням, "зеленкам", по древним караванным путям. Все десять лет по ним катили бесчисленные пыльные колонны "наливников", КАМАЗов с хлебом, патронами, топливом для самолетов, грузом ракет и бомб, с письмами, харчами, с "нурсами", "эрэсами", керосином для МИГов, - "нитки", как называли эти колонны. Их жгли, долбили крупнокалиберными пулеметами, обваливали на них скалистые "полки", подкладывали под них фугасы. Кто ездил броней по дорогам, не забудет эти ржавые, окисленные ворохи искореженного, смятого, продырявленного железа, речки с горящей нефтью, бронегруппы, замыкающие на себе душманский огонь, водителей, из-за колес рассылавших по сторонам бледные вспышки, и заставы, посылавшие к месту стычки резервные "бэтээры", длинные отрезки ущелья, закупоренные чадными, горящими, как смола, колоннами

Жизнь придорожных застав, проводка и сопровождение колонн, выносные посты – неповторимый быт этих крохотных, разбросанных вдоль дорог гарнизонов.

Была "проческа зеленок", "проческа" больших, захваченных врагом городов. Дивизия, лязгая, вытягиваясь дымными шлейфами, подходила к Герату, наводила свою артиллерию на коричневое месиво, на корявые минареты, на обветренные камни старого равелина. Роты на «бээмпе» втягивались в районы, захваченные мятежниками, разворачивали пулеметы и пушки в разные стороны, колотя в упор по дувалам, выбивая из них засевших гранатометчиков, становились на «блоки», закрывая отходы, закупоривая, блокируя каждый мятежный район. Шли самолеты, раскалывали глиняный монолит взрывами.

Вертолетные пары наносили удары по скоплениям моджахедов, а потом в недра лепнины шла пехота, наша или афганская, или все вместе, по домам, по садам, по арыкам, с миноискателями, процеживая чуткими приборами ворохи женского тряпья, ковры, попоны, груды хвороста, висящий в сушильнях кишмиш, нащупывая под землей зарытую "базуку", укрытый склад мин, попадая под внезапный огонь снайперов, погибая от взрыва гранаты, ведя изнурительные многодневные бои в лабиринтах, виноградниках, спускаясь под землю в «кирзы», наполняя стрельбой сухой жаркий воздух. Дивизия уходила обратно, буксируя сгоревшие боевые машины, вывозя ворохи трофейных винтовок, пленных, оглушенных боем душманов, распластавших на броне свои грязные накидки и перевязи.

Была бесконечная из тысячи экспромтов, коллизий, непередаваемых ситуаций борьба, в которую каждый солдат, каждый прапорщик вносил свой остроумный жесткий, и неповторимый вклад, сделавший эту азиатскую войну непохожей ни на одну другую.

У армии, ведущей затяжную войну, не одинаковая психология, не одинаковая мораль в разные периоды изнурительной, долгой кампании.

Войска пересекли границу, уверенные, что их поход – благо для сопредельной страны, освящен долгом, этикой, традицией прежних походов. Войска, входившие в Тарагунди и Хайратон, принимавшие каравай от смуглолицых горбоносых стариков и цветы от белозубых с красными галстучками юнцов, шли спасать революцию, защищать бедняков, отбиваться от грозного, владевшего половиной мира, соперника.

Было удивительно, ошеломляюще после цветов и подарков получать вероломный выстрел в спину, удар гранаты в борт, подрываться на рукодельной мине, находить товарища, изуродованного ножами, как кабанья туша. Сопротивление моджахедов, их ловкая, упорная, навязанная армии тактика порождали встречный отпор, ненависть и жестокость. Поход, поначалу казавшийся почти экзотическим путешествием среди восточной архитектуры, иноплеменных нравов, азиатской природы, этот поход превратился в кровавую войну, требующую от солдат и офицеров предельного напряжения, полного использования военных средств.

Постепенно, от кишлака к кишлаку, от кладбища к кладбищу, от одного затоптанного гусеницами поля к другому, от одного разоренного гнездовья к следующему, возникало угрюмое понимание, что война ведется не за народ, а с народом, что банды, за которыми охотились на вертолетах, гонялись на быстроходных машинах, это крестьянские партизанские отряды, умирающие за свои мечети, колодцы, могилы святых, гончарные стены с намалеванными цветами и птицами, за высокие туманные ледники и рыжие пустыни.

Множество мотивов свивались в сложный жгут интересов, страстей, капризов, где главное уходило внутрь и скрывалось, а второстепенное бросалось в глаза. Было великое искушение поддержать мировую социалистическую идею в момент, когда она покатилась к закату, продемонстрировать триумфальное шествие социализма по миру, в дни, когда эта идея стала падать в самом СССР. Войска шли в поход на Кабул, подчиняясь все той же революционной доктрине, что и в предвоенной Испании, в послевоенной Корее, в Венгрии Имре Надя, в Чехословакии Дубчека. Утомленный интернационализм Советского Союза отправляется в свой последний поход. Плодились трудности внутри государства: подъем диссидентства, дряхление власти, оскудение жизни, апатия народа. Казался удобным шанс отвлечь общественность от социальной тоски, легкой победой опьянить умы молодежи. Сплотить народ вокруг побеждающих лидеров. Продолжалось военно-стратегическое противостояние СССР – США. Размещение американских ракет в Европе внесло нестабильность в оборону советских объектов вплоть до Северного Урала, развитие группировки на Диего Гарсиа, авианосные соединения в Персидском заливе делали беззащитными тюменские нефтяные поля и промышленные центры Сибири. В этом противостоянии пространств, боеголовок, подлетных секунд казалось удобным наше выдвижение на южный театр войны. Эскадрильи самолетов, взлетающих из-под Кандагара, угрожали бы блуждающим авианосцам. В ту пору мы были участниками геополитического соперничества, когда Китай рассматривался нами как вероятный противник, вступающий в мощный альянс с Пакистаном. Индия, наш партнер и союзник, страшась пакистанской атомной бомбы, враждуя с Китаем, тянулась к Советскому Союзу, просила оружие, стратегическое сырье и поддержку. Выход к индийским границам должен был скрепить объятия двух держав, рассечь и ослабить геополитический узел Китая и Пакистана. Увеличивался страх перед «зеленым масонством», перед тайным проникновением исламского фундаментализма в республики Средней Азии, открывающим свои подпольные мечети, проповедующим создание всемирного исламского пояса, интегральной исламской государственности. Проамериканское, произраильское лобби в СССР было заинтересовано в том, чтобы поссорить Москву с исламским миром, вызвать раздор славян и мусульман внутри страны, отвлечь СССР от ближневосточного конфликта, перенести его заботы в другой регион, «разгрузить» Израиль от давления арабских соседей. Влияние этого лобби на руководство страны могло оказаться решающим. Стремление рашидовской мафии, неимоверно возросшей, контролировать регион Средней Азии, ее коррумпированная связь с центром, желание расширить сферу своего влияния за пределы СССР могло быть аргументом в пользу афганской войны. Через Афганистан текли и продолжают течь потоки наркотиков, золота, драгоценных камней, проточив сквозь пространства Союза желоба и каналы доставки. Было искушение взять под жесткий контроль эти пути и дороги с помощью русских штыков. Расставить бритоголовых солдат по придорожным заставам от Пакистана до Термеза и Кушки. Есть немало других мотиваций, до которых доискиваются, вписывают их в свои труды и исследования безымянные пока аналитики и участники афганской войны, этой глобальной акции, поместившей нынешнее поколение в центр кровавой драмы, последствия которой живут и взрываются в нашем трагическом обществе… У Востока свои пути, свои думы, всему своя цена, свой счет. Мы пришли на Восток из другой цивилизации, другой политики и культуры в наивном неведении и смешной гордыне. Мы не познали его в этой войне – входили в мечети, одетые в бронежилеты, смотрели на дуканщиков сквозь призму прицела. Самое большее, что мы узнали на этой войне, - это свое несовершенство и неведение".

Трудно, дорогой читатель, не согласиться с писателем. Такое обостренное видение и понимание афганской войны может быть только у человека честного, любящего свой народ, ибо только любовь к ближнему позволяет говорить правду, какой бы горькой она ни была. У меня нет абсолютно никаких оснований не верить Александру Проханову, сомневаться в его оценке этой трагедии. Но художественное произведение должно иметь свою «доказательную» базу, которая складывается из жизненных поступков героев и согласуется с нравственными позициями автора. Читатель должен верить автору так же как он сам верит своим героям. И эта тройственная вера служит фундаментом взаимопонимания, именно эта вера позволяет отбросить произведение непрочитанным до конца, именно эта вера порождает желание быть похожим на героев произведения, ибо, в конечном счете, вся наша жизнь – большое многомерное и многоходовое произведение неизвестного нам автора, произведение, в котором мы когда-нибудь да встретимся, и нам не будет стыдно прямо глядеть в глаза друг другу. Письма Виктора Марманчука, погибшего в афганской завирухе, - ценное свидетельство той эпохи, когда личные качества человека стояли на первом месте, когда слова друг и товарищ были главными в не очень-то богатом лексиконе солдат, считающих свой приход в чужой дом с оружием в руках делом справедливым и честным. В письмах Виктора есть все: и любовь к родителям, к родным, к товарищам и преподавателям; его особое видение мира; в этих письмах сконцентрировано миропонимание его ровесников, той самой молодежи, которой пришлось на себе испытать предательство родного правительства; равнодушие местных чиновников к их послевоенным проблемам. Брошенные на произвол судьбы, многие из них запутались в непонятной перестроечной жизни, оказались в преступных формированиях, а позднее и за колючей проволокой. Многие спились от личной невостребованности, многие покончили с собой. И это тоже трагедия, трагедия трех поколений. Но вернемся к письмам Виктора Марманчука, откроем для себя малоизвестную страничку из жизни ребят, которые гордо именуют себя афганцами. Вперед, читатель, отдадим дань уважения людям, обессмертивших себя, поклонимся их отваге, преданности и умению оставаться людьми в любых условиях. Пусть живут они в нашей памяти молодыми, сильными, красивыми, и пусть наши чувства к этим ребятам всегда остаются светлыми и теплыми.

Дума восьмая

"Привет, мои дорогие родители, мамка, папка и Саня!

Вот я нашел время и решил вам написать. Доехал я тогда хорошо. Когда приехали в Днепр, то там была такая холодина, что я замерз. Хорошо, что взял свитер. Там мы пробыли до 11 часов вечера и выехали в Донецк… А там мы узнали, что едем в Ашхабад, в Туркестанский округ…Ехали мы 6 суток. Еды у нас хватило на 2 суток. А потом кормила военная кухня… И вот мы приехали в Ашхабад и нас начали формировать. И забрали меня в учебу, танковые войска… Потом нас повезли в Теджен, за 220 км от Ашхабада, а здесь жара 45, а в тени 25…Пошел я в учебку на командира танка вместе с тремя ребятами. Мамочка, мы начинаем учиться с 1 июня, а присяга 15 числа… Кормят хорошо. Только плохо одно, нет воды, и тут она дефицит. За 65 км от нас граница с Ираном… Учиться будем 5 месяцев, а потом куда-нибудь распределят"…

"Я уже получил адрес и решил вас написать маленькое письмецо.

Служба идет хорошо, а главное уже привык к жаре. Мозоли на одной ноге уже прошли, а на второй заживают… Сегодня воскресенье-выходной день, т.е. стирка формы. Вечером будет кино"…

"Привет Колянчик и Танюшка!

…Попал я в танковую учебку, на командира танка буду учиться. Только одно плохо, что всех нас готовят в Афганистан, но я пока этому не верю"…

"Здравствуйте, мои дорогие!

…Мы уже начали учиться… Сейчас изучаем танки, а на следующей неделе будем стрелять из танков…Ребята у нас очень дружные и сержанты хорошие"…

"Здравствуйте, самая добрая, самая милая и самая молодая наша классная "Мама" Софья Мироновна!!!

С самым душевным приветом вам пишет ваш ученик Марманчук Виктор.

"Служу я там, где плавятся мысли,

где нет воды и море Солнца!"

Вы, конечно, сразу не догадались, где это, а может и догадались, и поэтому я напишу конкретно… В этой местности, где мы находимся, очень жарко, температура достигает: на солнце 45, а в тени 35…Но я уже привык. Здесь много зелени, верблюжьей колючки. Очень много пустынь, верблюдов и ишаков…

Сейчас у нас начался летний период обучения. Изучаем танки. И вы знаете, Софья Мироновна, что я даже не ожидал, как мне хочется учиться… Гоняют нас не очень, вот только когда провинимся, то нас ведут на «дорогу жизни». Это такая аллея, где растут колючки, и по которым надо ползти по-пластунски…Сержанты у нас хорошие, вот только старшина строгий и любит помучить нас. Он сам кореец. Перед тем как ложиться спать, он всех выстраивает и начинает командовать: «Вспышка слева, вспышка справа», и при этой команде вся рота раздетая падает на пол и лежит. Но позже мы его поняли и теперь живем хорошо…Дорогая Софья Мироновна! Как я часто вас вспоминаю!.. Вы были всегда справедливая"…

"Привет из солнечного Теджена!

Служба моя идет хорошо…изучаем танки. Получил одну благодарность за добросовестную учебу…Любимые мои! Я за вами соскучился страшно… Папа! Бритву твою сохранил и часы тоже, так что я их привезу домой. У нас никто не ворует"…

"Здравствуйте мои дорогие Колянчик и Танюшка!

…Служба у меня отличная…Изучаем танки, оружие. У нас есть выходной день – воскресенье. В этот день мы стираем форму, воротнички…Скоро присяга – 22 числа"…

"Здравствуйте, мои дорогие мамка, папка и Сашка!

…Служба идет по-прежнему. Пока ничего нового нет. Я даже не знаю, что писать…Ребята, с которыми я служу, сказали, что Сашке надо заниматься спортом…Кормят нас уже лучше. А когда будем сержантами, то не будем знать что такое голод"…

"Здравствуйте, мои дорогие Николя и Танек!

Получил я ваше письмо и очень обрадовался. Привезли мне его на полигон. Этот полигон находится за 25 км от нашей части, в пустыне, где нет ни одного дерева, даже тенечка. Там у нас было вождение танка и стрельба с танкового пулемета.

Ой! Как мне нравилось водить танк, я даже не могу вам передать…Правда, вылазишь из танка весь в пыли, аж белый…Кормят лучше. Спать будем в палатке на матрасах. Там в 100 раз лучше, чем в части. Мне эта казарма уже все глаза намозолила. И жизнь однообразная. На полигоне интересно и лучше думается. Скоро поедем в Ашхабад, на полигон, и будем водить танк в горах на 100 км"…

"Здравствуйте, мои милые папа, мама и Сашка!

…Служба идет нормально. Вчера мы приняли присягу, и вот началась наша настоящая служба. Начали ходить в караул, в наряды. И вообще я уже втянулся.

Присягу принимали в парадке, и нас фотографировали. Когда сделают фотографии, то я вышлю обязательно…Мамка и папка, учения мне даются легко, меня даже лейтенант ставит в пример остальным…Наш старшина достал гитару, так что играть я пока не разучился…Мы до того привыкли к жаре, что даже и не чувствуем ее. Скоро начнем бегать в противогазах по пустыне"…

"…Любимые мои, когда я был на полигоне, то первый раз за 2 месяца я узнал, что такое трудность в службе… Когда мы бежали в противогазах по жаре, ноги болят, а надо бежать. Не буду скрывать, что застонал сквозь зубы от боли, но главное бежал и вытерпел. Два парня потеряли сознание… Самое большее мне понравилось водить танк. Представьте, какое ощущение может быть, если ведешь машину в 37 тонн. Я думал, что это трудно, а на самом деле это не сложно"…

"…Ездили второй раз на полигон. Опять водили танки и стреляли снарядами из танка…Скоро кончается наша учебка… К жаре привык до того, что не так уже потею. Сегодня заступаю в наряд в столовую Живу хорошо. Играю на гитаре в свободное время… Через три дня опять в наряд, только в караул, наверно"…

"…Служба идет по-прежнему. Вот сегодня заступил в наряд, а послезавтра уезжаем на полигон… Миленькие мои, как я за вами соскучился! Иногда так хочется чего-нибудь домашнего, что не знаешь куда деться… Недавно были похороны в полку. Одного парня убило током, весной должен был идти домой. Его родители приезжали. Но вы не волнуйтесь, я приду живым"…

"Здравствуйте, дорогая Софья Мироновна!

Получил я ваше письмо и очень рад, что вы остались такой же любезной и педагогичной… У меня все идет отлично. Завтра едем в 3 раз на полигон проводить занятия. Там очень красиво…Утром на рассвете видны иранские горы. Такое зрелище я видел только по телевизору…Именно на полигоне я встретился с трудностью. Была жара + 56, а у нас проходили тактические учения. Одели на голову противогазы и бегом 2 км. Не буду скрывать от вас, но я застонал сквозь зубы от боли в ногах и жары, а все равно бежал. Потому что если раз сорвешься, все время будешь срываться… А вообще было интересно. Особенно вождение танка и стрельба из него… Вообще, Софья Мироновна, я хочу сказать, что люди здесь не очень уважают русских солдат…Скоро будем заканчивать учебку. Говорят, что оставят меня здесь в учебке сержантом, воспитывать и обучать молодых. И я не против"…

"Здравствуйте, мои дорогие мамка, папка и Сашка!

…Служба моя идет отлично. Жара уже спала. Остался месяц до приказа, и это значит, что я отслужил полгода. Сдадим экзамены и вперед, а куда закинут неизвестно. Сейчас мы в большинстве работаем. Ездим в город, а это для нас счастье. Дынь и арбузов я уже наелся, их тут очень много. На виноград и не смотрим… В столовой я почти не ем. Только хлеб с маслом и чай. Есть даже и не хочется. Особенно в этой столовой. Ноги у меня уже не болят, живот тоже, только немного простудился. Вечером тут очень много комаров, но мы достаем комариную мазь и мажемся ею. Представляете, если в эту мазь всунуть ручку шариковую, то она плавится, а телу ничего…Родные мои, как мне хочется вас всех увидеть и обнять. Соскучился очень. Когда играет музыка, то я всегда вспоминаю двух людей, добрых, нежных, ласковых, которые сделали для меня все, что было в их силах – это ты киска и папка"…

"…Нахожусь сейчас в Ашхабаде, в командировке с ребятами. Здесь по сравнению с полком, прекрасно. Кормят творогом, молоком, гречневой кашей и другими хорошими блюдами.

Природа здесь отличная, одни акации, папоротники. Я даже забыл, что такое верблюжья колючка… Здесь мы ходим в кино, и по телевизору смотрим "Шерлок Холмса"…

"…Мне после командировки должны были дать отпуск, но в связи с экзаменами не пускают, а говорят, что поеду после экзаменов… Служить сейчас стало лучше. Во-первых, не жарко, меньше гоняют. Через 10 дней выдадут зимнюю форму, а в двадцатых числах уже начнутся экзамены. Сейчас идет подготовка к экзаменам… Когда мы были в Ашхабаде, то ходили в кино, в парк. И между прочим очень красивые парки и кинотеатры… Передавайте всем ребятам привет. Пусть не обижаются, что я им не пишу. Просто у меня нет времени. А напишу им после экзаменов или приеду"…

"…Сдали мы экзамены, у меня две 3, а остальные 5. Получил вчера звание младшего сержанта. Здесь меня не оставляют, а 9 числа отправляют в войска… На отпуск сильно не настраиваюсь, вряд ли там дадут. И вы меня сильно не ждите… Начинаю отпускать усы, а то вообще отвык от них…Сейчас готовимся к параду, который будет в Теджене. За ребятами тоже соскучился. Вы им передайте привет от меня, а кто в армию уходит – хорошей службы"…

"Здравствуйте, Софья Мироновна!

Не обижайтесь на меня за то, что я вам так долго не писал. Понимаете, просто не было времени, да и вообще экзамены…Сдал я их хорошо…Были на параде в этом «городе» Теджене , но сильно шагать перед этими бабаями, им же все равно не понять нашей солдатской жизни… За вами страшно соскучился, очень хочется увидеть…Дорогая моя учительница, я даже не представляю какая вы сейчас, наверно такая как и раньше, добрая и ласковая, но на уроках «гроза». Интересно, вас слушаются дети или нет? Как я им завидую! Домой тоже хочется, все бы отдал, чтобы обнять мать, но есть но, нужно вас всех охранять. А охранять придется в ДРА…Софья Мироновна, и почему так получается, когда дома, то хочется подальше, а когда вдалеке, хочется домой? Наверно так уж создан человек"…

"Привет Танюха и Николя!

…Вот и отшуршал учебку и получил звание «младший сержант»…Теперь ждем отправки в войска, обещают в Афган, но я не расстраиваюсь, а наоборот рад, что уеду из этой проклятой учебки… У нас уже прохладно и солнца нет…Кормить нас стали на убой. Свежая картошка, капуста, все-таки лучше по сравнению с парашей из сухой картошки…Танечка! На этот адрес мне не пишите, а жди письма из другой части"…

"Здравствуйте уважаемая Софья Мироновна!

Дождался я своей отправки. И как писал я в том письме, попал служить в Афганистан… Здесь все ребята с Украины и России.

Находимся мы среди гор, которые давно стоят в белых шапках, но зимы еще не видно: днем тепло, а ночью колотун, сейчас в Афгане 1359 г., народ здесь очень бедный и отсталый, землю до сих пор под плугом обрабатывают…ДРА снабжают вещами такие страны, как США, Китай, Япония и Пакистан. Поэтому в лавках у них одни заграничные вещи… Много здесь растений…Воды здесь пей – не хочу. Есть баня с горячей водой, а в учебке мы не знали, что это такое… Получил я свой танк и экипаж. Ребята отличные… Что здесь творится и что делаем написать не могу… Места здесь спокойные и можно вернуться домой, если иметь голову на плечах"…

"Здравствуйте, мои любимые мама, папа и Саша!

Дождался своей отправки… Только не волнуйтесь, попал я служить в Афганистан…Кругом находятся горы и поселения афганцев…Принял я свою машину, она находится в охранении. Днем работаем, ночью охраняем…

Афганцы – это население, которое состоит почти из узбеков и таджиков, коренных мало… Вообще тут народ больше торгаши…Место здесь спокойное и вернусь я домой живым и невредимым"…

"Большое спасибо вам за новогодний подарок, а именно за вашу открытку. Пришла она сегодня, 31 декабря 1980 г….Мои любимые, как мне хочется быть в эту новогоднюю ночь с вами, но придется быть с танком… В отпуск я вряд ли приеду, а через 16 месяцев – это точно"…

" Новый год прошел отлично. Мы с ребятами нажарили блинов, лепешек, картошки с тушенкой, сварили кофе так, что я наелся до отвалу…Служба идет по-прежнему, ничего нового нет. Все тихо и спокойно"…

Здравствуй, Танюшка!

…Погода сейчас неважная, идут дожди и грязи по колено. Скорей бы весна, лето, потом опять зима и я дома…живем здесь отлично. Кормят как в раю. Правда, в начале, как приехали, давали хлеб зеленый и масло такое же в плесени. А сама пища не плохая. Вот только уже 25 дней у них заело. Дают одну сечку да пшенку, как птичкам…Я бы мог тебе многое рассказать, но не могу. Зато когда вернусь, я тебе подробно расскажу про нашу жизнь"…

"Здравствуйте, мои дорогие мамка, папка и Сашка!

…У меня все отлично. Погода сейчас теплая, даже ночью…Было очень много дождей, но теперь уладилось. Кормят по-прежнему, очень хорошо…Сашка! У меня танки есть, но их отсюда нельзя высылать. Я лучше привезу…Спасибо вам за то, что не обижаете Наташку"…

"…Через 20 дней приказ, и останется мне служить 1 год, но он пролетит тоже быстро, как и этот. У нас уже весна. Кругом много зелени…Здесь сейчас такая погода, как у нас летом, хотя еще идут дожди… Не скучайте, не волнуйтесь, все будет хорошо"…

"Привет Маринка!

…Служба идет нормально. Живой и здоровый…Ребята у нас отличные. Здесь просто невозможно ссорится. Есть у нас гитара. Выучил много новых песен. Когда приеду обязательно сыграю тебе…ДА, сегодня двое ребят приехали из отпуска. Одно расстройство. Я и не собираюсь в отпуск. Знаю, что будет у меня отпуск в мае 1982 года – это точно"…

"Здравствуйте, мои дорогие мамка, папка и Сашка!

…О службе не буду ничего писать, все нормально…Дорогие мои, мне тоже очень хочется вас всех увидеть, но потерпите еще годик и мы будем вместе…Хорошо, что вы не болеете, так и держитесь. Я тоже жив и здоров. Болеть вообще не собираюсь"…

"…У нас уже конец весны. Снег на горах уже сошел и кругом все зелено…вода в родниках голубая, а воздух – это просто прелесть. Посмотрев на всю эту природу можно сказать, что это курорт…Дела идут нормально. Днем работаем, то на танках, то чем…Наташкино письмо я получил следующим вертолетом. Мамочка, я прошу тебя, не загадывай, что будет у нас с ней. Очень плохая примета, я, конечно, понимаю, что тебе хочется, но ты меня тоже пойми, что еще год, а измениться может все за миг"…

"Привет Танюшка!

…Служба идет нормально…Днем работаем, а после обеда как всегда отдыхаем; загораем, спим, играем на гитаре, а ночью несем службу…Время быстро летит, и скоро наш черед придет, скорей бы. Я тоже, Солнышко, за вами соскучился, как зубр"…

"Здравствуйте, мои хорошие мамка, папка и Сашка!

…Хорошо, что живете дружно…У меня все нормально, тоже не болею. Лето подходит к концу, а скоро и домой буду собираться, вот после приказа начну готовиться на дембель. Да, мы сопровождали колонну и я встретил земляка, он тоже из Кривого Рога, а точнее с 17 квартала…Он связист, ездит на машине-радиостанции…До того момента как я приеду постарайтесь купить мне большой альбом, чтобы я мог наклеить все свои фотки"...

"…У нас жарко. Загорел до такой степени, что загар больше не пристает. Афганцы уже урожай пшеницы собрали. Иногда нападает ветер – афганец. Ветер поднимает пыль так, что гор не видно, но больше двух дней не бывает…Ушли наши дембеля и привезли молодых. Мне дали 2. Ребята хорошие, слушаются и понимают все, что им говорят. Танк всегда блестит и внутри тоже порядок"…

" Что-то долго нет от вас письма, так я решил написать вам, потому что очень за вами всеми соскучился…Погода уже ближе к осени, но днем еще жарко, хотя ночью стоим в бушлатах…1 сентября мы с ребятами вспоминали школу. Милые мои, а знаете, как бы я сейчас с удовольствием пошел в школу. Здесь только любимая гитара рассеивает тоску…Я знаю много песен. Буду заводить в общей тетради Песенник"…

".. Сегодня 13 сентября – день танкиста…Для тех, кто служит в ДРА, 7 сентября вышел приказ об увольнении, теперь буду ждать своего приказа, ведь уже немного осталось…Потихоньку собираемся домой, достаем парадки, значки"…

"Привет Танюшка!

…Дела у меня идут нормально. Каждый день похож друг на друга, как это уже надоело. Да, танк действительно сложная штука, для тех, кто видит его в первый раз, он, конечно же, кажется огромным, но для меня это уже как "Жигули". Понимаешь, привык к нему так, что он кажется мне таким здоровым как тебе. Скорей бы домой, надоела военная жизнь"…

"Здравствуйте, дорогая Софья Мироновна и Маришка!

…вот прошло уже где-то полгода, как я вам не писал, но изменений почти не произошло…Сейчас зима, но идут только дожди. Снег лежит только на горах и то не везде…Через десять дней начнется стодневка до приказа. Ведь эта зима последняя"…

Дума девятая

Зазубренные вершины гор, отточенные временем и ветрами, понемногу стали приобретать размытые очертания: половина звезд на небе уже исчезла; четвертинка белесой луны тщетно пыталась осветить угрюмое ущелье, в котором отдыхали воины из отряда Саида. Небольшой костер, вокруг которого они лежали, почти погас. Изредка только несмышленый ветерок касался робким дыханием своих уцелевших угольков, и они, разрумянившись на время, бросали тревожные отблески на ружейные стволы, на бородатые лица вчерашних крестьян, и в который раз за эту ночь смиренно угасали, все больше и больше позволяя предрассветному холоду подкрадываться к спящим людям.

Ахмет, так и не сомкнувший за ночь глаз, поджав под себя ноги и скрестив на груди руки, сидел неподвижно возле костра, неотрывно глядя на мерцающие уголья, и под бременем тяжелых мыслей покачав головой.

Сегодня он переворошил всю свою жизнь, вывернул ее наизнанку, мысленно разгребал завалы и заторы, через которые ему пришлось пробираться все эти годы.

Ни одного светлого денечка!

Ахмет невольно поморщился и поднял к небу глаза. «О Аллах! Доколе же будешь испытывать раба своего на верность?

Нет больше сил у Ахмета. Ни физических, ни моральных. В душе пустота. Вместо сердца изорванный кусок мяса, который каким-то чудом сжимается еще в груди, но вместо теплой крови гонит по жилам непонятный, пугающий холодок давнишнего пророчества. Того самого, что когда-то предсказала старая повитуха, принимавшая роды у жены Ахмета, держа на вытянутых руках хилое тельце Гасана. Передавая его отцу, она вдруг засмутилась и даже растерялась. В тот момент Ахмет сдержался, но после, когда мать покормила дитя и они оба уснули, кивком позвал повитуху во двор.

- Что ты мне хочешь сказать?- заговорщицки спросил он.

- Уж не знаю, говорить или нет, - тяжело вздохнула повитуха,- не хочу быть неблагодарной, - почти прошептала женщина, - но я не вижу у ребенка будущего.

- Что это значит?

- Это значит, что он навсегда останется ребенком.

- Он скоро умрет?

- Не спрашивай меня больше, - уклонилась от прямого ответа повитуха и пошла к воротам.

- Постой, - удержал ее Ахмет, - а мою судьбу ты видишь?

Женщина медленно повернулась, внимательно оглядела смущенного Ахмета и чуть слышно сказала:

- Вижу. Ты ненадолго переживешь своих сыновей и жену. Ты умрешь последним.

- А как?

- Лучше тебе не знать.

- Послушай, женщина, - посуровел Ахмет, - я не боюсь смерти, скажи.

-Ты настаиваешь?

- Говори

- Ты умрешь, и Аллах не примет тебя.

- Взгляд Ахмета стал жестким, он сделал шаг к повитухе, но тут же взял себя в руки.

- Я убью себя? – властно спросил он.

- Ты сказал, тихо ответила женщина и ушла…

Сбывается пророчество старой повитухи. Нет жены Ахмета, нет его сыновей, нет дома, нет ничего, что он так бережливо собирал и хранил. И всему виной русские. Зачем они пришли, зачем превратили его страну в огромный костер, в котором сгорели счастье и надежда целого народа? Этому прощенья нет! Он будет убивать русских, покуда Аллах дает ему силы. Нет, он не убьет себя, его жизнь нужна его народу. Зачем убивать себя, когда есть враги? Нет, госпожа повитуха, здесь ты ошиблась.

Ахмет переменил позу, потер виски, погладил бороду, бросил беглый взгляд на спящих товарищей своих, потрогал рукой лежащую рядом сумку, в которой лежал его гранатомет – оружие возмездия. Сегодня будет много работы. Большая колонна бензовозов русских направляется через перевал, и Саид поручил Ахмету встретить их метким огнем, чтобы ни одна машина не прошла.

Еще с вечера Ахмет присмотрел место для засады. Небольшой грот в скале на высоте почти двухсот метров был идеальным местом для ведения прицельного огня. Единственное неудобство состояло в том, что не было путей отхода, но Ахмета это мало беспокоило: он был уверен, что отходить ему не придется.

Утренний холодок, струящийся по ущелью, стал донимать спящих. Один за другим воины Аллаха просыпались, придвигались ближе к едва дымящему костру, грели озябшие руки, раскуривали трубки, молчаливо приветствовали друг друга наклоном головы, проверяли оружие.

Небо на востоке подернулось розовой дымкой, звезды и луна совсем исчезли. Пришло время молитвы. Встав на колени и открыв небу лицо свое, Ахмет просил Аллаха только об одном: если ему придется сегодня умереть, он умрет, лишь бы там, на небесах, встретиться с женой своей, обнять сыновей, прижать к груди младшенького.

Ахмет просил Аллаха пощадить в сегодняшней схватке товарищей своих, которые, так же стоя на коленях, неистово-привычно возносили к небу горячие молитвы, внутренне готовясь к бою и прося всевышнего не потерять их души, если придется сегодня умереть. Они давали Аллаху клятву, что ни один русский не уйдет живым, ни один бензовоз за перевал не пройдет.

Они исступленно молились, а там, наверху, чернобородый старец в белоснежной чалме, с немым укором качал головой и беспомощно разводил руками. Он, всегда призывавший к миру и согласию, не хотел признавать, что сегодняшнее кровопролитие будет в его честь, и что все эти обманутые, оборванные и голодные люди готовы лечь костьми в этой никому не нужной войне, отстаивая интересы толстосумов как с той, так и с этой стороны.

Его красивое благородное лицо покрылось печалью, и непрошенные слезы горечи просыпались на молящихся легкой и теплой росой….

Дума десятая

Не спалось в эту ночь и Павлу Анатольевичу. Мысли, докучавшие с вечера, выстроились в своеобразный видеоряд, и до самого утра это «немое кино» будоражило память, миллионами невидимых иголок кололо сердце.

И причиной бессонницы было письмо Виктора, полученное на прошлой неделе, в котором он писал, что после того как они проведут колонну бензовозов через перевал, ему предоставят отпуск. Так что, если сегодня все закончится хорошо, через неделю можно ждать Виктора. Скорей бы, Павел Анатольевич очень хотел увидеть сына – подросшего и возмужавшего. На фотографиях Виктор выглядел совсем взрослым и немного чужим, но таким же озорным и веселым. И очень похожим на своего двадцатилетнего отца…студента первого курса криворожского горнорудного института...

На первом курсе учебы, Павла Анатольевича избрали старостой группы, которая составилась из студентов проживающих в поселке ЮГОКа. Это были: Анатолий Хомиков, Петр Рак, Виола Литягина и другие ребята. Толя и Петя жили в общежитии, часть приходили к Павлу домой, где они вместе занимались, решали задачи, делали чертежи, курсовые.

Защитился Павел Анатольевич на "отлично". Наконец-то была достигнута поставленная цель – получить высшее образование. Ему вручили диплом об окончании института, по специальности "Технология машиностроения, металлорежущие станки и инструменты", с присвоением квалификации инженера-механика. Также был вручен нагрудный знак, свидетельствующий об окончании высшего учебного заведения. И еще одно важное событие случилось в этом году – в середине июля родился второй сын, которого назвали Сашей.

Павел Анатольевич навестил жену в роддоме, приехав туда вместе с Виктором, которому шел уже шестой год.

- Мамочка, - взволнованно сказал Витя, - как хорошо, что у меня теперь будет братик. Выходи скорей из больницы и приезжай с ним домой.

- Хорошо, сынок, - улыбнулась Раиса Михайловна, - вот я немножко поправлюсь, Саша окрепнет, и папа заберет нас домой. Скоро мы будем вместе.

Через десять дней Павел Анатольевич привез жену и новорожденного домой. Сашу положили на кровать и стали смотреть на него, спящего.

Саша, на удивление, был очень спокойным ребенком, и проблем с ним почти не было, тем более что какой-то опыт у Марманчуков уже был. Витя к этому времени пошел в первый класс. Он очень хотел учиться в школе. Однажды, когда родителей не было дома, он взял книги отца, сложил их в сумку и пошел в школу. Ему тогда было четыре года, и жили они еще на ЮГОКе. Павел Анатольевич и Раиса Михайловна с ног сбились, разыскивая сына, пока кто-то из мальчишек не сказал, что они видели, как Витя шел к школе. Действительно, его нашли в одном из первых классов. Виктор сел за парту, разложил альбом и что-то рисовал. Удивленная учительница спросила, что он тут делает?

- Я пришел в школу, - был ответ, - хочу учиться.

- А сколько тебе лет?

- Четыре.

- Так тебе еще рано учиться. Ты знаешь, где ты живешь? Мы отведем тебя домой, наверно, мама уже ищет тебя

Павел Анатольевич подоспел в тот момент, когда Виктора выводили из класса. Поблагодарив учительницу, он забрал сына и пошел с ним домой.

В первый же год после окончания института, Павла Анатольевича стали назначать подменным мастером по ремонту оборудования, и поскольку вакансий не случалось, то полгода он работал мастером, полгода – слесарем. К этому времени была построена и сдана в эксплуатацию старая аглофабрика, и его перевели туда слесарем. Условия труда там были намного легче, меньше было пыли и пара, но Павел Анатольевич уже всерьез подумывал о переходе на инженерную должность, хотя и жаль было расставаться с цехом, который стал ему родным, и где все было близко и знакомо.

Однажды он узнал, что на заводе "Криворожсталь", в новый конвертерный цех № 2, требуются инженерные работники. Обратился в отдел кадров, и в январе 1969 года Павел Анатольевич приступил к новой работе – мастером по ремонту напольного оборудования. Цех был огромный, чистый и светлый. По сравнению с аглофабрикой казался лабораторией.

Работа нравилась. Люди были хорошие, во всем помогали. Сталевозы, ковши, стопорные сушила, кантователи и т.д. стали отныне новой заботой недавнего выпускника горнорудного института.

Он приходил на работу в приподнятом настроении, как на праздник. Все казалось интересным и новым. И так прошел год. Однажды, по какому-то вопросу, Павел Анатольевич встретился с начальником проектно-конструкторского отдела завода Журбой Сергеем Петровичем. Тот много расспрашивал о работе в цехе и вдруг предложил перейти в проектно-конструкторский отдел, на должность инженера- конструктора. Павел Анатольевич пообещал подумать, поскольку были некоторые сомнения относительно своих возможностей, да и зарплата в цехе была значительно выше. Однако вскоре произошли события, которые заставили Павла Анатольевича ускорить принятие решения.

Дело в том, что его должность попала под сокращение, и предложение Сергея Петровича Журбы оказалось как никогда кстати…

Конструкторскому бюро довелось участвовать в реконструкции конвертерного цеха № 2. Встал вопрос о переводе конвертеров первого блока емкостью сто тридцать тонн на конвертера емкостью сто шестьдесят тонн. Конвертера для завода проектировал и изготавливал ПКТИ «Азовмаш», а все, что было вокруг конвертера, пришлось проектировать самим. Это и тракт подачи сыпучих и тракт подачи ферросплавов, и загрузка металлолома большими – на сорок кубических метров – совками и многое другое.

Начальник отдела Журба Сергей Петрович вызвал к себе Павла Анатольевича:

- Есть для тебя особое поручение. Дирекция комбината поручает нашему проектному отделу проработать и спроектировать над каждым конвертером первого блока второе фурменное устройство для вдувания кислорода в конвертер. Создается специальная группа, руководить ею придется тебе. Задача очень серьезная. От ее выполнения зависит твоя дальнейшая судьба и карьера. По всем возникающим вопросам обращаться будешь ко мне лично.

- Постараюсь оправдать ваше доверие, - неуверенно сказал Павел Анатольевич, несколько придавленный неожиданностью серьезного поручения.

Через три месяца работа была выполнена. Чертежи фурменного устройства, выполненные его группой, были размещены для изготовления на "Азовмаше", и через полгода установлены на всех конвертерах.

В сталеплавильное КБ после этого Павел Анатольевич уже не вернулся. Приказом по комбинату он был назначен начальником сектора металлургических печей проектного отдела. (в то время в ПКО конструкторские бюро назывались секторами). Это конструкторское бюро было создано «под Павла Анатольевича». Это была дата рождения нового конструкторского бюро металлургических печей. В его "рождении" участвовали: Зинаида Захаровна Волхова, Людмила Шабля, Татьяна Басенко, Светлана Кравченко, Мила Генкина и Лидия Олейник. Это были люди, которые согласились работать с Павлом Анатольевичем, и которым он был очень благодарен. Постепенно все они сдружились, получился единый сплоченный и работоспособный коллектив, которому по плечу были самые сложные задачи. В таком составе они проработали два года, пока в жизни Павла Анатольевича не произошли другие важные перемены.

В марте 1975 года Журба Сергей Петрович вновь вызвал к себе Павла Анатольевича на беседу.

- Павел Анатольевич, - сказал он, есть мнение назначить тебя на должность заместителя начальника проектного отдела. С работой ты справляешься хорошо, думаю, что и на этом посту оправдаешь наше доверие. С главным инженером вопрос уже согласован.

Проектно-конструкторский отдел в 1975 году по численности состоял из трехсот тридцати девяти человек. Сергей Петрович прилагал много усилий к сплоченности коллектива, к прочным дружеским и деловым взаимоотношениям. Пытался сплотить между собой и своих заместителей.

Работая заместителем начальника ПКО, Павлу Анатольевичу приходилось решать очень большой круг вопросов в разных сферах жизни – производственной, партийной, много времени уделялось наставничеству, которое зародилось и активно развивалось в эти годы. К тому же регулярная шефская помощь селу, дежурство в народной дружине, участие в художественной самодеятельности и творческих выставках. В одной из таких выставок участвовал и сын Павла Анатольевича – Саша, - который получил благодарность и приз.

Казалось бы, все складывается как нельзя лучше. В семье порядок, на производстве тоже. Как специалист Павел Анатольевич состоялся давно, впереди неплохая карьера, почет и уважение. Ему нравилась работа, он прикипел душой к заводу, к коллективу. Удача сама пришла к нему и вдруг…

В июле 1979 ода на заводе произошел групповой несчастный случай. Это случилось в мартеновском цехе, на двухванном сталеплавильном агрегате. При ремонте свода левой ванны работу вели работники ЦРМП. Они устанавливали деревянную опалубку для кладки свода. После установки опалубки начали класть кирпич и вот, когда уже было положено более половины кирпичей, раздался сильный треск, опалубка разрушилась и рухнула вниз вместе с каменщиками. Работы по ремонту печи были остановлены. Все бросились спасать людей, оказывать им первую помощь. Было травмировано несколько человек, а один, оказавшийся внизу, погиб. Неожиданно для всех Павел Анатольевич оказался, чуть ли не главным виновником происшедшего.

Разбор случая, приведшего к гибели или травмированию людей, начинается с документации, по которой производилась работы. Когда посмотрели чертеж конструкции опалубки – выявилась неприглядная картина. Сам чертеж был выполнен институтом, но в него были внесены небольшие изменения, одобренные начальником сталеплавильного КБ. Дальше чертеж был согласован начальником ОТБ, начальником ЦРМП и Марманчуком. Это и послужило причиной для определения Павла Анатольевича виновником трагедии. И хоть впереди подписи Павла Анатольевича стояла подпись его подчиненного, с последнего не стали брать даже объяснительной.

Было заведено уголовное дело, где среди других обвиняемых был и Павел Анатольевич. Кроме всего этого, случай разбирался в министерстве черной металлургии УССР, с вызовом всех причастных. Попытки Павла Анатольевича доказать свою непричастность, ни к чему не привела. Комиссия "Минчермета" приняла решение об освобождении его от должности заместителя начальника ПКО. Над Павлом Анатольевичем нависли черные тучи.

Но, как говорится, свет не без добрых людей. Главный инженер завода Сацкий Виталий Антонович не стал выполнять решение "Минчермета", справедливо полагая, что Павла Анатольевича хотят сделать "козлом отпущения".

Начальник отдела Журба Сергей Петрович тоже поддерживал его, как мог, в основном компенсируя те суммы денег, которые удерживали из зарплаты по регрессу. Коллеги из конструкторского бюро металлоконструкции провели дополнительные расчеты, доказав, что опалубка разрушилась от того, что элементы ее были прогнившими и не выдержали нагрузки.

Товарищи по работе тоже не оставались в стороне: они помогли найти адвоката, вместе готовили возможное выступление в суде, готовились к обстоятельной защите Павла Анатольевича.

Судебное разбирательство длилось несколько месяцев, неоднократно переносились даты заседания суда. Нервы Павла Анатольевича натянулись до предела. Он ни о чем не мог думать кроме как о предстоящем суде и возможном приговоре. Павел Анатольевич помнит каждое слово, сказанное прокурором:

"Я хочу поставить вопрос об ответственности за поставленные подписи. И хотя обвиняемый прямой вины не имеет, но должен понести наказание за подпись на чертеже, которую он поставил, не сделав предварительных расчетов прочности конструкции, что косвенно способствовало обрушению ее, и чтобы это было в назидание другим ответственным лицам. Я прошу приговорить обвиняемого к шести месяцам исправительно-трудовых работ с отработкой по месту работы и вычетом из его зарплаты двадцать процентов в пользу государства".

Этот суд был огромным уроком для всего коллектива проектно-конструкторского отдела. Действительно, инженеры и конструкторы стали более внимательно относиться к документации, к различным согласованиям и заключениям, под которыми приходилось ставить свои подписи.

Кроме всего прочего, с Павла Анатольевича должны были удерживать определенную сумму денег в порядке возмещения ущерба пострадавшим. А их инвалидность могла быть на всю жизнь. С этим нужно было что-то делать. В прокуратуре Павел Анатольевич отказался подписывать эти документы, однако решение суда было не в его пользу. По совету адвоката он через три месяца подал заявление на сокращение срока отбывания наказания.

В этих перипетиях прошел почти год. За это время старший сын Виктор закончил училище и был призван в армию. На проводы он пригласил своих друзей, учительницу Софью Мироновну, которая была классным руководителем в их десятом классе. Было сказано много хороших напутственных слов, и утром все проводили призывника к военкомату. Обняв отца, Виктор негромко сказал:

- Ничего, папка, не волнуйся. Все будет хорошо.

Слова сына оказались пророческими. В июле 1980 года состоялось судебное заседание, на котором было принято решение о сокращении срока наказания, а также о снятии судимости и всех обстоятельств по выплатам относящихся к тому несчастному случаю.

Все, вроде бы, вставало на свои места, но комочек боли, оставшийся после всех переживаний, понемногу разрастался, все больше причиняя Павлу Анатольевичу беспокойства. Но это было уже связано с тревогой за Виктора, которого готовили к службе в Афганистане.

Виктор писал бравые письма, просил не беспокоиться, писал, что будет все хорошо, однако Павел Анатольевич понимал, что не может быть ничего хорошего, если в Афганистане льется кровь, если на городском кладбище уже появляются серые надгробия, на которых высечены молодые жизнерадостные лица ребят в военной форме, серые надгробия без указания причины смерти…

Ах! Как горьки отчие думы! Как много их передумал за эту ночь Павел Анатольевич. Как в замедленной киносъемке прошла перед ним вся его жизнь, но больше всего дум было о детях, и, конечно же, о Викторе, который сегодня будет сопровождать колонну бензовозов через тот чертов перевал. Павел Анатольевич мысленно просил и своего Бога и Аллаха сделать все возможное, чтобы избежать столкновения. Ведь это наши дети, пусть живут, пусть радуются жизни. Не божеское это дело убивать собственных детей… Мысли Павла Анатольевича снова вернулись к своему первенцу, с рождением которого в их семье поселилась радость.

С самого раннего возраста он был спокойным и некапризным мальчиком. Воспитательница даже как-то «пожаловалась»:

- Он у вас совсем не разговаривает.

- Ничего. Подрастет, и Вы еще будете сетовать, что он много говорит, - с улыбкой отвечал Павел Анатольевич. Витя рос "государственным" мальчиком, поскольку родители работали посменно, и он круглосуточно находился в яслях, а потом в детском садике. Павел Анатольевич и Раиса Михайловна, едучи на работу, выскочат из трамвая, забегут в ясли, положат сыну под подушку сладостей и спешат, чтобы успеть на работу. По субботам и воскресеньям, когда им выпадали смены, Витю забирала к себе домой воспитательница. Иногда с ним оставались соседи. Витя отличался большой аккуратностью: чуть где замарался – сразу пытался отряхнуться, привести себя в порядок. Он очень любил детские книжки и буквально рвался в школу.

- На первомайские демонстрации отец брал сына с собой, его одевали в форму металлурга, и Витя с удовольствием шагал вместе с взрослыми в праздничной колонне.

- Когда Вите исполнилось семь лет, он поступил в школу, которая располагалась неподалеку от дома, где проживали Марманчуки. Первый звонок он воспринял с радостью – это было осуществлением его давней мечты – учиться. Учился Витя нормально, отличником не был, но троек было мало. На летних каникулах несколько раз бывал в пионерском лагере "Парус", других лагерях. В четырнадцать лет вступил в комсомол, активно участвовал в общественной жизни школы, учился игре на гитаре. Уже в седьмом классе полюбил море, и мечтал поступить в мореходное училище. Витя очень любил читать, особенно романы Фенимора Купера. Кроме того, Виктор увлекался сочинением стихов, посылал их в "Пионерскую правду", в "Комсомольскую правду", и даже получал ответы, больше похожие на вежливый отказ.

Была у Виктора и любимая учительница Софья Мироновна, их классный руководитель. Ее любил весь класс. Все школьные мероприятия – сбор макулатуры, металлолома, поездки в подшефный колхоз, посадка деревьев, проведение вечеров отдыха и другие школьные мероприятия воспринимались учащимися как боевая задача с обязательным выполнением намеченного. Именно Софье Мироновне Виктор, в один из праздников 8 марта, опустившись на колено, преподнес красные тюльпаны. Такие рыцарские отношения сохранились в этом классе до самого выпуска…

С поступлением в мореходное училище у Виктора ничего не вышло, и он поступил в ГПТУ-45, стал учиться на вальцовщика, однако весной 1980 года его призвали в армию.

- Мамка и папка, - сказал Виктор, - вы не расстраивайтесь. Я сам согласился, чтобы меня забрали. Я не один, есть еще несколько ребят. Нам сказали, что дипломы об окончании мы получим досрочно. Все будет нормально…

Виктор уехал к месту прохождения службы, а Павел Анатольевич и Раиса Михайловна стали ждать его возвращения. В Афганистане полыхала гражданская война, и Виктор, который в учебке, на границе, в далеком городе Теджене осваивал вождение танка, мог в любую минуту быть послан туда. Так оно и случилось. В ноябре 1980 года Виктор, в качестве командира танка, был направлен в Афганистан.

В то время на заводе «Криворожсталь» был особый подъем. Брались социалистических обязательства на 1981 год. Было завершено строительство инженерного корпуса. Проектно-конструкторский отдел переехал туда и разместился на седьмом, восьмом и девятом этажах.

В стране решалась продовольственная программа. Не стоял в стороне и отдел Павла Анатольевича. Они делали проекты газификации сел, совхозов. На комбинате росло производство. Проводилась реконструкция и модернизация агрегатов. Коллективы конструкторских бюро боролись за звание «Коллектив высокой социалистической дисциплины». С большим энтузиазмом проходил Всесоюзный коммунистический субботник. Проектный отдел всегда активно участвовал и выполнял работы на самых трудных участках.

Можно сказать, что жизнь бурлила, а в Афганистане шла война, в которой жизнь Виктора могла оборваться в любую минуту. Так оно и случилось.

Приближался к концу 1981 год. Виктор прислал поздравления друзьям, учительнице, родителям и вдруг…

Павел Анатольевич никогда не забудет этого дня, когда в дверь позвонили, и на пороге, предвестьем непоправимого, замаячили двое военных. В одном Павел Анатольевич узнал военкома Дзержинского района, полконика Мельникова, вторым был его заместитель – майор Бойко. Едва они вступили в прихожую, как раздался крик Раисы Михайловны: "Витичка! Неужели погиб?!"

Павел Анатольевич никак не мог понять, что Виктора уже нет. Единственной фразой, которую смог сказать он, была: "Как же так, ведь он танкист?"…

Когда гроб выносили, почтальон принес последнее письмо Виктора, датированное 14 декабря 1981 года…

Дума одиннадцатая

В этом рейде Виктор сам решил посидеть за рычагами, и, услышав команду «вперед» быстро забрался на танк, юркнул в люк, привычно поерзал, устраиваясь поудобнее на водительском сидении, завел мотор, выжал сцепление, включил передачу и многотонная машина легко и послушно двинулась вперед.

Некогда мечтавший о море, о дальних странствиях, Виктор и не предполагал, что такая земная грозная техника пробудит в нем сильную привязанность и уважение. Нельзя сказать, что «приручение» танка было легким и романтичным: военный труд тяжел в любых его проявлениях, если, конечно, относиться к нему с достоинством, согласно воинским уставам и личным убеждениям.

С самого детства Виктор воспитывался в трудовой семье. Отец и мать были для него примером высокого служения своему народу и государству; были примером сознательного, созидательного труда.

В учебке Виктор показал себя трудолюбивым, дисциплинированным солдатом, хорошо разбирающимся и в технике, и в людях. Его природная способность оказывать бескорыстную помощь всем и вся помогла ему обзавестись верными друзьями, как на гражданке, так и в армии. Его песни, которые он исполнял под гитару, сплачивали ребят, помогали переносить тяготы армейской службы. В письмах своим родителям и друзьям Виктор старался не особо показывать эти самые тяготы, прекрасно понимая, что трудности армейской службы должны быть нормой для настоящих мужчин, к тому же исполняющих свой священный долг.

Конечно, никто не думал и не гадал, что ему придется с оружием в руках придти на чужую землю и превратиться в живую мишень для насмешек и вымещения злобы за недальновидную политику руководителей советского государства.

Еще в учебке в его руки попала книга стихов одного дальневосточного поэта, который, рассказывая о своей службе в армии, написал о том, как чуть было не замерз на посту, и остался жив только благодаря невесть откуда взявшейся собаке, которая буквально "выдышала" его из снега…

"…А тот пес большим был и лохматым,

и пусть было не видать ни зги,

видел я – он плакал над солдатом,

вмерзшим в собственные сапоги…"

Виктору самому не раз приходилось стоять на посту, и он близко к сердцу принял эти строки неизвестного ему поэта, а вот другие, отдающие фатальной скорбью, он долго не мог принять:

"…Не замерз – не велика и жалость,

ну, кому я нужен был в «верхах»,

коль страна давно уже нуждалась

в мраморе и цинковых гробах?"

О каком мраморе, и о каких гробах говорил поэт, служивший в 1971-73 годах, Виктор не понимал, и только после того как был направлен в Афганистан, узнал что такое "Черный тюльпан", он поразился горькому и точному предвиденью автора той книги.

До сегодняшнего дня Виктор не видел в афганских солдатах личных врагов, другое дело – полевые командиры и их близкое окружение. Да и о каких личных врагах могла идти речь, если еще совсем недавно они – советские воины - делили с этими оборванными, исхудавшими людьми свой кусок нелегкого солдатского хлеба; еще недавно афганские дети с восхищением пялили свои черные, как ночные горы, глаза на "шурави", а совсем маленькие просились к ребятам на колени. Афганские девушки воробьиной стайкой порхали неподалеку, бросая быстрые любопытные взгляды на подтянутых, спортивного телосложения «сынов Севера». Еще недавно местные аксакалы, прижимая жилистые, натруженные руки к уставшей груди, уважительно кланялись им, двадцатилетним, почти до земли касаясь грязными, засохшими от многолетней носки, никогда не стираными чалмами. И вдруг, в одночасье, все изменилось.

Вместо приветливых улыбок – выстрелы, чаще в спину; вместо поклонов – кривые ножи; вместо недавнего «Здравствуй» - змеиное шипенье и презрительные плевки матерей и бабушек тех самых детей, которые еще вчера катались на плечах советских друзей. Да и сами дети недалеко ушли от всеобщей неприязни афганцев к недавним «шурави». Они брали в руки оружие и убивали тех, у кого недавно баюкались на руках, при этом пританцовывая и приплясывая, весело напевая, превращая в праздник трагедию двух народов…

- Командир, - подал голос стрелок, - впереди поворот, может быть засада. Приготовиться?

Виктор бросил взгляд на Анатолия и кивнул. Вероятность нападения, конечно, есть, но разведка молчит, в эфире тишина. Вертушки, как стрекозы, жужжат над ущельем, да и десант на броне помалкивает, а они ребята зоркие, ничего не упустят. И все-таки Анатолий прав: эти перевалы как будто специально созданы для всяких неожиданностей. Они идеальное место для разгрома любых сил противника, а уж разбить неповоротливую, неуклюжую колонну бензовозов большого ума не надо. Ум необходим тому, кто с маниакальным упорством продолжает готовить подобные рейды, не находя ничего лучшего, как посылать на верную гибель людей, технику и народно-хозяйственные грузы. Ну что это за стратегия такая? И разве могут два или три танка боевого охранения выполнить заведомо невыполнимое? Сколько было случаев, когда от колонны оставались груды искореженного металла да обугленные трупы еще недавно жизнерадостных мальчишек – граждан самой миролюбивой страны, с безумной легкостью брошенных в смертоносный, безжалостный огонь псевдогосударственных преступных интересов недальновидных политиков…

В прошлом месяце погиб солдат из их роты: к блокпосту подошли двое – мальчик и девочка и, протягивая руки, стали выпрашивать съестного. Ну, как не дать ребенку поесть? Саша, с которым Виктор был дружен и выкурил не одну сигарету за душевными разговорами, вышел из укрытия, отдал ребятишкам свою пайку и вдруг, переломившись надвое, рухнул лицом в афганскую пыль. Пуля снайпера попала ему в голову. Он упал, а детишки, бросив еду на землю, весело, вприпрыжку и со смехом побежали в свой кишлак…

Сильный мотор, выплевывая черную струю дыма, легко несет танк по горной дороге; лязгают гусеницы, покачивается длинный ствол, готовый в любое мгновенье послать в сторону невидимого врага грозный снаряд; десантники на броне не отрывают глаз от склонов гор, кое-где поросших виноградом и кустарником – там может находиться смерть, и кто вперед ее обнаружит, тот может спасти и свою жизнь, и жизнь своих товарищей.

Но почему молчит эфир? Все сроки выхода на связь давно прошли, а в наушниках тишина.

- Эй, ребята! – крикнул Виктор через открытый люк, - у вас связь с базой есть?

- Нет! – свесил голову старший группы десантников.

- А когда последний раз выходили?!

- Утром еще!

У Виктора кольнуло сердце. Не должна база так долго молчать. Не знал Виктор, да и не мог знать, что вскоре, после того как колонна скрылась за первым поворотом, на базе, на радиопосту, появился начальник связи батальона оповещения майор Туров. Выслушав доклад радиста, он кривым афганским ножом зарезал солдата, повредил внутренности рации и спокойно удалился, полагая, что деньги, заплаченные ему Саидом, помогут на гражданке встать на ноги.

Не судилось. Пуля афганского снайпера разворотила его каменное сердце раньше, чем мысли о безбедной жизни на гражданке посетили его никчемную головушку.

Не знал Виктор, что майор продал Саиду и тех трех снайперов, которые уже сутки лежали в ущелье с перерезанными глотками. Он осторожно вел танк, мастерски вписывая его в узкие повороты, мысленно сочинял очередное письмо домой, даже не подозревая, что его машину уже внимательно рассматривает через рамку гранатометного прицела старый, сухой афганец, в слезящихся глазах которого навсегда застыла боль, причиненная крушением всех его честолюбивых замыслов.

Виктор тщетно вызывал на связь базу, а одна рука седобородого старца уже покоилась на гладкой трубе гранатомета, а искривленный палец другой руки, с грязью под ногтем, уже нащупывал спусковой крючок…

Дума двенадцатая

Для человека решившего свести счеты с жизнью и забрать с собой как можно больше врагов, Ахмет занял очень выгодную позицию. Грот, в котором он затаился, был обращен на запад, и таким образом само восходящее солнце скрывало его от зорких глаз советских десантников, плотно облепивших головной танк.

- Мальчишки, - вздохнул Ахмет, - совсем мальчишки, Им бы еще возле родителей находиться, учиться премудростям жизни, а они – желторотики – пришли с оружием в его страну и убивают его земляков. Они убили всех сыновей Ахмета, они убили его жену. Сегодня они, возможно, убьют и его самого, но он готов к смерти, он не боится ее. Что такое смерть? Это встреча с Аллахом, который рассудит – правильно ли жил Ахмет, все ли делал так, как завещал мусульманский пророк его – Мухаммед?

Ахмета не страшила эта встреча. Чего бояться ему, родившемуся с мотыгой в руках? Чего бояться ему, только вчера разогнувшему спину, и только лишь для того, чтобы сегодня снова согнуть ее в тесном гроте? Нет ничего такого, чтобы помешало Ахмету смело смотреть в глаза Аллаху, и никто кроме Аллаха не сможет осудить его…

Тепло в гроте, уютно. Как когда-то в доме Ахмета: горел огонь в очаге, жена пекла лепешки, четверо сыновей сидели на циновке возле отца своего, слушая старые мудрые сказки.

Бедно жил Ахмет, но в его доме всегда были гости, и всем хватало тепла, внимания радушия. Даже мулла никогда не проходил мимо, всегда, увидев Ахмета, остановится, погладит бороду и спросит:

- Как здоровье, уважаемый?

- Слава Аллаху, - отвечал Ахмет и кланялся мулле, ощущая удовлетворение от общения с уважаемым человеком.

- Как жена, дети? – снова спрашивал мулла, и снова Ахмет касался головой своих колен, и с благодарностью скрещивал на груди руки…

Шли годы, но ничего не менялось в доме Ахмета. Так же потрескивали дрова в очаге; так же запах свежеиспеченных лепешек наполнял двор, привычно смешиваясь с запахами соседской стряпни; так же неутомимая жена Ахмета кормила, обстирывала мужа и детей, уже подросших, басовитых, голубила младшенького, но по ночам все теснее жалась к мужу, целовала его привыкшими к молчанию устами, и влажные ее глаза все больше наполняли душу Ахмета непонятной и колючей тревогой.

Ахмет сумел привить сыновьям любовь к нелегкому крестьянскому труду, и с улыбкой наблюдал, как они управляются с мотыгой и другой нехитрой домашней утварью, а младшенький, перекинув через плечико пастуший кнут, в обнимку с довольной собакой, сторожит их небольшое рогато-кучерявое хозяйство. Дел хватало всем, и никто не жаловался, не кручинился. С первыми лучами солнца в доме Ахмета все оживало. Каждый знал, чем ему заниматься, и после утренней молитвы, после горячего и душистого чаю, все расходились по своим местам, чтобы вечером, собравшись снова, поговорить, поделиться мыслями о жизни, которую они все любили, даже если им иногда казалось, что жизнь эта могла быть и полегче, и повеселее, и побогаче.

Однажды старший сын Аслан подсел к отцу и, потупив глаза, вежливо спросил, что скажет он, отец, если вдруг Аслану захочется жениться?

Честно говоря, Ахмет и сам уже подумывал о внуках, да и жена все чаще вздыхала за вечерними вышивками. Но думы – это одно, их можно прогнать или отложить на более удобный момент, но что сказать любящему сыну, который, затаив дыхание, смиренно и уважительно ждет ответа? Сказать «нет» - подло и бесчеловечно. Двадцать лет уже Аслану, он давно мужчина, он имеет право завести свою собственную семью, но Ахмет знал (от жены), что сыну нравится дочь караванщика Нуруллы – самого богатого человека в округе. Не чета она ему, не отдаст Нурулла дочь за бедняка, да и сватов навряд ли они найдут, опозорятся только. По слухам, которые приносила жена, Фаину еще никто не сватал; то ли не приглянулась она никому, то ли боялись женихи отца. Ахмет ни разу не видел дочь караванщика, но если Аслану припекло завести разговор о женитьбе – значит, нравится она ему, значит, пришлась по душе. И если сейчас отказать сыну – значит ранить его душу, а на это нет у Ахмета никакого желания. Разве виноват Аслан в своем выборе? Сердцу не прикажешь.

- Сынок, - сказал Ахмет, - ты застал меня врасплох. Конечно, я не против того, чтобы ты женился, завел детей. Мама тоже хочет этого, но мы не сможем сосватать Фаину, у нас нет денег. Давай подождем немного, соберем урожай, вырастим скот. Нужно хорошо подготовиться, чтобы не стать посмешищем для людей.

- Конечно, отец, - ласково улыбнулся Аслан, - я все сделаю, как ты скажешь. Об одном хочу спросить, отпустишь ли ты меня в Кабул, на заработки?

И снова задумался Ахмет. Конечно, в Кабуле можно заработать приличные деньги, но Аслан не знает городской жизни, у него нет там знакомых, у которых можно было бы пожить первое время, спросить совета. Кабул – город большой, непонятный. В нем можно растеряться и потеряться. К тому же там очень неспокойно. Многочисленные попытки дворцовых переворотов разъединили людей, сделали чужими. Полиция и военные обрели большую власть. Людей арестовывают прямо на улицах, избивают и бросают в тюрьмы. С приходом "шурави" первое время наблюдалось некоторое спокойствие, но это продолжалось недолго. Ахмет не знал, в чем "провинились" советские друзья, но мулла сказал, что "шурави" уже не друзья афганского народа, и было бы неплохо, если бы они ушли, потому что мы сами должны решить, как нам жить в своем доме.

Хорошие и умные слова сказал мулла, но почему же тогда у Ахмета вдруг заворочалось в груди его большое, доброе и многострадальное сердце?

- Вот что, сынок, - сказал Ахмет, - мы посоветуемся с матерью и завтра скажем свое решение. Хорошо?

- Хорошо, отец, - поклонился Аслан, - я пойду?

- Иди, сынок, иди, - отпустил Ахмет сына и снова задумался. Он немного лукавил. Они с женой давно уже обсуждали предполагаемую ситуацию, и, в общем-то, были готовы к такому разговору с Асланом, но только не сегодня. Сегодняшнее будущее старшего сына складывалось не в его пользу.

Ахмет хотел поговорить с сыном утром, чтобы дать возможность ему поостыть, унять сердцебиение, привести мысли и чувства в порядок. Не успел. Ночью пришел мулла и, показывая на сопровождающих его вооруженных людей, сказал, что Аллах собирает своих воинов, чтобы прогнать русских, и что Аслан должен пойти с ними и биться с неверными в отряде полевого командира Саида.

- Твой отказ будет расценен как предательство, - предостерег мулла, - а ты знаешь наши законы.

Ничего не оставалось Ахмету, как поклониться мулле, отдать распоряжение жене, едва державшейся на ногах, от неожиданной разлуки с сыном, - собрать Аслану еды в дорогу, самому наскоро обнять его и отпустить… навсегда.

Потом вооруженные люди приходили еще дважды, но уже без муллы, и с каждым разом семья Ахмета убавлялась на одного человека. Его верная Фатима умерла с горя, до последней минуты храня молчание, и лишь, перед тем как вздохнуть в последний раз, посмотрела на мужа и сказала:

- Ахмет, я не виню тебя ни в чем, но эти русские убили наших детей, они убили меня и убьют тебя. Аллах не простит тебе, если ты не отомстишь за нас. Прощай,…береги Гасана…

Глухой рокот моторов и лязганье гусениц отвлекли Ахмета от горьких мыслей. День уже заполнил половину ущелья. Высоко, почти на уровне белоснежных горных вершин, парил орел. Прямо перед Ахметом, на расстоянии вытянутой руки, замерла серо-зеленая ящерица, как бы тоже внимательно вслушиваясь в незнакомые ей звуки.

Через прицельную рамку гранатомета Ахмет смотрел на головной танк и выжидал. Он уже присмотрел место, на котором обреченная машина станет надежной затычкой в узком горле ущелья.

Ахмет пристроил на плече гранатомет, нашел ориентир, на глаз измерил расстояние и стал выжидать. И когда в прицельной рамке оказалась половина ствола танка, он, превозмогая вдруг возникшее внутренне сопротивление, граничащее с отказом от убийства, резко нажал на спусковой крючок, в тайне надеясь на промах.

Не оправдалась надежда Ахмета. Не промахнулся он. Взрыв гранаты повредил гусеницу, осколками посекло десантников, которые, ссыпавшись на землю, открыли плотный огонь по противоположному склону. Шальные пули залетали в грот, обдирали гранитную крошку, и она сыпалась за шиворот Ахмету, но он оставался неуязвим, и когда огонь несколько ослаб, Ахмет зарядил вторую гранату…

Интуитивно Виктор предугадал момент взрыва и мгновенно среагировал. Зеленая многотонная туша танка замерла, едва не уткнувшись стволом в землю. Это спасло десантников, горохом скатившихся с брони. Если бы граната угодила непосредственно в танк, то последствия были бы ужасными.

Виктор хотел бросить машину чуть дальше, метров на сорок, туда, где дорога расширялась, и где танку можно было сманеврировать, но заглохший мотор не хотел заводиться.

- Толя! – крикнул Виктор стрелку, - найди его, придержи!

Но напрасно вертелась танковая башня, слепо ощупывая стволом почти отвесной склон горы. Тщетно Виктор пытался оживить мотор. Замершая колонна бензовозов покорно ждала развязки. Солдаты из боевого охранения заняли позиции и, пытаясь засечь места возможных засад, приготовились к бою. Два вертолета кружили над ущельем, опасаясь приблизиться, и с высоты пытались контролировать ситуацию. Связь с базой отсутствовала.

Начальник колонны лейтенант Осипов принял решение толкать танк бензовозом, но одному "УРАЛУ" это оказалось не под силу. Тогда Осипов подогнал еще два бензовоза, и они цугом, роя колесами землю, сантиметр за сантиметром стали продвигать танк к заветному месту. Однако Осипов не учел одного, что на эти отвоеванные для танка сантиметры вставали бензовозы, подставляя под прицельный огонь беззащитные цистерны с горючим.

- Давай за рычаги! – крикнул Виктор механику-водителю, - а ты, Толя, ищи гранатометчика. Я скоро!

Вынырнув из люка и оценив обстановку, он понял, что беды не миновать.

- Товарищ лейтенант, - крикнул он, - отмените приказ, разведите бензовозы! Товарищ лейтенант!

Но Осипов, не слышал слов Виктора и продолжал суетиться возле машин. Тогда Виктор спрыгнул с танка, подбежал к лейтенанту, схватил его за портупею.

- Ты что делаешь? Разводи машины! Назад давай, назад, хрен с ним, с танком!..

Поздно осознал Осипов свою ошибку, но ничего изменить уже не смог. С противоположной стороны ущелья застучал пулемет, и лейтенант рухнул окровавленным лицом в серую и горькую афганскую пыль. Виктора ранило в ногу, но он, не обращая на это внимания, пытался исправить ошибку Осипова.

- Ребята! – крикнул он водителям "УРАЛов", - давайте назад! – но в этот момент убило водителя замыкающей машины, которая, заглохнув, превратилась во вторую заглушку.

Путей к отступлению не осталось. Колонна была обречена.

Заработал еще один душманский пулемет, к нему присоединилась сплошная оглушительная автоматная трескотня, и через мгновенье ущелье превратилось в ад, в котором обезумевшее эхо носило на прострелянных своих крыльях предсмертные крики наших ребят.

Танки открыли беглый огонь по противоположному склону ущелья, с вертолетов тоже велся огонь из пушек и пулеметов, но это не помогало: душманские огневые точки не поддавались обнаружению.

Виктор не понимал, почему же молчит гранатометчик. Ведь, по логике вещей, он должен стрелять по бензовозам. Чего же он ждет? Забравшись в свой танк, Виктор попытался снова завести мотор, и после нескольких попыток это ему удалось.

- Ура, ребята, вперед! – радостно закричал он.

Танку удалось пройти не больше десяти метров, как новый взрыв гранаты разорвал гусеницу, и танк, накренившись на левый бок, снова заглох.

- Ну, вот теперь все, - сказал Виктор, - теперь, друзья, остается одно: расстрелять боекомплект, а дальше – кому что на роду написано. У вертушек скоро закончится горючее, они улетят, десантников тоже почти не осталось. В общем, ничего хорошего. Толя, давай лупи по скале, может, повезет, накроешь гранатометчика, а нет – подорвем танк сами. Ничего им не оставим. Ишь, как стараются, гады. Прицельно бьют.

Действительно, целые рои пуль расплющивались о броню, рикошетили во все стороны, казалось, что кроме танка других целей уже нет.

Рана Виктора кровоточила, но он в горячке боя не замечал этого, и лишь когда вдруг закружилась голова и подступила тошнота, вспомнил о ранении и перевязал рану.

Анатолий, внимательно разглядывающий отвесный склон горы, откуда прилетали гранаты, тронул Виктора за плечо.

- Командир, - сказал он, - видишь, прямо на скале кустик какой-то растет? Везде голая стена, а тут куст. Может там пещерка какая или просто углубление? Ведь ниоткуда больше стрелять нельзя. Мне кажется, что гранатометчик должен быть там.

- Ты прав, - согласился Виктор, - давай попробуем.

Первый снаряд лег намного выше и левее. Второй угодил под куст, начисто срезав его, и стало видно углубление, в котором свернулся человек в чалме и с гранатометом.

- Вот он паскудник! – закричал Анатолий, - сейчас я его сниму!

- Командир, - подал голос механик-водитель, - может, я ребятам помогу? Вы здесь сами управитесь.

- Успеешь, Олежка, - сказал Виктор, - все еще впереди. Сейчас душмана снимем и поможем ребятам. Ты готов, Толя?

- Готов.

- Огонь!

…Столб огня и дыма от разорвавшегося снаряда Виктор увидел, а вот звук его услышать не успел. Граната, прилетевшая из грота, ударилась об открытую крышку люка, срикошетила вовнутрь танка, и уже там, разлетевшись на осколки, посекла Анатолия с Олегом, оглушила и контузила Виктора. Танк загорелся. Превозмогая боль, заполнившую все клеточки израненного тела, Виктор открыл нижний люк, по очереди просунул в него тела ребят, выбрался сам.

Стрельба немного поутихла. Возле машин и поодаль лежали убитые десантники. Раненые и уцелевшие солдаты вели избирательный огонь по душманам. Вертолетчики, расстреляв боезапас, продолжали кружить над ущельем, пытаясь скоординировать огонь. Вдруг загорелся первый бензовоз. Горючее, вытекавшее из многочисленных пробоин, огненными ручейками устремилось ко второй машине.

Виктор, заметивший опасность, хотел, было закричать, но пропал голос, он пробовал жестикулировать, но руки не слушались его; он попытался отползти подальше, но не успел: жаркий смерч поглотил ущелье; оба вертолета были брошены взрывной волной на скалу и слились с нею воедино; горстка оставшихся в живых пропала без вести в гигантском омуте огня и пыли.

Не поздоровилось и душманам: огненная река вышла из берегов и сожгла все живое в радиусе ста метров.

Незадолго до гибели вертолетчики связались с Джелалабадом и запросили помощи, но было потеряно время, и прибывшие на подмогу десантники, сжимая в ярости кулаки и скрежеща зубами, погрузили останки ребят в вертолеты, спихнули сгоревшую технику с дороги, очистив путь для последующих колонн, зачистили окрестности и улетели к месту своей службы, чтобы поведать сослуживцам об увиденном, увековечить героизм ребят в своих рассказах, письмах: пополнить своеобразный "афганский" фольклор новыми песнями, наполненными смелостью, отвагой, бесстрашием простых советских солдат, покинувших свой родной дом, «чтоб землю в Афгане крестьянам отдать». Тех самых солдат, собранных на великих просторах северной страны и посланных неумными генералами умереть за понюшку табаку, неосознанно отстаивать их непомерные амбиции.

Будут еще схватки, в которых погибнут лучшие сыны двух государств. Будут плакать их матери и преждевременно седеть отцы. Будут в отчаянье заламывать руки их невесты. "Черный тюльпан" станет синонимом всеобщего горя. И только ласковое «шурави» останется слабым утешением нашим потерям, станет всеобщим понятием непонятного интернационального долга, понятием, которое до сих пор висит Дамокловым мечем над многими сегодняшними семьями призывников.

…Ахмет дождался, когда русские, забрав трупы своих солдат, улетели, и, кряхтя, выбрался из грота. Последний выстрел из танка, который он подбил, был метким. Ахмет захлебнулся гарью; взрывной волной его вдавило в каменный свод грота так, что горлом пошла кровь, несколько осколков, срикошетив, впились в ноги и в спину; три ребра оказались сломаны, пропал слух, правый глаз вытек.

По той же едва приметной тропке Ахмет добрел до лощины, спустился к ручью и несколько часов шел по нему, силой воли усмиряя огромное желание упасть и уснуть.

С потерей каждой капли крови он все больше ослабевал, но необъяснимое упорство толкало его вперед, к родному кишлаку, где он хотел умереть, однако ноги отказались служить ему, и он, проходя мимо двух больших валунов, рухнул, как подкошенный, и потерял сознание, и очнулся только под вечер, когда солнце уже скрылось за хребтом, а с перевала потянуло ночной прохладой.

Пытаясь укрыться от холодного ветра, Ахмет заполз за валун и замер в оцепенении: прямо перед ним лежало тело мальчика. Птицы и звери уже сделали свое черное дело, но Ахмет сразу признал в нем Гасана, который, по словам недавних ночных гостей, был убит русскими. Но почему он здесь? Вдали от военных дорог и блокпостов? Кто его сюда принес, и почему ему – отцу – сказали неправду?

Сотни вопросов кружились в разгоряченном мозгу Ахмета, и в каждом вопросе бурлила нестерпимая боль утраты. Выходит, не русские убили его сына, а свои, мусульмане. За что же тогда Ахмет убивал русских мальчиков?

"О Аллах! Почему ты не отвел мою руку? Почему позволил рабу твоему заставить горевать незнакомых людей в далекой северной стране, людей, которые ни в чем не виноваты? Нет мне прощенья ни от людей, ни от меня самого".

Ахмет не замечал, что по лицу его, из оставшегося глаза, текут слезы, первые слезы за всю его долгую жизнь. Он считал, что слезы – это удел женщин, а мужчинам плакать нельзя. Ах, как ошибался Ахмет! Оказывается, ничего постыдного нет в том, что мужчина плачет, ибо с каждой слезинкой, скатившейся по его щеке, он делается сильнее духом, настолько сильнее, что рука его, держащая нож, перестала дрожать, повинуясь уверенности в своей правоте.

И сбылось предсказание старой повитухи. И как ни старался там, наверху, чернобородый старец в белоснежной чалме предотвратить грехопадение раба своего, отвести руку самоубийцы, кривой и острый афганский нож пронзил сердце Ахмета, всего лишь на одно мгновение опередив его разрыв. Но этого мгновенья оказалось достаточно, чтобы понять абсурдность всех военных конфликтов, не стоящих не то что слезинки, но даже нечаянно-горестного родительского вздоха…

Уже много лет, проснувшись поутру, Павел Анатольевич задает себе один и тот же вопрос: "почему?"

Почему именно он разделил горькую судьбу многих тысяч своих соплеменников; почему именно его сына затянула под безжалостные жернова жарких схваток чужая война; почему именно он, всю жизнь посвятивший созиданию, с горечью должен признать, что с каждым днем все больше убеждается в бессмысленности той идеологии, в которой вырастили его, и в которой он воспитал сына?

Преступная идеология делает преступным и то государство, которое ее проповедует, делает своих граждан заложниками системы, и выход только один: всенародное «НЕТ» преступному режиму. Но для этого нужна гражданская смелость, которой всегда не хватает, и которую всегда оставляют на потом: «Пусть кто-нибудь начнет, а я поддержу».

Боязнь оказаться первым, привитая большевистской властью большинству населения Советского Союза, этот воистину всенародный синдром страха под названием "какбычегоневышло" и позволил советским партайгеноссе воплотить в жизнь больные замыслы больного мозга, а мы – здоровые и сильные физически – оказались нравственно-неспособными к защите своих собственных законных интересов, а потому вина за содеянное советским правительством лежит и на нас, и пенять нам не на кого…

Все это Павел Анатольевич прекрасно осознает, но горькие отчие думы его не становятся легче…

И двадцать лет пройдет, и тридцать лет пройдет, но все так же будут скрести кошки в его душе, и невосполнимость утраты все так же будет заставлять его искать ответ на вечный его вопрос:

"ПОЧЕМУ?"…

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Вот и все, дорогой мой читатель. Может быть ты более искушен в "афганском вопросе" и найдешь погрешности и неточности в моем повествовании. Если так, то не суди меня строго, я просто хотел поделиться с тобой здоровым чувством сострадания к тем, кого большевики на своем суконном языке назвали воинами-интернационалистами, стыдясь назвать их героями, – более емким и правдивым понятием.

Не был я в Афгане. Не ходил в рейды, не делал зачисток, не извивался ужом под градом вражеских пуль на горных дорогах, не сносил ужасы душманского плена. Не судились мне эти испытания, но я – автор тех самых строк о "мраморе и цинковых гробах", тех самых строк, которые были непонятны герою очерка Виктору Марманчуку и многим его сослуживцам.

Да. Мне не довелось лично быть вынужденным участником того ВТОРЖЕНИЯ, хотя многие мои знакомые изъявили желание помочь афганскому народу. Мы – прекрасно подготовленные спортсмены (самбо, карате, снайперская стрельба…) – оказались невостребованными, и вместо нас в бой были брошены юнцы. Не знаю, как другие, но с того момента, когда в Союз стали прибывать цинковые гробы, а в семьях наших сограждан навсегда поселилось горе-страдание, я почти физически стал ощущать боль ответственности за эту авантюру. Может, поэтому я так близко принял к сердцу письма Виктора Марманчука, нашего земляка и современника, который в неполные двадцать лет погиб в Афганистане.

Его письма – концентрация того смутного времени, его живой слепок, напоминание нам, живущим, о том, как хрупок наш мир, и как легко его разрушить. И мне захотелось присоединить свой голос протеста к голосам тех, кто навсегда остался на горных тропах чужой страны; тех, кого бережет наша заботливая память; тех, чьи черные и гладкие надгробия горячат кровь, призывают одуматься и отказаться от отмщения, ибо отмщение и есть тот корень зла, от которого и произрастают все наши беды.

Криворожане чтут своих героев-земляков, покоящихся на разных кладбищах города, ставят их в пример свои детям и искренне молят Господа нашего, чтобы горькая доля афганцев обошла их седьмой дорогой.

Пусть мой очерк несовершенен, но если кто-нибудь, прочитав его, хоть на мгновенье задумается о своем предназначении быть Человеком, мне легче будет сносить насмешки более искушенных в афганском вопросе. Мне хочется, чтобы криворожане полнее познакомились с Виктором Марманчуком, прониклись уважением к его доле и вместе с его родителями помолились за спасение его души. Поэтому я включил в эту книгу некоторые свидетельства жизни нашего земляка, считая, что это поможет всем нам трепетно относиться и к мертвым и к живым, любить друг друга и находить возможность приходит на помощь в любое время дня и ночи. И тогда всем хватит места на земле, а терпимость станет главной добродетелью человека разумного.

Или просто Человека…