Вера верила чрезмерно,
дескать, точно придет «Камаз» -
опрокинется (ну, наверное):
апельсины радовать глаз
будут точно. Гора рыжих мячиков
перекроет надолго проезд,
из кабины водительской мальчик:
«Твою мать! Е-мое! Пипец!».

И тут – Вера! (Конечно, в белом!)
милосердно его спасет:
поцелует легко и умело.
(ее губы слаще, чем мед).
И он бросит дальние рейсы,
и откроет фруктовый ларек…
Вера верила… Небо, не смейся.
Вера верит в счастливый итог.

Не надеясь на веру Надя
дни и ночи сидит в сети
и в окно монитора глядя,
все надеется принца найти.
Принцы сальности шлют и вирши,
Надя, перебирая спам,
Неба голоса не услышит,
не услышит души, а там

тишина, темнота и слякоть,
и расплавленный воск свечей.
А душа, разучилась плакать,
хотя больно ей быть ничьей.
И приедет не принц, а турок –
толстый, лысый, но при бабле.
Величать будет Надю дурой.
Ему пох…Франсуа Рабле.

Люба любит самозабвенно
не всегда понятно кого…
Люба часто резала вены,
но – живая, и – ничего
не меняется: любит, режет,
психиатр махнул рукой:
«Вы бы, матушка, хоть пореже,
ну, зачем Вам такая боль?»

Люба любит быть нелюбимой,
чтобы было о чем страдать.
На запястьях тонких линий
даже в полдень не сосчитать.
Только ночью на ощупь по шрамам,
полушепотом их имена,
повторяет. И горько: «Мама,
почему я опять одна?!»

Вот бы Вере – надежду, Надежде – веру,
А Любови того и другого дать.
Может небо тогда не казалось бы серым?
Только Небо об этом и может знать…