Её нет. Остались лишь письма. Не знаю, зачем они вообще теперь? Они жгут насквозь. Публикую их в своём дневнике. Поймёт ли она, увидев их здесь?

Здравствуй, Таня.

Это моё второе письмо из трёх задуманных. Первое я уже отправил несколькими днями ранее и, возможно, ты уже получила его. Хотелось бы побольше узнать о твоей судьбе. Я же совершенно не злой и бессердечный соблазнитель, каким, может быть и пытается рисовать меня твоё воображение. Убедишь себя, что уже горячо – плохо это или хорошо? Я никогда не зарвусь от переизбытка оптимизма, но и никогда не переболею им же. Всё подчинено одному желанию – ждать и желать тебя. Только в это я ещё не перестал верить, жить и всё равно ждать и желать тебя. Я искал себя, искал себя такого, каким я себя не знал. Дождаться и найти, и пусть время пашет на меня. Дышать стало легче и я стал дышать глубже. Я немного уже не тот, но далеко совсем не этот. Я был бы спокойным, как мёртвый, но пепел сгоревших мостов стучит в моём сердце. Он даёт мне шанс считать себя живым. Ты помнишь, может быть, тот вечер, тихий и ясный? Молчали оба мы, и мир дышал везде. И в сладкой тишине слышнее был согласный плеск вёсел по воде. Циферблат моих часов как будто смазали клейстером, но, как-нибудь осилим последнюю милю. Может быть, я наивен, но наитие моё печально. Что я должен был делать? Что из несделанного? Моя жизнь не любит прямых вопросов. Впрочем, жизнь в подлинном её понимании так и не прижилась во мне до сих пор. Меня можно было упрекнуть, что все эти три года я стоял не месте, как истукан. Но не надо забывать, что я стоял перед мраморной лестницей, ведущей к Парнасу. Я стоял на скользкой наклонной плоскости, очень, между прочим, скользкой, но инерции не поддавался, как мог. И жизнь со мной в поддавки не играла. Хотя, кто знает? Может, я и поддавался и мне уступят. Смешные ошибки? Да, много я их делал. Ребячество моё соседствовало с мудростью. Презрительный сарказм в отношении себя, доводивший до саморазрушения, с доброй улыбкой Бога внутри. Пластилиновость характера с переизбытком пластинчатости, с беспощадной жаждой духа. Порочность со светом ищущей души. Ничтожество с божественностью. Я прожил четыре совершенно непохожих одну на другую жизни и очень надеюсь на пятую.
Боже, насколько мне нужен твой зов из зазеркалья, Таня. А я живу по-прежнему неважно, вдыхаю воздух и ночами сплю. И не единожды и не однажды. С ухмылкой сиротливой, злой, многотиражной почётный гнёт сих дней на счёт делю. А жизнь упёртая, упрямая, упругая. А я – уставший, устаревший, успокоенный, нижайше жизнь просил милейшей быть подругою и у судьбы выпытывал ответ, растроганный. Я отчаянью не верю, я с надеждой жду прилива, чтобы смыл безумец этот эту блажь – цену потери. Ещё не всё, Басё. Отнюдь не всё. Чернила не сохнут на жёлтых страницах. В просящих ладонях курлычут синицы, где волки дурачат Луну, а солнцу не дают светить в глаза, где не осознают и не помнят рожденья, не знают зачатье, а смерть помнят, знают и осознают, но не делятся потом впечатлениями о ней, а только пугают других. Этот ли мир, в котором мы живём? Такие вот графоманские вирши иногда мелькали на жёлтых страницах моего дневника.
Давайте позволим посмотреть в глаза солнцу. Ночью и утром ранним. Вот уже много лет сердце моё в мирозданье ловит нездешний свет. Словно беспомощный нищий, бедный, утратив свой кров. Как он долго ищет место среди миров.. У него (у меня и у тебя) два противника. Первый теснит его сзади изначально. Второй преграждает ему путь спереди. Он борется с обоими. Первый, собственно, поддерживает его в борьбе со вторым, ибо хочет его подтолкнуть вперёд. И так же его поддерживает второй в борьбе с первым, ибо хочет его подтолкнуть назад. Но это всё теория. Ибо есть не только эти двое, но ведь есть ещё и он сам. И кто знает его намерения. Во всяком случае, он мечтает о том, что когда-нибудь, украдкой, для всего этого конечно, нужна такая тёмная ночь, какой ещё не было. Он сойдёт с линии боя и, благодаря своему боевому опыту, будет поставлен судьёй над своими борющимися друг с другом противниками.
Таня, в своём первом и кратком письме из этой триады я назначил время встречи у входа в Универсам, что рядом с рынком. Мой противник, что толкает меня сзади, пощады не знал ни когда я приду. И я приду обязательно на линию огня возможную. Если тебя в дате времени и места что-то не устраивает, назови свою. Я когда-то писал: «Пророк прощупал эту встречу. Ещё не вечер, не последний вечер. И миг не вечен. И мир не вечен. И жребий мой очеловечен. И не подсуден он вдвойне. Мой арбалет давно заряжен, и я давно заряжен в арбалет.»
В своём втором письме мне (ты, наверное, забыла) писала мне (цитирую тебя дословно): «Не соглашайся унизить себя своему, как тебе кажется, близкому другу. Он жесток и коварен. Доверься своему инстинкту самосохранения. Будь осторожен в окружении зла…» и ещё – про кораллы и рифы. Кто из нас в какие цвета играет? Инстинкту сохранения чего я должен доверять? Мне очень нужна твоя снисходительность ко мне во время первых встреч. Я так хочу верить, что свои катарсисы я оставил позади. Если ты уйдёшь в свои восвояси, то куда вернусь и что там меня ждёт? Даже если я вылезу в Арканзасе, я попытаюсь попросить там политического убежища. Я так хочу, чтобы нужной стороной упала подкинутая нами монетка. Хотя, с судьбой в орлянку, конечно, не сыграешь. Неужели ты не понимаешь, что нас объединяет огромный нерастраченный внутренний потенциал. При всей разности судеб. Неужели мы не сможем перешагнуть через мелкие недоразумения. Да, да, именно мелкие. Неужели нам нечего дать друг другу.

Ищущий тебя Сергей.